Осколки прошлого

– Она велела сообщить тебе, что оплатит твой долг за обучение.

Энди подавилась очередным куском.

– Я точно так же отреагировал.

Долг Энди был у них больной темой. Гордон предложил ей рефинансировать долг, чтобы не платить ежемесячно почти 800 долларов только по процентам, но по какой-то причине, известной лишь ее подсознанию, она умудрилась пропустить крайний срок для сбора документов.

– Твоя мать хочет, чтобы ты вернулась в Нью-Йорк. Исполнила свои мечты. Она сказала, что поможет тебе с переездом. Финансово. Внезапно она стала очень свободно распоряжаться деньгами.

Энди пыталась языком отлепить арахисовое масло от своего нёба.

– Сегодня ты можешь остаться на ночь у меня. Завтра мы что-нибудь придумаем. План. Я… я не хочу, чтобы ты возвращалась в Нью-Йорк, милая. По-моему, ты никогда не была там счастлива. Мне показалось, что он забрал частичку тебя; забрал что-то из твоей «эндивости».

Энди с оглушительным звуком сглотнула.

– Когда ты вернулась домой, ты так хорошо себя проявила, заботясь о маме. Очень хорошо. Но, может, от тебя слишком многого хотели. Может, мне стоило помогать больше или… Я не знаю. На тебя столько всего свалилось. Такое давление. Такой стресс. – Его слова были полны отчаянного раскаяния, будто это он был виноват, что у Лоры нашли рак. – Мама права, тебе надо начать жить своей жизнью. Построить карьеру и, может, ну, я не знаю, может быть, однажды завести семью. – Он поднял руки, чтобы остановить ее возражения. – Я знаю, что немного опережаю события, но в чем бы ни была проблема, я не думаю, что переезд в Нью-Йорк – это решение.

Взгляд Гордона переместился в сторону телевизора. Что-то привлекло его внимание.

– Это же… из твоей школы… как ее…

Вот сволочь.

Си-эн-эн охарактеризовал Элис Блэдел, одну из подруг Энди в школе, как «близкого друга семьи».

Энди нашла пульт и включила звук.

– …всегда была такой крутой мамой, – рассказывала репортерам Элис, которая не разговаривала с Энди больше десяти лет. – Можно было, знаете, поговорить с ней о своих проблемах, и, ну, она никого не осуждала, понимаете? – Элис пожимала плечами при каждом слове, словно ее били током. – Я не знаю, так странно было смотреть на нее на видео, потому что, ну, понимаете, ты такой: вау, это же миссис Оливер, но потом все как в «Убить Билла», когда мама абсолютно нормальная при своем ребенке, а на самом деле втайне она машина для убийств.

Рот Энди все еще был набит арахисовым маслом, но она смогла выдавить из себя эти слова:

– Машина для убийств?

Гордон забрал у Энди пульт. Выключил звук. Уставился на Элис Блэдел, которая по-прежнему разевала рот, хотя вообще ни черта не знала.

Энди налила еще виски в свой пустой стакан. Элис ушла с показа «Убить Билла», потому что, по ее словам, фильм был глупым, и теперь использовала его как культурную параллель.

Гордон произнес:

– Уверен, что она еще пожалеет о том, как выбирает выражения.

Как она пожалела о том, что подхватила остроконечные кондиломы у Адама Хамфри.

Он попытался заговорить еще раз:

– Я не знал, что ты снова общаешься с Элис Блэдел.

– Я и не общаюсь. Она эгоистичная корыстная сучка. – Энди проглотила весь бурбон за один присест. Закашлялась, когда он внезапно обжег ей горло, и налила еще.

– Может, тебе стоит…

– Они машины поднимают, – выпалила Энди, хотя хотела сказать не совсем то. – Матери, я имею в виду. Ну, на адреналине, когда они видят, что их дети в опасности. – Она подняла руки, изображая процесс поднятия перевернутого автомобиля.

Гордон пригладил усы двумя пальцами.

– Она была такая спокойная, – сказала Энди. – В дайнере.

Гордон откинулся на стуле.

