Дом последней надежды

Заборы закончились, сменившись невысокими оградами, над которыми возвышались красные крыши весьма характерного вида. Загнутые края, будто дома примерили одинаковые нарядные шляпы.

Колокольчики.

Каменные фигуры демонов…

И редкие люди, которые старательно не обращали на нас внимания. Я же не стеснялась разглядывать все. Хотелось потрогать щербатого льва или вот это изогнутое причудливым образом дерево и просто подойти к девушке в сером простом платье, что, встав на колени, возилась в саду…

Мы свернули вновь.

И дома стали меньше. Ниже. Улица – уже и грязней.

Рынок встретил нас характерной вонью разлагающейся рыбы. Кучи ее лежали прямо на земле, и неопрятного вида женщины дремали над ними. Роились мухи. И женщины, время от времени пробуждаясь ото сна, брали в руки опахала на длинном древке.

Я зажала нос пальцами.

– Может, стоит вернуться? – заботливо осведомилась Шину. – Я одна могу… все одно ж ничего не поймете.

Я покачала головой и решительно ступила на узкую дорожку меж рыбными рядами.

Рыба соленая в бочках и сушеная, подвешенная на длинные жерди. Раковины, которые разламывали прямо здесь и, сбрызнув соленой водой, предлагали покупателю. Многие брали, глотали нежное мясо и шли дальше…

Гул.

Трубный рев осла.

Ругань. Визги. Квохтание кур, которых держали в плетеных корзинах. Шипели гуси, тянули шеи, норовя ухватить покупателей красными клювами.

Ползали крабы, не желавшие смиренно ждать своей участи.

Дымилась свежая печень, и две старухи самозабвенно ругались над куском вырезки. Обе были одеты богато, но за плечами их виднелись огромные корзины.

– Это домоправительницы, – пояснила Шину. – Из тех, которые опытные. Знают, как сберечь хозяйские деньги…

Помолчав, она добавила:

– Но не всегда хозяин об этом знает. Слыхала, многие так верят слугам, что деньгам вовсе счет не ведут.

Это было ей непонятно. И мне странным казалось то, как сочетаются в ней две части этой натуры: безоговорочная вера в правоту обычаев, которые вовсе отказывали ей в праве на разум и самостоятельность, и удивительная практичность.

Мы шли мимо мясных рядов, где мяса почти и не осталось, а то, которое было, Шину сочла неоправданно дорогим. Мимо морских, где торговали не только рыбой, но и водорослями, что влажными, бледно-зеленого цвета, что сухими, сложенными в аккуратные стопки. Иные сворачивали, будто свитки, запихивая внутрь клочки лимонной травы. И Иоко знала, что от этого листы обретают особый вкус.

Дорого.

Были здесь и крупные мидии в бочках, и морские звезды, и прочие обитатели порой весьма удивительного вида. Соленые осминожьи щупальца или мешочки с чернилами каракатицы.

Ракушки.

Обломки кораллов. Доски, вымоченные дочерна и с набитыми на них знаками, про которые Шину обмолвилась, что годятся они для корабельщиков, которые удачи ищут. И то надобно знать, с какого судна доска взята и кто знак чертил, а то только хуже будет.

Узкогорлые бутыли с маслом. И мешки риса, круглого и длинного, бурого, красного и зеленого. Изредка – белого, разложенного в махонькие полотняные мешочки. Этот стоил непомерно дорого, а потому был отвергнут Шину.

Нам сойдет и тот, который попроще.

Масло.

И мука, за которую приходится отсчитывать несколько серебряных монет, но это вполовину меньше, нежели запросили сразу. Шину умеет торговаться и любит, я вижу это по ней. Она просто-таки расцвела, оказавшись в своей стихии. Здесь, казалось, ей был известен каждый уголок. И согнутая в полупоклоне спина ее распрямилась. Поднялся подбородок. А в глазах появился характерный азартный блеск.

– Да что ты говоришь? – Взмах руки, и широкий рукав скользит над мешочками с приправой. – Думаешь, если я женщина, то глупа и не способна отличить хороший корень имбиря от залежалого?

