Выхода нет

– Перво-наперво, – рассказывает Бодди, – нам будет необходимо установить, был ли погибший жив в момент начала пожара. Никаких внешних повреждений я не вижу, поэтому придется исследовать трахею и легкие на предмет вдыхания продуктов горения. – С этими словами он берет в руку скальпель и смотрит на Сомер. – Ну что, приступим?

* * *

Гислингхэм все еще находится на Саути-роуд. Низкое зимнее солнце освещает руины дома розоватым светом. Воздух морозный, но, несмотря на это, толпа зевак становится все больше. Сейчас их около двадцати человек – все в шарфах, перчатках и теплых пальто; их дыхание висит над ними клубами. Но они, скорее всего, долго не протянут – теперь смотреть уже практически не на что. Одна из пожарных машин уехала, а оставшиеся пожарные проливают последние остатки дома и грузят оборудование на машину. Однако внутри работа в самом разгаре. Здесь, помимо трех экспертов-криминалистов из команды Алана Чаллоу, присутствуют двое экспертов из пожарного управления – один из них вооружен видеокамерой, второй находится в выгоревшей комнате для завтраков вместе с Гислингхэмом и Чаллоу. Тяжелые деревянные стулья и стол еще продолжают дымиться; к потолку взлетают хлопья сажи. Сверху льется вода, и сквозь балки они могут видеть комнату над ними. Она оклеена обоями с Винни Пухом. Там же стоят остатки детской коляски. Гислингхэм старается не смотреть на них.

– Для верности нам придется провести кое-какие исследования, – говорит пожарный, – но, как я и говорил, готов поспорить, что все началось в гостиной. Этим же объясняется поздний звонок в «три девятки» – позади дома нет других строений, а, насколько мы можем судить, соседи, живущие в той стороне, разъехались.

– И вы полагаете, что это точно поджог?

– Судя по скорости распространения огня, – офицер кивает, – использовали какое-то горючее вещество, которому, вне всякого сомнения, помогла гребаная рождественская елка. Она вспыхнула, как салют на Четвертое июля^[16]. Наверное, к этому времени совершенно высохла – вместо нее вполне можно было положить растопку и вообще не морочиться. Оставалось только ждать, когда раздастся БАБАХ и все здесь взлетит к чертовой матери.

– И сколько это могло занять по времени? – спрашивает Гислингхэм, лихорадочно записывая за пожарным.

– От момента возгорания до того, как все полыхнуло? – Тот выпрямляется. – Минуты три… А может быть, и того меньше. – Пожарный показал на лестницу. – Судя по тому, как она обгорела, могу предположить, что на ней тоже была гирлянда. Из остролиста или чего-то подобного. И он тоже должен был успеть высохнуть, как прошлогодние листья, тут к гадалке не ходи, так что гирлянда превратилась в лучший запал, который только можно себе представить. Не повезло со временем – то есть я хочу сказать, что завтра это все разобрали бы, правда?

Гислингхэм непонимающе посмотрел на него.

– Ах, ну да, конечно. Богоявление…^[17] Черт, я совсем забыл.

Его собственный дом все еще похож на витрину универмага – Джанет хотела, чтобы первое Рождество Билли дома было особенным. Придется трудиться всю ночь.

* * *

Верити Эверетт кладет телефон и откидывается на спинку кресла. Она-то рассчитывала появиться в полупустом офисе с неубранными фантиками от рождественских шоколадок… Но только рассчитывала – с этой работой никогда ничего не знаешь заранее. И, честно сказать, после нескольких дней непрерывного общения с папочкой она почувствовала облегчение, вернувшись в офис. У нее не такая большая квартира, чтобы в ней хватило места для них двоих. Особенно когда он относится к квартире как к номеру в отеле, оставляя пустые кружки там, где сидит, и никогда не убирая кровать (кстати, ее собственную – ей пришлось временно перейти на матрас, что вполне предсказуемо сказалось и на ее спине, и на недовольной кошке). Но завтра папочка отправляется домой, а сегодня она вернулась на свое рабочее место.

Верити осмотрела комнату в надежде увидеть Гислингхэма, но тот, очевидно, все еще не вернулся с Саути-роуд. И хотя она ненавидит действовать через его голову, это ждать не может.