Энди продолжила:

– Люди кричали. Это было ужасно. Я не видела, как он стрелял. Первого выстрела не видела. А второй уже видела. – Она потерла ладонью подбородок. – Знаешь, как говорят в кино: «Я тебе башку снесу»? Так это и происходит. На самом деле так это и происходит.

Гордон сложил руки на груди.

– Мама побежала в мою сторону. – Картина снова встала у нее перед глазами. Крошечные кровавые точки как веснушки на лице Лоры. Ее руки, выброшенные вперед, чтобы стянуть Энди на пол. – Она выглядела испуганной, пап. Это был единственный момент, когда я помню ее испуганной.

Он молчал.

– Ты смотрел видео. Ты видел, что я делала. Ничего я не делала. Я была в панике. Совершенно беспомощная и бесполезная. Поэтому… – Она с большим трудом смогла облечь свой страх в слова. – Поэтому мама злится на меня? Потому что я струсила?

– Совершенно точно нет. – Он решительно замотал головой. – Нет такого понятия как трусость в подобных ситуациях.

Энди задумалась, прав ли он и, что важнее, согласна ли с ним ее мать.

– Андреа…

– Мама убила его. – Произнеся эти слова, она будто проглотила пылающий кусок угля. – Она могла бы забрать у него пистолет. Ей хватило бы на это времени – чтобы нагнуться и взять его, а вместо этого она выпрямилась и…

Гордон ее не прерывал.

– Ну правда, ведь хватило бы ей времени? Или нет смысла думать, что она была способна принимать рациональные решения? – Энди уже не ждала ответа. – Она выглядела спокойной на видео. Безмятежной, как ты выразился. Но, может, мы оба правы, потому что на самом деле у нее не было никакого выражения. Ничего, понимаешь? Ты видел ее лицо. Сама будничность.

Он кивнул, но не прервал ее.

– Когда все происходило, я смотрела сзади. Я к тому, что я была за ней, понимаешь? Когда все происходило. А потом я увидела видео спереди, и… там все выглядело иначе. – Энди пыталась как-то удержать ход своих путающихся мыслей. Она съела пару кусочков картошки, надеясь, что крахмал абсорбирует часть алкоголя. – Я помню момент, когда нож уже был в шее у Джоны и он поднял пистолет, – я очень четко помню, что он мог бы застрелить кого-то. Застрелить меня. Тут много сил не надо – нажать на курок, верно?

Гордон кивнул.

– Но если смотреть спереди, ты видишь мамино лицо и начинаешь сомневаться, правильно ли она поступила. Если бы она об этом подумала, то да, она могла бы забрать пистолет, но она не собиралась этого делать. Она собиралась убить его. И это было не из страха и не из чувства самосохранения, это было вроде как… сознательное решение. Словно она машина для убийств. – Энди поверить не могла, что воспользовалась мерзким выражением Элис Блэдел, чтобы описать свою мать. – Я просто не понимаю, пап. Почему мама не поговорила с полицией? Почему она не сказала им, что действовала в рамках самообороны?

Почему она всех заставляет думать, что осознанно совершила убийство?

– Я просто не понимаю, – повторила Энди. – Я не знаю, что и думать.

Гордон опять пригладил усы. Это уже становилось нервной привычкой. Он не сразу ей ответил. Он привык очень осторожно выбирать выражения. А тут почва казалась особенно зыбкой. Никто из них не хотел сказать такие слова, которые потом нельзя будет взять обратно.

Твоя мать убийца. Да, у нее был выбор. И она выбрала убить этого парня.

В конце концов он сказал:

– Я понятия не имею, как твоя мать могла сделать то, что сделала. Как могла думать таким образом. Принимать такие решения. Почему она так вела себя с полицией. – Пожав плечами, он поднял руки. – Можно предположить, что ее нежелание говорить об этом, ее злость – результат посттравматического стресса, или, может, эти события вызвали какие-то неприятные воспоминания из ее детства, о которых мы не знаем. Она никогда не любила говорить о прошлом.

Он сделал паузу, чтобы собраться с мыслями.

