Czytaj książkę: «Громов: Хозяин теней – 3», strona 4
Глава 7
Склад изделий Российско-Американской мануфактуры предлагает Carnet de bal самого изысканного виду с инкрустацией и страницами из слоновой кости по чрезвычайно приятным ценам. Большой выбор и возможность изготовления по персональному заказу.
«Ведомости»
– Погуляй, – велел Тимоха, и тень послушно скользнула вперед, скрываясь в колючей стене. И как по мне, эта будет куда надежней каменной. Впрочем, Тимоха, остановившись, огляделся и рукой махнул. А ветки взяли и расступились.
Что за…
– Ещё в детстве мы сюда бегали, – пояснил он.
На тропу я ступал не без опасения.
Уж больно ненадёжною она казалась. Такая ниточка, что пробирается меж огромных, иные с мою руку толщиной, ветвей. Седые иглы растопырились, и вот прям вижу в них готовность проткнуть моё такое мягкое и беззащитное тельце.
– Дай, – Тимоха протягивает руку. – Ладонь. Познакомлю.
И подносит её к шипу, о который распарывает. Кровь в сумерках тёмная и, скатываясь по коре, впитывается в неё же. Так себе… растеньице.
Своеобразное.
– Что это такое?
Ветви слабо движутся, потрескивая и пощёлкивая, будто переговариваясь друг с другом. Скрип их давит на уши, и находится здесь неприятно.
Я заставляю себя стоять, когда колючая плеть касается головы.
Вторая цепляется за брюки и… если сдавят, то раздавят на хрен. И иголочками…
– Призрачный тёрн, – говорит Тимоха так, будто это что-то да объясняет. – Это растение, которое меняли… в общем, когда подрастёшь, чуть с силой освоишься, то и увидишь. Не все, конечно, но есть такие и растения, и животные, которые могут… меняться. И сами собой, и под направленным воздействием. Правда, второе вот для животных редко… всё ж не выдерживают они.
Слушаю.
И чувствую, как тонкие стебельки щекочут шею.
– Этот тёрн, если деду верить, посадили ещё когда только-только дом поставили. Защитой… ну и в целом…
Ага, если он вот так шевелится, то защита может быть вполне приличною.
– Времена тогда были тяжёлые. Граница только-только наметилась, ну и лезло из-за неё всякое-разное. А он неплохо справлялся. Ему что люди, что твари – разницы особой нет. Всех потребит при нужде. Потом уж особой нужды-то и не было, но и не выводили.
Тимоха развернул ладонь. И тяжёлый побег лёг поперек неё, даже и шипы обложил, прижал к стеблю. Это как оно? Ладно, потом разберусь.
– Он на кровь настроен… ну и так-то… дружка своего можешь привести, но лучше пока не надо.
– Что-то… не так?
– Всё не так, Савелий. Всё… и твои вопросы… не задавай их в доме.
– Почему?
– Потому что людей в нём многовато.
Многовато? Как для такой громадины, то даже наоборот. Пара лакеев, тройка горничных, кухарка с помощниками. Гвардейцы, но те больше в пристройках, в дом не суются.
– Когда… случилось несчастье… – Тимоха хлопнул по ветке, и та приподнялась. – Погибли не только наши родичи, но и все-то, кто был в доме. А были – слуги, из числа родовых, те, которые не десятилетиями, а веками Громовым служили. Гвардия… да почти вся, кроме тех, что в дозоре или вон в иных местах.
Это я слышал.
Хотя…
Туплю. Как есть туплю. И от осознания глубины своей тупости охота башкой о ветку побиться.
– Ты не доверяешь новым?
– Именно, – Тимоха кивнул. – Идём, тут шалашик есть.
Ага.
Шалашик.
Такой себе… шалашик. Из толстенных, даже не с руку – с ногу мою стеблей, покрытых тёмною, в наплывах и потёках, корой, сплетшихся так прочно, что, можно сказать, сроднившихся в одно целое. Беседка? Дом? Что-то третье?
– Мы тут в детстве играли. Прятались от наставников… правда, за такие шутки потом прилетало розгами да по заднице, но… все-то знали, что здесь можно было укрыться.
Тимоха наклоняется. Он слишком велик, чтобы просто войти. Но дом этот изнутри оказывается весьма просторным.
– Осторожно, тут порог… – Тимохино предупреждение запаздывает. – И лестница.