Через несколько мгновений Верити уже стучит в дверь кабинета Фаули.

Тот говорит по телефону, но жестом приглашает ее зайти. Она какое-то время стоит в дверях, старательно притворяясь, что не слушает, что он говорит, но, к счастью, разговор вполне рабочий. В любом случае это не его жена. Теперь Фаули, когда говорит с ней, запирает дверь. Верити бросает на начальника косой взгляд. На расстоянии он выглядит вполне нормально, но если ты знаешь его достаточно хорошо, то признаки все равно видны. А она его знает. И достаточно хорошо.

– Что у тебя, Эв? – спрашивает Фаули, кладя трубку.

– Да, сэр. Я пообщалась с организаторами конференции в колледже. Майкл Эсмонд зарегистрировался во вторник, во второй половине дня, и вечером того же дня присутствовал на обеде. Вчера утром он участвовал в каком-то панельном заседании.

– А после этого?

– Одна из организаторов сказала, что вчера поздно вечером видела его в пабе. Около половины одиннадцатого.

– Значит, он точно в Лондоне.

– Так точно, сэр. Но Эсмонд сам бронировал себе гостиницу, так что в оргкомитете не знают, где он остановился.

– А мобильный?

Эверетт поднимает листок бумаги.

– Мне дали номер, но он сразу же переключается на голосовую почту. Я оставила сообщение, чтобы он перезвонил нам.

– Когда у него назначено выступление? – Надо отдать шефу должное, он всегда идет прямо к цели.

– Завтра, во второй половине дня, сэр. В четыре часа дня.

– Ладно, держи меня в курсе. – Фаули медленно кивает. – И если Эсмонд позвонит, то я хочу знать об этом первым.

* * *

Вскрытие занимает пять часов, и в самом конце Бодди решает, что заслужил нечто большее, чем просто поздний ланч.

– Хотите присоединиться? – предлагает он Сомер, когда они снимают халаты. – Мы будем у Фрэнки – это как раз через улицу.

После того как патологоанатом уходит, один из его ассистентов поворачивается к Эрике и неловко улыбается:

– Возможно, вы предпочтете пренебречь этим приглашением… У Бодди есть традиция. После вскрытия трупов, сгоревших на пожаре, он угощает всех нас ребрышками-барбекю.

– Вы шутите? Даже если это труп ребенка?

– Знаю. Звучит грубовато, правда? Но это его способ снимать стресс.

* * *

Первая встреча следственной группы начинается в три. Сомер только что вернулась из морга. Она все еще немного бледна, и я вижу, как Эверетт задает ей немой вопрос, а Эрика отвечает ей гримасой. Куинн сидит на первом ряду, с планшетом в руках и ручкой за ухом (да, я знаю, что это глупо, но он всегда так сидит). Бакстер кнопками прикрепляет фотографии на доску. Феликс-хаус – каким он был до и каким стал после пожара. Причем первое фото явно позаимствовано из приложения «Гугл. Планета Земля». Фотографии с внутренними разрушениями: столовая, лестница, некоторые из спален – на нескольких из них крестиками отмечены места, где были обнаружены Мэтти и Захария. Фотографии Майкла и Саманты Эсмонд – наверное, с водительских удостоверений, догадываюсь я. Эсмонд выглядит напряженным, внимательным, с темными волосами и бледной кожей. Краски его жены гораздо мягче: бежево-коричневые волосы, розоватые щеки, светлые – возможно, светло-карие – глаза. За ними идут фото детей, вытащенные, судя по их состоянию, из дома. Мэтти в форме «Арсенала» с мечом, зажатым под рукой; большие очки слегка съехали набок. Малыш сидит на коленях у матери – озорная улыбка и копна непослушных темно-рыжих локонов, которые мать не может заставить себя срезать. Отдельно – фото живого рядом с фото мертвого. И уже не первый раз я задумываюсь, как жестоко огонь может изуродовать человеческое тело. Поверьте мне – привыкнуть к этому невозможно, даже если видел это столько раз, сколько видел я. А если привык, то пора менять профессию.

Подходит Гислингхэм.

– Может быть, вы сами хотите начать, сэр? – негромко спрашивает он.