– Насчет того, что твоя мать сказала сегодня в машине… Она права. Я не знаю ее. Мне непонятна ее мотивация. То есть, конечно, я понимаю, что у нее сработал инстинкт защитить тебя. И очень рад, что он сработал. И очень за это благодарен. Но то, как она это сделала… – Он снова позволил своему взгляду остановиться на экране телевизора. Очередные говорящие головы. Кто-то демонстрировал схему молла, объясняя, каким маршрутом воспользовался Хелсингер, чтобы добраться до дайнера. – Андреа, я просто не знаю. – И он еще раз повторил: – Я просто не знаю.

Энди допила виски. Под пристальным взглядом отца она налила себе еще.

– Многовато алкоголя на пустой желудок, – заметил он.

Энди запихнула остатки сэндвича в рот. Она отправила его пережевываться на одну сторону, чтобы спросить:

– Ты знаешь того парня из больницы?

– Какого парня?

– Который был в кепке с Алабамой и помог маме сесть в машину.

Он покачал головой.

– А что?

– Мне показалось, что мама его знает. Или, может, даже боится его. Или… – Энди остановилась, чтобы проглотить еду. – Он знал, что ты мой папа, о чем большинство людей не догадывается.

Гордон подергал кончики своих усов. Очевидно, он пытался припомнить их короткий обмен репликами.

– Твоя мать знает многих людей в этом городе. У нее много друзей. Что, я надеюсь, ей поможет.

– Ты имеешь в виду в юридическом смысле?

Он не ответил.

– Я связался с адвокатом по уголовным делам, к услугам которого уже прибегал раньше. Он довольно агрессивный, но это именно то, что сейчас нужно твоей матери.

Энди отпила еще бурбона. Гордон был прав: она превысила свою норму. Энди почувствовала, что у нее закрываются глаза.

– Когда я только познакомился с твоей матерью, я подумал, что она – загадка. Потрясающая, прекрасная, сложная загадка. Но потом я понял, что какие бы комбинации ни пробовал, как близко я ни подобрался бы, она никогда до конца не откроется мне.

Он наконец выпил немного бурбона. Но не заглотил его, как Энди, а дал ему медленно прокатиться по горлу.

– Я наболтал лишнего. Прости, милая. Это был непростой день, и я не особо преуспел в том, чтобы облегчить ситуацию. – Он показал на ящик для рисования. – Я так полагаю, ты хочешь взять его с собой?

– Я заберу его завтра.

Гордон внимательно на нее посмотрел. В детстве она просто с ума сходила, если ее художественные принадлежности не были постоянно под рукой.

– Я слишком устала, чтобы что-то делать: сейчас я смогу только заснуть. – Она не сказала ему, что не держала в руках угольный карандаш или альбом с первого года в Нью-Йорке. – Пап, мне поговорить с ней? Не чтобы попросить остаться, а просто узнать: почему?

– Мне не кажется, что здесь я могу дать тебе совет.

Это, вероятно, значило, что не стоит.

– Милая. – Кажется, Гордон ощутил ее подавленность. Он наклонился и положил руки ей на плечи. – Все образуется. Мы поговорим о твоем будущем в конце месяца, хорошо? Так у нас останется целых одиннадцать дней, чтобы сформулировать план.

Энди закусила губу. Гордон сформулирует план. Энди будет делать вид, что у нее еще куча времени, чтобы его обдумать, а потом, на десятый день, она запаникует.

– Сейчас мы возьмем только твою зубную щетку, расческу и что еще тебе точно понадобится, а все остальное соберем завтра. И нужно пригнать твою машину. Я так понимаю, она у торгового центра?

Энди кивнула. Она совершенно забыла о машине. «Хонда» Лоры тоже была там. Обе наверняка уже либо заблокировали^[11], либо эвакуировали на штрафстоянку.

Гордон встал. Он закрыл ее ящик для рисования и поставил на пол, убрав его с прохода.

– Я думаю, твоей матери просто нужно побыть какое-то время в одиночестве. Помнишь, как раньше она уезжала кататься?

Энди помнила.

На выходных, когда Энди и Гордон занимались каким-нибудь ее проектом, или Гордон занимался проектом, а Энди сидела рядом и читала книгу, Лора легко могла ворваться к ним с ключами в руках и заявить: «Меня весь день не будет».