Он успел подхватить меня.
Лестница в четыре ступеньки уходила под землю.
– Тут пол на корнях, мы расширяли, думали тайник сделать… сделали. Смотри, – Тимоха положил руку на стену. – Тёрн не так разумен, как Тени, но в целом способен воспринимать простые команды. Прикажи зажечь свет.
Тоже кладу ладони.
Давлю ими и мысленно, скрежеща мозгами от натуги, пытаюсь приказать. Да будет свет… и по узловатым стеблям от моих ладоней расползаются тонкие нити. Свет? Натурально? Как… хотя… главное, что есть. С потолка, что выгибался этаким шатром, свисают тончайшие нити, а уж на них связками мелкие то ли ягоды, то ли ещё какая фигня, главное, что и она источает ровный свет.
– Можно приказать и он закроет дверь. Тогда сюда никто не войдёт, – Тимоха стоит, опираясь на стену. – Тут…
Указал на противоположную стену, вдоль которой вытянулись плетеные короба.
– Одеяла. Запас еды. Простой. Сухари. Сало. Сушеное мясо. Хватит, чтобы продержаться пару недель.
– Тимоха…
Он мотнул головой:
– Мне неспокойно… что-то да будет. Анчутковы зря приезжали.
А ещё недавно он был в обратном уверен. Хотя… если кто-то очень сильно не желал Громовым счастья в их семейной и личной жизни, и в целом в жизни, то этот кто-то вполне может обеспокоиться потенциальным усилением.
– Огня бояться не след. Даже если дарник шибанёт, то обойдётся. Молодые побеги выгорят, конечно, но старые поглотят и пламя, и силу. Он в целом силу любит… под корнями… сюда иди.
И снова не обходится без крови. На сей раз Тимоха, опустившись на четвереньки – сидеть на корточках у него не получается – рисует моей кровью какие-то символы, бросив короткое:
– Запоминай.
А я что? Я запоминаю.
И потом повторяю. Раз за разом, пока не начинает получаться. И потом всё одно повторяю.
– А теперь добавляешь силы…
И пол вздрагивает. Ещё недавно казавшийся монолитным, он вдруг приходит в движение. Толстенные стебли шевелятся, трутся друг о друга, расступаясь, высвобождая проход.
– Выводит он к реке… но если вдруг, то сразу не пользуйся. У реки точно будут ждать.
– Кто?
– Если бы я знал, Савка… надеюсь, что блажь это. Или там… старею. Болею. Вправду с ума схожу. Вот и предчувствия дурные… в общем, ты, главное, запоминай.
Запоминаю.
– Туда, извини, не полезу… не уверен, что сил хватит выползти, – Тимофей садится, скрестивши ноги и хлопает по полу. Дыра затягивается.
– И об этом… знали? – я осматриваюсь совсем иначе.
Шалашик?
Ага. Бронированный и с запасным выходом. Скорее уж сейфовая комната.
– Знали.
– Все?
– Все, кто нашей крови…
То есть, дедов брат, его сыновья, мой покойный ныне дядя со своею семьёй. И ещё десяток-другой человек, что просто-напросто неизбежно. Не сомневаюсь, что в этот домик таскали друзей и приятелей.
– Почему… – я касаюсь стены. А та тёплая. Живая и тёплая, и на прикосновение отзывается. – Почему никто не воспользовался?
– Не знаю. Я… не рисковал задавать эти вопросы. Дед… очень не любит вспоминать. Помню, когда впервые заикнулся, он на меня вообще наорал, – Тимоха пожал плечами. – Потом, правда, извинился. И попросил не лезть. Забыть.
Ага, что-то дед не походил на того, кто может забыть и простить.
И…
– Потом… когда вместе пошли на ту сторону… он сказал, что иные разговоры стоит разговаривать там, где их никто не может услышать.
То есть, прислуге и дед не особо верил?
С другой стороны… кто-то же прибирал письма, Евдокией Путятичной отправленные. И со звонками телефонными играл. И если могли посадить человека на телефонную линию, то что мешало в дом внедрить?
– Те, кто в доме, большей частью пришлые. Да, наняты. Мы платим и неплохо. Служат они не один год, и не могу сказать, что работают плохо. Но вот верить… были моменты… – Тимоха потёр ногу.
– Болит?
– Немного. Но здесь легче. Мне бы на ту сторону, но пока нельзя. Не выдержу. А тут ничего… спокойный фон. Я всем так и говорю, что медитирую.