Я мельком отмечаю про себя, что – по крайней мере, на публике – он больше не называет меня «босс». Только «сэр». Что ж, еще один Рубикон среди сотни маленьких Рубиконов, но от этого не менее важный.

– Нет, веди ты. А я вмешаюсь, если это будет необходимо, – говорю я и вешаю куртку на спинку стула.

И это тоже Рубикон. На этот раз побольше, потому что команда мгновенно это замечает.

– Есть, сэр. – Гислингхэм кивает, проходит к стене и становится лицом к аудитории. – Ну что ж, давайте начинать.

Все в комнате знают, что это первое серьезное дело Гиса после назначения его исполняющим обязанности детектива-сержанта. Пару лет назад, когда в точно такой же ситуации находился Куинн, все были настроены немного саркастически – никакой вражды не было, но в то же время никто не собирался сразу же бросаться ему на помощь. И все были настроены поиздеваться над ним, как только представится такая возможность (а с Куинном в то время это случалось сплошь и рядом). На этот раз настроение в комнате было другим. Сидящие любили Гислингхэма и хотели, чтобы у него все получилось. И они не позволят ему облажаться – если только это будет зависеть от них.

– О’кей, – Гислингхэм откашливается, – я быстренько обобщу все, что у нас есть по пожару на Саути-роуд, а потом передам слово Полу Ригби. Пол – начальник смены в пожарном депо Рили-роуд, и он назначен расследователем со стороны пожарных.

Он кивает на мужчину, стоящего возле двери. Высокий, лысеющий, чисто выбритый. Я точно уже где-то его видел.

– Итак, – Гислингхэм поворачивается к доске, – вот этот дом, Саути-роуд, двадцать три. В нем проживала семья Эсмонд – Майкл, его жена Саманта и их дети – трехлетний Захария и Мэтти, которому через четыре дня исполнится одиннадцать лет. – Гислингхэм останавливается и набирает побольше воздуха в легкие. – Для тех, кто еще не знает: Мэтти находится в детском реанимационном отделении. В клинике нас предупредили, что прогноз не очень хороший, но они сразу же свяжутся с нами в случае каких-то изменений.

Он вновь оборачивается к доске и стучит ручкой по фото родителей.

– Мы пока не можем обнаружить ни Майкла, ни Саманту. Предполагается, что Майкл сейчас на конференции в Лондоне…

– Не могу поверить, что он ничего не видел в новостях, – говорит один из детективов-констеблей. – Это показывают по всем чертовым каналам.

– Я тоже не могу поверить, – соглашается Гис, – но до тех пор, пока его не найдут, мы можем лишь строить предположения. То же самое касается и Са- манты.

Но констебль еще не закончил:

– И ты действительно думаешь, что они могли оставить детей в таком возрасте одних?

– Я бы не оставил. – Гислингхэм пожимает плечами. – Но сейчас мы не имеем ни малейшего представления о том, что вчера вечером произошло в этом доме. А произойти могло что-то, о чем мы даже и не подозреваем. И по этой причине мы должны разыскать их близких родственников. Как, кстати, с этим дела, Бакстер? – Гис слегка краснеет – впервые он публично демонстрирует свою власть. Но Бакстер принимает это как должное. Как и в большинстве слу- чаев.

– Пока ничего, сержант, – отвечает он. – Саманта была единственным ребенком в семье, так что ни братьев, ни сестер. Родители живут в Камбрии, но мы пока с ними не говорили. Мать Майкла – в доме для престарелых в Вантедже. Если верить директору дома, то у нее Альцгеймер. То есть нам надо будет обязательно посетить ее, но сомневаюсь, чтобы нам это что-то дало.

– Понятно, – говорит Гислингхэм и поворачивается к Сомер. – А как вскрытие малыша – Захарии?

– Только одно. – Эрика поднимает на него глаза. – Бодди удивило то малое количество сажи, которое он обнаружил у него в легких. Но, вероятно, ребенок в столь юном возрасте может задохнуться гораздо быстрее взрослого. Особенно если у него астма или даже такая мелочь, как простуда. На всякий случай Бодди сделает анализ крови.