Почти всегда она привозила шоколадку для Энди или хорошую бутылку вина для Гордона. Однажды она привезла «снежный шар» из Музея Табмана в Мейконе, в двух с половиной часах езды от дома. Каждый раз, когда они спрашивали, куда она уезжала и зачем, она отвечала что-то в духе: «Ну, знаете, мне просто нужно было побыть где-то, кроме дома».

Энди оглядела тесную, захламленную комнату. Внезапно она стала больше похожа не на пещеру, а на конуру.

Она опередила Гордона, сказав:

– Нам пора идти.

– Пора. Но это я оставлю на веранде у твоей матери. – Гордон убрал в карман бутылку бурбона. Он задумался, а потом добавил: – Ты же знаешь, ты всегда можешь поговорить со мной, родная. Просто я хотел бы, чтобы ты могла делать это, не будучи подшофе.

– Подшофе. – Энди рассмеялась над этим глупым словом, потому что вторым вариантом было заплакать, а ее уже тошнило от слез. – Пап, я думаю… Наверное, мне тоже нужно побыть какое-то время одной.

– Ла-а-адно, – настороженно протянул он.

– Ну, то есть, не до конца жизни. Я просто подумала, что было бы неплохо пройтись до твоего дома пешком. – Ей придется еще раз принять душ, но было что-то привлекательное в том, чтобы погрузиться в эту знойную влажную ночь. – Ничего?

– Конечно. Я попрошу Мистера Мяукинса согреть для тебя постель. – Гордон поцеловал ее в макушку и подхватил пластиковый мешок, в который она свалила свое белье. – Только не задерживайся тут слишком долго. У меня приложение в телефоне говорит, что через полчаса начнется дождь.

– Не задержусь, – пообещала она.

Он открыл дверь, но остановился.

– В следующем году все станет лучше, Андреа. Время все расставит по своим местам. Мы переживем то, что случилось сегодня. Мама снова станет самой собой. Ты уже будешь крепко стоять на ногах. Твоя жизнь вернется в правильное русло.

Она подняла вверх скрещенные пальцы.

– Все станет лучше, – повторил Гордон. – Обещаю.

Он закрыл за собой дверь.

Энди слышала его тяжелые шаги на лестнице.

Она ему не поверила.

4

Энди перевернулась с боку на бок. Смахнула что-то с лица. Спящая половина ее мозга решила, что это был Мистер Мяукинс, но полупроснувшаяся половина говорила, что предмет был слишком податливым для жирного трехцветного кота. И что она не могла быть в доме своего отца, потому что не помнила, как туда шла.

Она слишком быстро села и сразу повалилась назад, потому что у нее закружилась голова.

Изо рта Энди сам собой раздался стон. Она зажала пальцами веки. Она не могла понять, была ли она еще «подшофе» из-за виски или уже официально мучилась от похмелья, но головная боль, начавшаяся сразу после стрельбы, сдавливала ей череп, как медвежья пасть.

Стрельба.

Теперь у случившегося было название. У события, которое навсегда отрубило ее жизнь до от ее жизни после.

Энди безвольно раскинула руки в стороны. Она заморгала, чтобы глаза привыкли к темноте. Беззвучно мерцал телевизор. Под потолком ухал вентилятор. Она была в своей комнате и лежала, распластавшись на куче чистой одежды, которую свалила на раскладной диван. Последнее, что она помнила, – как искала чистую пару носков.

Дождь барабанил по крыше. Молния зигзагами сверкала в крошечных мансардных окнах.

Черт.

Пообещав отцу не задерживаться, она все-таки задержалась, и теперь перед ней стоял выбор: либо умолять его вернуться за ней, либо идти пешком под дождем, который по звуку больше напоминал тропический ливень.

Очень медленно она снова приняла сидячее положение. Затем внимание Энди привлек телевизор. По Си-эн-эн показывали фото Лоры двухлетней давности. Лысая голова замотана розовым шарфом. На лице усталая улыбка. Марафон, посвященный профилактике рака молочной железы, который проходил в Чарльстоне. Энди на фотографии обрезали, но ее руку на плече Лоры все равно было видно. Кто-то – может, друг, а может, посторонний – украл этот личный, откровенный момент и продал его телевидению.