Она грозно хмурила брови и перебирала приправы. Что-то терла, что-то нюхала. Цокала языком и кивала, выслушивая уверения торговца, клявшегося, что травы у него наилучшие.

– Тьерингам это рассказывай, – фыркнула Шину и развернулась. – Альгасс морской взять еще можно, но не за полтора серебряных…

И торг начинался по кругу.

– А рыбу лучше у рыбаков брать. – Шину успевала и со мной делиться нажитой своею мудростью. – Я знаю честных людей, просят втрое меньше, чем эти перекупщики, а рыба всегда найсвежайшая…

Я кивала и смотрела, как уходят деньги. Я не сомневалась, что все это нужно – и рис, и мука, и масло, и иные вещи, порой совершенно незнакомые мне, вроде полупрозрачных полосок шкуры какого-то морского зверя. Их вымачивали в рассоле и, порезав на полупрозрачные нити, растирали.

А потом мешали с мукой…

Иоко помнила вкус этих лепешек, острый, морской. И кажется, любила их.

Пускай.

Мы прошли мимо рядов с тканями, не остановившись, чтобы полюбоваться на шелка. Их ловко разворачивали, трясли и мяли. Заставляли взлетать, демонстрируя удивительнейшие оттенки и тонкое шитье.

А кружева не было.

Жаль, я не имею представления, как его плести, иначе могла бы заработать.

Наверное.

Роскошные пояса.

И целый короб украшений в волосы, которые ловкий паренек с куколем на голове, втыкал в парики, превращая их в произведения искусства.

Лавки с посудой и упряжью.

С деревянными сандалиями, некоторые – весьма чудовищного вида, этакие деревянные колодки невероятной высоты. И разум Иоко подсказал, что это – окобо, обувь учениц майко, и мастер, удостоенный права делать их, гордится.

Не понимаю.

И пожалуй, слишком многого не понимаю, чтобы не быть чужой.

Вещи.

Драгоценные вазы и шкатулки из малахита. Резные доски для игры в ши.

Меха.

Ковры из шелка, каждый – настоящее произведение искусства. И я замираю поневоле, зачарованная. Вот тигр в тростнике, и его полосы сливаются со стеблями тростника. Он, в зависимости от того, откуда смотреть, то скрыт, то явен…

Гора и одинокое дерево роняет розовые лепестки, словно оплакивая лодчонку с рыбаком.

– Тысяча золотых, господин, – голос этот заставляет меня очнуться.

Ковры красивы, но нам явно не по карману.

– …и это себе в убыток, господин… вы же видите, тонкая работа… Ичиро, клянусь своими предками, господин… все мои ковры оттуда…

Шину хмыкнула. Скептически так.

– …они неохотно продают ковры… вы только посмотрите, какой блеск… какая мягкость…

– А то, на каждый уходит несколько лет, а то и десятилетий, – проворчала Шину и, не стесняясь, пощупала край. – Но на Ичиро никогда не используют синюю нить. А еще серебряную… у них особый отвар для шелка, чтоб блестел, а тут – явно с серебряной нитью мешано, вот и выходит… им цена – пара сотен, не больше. Да и Ичирские ковры на рынок не носят. Их везут на дом к тем, у кого хватит денег купить…

Говорила она тихо и для меня, но была услышана.

Рябь прокатилась по шелковому морю, и дерево изогнулось, сыпанув горсть мелких лепестков, и две девы в пышных платьях искривились. Их уродливые для меня белые лица превратились на мгновение в ужасные маски, но…

– Подите-ка сюда, любезный, – этот голос пророкотал откуда-то сверху, с помоста, на котором восседал торговец коврами.

На помосте этом остались смятые подушки и четырехугольная тарелка с сушеными кольцами кальмара. Высокий кувшин с водой. Босоножки-обо, расшитые серебряной нитью.

Тихо ахнула Араши.

И покачнулась Шину, позабывши про недавнюю свою уверенность. Пальцы ее вцепились в мою руку, сдавили, будто бы рука эта вдруг стала единственной ее опорой в нынешнем жестоком мире.