В комнате наступает тишина. Половина из нас цепляется за тот факт, что все должно было произойти очень быстро; вторая половина знает, что такая боль не может измеряться секундами. И, как бы жестоко это ни звучало, я хочу, чтобы они думали об этом, потому что желаю видеть их злыми, непреклонными, полностью отдающими себя этому расследованию. Я хочу, чтобы вся их энергия была направлена на выяснение истины. На то, чтобы узнать, как могло случиться нечто настолько отвратительное.

– Ну ладно. – Гислингхэм оглядывает аудиторию. – Теперь я передаю слово Полу, а потом мы с вами распределим работу на ближайшие несколько дней.

Он делает шаг в сторону, а Пол Ригби встает со своего места и быстро проходит к доске. Вне всяких сомнений, он опытный докладчик. И быстро и лаконично рассказывает о том, что они уже знают, что предполагают и какие выводы могут сделать.

– И в заключение, – говорит Ригби, – как я уже говорил сержанту: мы исходим из той предпосылки, что в доме был совершен поджог.

Я вижу, как Куинн дергается при слове «сержант», но тут же притворяется, что его душит кашель. Однако Гислингхэм это тоже замечает.

– И никаких шансов, что это просто несчастный случай? – спрашивает Эверетт, хотя в ее вопросе больше отчаяния, чем надежды. – Выпавшая сигарета, рождественская свечка или что-то в этом роде?..

– Странные вещи иногда случаются, – Ригби кивает, – и, должен сказать, за свою жизнь я повидал их немало. Помню пару лет назад, всего в паре миль от этого дома, парнишка притащил в дом «коктейль Молотова». Он тогда сказал, что «любит фейерверки». Да вы, наверное, помните – об этом писали во всех га- зетах…

Конечно, мы помним. Это был Лео Мэйсон, брат Дейзи Мэйсон^[18].

– Мы работали над этим делом, – негромко произношу я.

– Понятно, – говорит Ригби. – Ну, тогда вы знаете, о чем я. Но здесь совсем другое дело. И это не несчастный случай или простое невезение. Характер разрушений и скорость распространения огня – я готов поспорить на свою ипотеку, что мы найдем под этими руинами какое-то горючее вещество. И в очень больших количествах.

Я встаю, прохожу вперед и поворачиваюсь ко всем лицом.

– Может быть, об этом не стоит говорить, но я все-таки скажу. Речь идет о двух преступлениях. Об одном из них мы знаем наверняка; наличие второго можем предполагать до тех пор, пока не исключим такую возможность. Первое преступление – это поджог. Нам необходимо выяснить, кто и почему поджег дом. Второе преступление – убийство. Знал ли поджигатель о том, что в доме находятся люди, и если знал, то что, черт побери, могло заставить его (или ее) спалить дом с двумя спящими в нем детьми?

Я поворачиваюсь к доске и беру в руки маркер.

ПОДЖОГ

УБИЙСТВО

Под этими двумя словами пишу еще одно.

ПОЧЕМУ?

– Одно мне непонятно, – говорит Эверетт после паузы. – Место, где вы его нашли. Я имею в виду старшего мальчика.

– Верное замечание, – соглашается Ригби.

Констебль, сидящий рядом с Эверетт, толкает ее локтем:

– А ты сегодня зажигаешь, Эв.

От этих слов она краснеет и отвечает на его толчок. Неожиданно на лице у него появляется глупое выражение, потому что до него наконец доходит вся неуместность его шутки.

– Я как раз подходил к этому, – продолжает Ригби с каменным лицом. Наверное, он уже сотни раз слышал дурные шуточки о пожарах. – Насколько мы понимаем, пожар начался где-то после полуночи – звонок в «три девятки» поступил в сорок семь минут первого ночи. В это время дети должны находиться в своих кроватях, но старшего мальчика обнаружили возле подножия лестницы.

– И что это может быть? – вступает в разговор Сомер. – Наверное, он проснулся, чтобы попить, или что-нибудь в этом роде…

– Ты глаза-то разуй, – вмешивается в разговор Куинн. Он встает и стучит ручкой по одной из фотографий. И хотя это меня здорово возмущает, я вынужден признать, что он прав: по комнате летают хлопья пепла и сажа, но сквозь них на прикроватной тумбочке можно увидеть графин с водой и поильник. Гарет закатывает глаза, а один из констеблей хихикает.