На экране появилась информация о Лоре, своего рода резюме:

– 55 лет, разведена

– один взрослый ребенок

– специалист по нарушениям речи

– официальной военной подготовки не имеет.

Картинка поменялась. Заиграло видео из дайнера с непременным предупреждением о том, что некоторым зрителям оно может показаться шокирующим.

«Они отнесутся к тебе жестче, чем к нему, Лора. Ты оказала этому парню услугу. Теперь все разговоры будут о том, что ты сделала, а не о том, что сделал он».

Энди было невыносимо снова смотреть на это, да и не надо было, потому что она могла на секунду закрыть глаза и увидеть все, что там происходило, у себя в голове. Она выбралась из постели. Телефон она нашла в ванной. 1:18 ночи. Она проспала больше шести часов. Гордон не писал, что было каким-то чудом. Вероятно, он был так же измотан, как и Энди. Или, может, он подумал, что Лора и Энди смогли как-то помириться.

Если бы.

Она нажала на текстовые сообщения и выбрала контакт «ПАПА». У нее заслезились глаза, свет телефона резанул их, как лезвием. Мозги Энди бессмысленно болтались у нее в голове. Она быстро набрала извинения на тот случай, если отец проснется, обнаружит ее постель пустой и запаникует: «уснула почти на месте не волнуйся у меня есть зонт».

Насчет зонта – это была ложь. И насчет того, что она почти на месте. И насчет того, что ему не надо волноваться, потому что в нее запросто могла попасть молния.

Вообще, учитывая то, как прошел ее день, шансы поджариться от удара электрическим током показались Энди неимоверно высокими.

Она посмотрела в мансардное окно. В доме матери было темно, не считая окна в ее кабинете. Было очень маловероятно, чтобы Лора работала. Во время своей долгой болезни она спала в глубоком мягком кресле в гостиной. Может, Лора случайно забыла выключить свет в кабинете, а потом у нее уже просто не было сил пройти с хромой ногой по коридору туда и обратно?

Энди отвернулась от окна. Ее снова привлек телевизор. Лора всаживала нож в шею Джоны Хелсингера.

Хруст.

Энди нужно было убираться отсюда.

Рядом со стулом стояла напольная лампа, но в ней уже неделю как перегорела лампочка. Верхний свет был слишком ярким и засиял бы, как маяк в ночи. Энди воспользовалась фонариком на своем телефоне, чтобы поискать пару старых кедов, которые вряд ли могли пережить ливень, и купленный в круглосуточном магазине плащ. Ей тогда показалось очень зрелым решением приобрести что-то подобное на случай необходимости.

Именно поэтому она оставила его в бардачке своей машины. Ведь как еще она могла оказаться на улице под дождем? Только если бы он застал ее в машине без зонтика!

Молния осветила каждый уголок в комнате.

Вот дерьмо.

Энди достала из ящика еще один мусорный мешок. Разумеется, никаких ножниц у нее не было. Она зубами прорвала в пакете дыру диаметром примерно со свою голову. Она достала телефон, чтобы посмотреть на свои успехи.

Экран замигал, а затем погас.

Последними словами, которые увидела Энди, были: «Низкий уров…».

Она увидела торчащий из розетки переходник. Провод был в машине. Машина была в двух с половиной милях отсюда, припаркована напротив фирменного бутика мужской одежды.

Если ее не отогнали на штрафстоянку.

– Твою мать! – прочувствованно и обреченно произнесла Энди.

Она просунула голову в дыру в мусорном мешке и вышла на улицу. Дождь сразу потек по спине. В течение нескольких секунд одежда промокла насквозь, так что самодельное пончо облепило Энди, как пищевая пленка.

Она продолжила шагать вперед.

Каким-то образом гроза усилила дневную жару. Она почувствовала, как горячие иглы дождя впиваются ей в лицо, когда вышла на дорогу. Фонари в этой части города отсутствовали. Люди покупали дома в Белль-Айл, чтобы погрузиться в старомодную аутентичную атмосферу прибрежного южного городка. Ну, насколько она могла быть старомодной с учетом того, что цена самого дешевого особняка у пляжа перевалила за два миллиона долларов.