Ага.
А одеяла-то старые, но крепкие. И сало вон брусочками ровными, солью пересыпано. Оно и правильно. С салом и медитировать легче.
– Орехов надо будет ещё. Они питательные. Шоколад, – вношу предложения. – И… что?
– Очень конкретный вопрос.
– Не смейся.
– Порой только и остаётся, что посмеяться… ну или свихнуться от жалости к себе, – Тимоха переложил ногу. – Из моей комнаты исчезли письма. Когда… я вляпался. Сперва я и не заметил. Не до того было. Пока одно, другое… пока вообще соображать начал хоть что-то. Я бы, честно говоря, и не заметил. Но приятель мой один, из старых, звонил. Интересовался, что я думаю по его предложению. А я ж не помню этого предложения. Спрашивать начал… оказывается, в тот день я от него письмецо получил, и там это вот предложение… он его, конечно, озвучил опять, но мне стало интересно. Я и перебрал всю почту. Вот только не нашёл. Ни этого письма, ни других за те дни. Три дня, Савелий. Три дня и ничего… даже газет. Почему? Татьяну спросил. Та говорит, что не брала. Что ей не до писем было, что она вообще думала, что меня похоронит. Какие письма… потом знаю, что комнату обыскивали и не единожды. Скорее всего и раньше тоже, но я тогда-то особо не обращал внимания. Это уже после писем насторожился… и кстати, нашёл. То, от приятеля. И ещё пару за те дни. В книге, которую читал… тот, кто устраивал обыски, знал, как и что делает. Скажи я кому, списали бы на болезнь, ослабевший разум и всё такое… взял письма и потерял. А потом нашёл…
Логичное объяснение. Очень.
Вот только все ли нашёл?
– А ещё он знал, как сделать так, чтоб следов не осталось ни для человека, ни для тени. Буча, может, и ослабевшая, но почуяла бы чужака. А так… мелочь разная. У меня память… – Тимоха прижал палец к голове. – Своеобразная. Людей, так не очень запоминаю… даты вот не могу, а картинку если захвачу, то очень точно. Танька говорит, что я не нормальный, но я просто люблю, когда всё лежит там, где должно. А вещи двигали. Положили почти там, но не там.
М-да.
И верю братцу. Не как себе, но вполне охотно.
– Деду говорил?
– Хотел, но… думаю, он и так знает, что за нами приглядывают. Романовы или ещё кто.
– Воротынцевы?
– Могут и они, – Тимоха поморщился. – Являлись как-то… предлагали вассальный договор. Покровительство оказать. И Таньку сватали за кого-то там из своих… они многих подмяли, но большею частью слабосильных. Вот и решили породу улучшить.
И главное, опять спокойно так, будто о деле в принципе обыкновенном.
– Дед не согласился?
– А то… нашёл этих, Весновских. Тоже далеко не сразу, а тут вот… теперь и вовсе… мои две невесты, Танькин жених… для света это клеймо, считай.
– Две?
– Мне уже двадцать шесть, Савка, – Тимоха глядит с обычною своею насмешкой. – В этом возрасте обычно не только жену, но и пару-тройку детишек имеют. А я вот…
Правду говорит.
Имеют.
И жену. И детей. И об этом я как-то прежде не задумывался.
– Первый договор подписали незадолго до того как… всё случилось.
То есть, Тимоха был ещё моложе меня. Хотя… чего это я. Уже знаю, что принято оно так. И порой вовсе младенцев сговаривают, а бывает и детей, которых нет, наперёд, так сказать.
Дурной мир.
Дурные нравы.
– Она младше на пять лет. Свадьба должна была состояться, как только ей исполнится шестнадцать.
Но не состоялась.
– Что произошло?
– Сбежала. С офицером… в общем, ещё тот скандал, если так-то… дед оскорбился. Он очень рассчитывал на этот брак.
Я думаю.
– И характер у него… наговорил много разного… обозвал… нехорошо. Там тоже обиделись. Договор, конечно, расторгли, тут и думать нечего. Но и поведение его… в общем, его опять выставили самодуром и ненормальным. Тогда-то, как мне кажется, и слух пошёл, что в той, давней, беде виноваты сами Громовы. Я вот не помог… случилась пара… дуэлей, – Тимоха вздохнул. – Молодой был. Вспыльчивый. Промолчать, потерпеть – это не про меня… категорически. В итоге заработал высочайшее недовольство… ну и в целом как-то так вышло, что Громовы из старого благородного семейства, с которым не грех породниться, превратились в…
– Психопатов?