Сомер краснеет, но не смотрит в сторону Куинна. Она вообще старается не делать этого без крайней необходимости. Оба они стараются создать иллюзию, что между ними ничего не было, хотя все управление знает, что было.

– Как я понимаю, – негромко, но твердо говорит Эрика, – должна быть какая-то причина.

– А поскольку он сейчас в коме, то как, по-твоему, мы можем ее выяснить? Вызвать гребаного экстрасенса? – По тону Куинна всем все понятно. Я вижу, как люди неловко ерзают на своих местах.

– Он мог что-то услышать. – Голос Ригби звучит ровно – по-видимому, он не прочувствовал наши подковерные течения. – Или, может быть…

– А где расположены телефоны? – неожиданно спрашивает Эверетт.

– Один, мобильник на зарядке, мы нашли вот здесь. – Ригби поворачивается к плану дома. – Но он полностью сгорел…

– Мы пытаемся выяснить, кому он принадлежал, – быстро вставляет Гислингхэм.

– …а стационарный аппарат, по информации «Бритиш телеком», был в доме единственным и находился вот здесь. – Он показывает на плане. – В гостиной.

– Боже, – шепчет Эверетт, – вот почему мальчик оказался на лестнице. Должно быть, проснулся, понял, что что-то происходит, и попытался вызвать подмогу. Но было слишком поздно. Выбраться он уже не смог.

У бедняги не было никаких шансов. И я не один, кто так думает.

Опять поворачиваюсь к фотографиям. На фото из детской видна нетронутая полоса обоев. Всего несколько следов огня между изображениями Тигры, Иа-Иа и Пятачка. Следы удивительно напоминают отпечатки рук. Я слышу, как позади меня комната погружается в тишину. Поворачиваюсь к Ригби.

– Сколько времени понадобится, чтобы официально подтвердить, что это был поджог?

– Несколько дней. – Он пожимает плечами. – Может быть, неделя. Надо разобрать половину дома, а это займет какое-то время.

– Чем нам заняться в первую очередь, сэр? – задает вопрос Гислингхэм.

Я поворачиваюсь к нему.

– Разыщите родителей. Я хочу, чтобы этим занялось максимальное количество людей, включая патрульных, если нам удастся их заполучить. Для начала надо найти машину. Что у нас с распознавателями номерных знаков? Мы уже связывались с Мет^[19] по поводу Эсмонда?

Гислингхэм кивает.

– Они проверили списки задержанных и попавших в больницы. Безрезультатно. Без адреса они больше ничего не могут сделать.

– О’кей. Но если мы не найдем Эсмонда до завтрашнего утра, то я хочу, чтобы его кто-то встретил на конференции.

– Этим займется детектив-констебль Асанти, сэр. – Гислингхэм смотрит через всю комнату.

Некто, сидящий на последнем ряду, поднимает глаза, и наши взгляды встречаются. Теперь я вспоминаю, кто такой Тони Асанти. Не так давно окончил учебу и перевелся к нам из Мет. Супер^[20] сказал, что он неплох, что на общечеловеческом языке значит «мы взяли его не для того, чтобы выполнить обязательства по темнокожим и этническим меньшинствам в наших рядах».

Асанти смотрит мне в глаза с такой уверенностью, какой я никак от него не ожидал. Мне приходится первому отвести взгляд.

– И помните, что главное не найти этих людей, а выяснить, что они из себя представляют. Я хочу знать все, что удастся раскопать об этом семействе. Социальные сети, адреса электронной почты, данные о телефонных переговорах – в общем, все, что возможно. В доме нашли что-нибудь полезное? Компьютеры? Планшеты?

– Пока нет. – Гислингхэм качает головой. – У Эсмонда должен был быть какой-то кабинет, но пожарные его еще не обнаружили. По мне, так он погребен под тонной всяких обломков. Но если что-то найдется, то нам сообщат.

– А пока давайте поговорим со всеми, кто знал эту семью, – я оглядываю сидящих в комнате, – жил рядом с ними или вместе с ними работал. На что они тратили свое время? И свои деньги? Откуда они появились здесь, и было ли в их жизни нечто, что могло спровоцировать подобное?