Почти тридцать лет назад Лора заплатила сто восемнадцать тысяч долларов за свой пляжный домик. Ближайшим магазином был старый супермаркет за пределами Саванны. На заправке прямо за стойкой продавали мотыля и засоленные свиные ноги в огромных банках. Сейчас дом Лоры был одним из всего шести оставшихся оригинальных бунгало в Белль-Айл. Он стоил буквально в двадцать раз меньше, чем земля под ним.

С неба на нее с громом обрушилась молния. Руки Энди машинально взметнулись вверх, как будто она могла защититься от нее. Дождь усилился. Видимость была метра полтора. Она остановилась посреди дороги. Еще одна вспышка молнии перебила шум дождя. Она не могла решить, вернуться ли ей обратно и подождать, пока гроза утихнет, или двигаться дальше в сторону отца.

Стоять посреди улицы, как идиотка, было явно самым худшим из вариантов.

Энди перепрыгнула через бордюр и оказалась на обочине. Ее кеды упоительно шлепнули по луже. Потом она шлепнула ими еще раз. Она начала выше поднимать ноги и немного ускорила темп. Вскоре Энди перешла на легкую трусцу. Затем побежала быстрее. И еще быстрее.

Бег – единственное, что, по мнению Энди, удавалось ей хорошо. Это тяжело – постоянно переставлять ноги. Потеешь. Сердце колотится. Кровь шумит в ушах. Многие люди так не могут. А многие не хотят, особенно летом, когда после прогноза погоды их предупреждают не выходить на улицу в жару, потому что они буквально могут умереть.

Энди различала ритмичное шлепанье своих кедов сквозь оглушительный шум дождя. Она свернула с дороги, ведущей к дому Гордона, потому что не готова была останавливаться. Променад был метрах в тридцати. Пляж – прямо за ним. Глаза начало щипать от соленого воздуха. Она не слышала волн, но каким-то образом вобрала их скорость, неукротимое желание продолжать бег, как бы настойчиво сила тяжести ни давила на спину.

Она свернула налево, на променад, и некоторое время наблюдала за неприглядным противоборством своего мусорного мешка с ветром, пока наконец не сорвала с себя полиэтилен и не выкинула его в ближайшую урну. Ее ноги застучали по деревянным настилам. Из-за теплого дождя у нее открылись поры. Она была без носков. Пятку тут же начало натирать. Задравшиеся шорты собрались в складки, майка облепила тело. Волосы стали похожи на смолу. Она сделала огромный глоток влажного горячего воздуха и закашлялась.

Фонтан крови, бьющий изо рта Бетси Барнард.

Шелли, уже мертвая, лежащая на полу.

Лора с ножом в руке.

Хруст.

Лицо матери.

Ее лицо.

Энди замотала головой. От нее в разные стороны полетели брызги, как от собаки, только что выскочившей из моря. Ее ногти впивались в ладони. Она разжала кулаки и расслабила кисти. Убрала волосы с глаз. Представила, как все ее мысли отступают, словно волны. Втянула воздух в легкие. И побежала быстрее: ноги двигались как поршни, мышцы и сухожилия работали в унисон, удерживая ее в вертикальном положении во время того, что с точки зрения физики было не чем иным, как контролируемой серией падений.

В ее голове что-то переключилось. Она никогда не испытывала той эйфории, которая бывает у бегунов, даже когда придерживалась чего-то вроде графика. Сейчас она просто достигла такого состояния, когда напряжение было не настолько невыносимым, чтобы останавливаться, но достаточным, чтобы полностью занять собой ее сознание и оставить мысли болтаться где-то на поверхности, не давая им опуститься во тьму.

Левая нога. Правая нога.

Вдох. Выдох.

Левая. Правая.

Вдох.

Напряжение в плечах понемногу спало. Челюсти разомкнулись. Головная боль, медвежьей пастью сдавливавшая ей голову, теперь только слегка отдавалась в висках. Это было терпимо. Мысли Энди начали блуждать. Она слушала дождь, смотрела на капли, падавшие у нее перед глазами. Каково это будет – вновь открыть свой ящик для рисования? Взять в руки карандаш и альбом? Нарисовать что-нибудь – например расплескавшуюся под ее убитыми кедами лужу? Энди стала мысленно рисовать перед собой линии, представила игру света и тени, момент погружения ее ноги в воду, изгибы пойманных в полете шнурков.