А из-за шелковых стен показался человек…

Человек ли?

Высокий, куда выше торговца, который шел следом, горбатясь и явно стараясь казаться ниже. Набеленное лицо его кривилось, делаясь похожим на лица шелковых дев. Правда, помаду он не использовал, а вот брови нарисовал двумя черными точками. Темные волосы торговец зачесал гладко, скрутив на макушке гулькой, в которую воткнул две белые спицы.

Темное кимоно его было роскошно.

Куда роскошней простой одежды покупателя. Да, определенно высокий… метр восемьдесят? Или еще выше? Загорелый. И рыжеволосый. Волосы, главное, длинные, и он заплел их в косу, повесив для тяжести с полдюжины ракушек.

В черной куртке, наброшенной на плечи.

В темной рубахе и кожаных штанах, украшенных серебряными заклепками. Высокие сапоги. Пояс с теми же ракушками. И нож внушительных размеров.

Незнакомец был явно чужд этому месту.

– Женщина, – он дернул ухом, и я обратила внимание, что ухо это крупновато и чуть заострено, – я слышал твои слова. Повтори их ему.

Он говорил столь властно, что Шину подчинилась.

Правда, ныне ее голос звучал тихо и виновато. С каждым словом торговец мрачнел все больше.

– Глупая женщина! – не выдержал он, вскидывая руки. – Пусть боги поразят гнилой твой язык заразой, если ты смеешь так говорить, будто я лжец! Тамаши из рода Черного камня никогда не обманывал своих покупателей…

А вот этого Шину стерпеть уже не могла.

– Не тот ли Тамаши, – спросила она твердо, – про которого муж рассказывал, будто он продал сорок полотняных простынь как шелковые? А шелковые сгноил и, когда шелк пошел дырами, велел жене и дочерям дыры латать и…

– Замолчи! – взвизгнул торговец.

А рыжий, наблюдавший за сценой с явным интересом, хмыкнул.

– Или, может, это тот Тамаши, которого называют Злокозненным, поскольку ни одна проданная им вещь не стоит своих денег… господин хоть и тьеринг, но не глуп. А потому пусть купит ковер, уплатив за него столько, сколько просит Тамаши, но при пятерых свидетелях. Затем же господину стоит отправиться с ковром и свидетелями ко двору Наместника. И если его исиго подтвердит, что ковер соткан на острове Ичиро, то я поздравлю господина с удачной сделкой.

Она приложила руки к груди.

– Болтливая курица! Я скажу твоему мужу, чтобы он побил тебя палками!

– Ее муж умер, идиот, – не выдержала Араши. – А если кого и бить, то тебя…

– Погоди, девочка. – Рыжий выставил ладонь. – А ты, женщина, продолжай. Я не знаю ваших обычаев…

– Если исиго скажет, что ковер не с острова Ичиро и, стало быть, Тамаши обманул господина…

Шину старательно не смотрела на рыжего. Взгляд ее был устремлен под ноги, а пальцы на моей руке мелко подрагивали.

– …то он будет должен отдать господину и ковер, и деньги, и еще столько же, сколько просил за обман…

Рыжий хмыкнул.

Тьеринг… что-то такое Иоко слышала о тьерингах… но, выходит, не так давно, если я не помню, что именно… в свитках говорилось…

На закате есть остров, населенный великанами с белой кожей. Глаза их выпуклы, а волосы длинны и цвет имеют ржавого железа. Эти великаны могучи и яростны. Они знают слова моря, а потому корабли их способны ходить к краю мира, где и добывают Слезы Акхай…

…камни. Судя по описанию драгоценные камни, которые весьма ценят местные маги…

…численность невелика.

Остров мал.

И время от времени тьеринги пытаются уйти на другие земли, но что-то такое их держит, заставляя вновь и вновь возвращаться на родину.

– Что ж, женщина, – он поклонился, и поклон этот не выглядел смешным, – Хельги Косматый благодарен тебе за то, что ты не дала ему показать себя глупцом…

Торговец стоял рядом и сопел.

Шину дрожала.

Тьерингов боялись.