Сотрудники записывают за мной, негромко переговариваясь.

– Вот таким образом. Все понимают свою задачу? Отлично. Детектив-констебль Куинн, на пару слов. У меня в кабинете.

* * *

– Пора завязывать с этим, Куинн. И не надо притворяться, что вы не понимаете, о чем я.

Он смотрит на меня, а потом опускает глаза.

– Детектив-констебль Сомер – хороший офицер и добросовестно выполняет свою работу. Я знаю лишь об одной ее ошибке – о связи с вами, какой бы короткой она ни была. Но Эрика, судя по всему, уже забыла об этом, и я не понимаю, почему бы вам не последовать ее примеру.

Куинн запускает руку в свою шевелюру. Выглядит он ужасно. Уверен, что сорочку носит второй день подряд. И галстук тоже. Хотя кто я такой, чтобы его осуждать… Мы с ним одного поля ягоды.

– Садитесь. Давайте поговорим.

Кажется, Куинн колеблется, но потом выдвигает стул.

– Я понимаю, что после понижения в звании вы в полном дерьме, но винить в этом вы должны только себя. Вся эта история – интимная связь с подозреваемой…

– Я никогда с ней не спал – сколько раз еще я должен это повторять!

Но он понимает, что зашел слишком далеко. Криком делу не поможешь. Да и в любом случае, это классический вариант Билла Клинтона^[21]. И мы оба это знаем.

– Простите, сэр, – говорит Куинн.

– Вам ведь предложили перевод, но вы сами от него отказались.

Хотя в этом я на его стороне. Начинать все где-то с нуля – не просто. У него квартира, ипотека, жизнь… Но если ты решил остаться, то пей свою чашу до дна, какой бы горькой она ни была.

– Послушайте, Куинн, вам остается только жить с этим. Сосредоточьтесь на этой гребаной работе. И не пытайтесь оттоптаться на Сомер. С ней это никак не связано. Вам точно не поздоровилось бы, если бы на ее месте оказалась другая женщина. А она просто образец сдержанности.

– Знаю. – Он строит гримасу. – Просто в прошлом году, в это же самое время, я был детективом-сержантом, а она – простой патрульной. А теперь…

А теперь они с ней на одном уровне. И ее карьера абсолютно точно идет вверх. А вот его… я бы так не сказал.

– И все это гребаное управление продолжает об этом говорить, – заканчивает Куинн, покусывая губы. Мне кажется, что он вот-вот расплачется.

– Может быть, я сейчас скажу вам то, что сказал бы вам ваш отец, – я подаюсь вперед, – но слухи не прекращаются потому, что вы сами даете для них повод. Вас уже наказали – так прекратите постоянно болтать об этом. Забудьте и двигайтесь дальше. И начните с того, что оставьте Сомер в покое. Договорились?

Он не смотрит на меня. Я опускаю голову и пытаюсь встретиться с ним взглядом.

– Договорились, Куинн?

Он втягивает воздух, задерживает на мгновение дыхание и поднимает глаза.

– Да, босс.

Потом улыбается. Улыбка невеселая, но это хоть какое-то начало.

* * *

Эндрю Бакстер возвращается за свой стол и включает компьютер. Смотрит на часы – до конца рабочего дня осталось не меньше двух часов.

«Ну что ж, – думает он. – Начнем с самого очевидного».