Лора чуть не умерла во время лечения. Дело было не только в убийственной смеси медикаментов, но и в сопутствующих проблемах. Инфекции. Поражение почек. Пневмония. Повторная пневмония. Стафилококк. Коллапс легкого.

А теперь к этому списку можно добавить Джону Хелсингера. Детектива Палаццоло. Желание вытеснить из своей жизни Гордона. Желание освободить пространство от собственной дочери.

Им нужно было пережить этот момент холодности, как они пережили рак.

Гордон был прав: время все расставляет по местам. Энди знала, что такое ожидание: когда выйдет хирург, когда проанализируют снимки, когда получат результаты биопсии, когда начнется химиотерапия, когда пропишут антибиотики и болеутоляющие, когда поставят укол от тошноты, постелют чистые простыни и принесут свежие подушки. И когда, наконец, осторожно улыбнется врач, сообщая Лоре и Энди, что на снимках чисто.

Все, что Энди нужно сейчас сделать, – это подождать, когда мать придет в себя. Лора пробьется через мрак, в который погрузилась, и со временем – рано или поздно, через месяц, или через полгода, или к следующему дню рождения Энди – она увидит произошедшее скорее как через телескоп, чем как через увеличительное стекло.

Променад закончился раньше, чем Энди ожидала. Она перепрыгнула обратно на дорогу с односторонним движением, которая тянулась вдоль особняков на береговой линии. Под ногами вновь оказался твердый асфальт. Шум моря начал теряться за огромными домами. Дальше дорога делала поворот на мысу. До бунгало матери отсюда было не больше полумили. Энди не собиралась возвращаться домой. Она уже разворачивалась, когда вдруг вспомнила…

Велосипед.

Энди видела свой велосипед, подвешенный под потолком, каждый раз, когда заходила в гараж. На колесах она доберется до Гордона вдвое быстрее. Принимая во внимание гром и молнии, иметь пару резиновых шин между собой и асфальтом не помешало бы.

Она замедлилась до трусцы, а потом до быстрого шага. Дождь уже не хлестал с такой силой. Здоровенные капли ударялись о ее макушку и будто оставляли вмятины. Энди замедлила шаг, когда увидела тусклый свет в окне кабинета Лоры. Дом был по меньшей мере в сорока метрах, но в это время года все особняки-гиганты в окрестностях пустовали. Белль-Айл был по преимуществу местом обитания перелетных птичек, прибежищем для северян, которые пережидали здесь суровые зимние месяцы. Да и других местных жителей августовский зной гнал из города.

Энди заглянула в окно кабинета Лоры, когда шла по подъездной дорожке. Насколько она могла видеть, он был пуст. Она воспользовалась боковым входом в гараж. Стекла в двери задрожали, когда она ее закрыла. В пустом помещении шум дождя казался гораздо громче. Энди потянулась к пульту от гаража, чтобы включить свет, но остановилась в последний момент, вспомнив, что он зажигается только при поднятых воротах, а они скрипят так, что и мертвого разбудят. К счастью, свет из офиса Лоры проникал через стекло в боковой двери. Его как раз хватало, чтобы Энди, прищурившись, могла видеть.

Она пошла в глубь гаража, оставляя за собой безобразный след из грязных лужиц. Велосипед висел вверх ногами на двух крюках, которые Гордон ввинтил в потолок. Ее плечи скрутило от боли, когда она попыталась приподнять велосипед, чтобы снять колеса с крюков. Один раз. Второй. Потом велосипед начал падать, и она чуть не повалилась на спину, пытаясь удержать его, прежде чем он все-таки рухнул.

Вот почему она с самого начала была против того, чтобы подвешивать чертов велик под потолок. Только она никогда, никогда в жизни не сказала бы это отцу.