– Как-как?
– В ненормальных.
– Точно… вот… ну пришлось ждать, пока всё обляжется. Потом опять в свет выходить… дед пытался списаться то с одними, то с другими, но видеть нас не желали. Ещё и в делах началось расстройство. Точнее оно давно было… как понимаешь, дом восстановить после случившегося, было недёшево. Семьям тех, кто погиб, виру и содержание. Поиск новых людей. Найм… в проклятое место особо никто не желал, а переехать… сам понимаешь.
Не очень.
Или… дом можно перевезти. А вот подвал тот, который с ледяным полом? И как дед говорил? Защиту? Тёрн? Стену? Всё это разом? Нет, это вряд ли возможно.
– Нам одолжили денег. И Романовы ссуду выписали на десять лет, но всё одно её возвращать надобно. Охотников в роду не стало. Дед один пытался, но один при всей своей силе не сумеет добыть столько, сколько получалось… пару заводов пришлось продать, тех, которые переработкой занимались. Всё одно загрузить их было нечем. Добыча вся уходила на погашение долгов. Ну и так-то… с нашими обычными заводами стали расторгать контракты. Был у нас суконный, пара красильных и так ещё, по мелочи. Снова слухи, что будто мы проклятые и, стало быть, всё, что наше, тоже проклятое. Что как зараза. А заразы люди боятся.
Вот интересно, эти слухи сами собой пошли или как?
– Толковые управляющие ушли… побоялись, что где один прорыв, там и второй. С ними – и работники. Хороший работник себе место с лёгкостью найдёт. Остались те, кому уходить особо некуда.
А это контингент, весьма далёкий от идеалов потенциального работодателя.
– Дед пытался управиться. А тут ещё мама замуж выходит, а стало быть, надо ей приданое обеспечить. Нет, она не требовала, но его бы просто не поняли, если бы он отказал. Так что… одно, другое… третье…
Тимоха поднялся на четвереньки.
– Так вот, к разговору об отце. В какой-то момент я получил деньги. Просто в конверте. Посыльным. Тот не знает, от кого и за что. Десять тысяч. Потом ещё раз. И записку, что не стоит озвучивать деду… в общем, раз в пару месяцев конверт приходил.
Алименты от папеньки?
Несколько запоздалые.
– Деду я выставил всё, как пару удачных контрактов. Он не слишком хотел, чтобы я брался за частные, но… нищим выбирать не приходится.
Это мой братец реальной нищеты не видел. Хотя, наверное, с точки зрения отпрыска благородного семейства она вокруг и была.
– Не стану врать, эти деньги весьма пригодились. Закрыли кое-какие долги. Дом вот доправили. Его содержать весьма недёшево. Слуги. Гвардия… налоги опять же. На первые пять лет после несчастья нам дали послабление, но после уж… – Тимоха развёл руками. – Большая часть добытого и уходила в погашение обязательств. Правда, если дед узнает, откуда они…
– Не узнает, – ответил я.
Он прав. Дед наш – человек хороший, но порой чересчур принципиальный.
– Тимоха… а вот ты не думал, что отец… что он не просто так ушёл тогда? Что он… хотел защитить род. Что… он знал или, скорее уж, догадывался, что тут произошло.
– Знал и промолчал?
– Ну… тут как раз понятно.
– Чего тебе понятно, мелкий?
Может, и мелкий, но это ещё не повод обзываться.
– Смотри, у него наверняка были какие-то дела в обход деда. В столице… может, с теми же Воротынцевыми… допустим, они попытались прямо действовать, но дед воспротивился. Сделали вид, что отступили, но вовсе от отца не отстали. Сыграли там… сочувствие. Я не знаю. Дружбу по переписке.
Тимоха слушает.
Внимательно так.
– Он с ними и делился там… мыслями или что. А может, работал по их наводке. Они ж не за красивые глаза в него вцепились. Надо было что-то. И если как охотник он был не особо, то как артефактор… – я ёрзаю. Всё же одно дело самому в пустой голове мысли гонять, и другое – кому-то пересказывать. – Скорее всего они ему и помогли. С книгой там. С университетом… у них, как понял, власть есть. Протекцию составить смогли. А он им в благодарность что-то…
«Туман»?