Заходит на «Фейсбук» и начинает поиск Майкла Эсмонда, радуясь, что на этот раз фамилия попалась довольно редкая. Последний раз он искал человека по имени Дэвид Уильямс – их оказались сотни. А вот Эсмондов всего несколько, и менее чем через пять минут Эндрю находит нужного человека. Хотя дает это ему не так уж много. Информация похожа на страницу в «ЛинкдИн», а не на страницу в «Фейсбуке» – хвастливые биографические данные, пара фото, на которых Эсмонд выглядит скованно, и несколько скучных и вполне предсказуемых лайков. В друзьях фигурирует некто Филипп Эсмонд, хотя – и это подтверждает его фамилия – он брат, а не друг. Судя по его собственной страничке, он на год или около того старше Майкла и отличается от него, как небо от земли. Цвет волос у них, правда, одинаков, но Филипп так и брызжет энергией, и в глазах у него виден блеск, который начисто отсутствует у его брата. Друзей у него, судя по всему, раз в пять больше, а жизнь навскидку раза в три веселее, чем у брата. Веселье включает одиночное плавание под парусами до побережья Хорватии. Филипп владеет яхтой «Фридом-2»^[22] модели «Сан Одиссей 45» производства компании «Жанно». В Сети размещены ее фотографии в момент отплытия – с толпой людей, машущих с пристани вслед Филиппу (хотя, как замечает Бакстер, его брата среди провожающих нет). Вслед за этим идут несколько селфи на борту яхты и кадры зимних закатов на Атлантике, которые говорят о незаурядных способностях Филиппа-фотографа. Последнее фото было помещено несколько дней назад, и под ним имеется информация, что он на какое-то время может быть вне зоны действия сети, но в случае необходимости для него можно оставить информацию. Нет сомнений, что нынешняя ситуация подпадает под понятие «необходимости».

Бакстер выписывает данные дюжины, или около того, друзей Майкла в «Фейсбуке», обращая внимание на то, что за последние полгода тот разместил на своей странице лишь информацию о книге, которую он пишет, и несколько слов о конференции в Королевском колледже. Для него, по всей видимости, это значимое событие.

Страничка Саманты Эсмонд выглядит гораздо веселее – по крайней мере, на первый взгляд. Прежде всего на ней есть большой фотоальбом: фотографии в саду и на пляже, фотографии кормления уток на канале, похожем на Оксфордский, и в компании с другими женщинами в магазине, расположенном – Бакстер в этом уверен – в Саммертауне. За ними следует целая серия фото, посвященных разного рода школьным спортивным событиям и праздникам, включая фото слегка расплывшегося торта с подписью «Моя попытка № 1» и печальной физиономией-имодзи. Но при ближайшем рассмотрении выясняется, что большинство фотографий были выложены не менее четырех лет назад. После этого идет серия селфи беременной Саманты, на которых ее лицо или размазано, или находится в тени, и завершает которую фото новорожденного младенца в больничной кроватке с подписью «Наконец-то». Ни имени, ни веса, ни пола ребенка. После этого нет практически ничего. Одно или два сообщения о том, как развивается малыш, почти полное отсутствие фотографий с его первого дня рождения и полная тишина за последние три месяца. Что, судя по тому, что знает Бакстер (правда, знания эти довольно ограничены) о привычках поведения в сетях гордых молодых родителей, сильно удивляет констебля. Страничка Джанет Гислингхэм лопается от информации о Билли – все происходящее с ним должно быть обязательно зафиксировано и запротоколировано. Однажды Куинн саркастически заметил, что Джанет надо просто поместить на своей странице фотографию пукающего младенца и больше этим не заморачиваться – правда, ожидаемого смеха по этому поводу он так и не услышал. Слишком многие помнили, как чуть не случилось такое, после чего Джанет уже никогда не выкладывала бы эти фотографии…

Бакстер откидывается на спинку кресла и медленно выдыхает. Потом наклоняется вперед и начинает просматривать альбом по второму разу. Начинается он с фото Мэтти в возрасте лет трех, и Бакстер, листая фотографии, смотрит, как мальчик растет, превращаясь из неуклюжего ползунка в худенького парнишку в слишком больших очках. Вот маленький Мэтти улыбается в объектив, держа в руках ракушку, цветные камушки, мороженое, улитку; вот он, став постарше, старается спрятаться от камеры, то выходя из фокуса, то отворачиваясь. На одном из фото мальчик прячется в ногах у отца – по крайней мере, можно предположить, что это его отец, потому что фигура мужчины срезана на уровне груди.