Почему?

Колдуны? Но и на Островах изрядно тех, кто проклят богами.

…набеги.

…деревни… и мужчины, которых убивали… женщин уводили, оставляя разве что старух… и проклятие, которое посылали в спину.

Чтоб тебя тьеринг забрал.

Они пили кровь младенцев и ели мясо врагов. А иногда и не врагов. На острове их лютые зимы, и потому…

Какой бред.

Или все-таки… мир ведь чужой. Что я о нем знаю?

– Что ж, – я сумела прервать затянувшуюся паузу. – В таком случае мы, пожалуй, пойдем… прошу прощения, господин Хельги…

Тьеринг хохотнул и хлопнул себя ладонями по бедрам.

– Господин… тоже мне придумала господина… я кормчий, женщина… а твое имя?

– Иоко, господин кормчий. – Я сложила руки и поклонилась. – Безродная… вдова и хранительница женского дома.

Он спрыгнул с помоста и, рукой отмахнувшись от торговца, который не собирался расставаться с надеждой на сделку, шагнул ко мне. Охнула Шину.

И Араши оказалась рядом. Встала, положив ладонь на рукоять меча.

– Воинственная малышка. – Тьеринг цокнул языком. – Что за дом? Для чего он?

На языке земли он говорил чисто, разве что слова немного растягивал, отчего складывалось ощущение, что Хельги не говорит, а поет.

Мы шли, а он держался рядом.

Шагал широко, и ракушки в косе позвякивали. Хотя, пожалуй, что-то в его сопровождении было. Теперь нам хотя бы не пришлось протискиваться сквозь толпу.

– Это дом, где… живут женщины, которым… которые…

– Не нужны родне, – сказала Араши громко. – А что, госпожа Иоко, можно подумать, кто-то туда добровольно пришел… вы не обижайтесь, я говорю, как думаю…

– Я пришла, – сказала Шину.

– Так тебе тоже идти некуда было… – Араши пожала плечами. Казалось, она разом утратила всякий страх перед тьерингом, более того, он сменился искренним любопытством, которое Араши не давала себе труда скрыть. – Слушай, ты ж ниток хотела прикупить.

Она остановилась у прилавка, на котором выложены были разноцветные шелковые нити. Сплетенные в тонкие рыхлые косицы, они радовали глаз сотнями оттенков. Одних белых я насчитала дюжину.

Шину остановилась, вздохнула и коснулась пояса, в котором осталось не так уж много…

Быть может, стоит повременить? Но если та ширма и вправду с этого острова, то стоит потратиться на нитки…

Кэед, осмотрев ее, бросила: «Купите нити, починю…» – и дала кусок бумаги с начертанными знаками, в которых ни я, ни Шину ничего не поняли. Зато старушка, сидевшая у прилавка, бумажку приняла. Развернула. Поцокала языком и выбрала из пучков с полторы дюжины.

– Золотой, – сказала она, и Шину, удивительное дело, не стала торговаться, но полезла за нашим последним золотым, который вложила в морщинистую руку.

Оставалось надеяться, что ниток хватит.

Но куда ушли остальные деньги? Ладно, продукты по завышенным ценам, но… даже если их подняли втрое, все одно не могла Иоко потратить все.

Голова заныла и я потерла виски.

– Госпожа устала? – Шину спрятала сверток с нитями в широкий рукав кимоно.

– Ничего страшного.

Нам еще возвращаться и собрать те покупки, которые Шину предусмотрительно оставляла на рядах. Прежде это мне казалось странным, но ныне я сочла подобный обычай весьма разумным. Не представляю, сколько бы мы прогуляли по рынку с корзиной, полной снеди.

А придется еще домой нести. И ладно рис, его нам привезут, как принесут и свежую рыбу. Но вот прочее… масло, сушеные водоросли и мука. Чай. Плоды гаххам, которые следовало варить вместе с рыбой, отчего та получалась нежной и сладкой. Фасоль черная и фасоль белая.

– Давай сюда, женщина. – Хельги, который слегка отстал, у первого же прилавка отнял корзину. Он ее и нес, позволяя Шину лишь складывать покупки. А я и не подозревала, что их столько.