Или нечто подобное?
Мало ли чего знающий человек сотворить способен при наличии времени, ресурсов и желания.
– Чем дальше, тем прочнее становились связи. Потом это приглашение. Не удивлюсь, если его и выдернули-то, чтобы из-под удара вывести.
– Это серьёзное обвинение.
А по глазам вижу – не удивлён. И если так-то, значит, сам думал. Явно думал. Он ведь сообразительный, мой здешний старший брат. И киваю, соглашаясь с его мыслями, а сам продолжаю:
– Ну… да… скорее всего он и сам не понимал, к чему всё идёт. Я… я его не помню совершенно.
Правда, к слову.
– Он в доме появлялся редко… и так-то… не было там особой любви к маме. Да и ко мне. Может вот… просто тосковал. Хотел какую-никакую семью. Нет, заботиться заботился… содержал вон… дом был. Учителя… какие-то.
– Оно и заметно, что какие-то, – проворчал Тимоха. – У тебя в одном месте густо, в другом – пусто.
Это он про моё незнание местной истории с литературой, которые давались ну очень тяжко. А вот с математикой у меня весьма даже неплохо дела обстоят.
– Не об этом речь, – я тряхнул головой, а то сейчас опять не туда уйдём. – Смотри… деда он позвал в последний момент. Какие-то разговоры-переговоры, реестр… и ехать тот тоже не собирался. Но потом решил пойти навстречу сыну и поехал. Тогда как вы совершенно точно ехать собирались.
Выдыхаю.
А Тимоха молчит.
– Прорыв этот убил всех в доме. И деда, думаю, тоже убил бы. И главой рода остался бы отец. Возможно, там рассчитывали, что он скушает эту сказку про несчастный случай. Воротынцевы бы пришли на помощь… не факт, что они…
Но уж больно часто эта фамилия звучала.
– Главное, что рядом бы оказались нужные люди. Помогли бы. Поддержали. И финансовый вопрос решили бы…
– А потом заставили бы принести вассальную клятву?
Ага, про неё мы с Татьяной говорили… ладно. Татьяна говорила, но большею частью этак, вскользь. Мол, что если род ослабевает, то может искать заступничества под крылом другого, более могучего и успешного, обменявши свою свободу на экономические, политические и прочие важные выгоды.
– Вот скажи, что не думал об этом?
И Тимоха усмехается:
– Думал…
– Вот. И тогда сходится. Отец… может, охотник был и не самый сильный…
Хотя Она как раз говорила, что на него возлагала большие надежды.
– Но мозги у него имелись. И сумел сопоставить одно с другим. И понял, что если останется, то деда тоже уберут. Террористы там… несчастный случай очередной. Или ещё что. И сделал так, чтобы нужды в том не было.
– Сбежал.
– Именно. Вышел из рода. И теперь, если бы деда убрали, то главой стал бы ты, но…
– Под присмотром Синода и Романовых.
– Именно. А это им было не надо… так что по сути этим побегом он выбил передышку.
И судя по тому, что Громовы до недавнего времени жили вполне себе спокойно, манёвр удался.
– А сам… сам, думаю, решил выяснить, что да как…
– Мог бы… сказать.
– Кому? Деду? Как? Вот как сказать, что ты вляпался в какое-то дерьмо, из-за которого почти всю семью вырезали? – я смотрю в Тимохины глаза и вижу понимание. – И сам ты не думал, не гадал… что бы дед сделал?
– Не знаю, – Тимоха глаза прикрывает. – Он бы…
– Не вынес? Сердце там? Инсульт, инфаркт… и полная задница. Нет, отец не рискнул. Да и доказательств, я думаю, не было… без доказательств эти обвинения – так, сотрясание воздуха. Вот он и полез их искать.
– И нашёл, – это Тимоха произнёс с полной уверенностью. – Нашёл… поэтому его и убрали.
Его.
Потом Тимоху…
– Оружия бы сюда ещё, – осматриваю домик. – Какого вот… только незаметно.
Потому как лучше сейфа только сейф, из которого можно отстреливаться.
– А ты… – я понял, что ещё мучило. – Не ездил? К дому, где я жил?
В том моём видении искали чёрную книгу, а не папенькин дневник. То ли искавший о записях не знал, то ли…
– Я – нет. Как видишь, я из дома дальше Городни стараюсь не уезжать. Но… Варфоломей ездил.