Бакстер хмурится и начинает вновь перелистывать фотографии, впервые заметив, насколько редко ему попадаются фото Майкла Эсмонда. Всего пара штук с отдыха – Майкл играет в крикет на песке и бродит с Мэтти на руках по ярморочной площади. И больше практически ничего. На одной из последних фотографий Мэтти в саду, на заднем плане виден темноволосый мужчина – можно предположить, что это Эсмонд, но он стрижет траву, повернувшись спиной к объективу, и находится очень далеко. Бакстер возвращается к школьным фотографиям – нынешние папы редко пропускают всякие празднования, – но Майкла на них не видит. Только теперь констебль понимает, что школа на фото – это школа Епископа Христофора, а внимательно присмотревшись, узнает лица, знакомые по делу Дейзи Мэйсон. Директриса, одна или две учительницы, дети, которых они опрашивали, и, наконец – Бакстер даже вздрогнул, – сама Дейзи, прибегающая второй в забеге с яйцами^[23], с лицом, искаженным яростной волей к победе. Это 2016 год – последняя четверть, после которой она исчезла, – и, насколько Бакстер может судить, Мэтти Эсмонд учился с ней в одном классе. Конечно, соединять эти два дела глупо – у них нет ничего общего, – но это заставляет Бакстера подумать о том, о чем время от времени думает любой офицер полиции: «Дело закончено. Виновные наказаны. Жизнь возвращается в нормальную колею. А дальше что?» Да и может ли жизнь быть «нормальной» после подобного дела? Девочка исчезла, и ее так и не нашли, а когда соученики пришли в класс на следующий год, ее среди них не оказалось. Все всегда говорят, насколько психика детей стрессоустойчива, но, может быть, это очередная ложь, которую взрослые повторяют для самоуспокоения? Этот паренек, Мэтти Эсмонд, – он выглядит совсем не «стрессоустойчивым». Наоборот, очень хрупким и ранимым. Как он отнесся к пропаже Дейзи? Какова была его реакция, когда он впервые услышал, что с ней случилось в действительности? Как бы родители ни старались защитить своих отпрысков, такие вещи рано или поздно обязательно выходят на поверхность.

Бакстер вздыхает и в который раз думает, как ему повезло, что у него нет детей, а потом делает еще несколько записей в деле. Затем открывает почту и посылает письмо Фаули со списком того, что им будет необходимо и на что он должен получить согласие старшего инспектора. Для начала – вся информация по финансам семьи. Телефоны, адреса электронной почты, медицинские карты, информация о пользовании Интернетом. Он как раз выключает компьютер, когда в облаке холодного воздуха в комнате появляется Эверетт. Она была в Вантедже, где встречалась с матерью Майкла Эсмонда.

– Ну, и как все прошло? – спрашивает Бакстер, поднимая глаза. Одного взгляда на лицо коллеги ему достаточно, чтобы все понять.

– Как бы часто я ни ходила в такие места и какими бы хорошими ни были сотрудники в них, я всегда впадаю в нервное состояние, – говорит Верити, тяжело опускаясь на стул и начиная разматывать шарф. – Я хочу сказать, что директор там – само очарование, и они действительно заботятся о своих пациентах, но со всеми этими креслами-каталками, запахом мочи и телевизором, работающим по шестнадцать часов в сутки… для меня это наглядное воплощение второго круга ада^[24].

И даже то, что последние две недели перед Рождеством она объездила все дома для престарелых в радиусе десяти миль, не помогло Эверетт. Она пыталась найти что-то, подходящее для папы, хотя он об этом еще ничего не знает. А необходимость в этом ощущается уже какое-то время. Его забывчивость, неожиданная раздражительность, вечная настороженность… И полная потеря чувства времени. Папа просыпается, когда становится светло, а это значит, что он тут же включает телевизор. Так же он поступал все то время, пока жил у нее. Шаркающей походкой проходил в гостиную, не обращая никакого внимания на то, что она все еще пытается поспать. Хотя Верити, по крайней мере, могла регулировать громкость звука – его соседи по дому о таком и мечтать не могли. Жаловались они два-три раза в неделю, и Эверетт не в чем было их упрекнуть, потому что у них был четырехмесячный младенец. Они, наверное, уже галлюцинировали от недостатка сна. Но ее отец не открывал дверь, когда они в нее звонили, а это значит, что Эверетт приходилось проезжать тридцать миль, чтобы со всем этим разобраться. Чем-то приходится жертвовать. Несколько недель перед Рождеством она обещала себе переговорить с ним во время праздников, когда они будут одни и когда у нее будет больше времени, но вот он уезжает, а она так с ним и не переговорила… Как любой хороший коп, Верити могла с первого взгляда определить труса, а сейчас ей надо было лишь взглянуть в зеркало.