Этак и корзины не хватит.

Нас проводили до выхода и, свистнув рикхе, сунули ему монетку, велев доставить нас к самым воротам. А я… я слишком устала, чтобы возражать.

Глава 7

– Мой отец говорил, что не стоит судить о другом человеке по слухам. – Араши села в уголке, откуда наблюдала за тем, как Шину и Юкико разбирают покупки. – Он два года жил на острове тьерингов. Еще когда меня не было… говорил, что они хорошие воины.

Горел огненный камень под горшком, грелась вода, в которой уже плавали тонкие стебли травы ниму. И стало быть, на ужин у нас вареный рис.

Есть, говоря по правде, хотелось.

– А еще говорил, что у них совсем нет женщин… те, которые на острове, не живут долго, поэтому тьеринги раньше их и воровали.

Юкико ахнула, приложив ладони к животу.

– Но когда их князь к Императору служить пошел, то подписал договор, чтоб, стало быть, женщин они не крали больше, а брали по-честному, если, конечно, кто отдать захочет.

– Кто ж отдаст дочь тьерингу? – Шину отмерила миску риса. Мыла она его неспешно, перебирая зерна крупными пальцами.

– Не скажи… отдадут… в Веселый квартал же отдают, так отчего б и тьерингам не отдать? Они богатые…

Юкико тяжко вздохнула и, отломив ниточку сушеной водоросли, сунула в рот. Она посасывала ее, жмурясь от удовольствия, и, редкий случай, выглядела вполне счастливой.

– Вот поглядишь, еще к нам явится…

Как ни странно, предсказание это сбылось, но вовсе не так, как предположила Араши.

Этот день ничем-то не отличался от прочих.

Пробуждение.

И мучительное ощущение неподатливого чужого тела, которое сегодня отказывается повиноваться. Всякий раз мне приходилось делать немалое усилие для того, чтобы пошевелить пальцем. Но я справлялась.

И справилась сегодня.

Умывание.

Расчесывание. И гребень в руках нашей единственной оннасю скользит по волосам, унося тревоги.

Завтрак в одиночестве.

Знакомая тишина дома. Сад и работа в нем, которая успокаивала Иоко. Странное дело, прежде я никогда не испытывала желания возиться с растениями.

Моя секретарь разводила на подоконнике фиалки, которые вскоре переселились с ее подоконника на другие, норовя захватить все прочие свободные. Она как-то пыталась мне объяснить, но… не видела я красоты в розетках листьев, в цветах темных или бледных, одинаково немощных. А вот здесь… здесь одно лишь прикосновение к земле наполняло тело силой, а душу – странным покоем.

Крошечные деревца в тесных кадках.

И каменная дорожка. Россыпь кислицы темно-лилового цвета. Трава, которая оказалась не просто травой, а… я не понимала и половины премудростей, но руки помнили дело, голова же наслаждалась покоем. Теперь я понимала, что в моей прошлой жизни мне не хватало именно времени наедине с собой.

Постоянный бег.

Вечные попытки кому-то что-то доказать… страх не успеть, провалиться… и мгновения тишины, наполненные тихим шелестом воды о камни. Влажная трава. Мягкая темно-рыжая земля, по которой бамбуковые палочки рисовали узоры… беседка и чай, который приносила девочка.

– Ты выбрала себе имя? – спросила я, устраиваясь на берегу.

– Нет, госпожа. Их слишком много… и все такие красивые. Но я выберу! Честное слово!

Я сидела на траве, больше не заботясь о том, что помну кимоно. Это было домашним и, несмотря на трогательную заботу оннасю, все одно обзавелось с полудюжиной пятен. Пожалуй, права была матушка, пеняя Иоко за никчемность…

Эта мысль внезапно вызвала дрожь в пальцах. И руки вдруг свело болезненной судорогой, я чудом удержала чашку, которая опасно накренилась. Отстраненно подумала, что чай никогда не бывал настолько горячим, чтобы стоило бояться ожогов.

Боль пульсировала в груди.