Варфоломея я пока не видел. Знал, что дедов ближник и правая рука, а потому и отправили его в Петербург, в Канцелярию государеву с прошением от деда да прочими документами, меня, сиротинушку, к роду приписывать.
– И?
– Сгорел ваш дом. Через неделю после отъезда твоей матушки.
Надо же… как до хрена неожиданно.
Вот только…
Отец был артефактором. И все твердят, что хорошим. А значит записи, которые полагал ценными, сумел бы защитить.
– Надо будет… – говорю, глядя на Тимоху. – Самим наведаться.
Глава 8
Бедный обиженный судьбою молодой человек некрасивой наружности просит знакомства с женщиной с целью брака. Москва. Главный почтамт. Предъявителю квитанции «Брачной газеты»
«Брачная газета»
Красные глаза Татьяны говорили сами за себя.
Узнала.
И плакала. И теперь отчаянно пыталась выглядеть равнодушной, но обида её ощущалась даже на расстоянии. А виноватым почему-то опять сочла меня. Вон, взглядом полоснула, губы поджала…
– Сволочь, – сказал я раньше, чем Танька открыла рот. – И вообще, можно сказать, тебе повезло.
– П-повезло?! – глазища полыхнули.
Красивая она.
Не сказать, что прямо глаз не отвесть – странно было бы, потому как всё же сестра – но красивая. Личико аккуратное. Глазища огромные, ресницы пушистые.
Губы пухлые.
И сама такая стройная, хрупкая, но в хрупкости этой сила ощущается.
– Ещё как, – киваю старательно. – Вот сама подумай. Он бросил тебя сейчас, когда всё тихо и спокойно.
Хотя бы с виду.
– Он не бросал, – она всё же шмыгнула носом и платок достала. – Род… настоял…
– А он не устоял, – отвечаю небрежно. – Откуда узнала-то?
– Письмо написал. Просит… подарки вернуть.
– Ещё и жлоб, – говорю это совершенно искренне. А Тимоха кривится, явно, сдерживая слова более крепкие и точные.
– Да что ты понимаешь!
– Ничего, – соглашаюсь. Пусть лучше злится на меня, такого лишнего и не понимающего, чем слёзы льёт. – Я вообще тупеньким уродился, но глядишь, твоими стараниями, чего-то да соображать начну…
– Савелий, – произнёс Тимоха с укоризной. – Тань… на самом деле он прав. Лучше, что до свадьбы всё выяснилось и прояснилось, а так бы… зачем тебе муж, который вот так готов взять и бросить?
– После свадьбы он бы не посмел, – произнесла Татьяна, правда, не слишком уверенно. – Клятвы…
– Любую клятву можно обойти. К тому же брак не в церкви заключали бы, а в дела охотников Синод принципиально не вмешивается. И да, пусть о разводе и не объявил бы, но что бы помешало отослать тебя куда подальше?
По поджатым губам, которые всё-таки подрагивают, вижу, что прав Тимоха.
И да, прав.
Отослать. А там, глядишь, ещё один несчастный случай. Грибов там объелась или утопла от тоски душевной. При общесемейном анамнезе никто б и не удивился.
– Или ты его так любила? – уточняю на всякий случай и получаю возмущённый взгляд.
– Я его видела два раза!
– Ну… порой и того хватает…
– Я приличная девушка!
– Не сомневаюсь.
– Тимоха, скажи ему, что…
– В общем, ты его не любишь, – снова перебиваю сестрицу. – Он тебя тоже. На подвиги ради твоих прекрасных глаз он не готов, а подставить вполне может. Кроме того, жадный и мелочный, раз уж подарки назад требует. Вот и чего огорчаться-то?
Татьяна чуть нахмурилась.
А потом буркнула:
– Обидно… все ведь скажут, что это я виновата.
– В чём?
– В чём-нибудь… придумают… – она обняла себя и тихо спросила: – Кто теперь с нами вообще захочет связываться.
– Анчутковы?
– Если ты про своего приятеля, то он слишком молод. Я столько ждать не смогу. Я и так почти перестарок уже…
По местным меркам. И рассказывать, что в тридцать лет женская жизнь только начинается, смысла нет.
– Ну… если сильно замуж охота, – я бочком отодвигаюсь к лестнице. – Можно за Еремея сосватать.
– Чего?!