Одна из педалей чиркнула ей по голени. Энди уже не волновалась насчет пары капелек крови. Она проверила протектор, ожидая увидеть плесень, но шины были настолько новыми, что кое-где из них еще торчали резиновые усики. Энди сразу узнала руку своего отца. Летом Гордон несколько раз предлагал возобновить их велосипедные прогулки по выходным. Это было так в его духе – все подготовить на тот невероятный случай, если Энди скажет «да».

Она уже начала поднимать ногу, но застыла. Сверху раздался отчетливый дребезг. Энди наклонила голову набок, как ретривер. Все, что она теперь могла расслышать, был белый шум дождя. Она попыталась подбодрить себя шуткой про Джейкоба Марли^[12], когда звук раздался снова. Она изо всех сил напрягла слух, но не услышала ничего, кроме непрекращающегося шелеста падающей с неба воды.

Отлично. Теперь она официально трусиха. Мало того что она в буквальном смысле туго соображала, так теперь еще и поддалась паранойе.

Энди покачала головой. Надо было двигаться. Она села на велосипед и обхватила пальцами руль.

Сердце чуть не выскочило у нее из груди.

Мужчина.

Стоит за дверью. Белый. Глаза недобро поблескивают. Темный капюшон закрывает лицо.

Энди застыла.

Он приложил ладони к стеклу.

Крикнуть. Молчать. Поискать, чем вооружиться. Убрать велосипед к стене. Спрятаться в тени.

Мужчина еще сильнее прижался к стеклу, заглядывая внутрь гаража. Он посмотрел налево, направо, прямо перед собой.

Энди вздрогнула, вжав голову в плечи, словно так могла стать менее заметной.

Он смотрел прямо на нее.

Она затаила дыхание. Она ждала, дрожа. Он видит ее. Она была уверена, что он видит ее.

Очень медленно он повернул голову и снова внимательно посмотрел сначала налево, потом направо. Последний раз кинул взгляд прямо на Энди и исчез.

Она открыла рот. Сделала крохотный глоток воздуха. Перегнулась через руль, пытаясь справиться с тошнотой.

Мужчина из больницы – тот, в бейсболке с Алабамой. Он что, проследил за ними до дома? И затаился где-то в ожидании, когда можно будет действовать?

Нет. Алабама был высоким и стройным. Парень у двери гаража, в капюшоне, был приземистым и мускулистым, ростом где-то с Энди, но раза в три шире.

Дребезг издавала металлическая лестница, когда Капюшон по ней спускался.

Он проверил комнату и убедился, что в ней никого нет.

Он проверил гараж и убедился, что в нем пусто.

А теперь, вероятно, он собирался вломиться в дом.

Энди начала отчаянно шарить по карманам, хотя прекрасно понимала, что телефон наверху, где она его и оставила, причем полностью разряженный. Лора избавилась от домашнего телефона в прошлом году. В особняках по соседству скорее всего тоже не было телефонов. До Гордона минимум десять минут езды на велосипеде, а к тому времени Лора уже может быть…

Сердце Энди ухнуло в груди и чуть не остановилось.

Ее мочевой пузырь лопался. В животе кололо так, будто там рассыпали коробку канцелярских кнопок. Она осторожно спустилась с велосипеда. Прислонила его к стене. Дождь теперь звучал как непрерывная мелкая барабанная дробь. Сквозь этот монотонный шум она слышала только стук своих зубов.

Она заставила себя подойти к двери. Вытянула руку, обхватила дверную ручку пальцами. Они ощутили холод. Может, с той стороны, прижавшись спиной к стене, ее ждал Капюшон, подняв биту, пистолет или просто свои огромные ручищи, которыми он вполне мог бы ее придушить?

Энди почувствовала привкус рвоты во рту. Ее мокрая кожа словно обледенела. Она попробовала убедить себя, что мужчина просто срезал дорогу на пляж, но здесь никто не среза́л дорогу на пляж. Тем более в дождь. Точнее, в грозу с молниями.

Энди открыла дверь. Она присела на корточки и выглянула на подъездную дорожку. Свет в кабинете Лоры по-прежнему горел. Энди ничего не увидела: ни теней, ни зажегшихся фонарей, ни мужчины в капюшоне, стоящего с ножом в руке рядом с гаражом или заглядывающего в дом через окна.