И в животе.

И это было непонятно, разве что… тело помнило? Уж не после ли визита матушки, которая была жива – я это знала точно, ибо оннасю как-то поинтересовалась, не собираюсь ли я навестить ее вновь, – Иоко заболела?

Отрава?

И все одно непонятно. Зачем матери меня травить? Нет, я в отличие от Иоко не была настолько наивна, чтобы полагать, будто мать не способна причинить вред своему дитяти. Способна. И последние годы жизни Иоко вполне однозначно говорят о характере женщины, давшей ей эту жизнь. Но зачем…

Выгода? Пропавшие деньги? Вполне возможно… если бы мать попросила, Иоко… свои отдала бы точно, а вот чужие? Нет, версия хороша, однако сумма отнюдь не так велика, чтобы рисковать убийством. Убийц здесь не жаловали вне зависимости от пола и возраста, а отправляться на плаху ради пары дюжин золотых монет… помнится, батюшка оставил за собой изрядно золота, чтобы семья могла жить безбедно.

Я поставила чашку на траву.

Тогда иной мотив? Скажем… скажем, стыд? Дочь, открывшая Дом призрения, позорила ее? Но… нет, тоже не сходится. Если первой хозяйкой печального дома являлась императрица, да и согласно законам, владеть домом могла лишь женщина знатного рода, то это не может быть стыдным или аморальным. Нет, я определенно чего-то не понимаю, но обязательно выясню. И пожалуй, стоит заглянуть в гости к матушке…

Боль ушла, вот только чай оказался чрезмерно горек. И я вернула чашку на поднос. Встала… и вовремя, поскольку со двора донесся крик:

– Где эта старая потаскуха?!

Голос был молодым и звонким, и потому услышали его все обитатели дома. Да и сам он разом утратил сонность…

– Есть тут кто живой?

Что-то громыхнуло.

– Выходите…

Я стряхнула травинки, прилипшие к кимоно. Пожалуй, стоило бы сменить платье, но что-то подсказывало: гость несколько нетерпелив и вряд ли дождется, пока я приму достойный визита вид.

– Там… – оннасю дрожала, – там пришли… двое с палками пришли. И шумят.

– Ничего. – Я постаралась ободряюще улыбнуться. – У нас тоже хватает палок.

Вот только сердце мое болезненно сжималось, предчувствуя неприятности. Да и у Иоко имелись все основания опасаться мужчин с палками.

– Эй вы там…

– Чего орешь? – голос Араши был полон дружеского сдержанного участия. И я поспешила, пока конфликт не перешел в иную плоскость.

Во дворе и вправду было двое мужчин.

С палками.

Молодые, но изрядно бледные и помятые, вид они имели весьма агрессивный. Темные их одеяния, некогда весьма роскошные, были грязны. Плоские лица опухли. А волосы, заплетенные в косицы, лоснились от жира.

В руках оба сжимали палки, старший время от времени ударял своей по забору.

Араши стояла на пороге с заветным мечом, обнажать который, к моему великому облегчению, она не стала. Но всем своим видом она демонстрировала полную готовность вступить в схватку. И как ни странно, этого хватило, чтобы гости держались во дворе.

Хотя на дом оба поглядывали с жадностью.

– Кто вы, – я шла неторопливо, как и подобает благородной госпоже, – и что вам нужно в доме моем?

Мой голос, благо воспитанию, звучал ровно и отстраненно.

– А ты кто такая?

Старший покачнулся.

Кажется, он все еще был пьян или… нос мой учуял характерный сладковатый аромат опиумного зелья. Если так, то все будет немного сложнее. Пьяные и наркоманы не способны прислушаться к доводам рассудка. А палки… палки у меня были в отличие от умения ими пользоваться.

– Я Иоко, хозяйка этого дома, – сказала я, стараясь, чтобы голос мой звучал ровно.

– А… – потянул старший, утыкая палку в землю, он опирался на нее, словно на трость, и покачивался. – Значит, это ты…

Он явно хотел что-то добавить, но слова потерялись. И он стоял, покачивался, шевелил бровями, пытаясь казаться одновременно и грозным, и задумчивым, но был всего-навсего смешон.