Остатки слёз высыхают мгновенно.
– А что? Человек он взрослый. Степенный. И в курсе твоих особенностей. К тому же сам говорил, что хочет невесту подыскать. Какую-нибудь не сильно притязательную девицу из благородных…
Гогот Тимохи заглушает возмущённый писк. И в меня летит клочок темноты, который Тень подхватывает в прыжке. А вот от атаки клокочущего сокола уклоняется, ныряя под комод.
Оттуда уже и до лестницы.
И вниз.
И в гимнастический зал вваливаюсь, задыхаясь от смеха.
– Чего? – Метелька уже тут и вон, руками машет. – Случилось чего?
– Ага… случилось.
– Чего? – теперь в голосе любопытство, а я закрываю дверь и прижимаюсь к ней спиною. Не знаю, спасёт ли… хотя… спасёт. Сейчас Татьяна вспомнит, что в отличие от некоторых, она – девица благородная и хорошо воспитаная, а потому не подобает ей носиться за младшими братьями.
Даже если очень хочется.
– Сватал… Еремея за Татьяну.
– Чего?! – надо же, одно слово, а сколько разных интонаций.
– Очень обрадовалась.
– А дверь ты держишь, чтоб радость сюда не добралась? – уточнил Метелька и гыгыкнул, так, громко.
– Явился… – не знаю, слышал ли Еремей наш разговор, но затрещину я получил увесистую. Если б Татьяна видела, сочла бы себя полностью отомщённой. – Что-то вы, барин, ныне разленились…
В общем, лень из меня в этот раз выбивали с особым усердием. Метелька и тот сочувственно поглядывал, но не вмешивался.
Усвоил, что себе дороже.
– Еремей… – к концу тренировки я держался на ногах исключительно благодаря упрямству и стене, в которую упирался обеими руками. Руки дрожали. И не руки. И всё-то тело ныло, предупреждая, что надо бы его поберечь.
Поберегу.
Вот… разгребусь со всем как-нибудь… когда-нибудь… и сразу начну себя беречь со страшной силой.
– Еще говорить можешь? – Еремей глянул с насмешкой.
– С трудом… другое… тут… ты можешь оружие достать? Так, чтоб тут… ну… никто…
Сейчас вокруг зала кружит тень. И людей поблизости она не чует. Вот только это ещё не гарантия. Артефакты же бывают. Разные. Всякие. А я не настолько самоуверен, чтобы полагать, будто она или вот я все найдём.
– Тишком?
Еремей глянул на Метельку, который усевшись на полу, прислонился к стене.
– Тишком, – подтверждаю.
А можно ли самому Еремею верить?
Хотя… пожалуй, что ему я поверю больше, чем кому бы то ни было, кроме родни.
– Что-то затевается?
– Скорее чуется, – я потёр шею. Кажись, потянул и завтра ныть будет. – Неладное… Тимоха согласен. Помолвка эта… многим будет не в радость. Тут есть одно место…
– Схрон?
Улавливает на лету.
– Да. Там… Тимоха кое-какой еды притащил. Одеяла, чтоб пересидеть, если вдруг…
– Гвардия, конечно, маловата, но прямо лезть – это так себе, – Еремей, к счастью, понимает с полуслова. Да и разубеждать меня не спешит. Скорее застывает, задумавшись ненадолго. – Метелька… ходь сюда.
– Чего? – Метелька вскакивает – к этому времени мы оба усвоили, что такие приказы надо исполнять быстро и со всем возможным рвением. Желательно ещё и радость демонстрируя.
– Того… на кухне бывал?
– Ну…
– И не только. Да не бойся… слышал чего?
– Чего?
Эти их «чегоканья» крепко на нервы действуют. Никак крупицы приличных манер, сестрицей брошенные, прорастают.
– Не знаю… о чём болтают?
– Ну… так… о всяком… что вороны кружились третьего дня. И ещё молоко прокисло. Стало быть, тварь какая-то добралась. Собираются на молебен…
– Все?
– Ну… так-то… кухарка точно, ещё помощницы её две. Горничные… – Метелька загибал пальцы. – Их экономка повезет. Из лакеев будет… там же ж не просто, там же ж праздничная служба, перед началом малой четыредесятницы6, будет.
Чего?
Твою ж… прилипчивое какое.
– Пост это, который перед Рождеством, – Еремей оглаживает усы. – Стало быть…
– Ага! Там ещё вроде или архидиакон прибыть должен, или даже сам патриарх! Но думаю, патриарх не поедет. Чего ему в Городне делать-то? А вот кого послать – это могёт. Тётка Устинья говорила, что служба будет красивая. И в прошлым годе хозяин всех не только отпустил, но и машины дал…
А в этом?
Мы с Еремеем переглянулись.
– Я так понял, что их каждый год отпускают. Ну, грехи замаливать. И на Рождество ещё. И перед Пасхой. На Пасху…
Понятно.
Мы-то иной веры, но люди в доме большей частью христиане. А здесь к вере относятся совсем не так, как в старом моём мире. Что и понятно. Тут она куда более… близка? Материальна?
Не в этом суть.
Главное, что время-то больно удобное. Дом опустеет… нет, гвардию в полном составе, конечно, никто не отпустит. Но количество охраны уменьшится. Посторонние… если и есть чужие шпионы, а они есть, в этом я с Тимохой полностью согласен, то самое время их из-под удара вывести. Если кто-то свалит перед нападением, это будет заметно. А вот когда все и по очень вескому поводу.
– Чтоб вас… – матерится Еремей с душой, а главное, очень тянет присоединиться. Но молчу. Детям здесь ругаться не стоит, во всяком случае в непосредственной близости от тяжкой руки наставника.
Когда ж я уже вырасту-то?
– А может… в гости? – Метелька потёр затылок. – Тоже в город… вон, к твоей невесте. Серега ж приглашал? Бал там…
– Рождественский, – я пытаюсь сложить в голове. – Бал – рождественский. А до него – пост. И перед постом этим служба? Так?
Кивают оба.
– До Рождества, подозреваю, нам дотянуть не позволят. Чем больше времени, тем сильнее мы можем стать. Вдруг да Анчутков ещё людей даст или чего другого придумает. Нет, до Рождества ждать не будут. А ехать? Без приглашения?
Не принято.
Да и как-то… не уверен я, что это остановит. Дед говорил, что в доме нас достать тяжко, а вот вне его… и не вышло бы так, что этой поездкой в гости мы подставим Анчутковых. Ладно, взрослые, но дети же… нет, не выход.
– Надо с дедом говорить.
– И в город съездить, – соглашается Еремей презадумчиво. – Видел я тут одного старого знакомого… торговлей пробивается. Думаю, поможет…
С чем?
Лучше не уточнять.
Еремей зверь битый, знает. А дед… с дедом говорить придётся. И про домыслы наши, и про дом, и про тот, другой, сгоревший, в который бы наведаться.
Или про этот пока не стоит?
– Время и вправду удобное, – как ни странно, дед меня выслушал со всем вниманием, пусть и хмурился, и пощипывал седую бровь. Привычка эта выдавала, что вовсе не так уж он невозмутим, каким хочет казаться. – Если ты прав…
– Прав, – согласился Тимоха, которого я тоже попросил присутствовать.
Ну а Татьяна просто вошла в кабинет и осталась.
И теперь глядела на меня так… как на сумасшедшего.
– Бред, – она покачала головой. – Тим, ну… в самом деле… это же…
– И виновный, если так, готов, – я указал на Тимоху. – Есть же свидетельства, что ты… ну… не совсем в себе.
– Он нормальный! – возмутилась Татьяна.
– Тихо, – рявкнул дед и сестрица замолчала. – Прав младший. Дело не в том, что он нормальный. Дело в том, что все уже считают его не совсем нормальным. А значит, и срыву не удивятся.
Он сцепил пальцы и откинулся в кресле, о чём-то раздумывая. И мысли были недобрыми.
– Я могу уехать… – Тимоха поглядел на свою руку, которая мелко подёргивалась. – В клинику лечь…
– И подтвердить слухи? – возмутился я. – Извините.
Здесь не принято, чтобы младшие перебивали.
– Да и не поможет, – раз уж мне позволено говорить, то надо пользоваться моментом. – Если тебе определили роль, то ты её сыграешь. В той же клинике… тебя могут выкрасть, усыпить, привезти сюда.
Звучит бредовенько, но меня слушают.
– Или просто устранят, там… сыпанут чего в вечерний бульон. Или целителя подкупят, чтоб устроил скоропостижную кончину. Тело прикопают, а всем скажут, что ты всех убил и сбежал. Нет. Нельзя разделяться.