– Это я, – согласилась я. – Я – большей частью всегда я… а вы – это вы… и могу я узнать, что привело двух достойных юношей в скромную нашу обитель?

Юноши икнули.

Переглянулись.

– Ты должна отдать нам деньги.

– Какие?

– Эта старая шлюха их украла!

– Боюсь, вы ошиблись местом. – Я позволила себе тень улыбки. – Под крышей этого дома собрались женщины достойные, а если вы ищете юдзё…

Старший засмеялся, громко и визгливо, он и палку выпустил, согнулся от смеха, обнимая бока руками. Младший же веселья не разделял. То ли был более трезв, то ли более скептичен.

– Женщина, не зли нас, – сказал он, легонько пнув братца. – Сохрани свой длинный язык, чтобы лизать зад Наместнику, от которого кормишься…

А вот это оскорбление, произнесенное при свидетелях – да будут милостивы боги к душе Шаорахха Многомудрого, который дозволил женщине выступать в суде, – могло дорого обойтись обоим.

Я запомнила.

– И отдай нам старуху… нечего ей здесь делать.

– В моем доме нет старух, и я не понимаю, о ком вы говорите…

– Шину! Отдай Шину! – Старший утер глаза ладонью. – Она к тебе ушла… забрала деньги… все деньги, которые наш отец скопил за жизнь, и сбежала… тварь… возвращай!

– Они лгут, госпожа. – Шину, чье благоразумие я несколько, кажется, преувеличила, вышла во двор. – Я клянусь посмертием, что никогда не брала чужого…

– Хватит, – я сказала жестко, как могла, и от слова этого, произнесенного звонким голосом Иоко, воздух замер. Мухи и те исчезли, не решаясь изводить нас гудением своим. – Шину пришла сюда по доброй воле. И уйдет тоже по доброй воле, не иначе. Вы же двое покинете этот дом сейчас же, если не желаете…

Палка просвистела у меня над головой и врезалась в стену, отскочила, покатилась по песку.

– Сука, – сказал незваный гость.

И поднял камень.

Я смотрела, как движется он, медленно, будто во сне. Вот раскрытая пятерня тянется к земле, гребет ее… я видела и желтые пальцы с синеватыми – весьма характерная примета – ногтями, и волосатое запястье, и камушки, которые больше не казались безобидными.

Видела искаженное яростью лицо.

Белки глаз, пронзенные алыми копьями сосудов.

Приоткрытый рот. И отвисшую губу. Каплю слюны… реденькие волоски, сбитые в такую же редкую бородку. Я видела все уродство этого человека и… ничего не могла поделать.

Сердце мое ухнуло куда-то в пятки.

А силы ушли на то, чтобы не позволить телу свернуться жалким комком…

Я поймала взгляд второго, и что-то свистнуло у самого моего носа, а затем раздался крик, громкий, преисполненный боли… и я очнулась.

Их по-прежнему было двое, чужаков, дерзнувших переступить порог нашего дома, но теперь старший сидел, баюкая правую руку, и выл. А младший катался, пытаясь уйти от тычков палкой. Араши скакала вокруг и, тыча в него деревянным – слава всем богам, что деревянным, – мечом приговаривала:

– Будешь еще кидаться камнями, дрянной мальчишка, будешь…

– Оставь его, – попросила я, понимая, что еще немного, и просто-напросто упаду. Я не сделала ничего, что должна бы, однако и это «ничего» забрало все мои малые силы.

Араши застыла и, плюнув на поверженного врага, отступила.

– Если вздумаете вернуться, я побью вас снова, дерьмо вы собачье! – сказала она громко, и Юкико торопливо зажала ушки ладонями.

Почему-то этот жест, по-детски искренний и все-таки нелепый, заставил меня рассмеяться. И смех мой подхватили. Голос Кэед звучал как колокольчики.

Хохотала Шину, утирая слезы то ли боли, то ли радости… и робко улыбалась снежноликая Юкико. И даже наша Мицухито, выглянувшая на шум, позабыла о слезах… И Араши тоже смеялась, громко и по-мужски хлопая ладонями по бедрам.

– Вы… – старший покраснел до кончиков ушей, – вы за это поплатитесь… я пойду к Наместнику… я скажу…

– Что тебя побила девчонка, рыбозадый? – этот громкий голос оборвал смех. – Прошу прощения, госпожа…

Старший поднялся, все еще держа руку. Перелом? А хоть бы и так. Он сюда не с миром шел, и будь сила на его стороне, нам пришлось бы туго.

– Не стоит, господин Хельги… а вы, молодые люди, послушайте и, если получится, подумайте над моими словами. – Я выступила и спрятала руки в широких рукавах домашнего платья. – Вы здесь говорили много… всякого… не только о нас, но и о Наместнике, да продлят боги его час на земле…

Хельги выразительно хмыкнул и руку с меча не убрал.

– …и шестеро готовы повторить слова перед любым из его судей…

– С-сука…

– Полегче! – Широкая ладонь Хельги мазнула по бритому затылку. – Продолжайте, госпожа…

– И они подтвердят, что говорим мы правду. А согласно уложению от Каннаши, хула на Наместника либо же иного чиновника, назначенного князем, есть хула на самого князя и повинна быть наказана… – Язык мой легко вывязывал слова.

– Понятно? – Хельги поднял обоих ублюдков и, хорошенько встряхнув, добавил: – А вздумаете докучать госпоже, я вам попросту яйца отрежу. Сам, без уложений и судей.

Не знаю, что именно произвело большее впечатление, моя ли речь или угроза тьеринга, но гости наши спали с лица. И не возражали, когда тьеринг вышвырнул их за забор. После огляделся, присвистнул и сказал:

– Тут бы у вас оградку починить…

– Пожалуй, стоило бы. – Я вздохнула.

И ограду. И крышу… и пол в старой мастерской, осмотрев которую, Кэед сказала, что вполне та годится для работы, ибо просторна и светла. И Юкико, тенью следовавшая за той, кого она еще не смела называть подругой, кивнула.

Мастерская – это хорошо…

И я узнавала, что за учебу здесь платили неплохо, а умения Кэед и вовсе были редки. И значит, при удаче, у нас получится найти несколько учениц…

Но пол скрипел, а из стен дуло.

Очаг ждал огненных камней или хотя бы дров…

– Так, – Хельги поскреб щеку, – может, дадите чем?

Тихо ахнула Юкико, а Кэед, оценив нового гостя и сочтя его недостойным собственной персоны, попросту повернулась спиной. Они исчезли в доме, то ли опасаясь стать жертвой тайного чужого колдовства, то ли просто не желая иметь ничего общего с существом иным и грубым.

– Гостю в доме всегда рады, – ответила я и указала на сад: – Быть может, господин Хельги, мы просто выпьем чаю? И я расскажу вам занятную историю, из тех, о которых читала в свитках. Вы же расскажете мне о море, и беседа эта…

– …будет длинной и бесполезной. – Он стянул куртку, оставшись в короткой рубахе из алого шелка.

А в прошлый раз была другая, попроще.

Нынешняя вон и вышивкой украшена, и разноцветными бусинами.

Волосы тьеринг зачесал высоко, заплел в три косы, каждую украсив алою же лентой. На руках его я заметила широкие серебряные браслеты. На шее – плоскую цепь, которую он снял и кинул на куртку.

Отказать?

Для Иоко невозможна была сама мысль о подобном: позволить гостю, пусть и ничтожному чужаку, работать? Ужасно. Но я… мы слишком бедные, чтобы позволить себе быть слишком гордыми.

– Хорошо, – сказала я, склонив голову. – Мы будем весьма благодарны вам за помощь, господин Хельги…

Кое-какие инструменты сохранились. Не все, но многие, и Хельги долго перебирал их, цокая языком, что-то бормоча, то ли одобрительное, то ли наоборот…

– Идите, госпожа, – сказал он, присевши у калитки, которая повисла на старых петлях и одним углом впилась в землю. – У вас небось своих дел немало…