Маршал

– А вас-то за что посадили?

– В СССР Коран читать, учить, пропагандировать запрещено.

– Так, Советского Союза давно нет, – засмеялся Тота.

– Э-э, молодой человек, – говорит мулла. – Советов нет. А большевики ведь остались. Кругом.

…Где-то в полдень, когда они наконец-то остались одни, Болотаев повалился на кровать, а Дада, укрывая его, говорила:

– Поспите. Отдохните. У вас такой усталый вид.

К вечеру она стала будить его:

– Вы опоздаете на поезд.

Тота сладко потянулся, открыл глаза:

– Как ты преобразилась, – удивился он.

– Вы опоздаете на поезд.

– Поезд подождет, – был ответ.

Когда внезапно вновь зазвонил телефон, они спали.

– Гражданин Болотаев. Капитан Скворцов. Через тридцать минут явится наряд за осужденной.

– Что?! – удивился Тота. – Трое суток прошло?

– Так точно!

– А можно ещё сутки?

– Никак нет… Вы можете покинуть территорию до прихода наряда или после.

– После, – сказал Болотаев и, несмотря на то что в трубке ещё что-то говорили, бросил её. Он хотел о многом расспросить Даду, поговорить с ней, а он трое суток проспал, точнее, отсыпался. А теперь за оставшиеся полчаса о чем спросишь? Хотя нужно было и время ещё было, но он не мог. Так они почти молча досидели, и даже когда наряд явился, Тота ещё как бы пребывал в прострации, и единственно, что он сказал:

– Продукты забери, – протянул Даде полный пакет.

– Не положено, – строго сказал капитан, и тут Болотаев словно проснулся. Валюта кончилась. Теперь он достал пачку российских денег и, не считая, половину пачки молча сунул в карман офицера.

– Вы что, как вы смеете? – возмутился капитан, вынул рубли из кармана с явным намерением швырнуть на стол, но, оценив пачку взглядом и на вес, он аккуратно засунул обратно в карман и, глядя в никуда, произнес:

– Деревянные, но тоже подспорье… Ефрейтор, возьми пакет.

– Вы за ней, пожалуйста, присматривайте, – попросил Тота.

– Ещё как присматриваем, – ухмыльнулся капитан. – Кстати, по-чеченски её имя Дада – это пахан?

– Ну, – замешкался Болотаев.

– Так вот она и есть местный пахан. Правда, здесь у вас совсем преобразилась… Так! Руки за спину, – скомандовал капитан и тут задумался, приблизился к Тоте и шепотом, как заговорщик: – Просьба превеликая. Для жены. Надо!

– Что?

– Можно цветной телевизор в Москве достать? Очень нужен.

– Я понял, – ответил Тота. – Вот вам моя визитка. Жду в Москве. Телевизор подарю…

– Тогда у неё всё будет в ажуре.

Эти трое суток пролетели, как три мгновения, а навсегда запечатлелся в памяти Тоты последний эпизод.

Как и привели, также строем и руки за спиной Даду уводили. И теперь Тота смотрел ей вслед, и она, зная это, обернулась, улыбнулась и помахала ему рукой, послав воздушный поцелуй, что уже было нарушением. Идущий сзади конвоир грубо толкнул её автоматом. Дада огрызнулась, вроде подчинилась. Но когда до угла здания, где она скрылась бы из вида, осталось несколько шагов, она вновь обернулась, подпрыгнула и загарцевала в лезгинке, что Тоту вовсе не удивило. Это был мужской танец, где под конец она окончательно поразила его, выдав с некоей издевкой его же коронный финт-па, как горный орел – крылья, во всю ширь!

– «Маршал»!

– Сумасшедшая, – прошептал Тота и подумал: «Точно чеченка. Бунтарь!»

* * *

Только попав в тюрьму, Тота Болотаев стал думать, что, как ни странно, многое роднит его с Дадой Иноземцевой. Даже срок ему дали такой же, как и ей. Но у неё дело очень серьезное и конкретное, а, впрочем, разве она виновата? По крайней мере, с тех пор, как Тота ознакомился с копией её судебного дела, он был потрясен. И у него было столько вопросов к ней, но он их почему-то так и не задал. Прежде всего не задал потому, что, как ему показалось, и ей не хотелось об этом говорить. А в двух словах всё сложилось так.

Когда мать Тоты выставила Иноземцеву из общежития, то она фактически оказалась на улице без никого и ничего. Как позже Тоте стало известно, она попросила в долг у соседей-иностранцев сто рублей, ей дали пятьдесят. Для Москвы это не деньги. Иноземцева по объявлению устроилась на работу уборщицей улиц, и всё, может, со временем наладилось бы, однако и прошлое не отпускало. Дада как-то связалась со своей подругой по детдому, что осталась жить в Ухте, и та сообщила, что баба Клара при смерти, почему-то вспомнила Даду: мол, перед смертью хочет перед ней покаяться и кое-что поведать.

Дада помчалась в Ухту. Бабы Клары уже не было. Но эта очень жесткая и жестокая по жизни женщина, как она любила говорить – истинный ленинец-коммунист, – под конец долгой жизни решила исповедаться, покаяться в грехах. Кое-что поведала и об Иноземцевой.

Конечно, в этой истории, тем более переданной не из первых уст, было много туманного. Однако кое-что в судьбе Дады прояснилось.

Всем, в том числе и Даде, было понятно, что Иноземцева не настоящая её фамилия. А вот Клара знала настоящую и, записав, сдала в архив. Но архив сожгли. Специально сожгли, и это другая история. И Клара точно помнила, что Иноземцева, ещё будучи грудным ребенком, вместе с отцом появилась в поселке – поселении Ухта – где-то в конце 1966 года.

Ее отец – чеченец. В прежние времена, не церемонясь, ребенка бы определили в детдом, а родителя – по заслугам. Но середина шестидесятых – это оттепель. Оттепель во всем. И отца с ребенком не разлучили, тем более что дело было совсем непонятное и мало кому знакомое. В итоге где-то через год после очередных судебных процессов Иноземцеву, точнее её отца, то ли освободили, то ли перевели на вольное поселение.

И вот отец Дады покидал территорию поселка-поселения. В одной руке у него был огромный чемодан, а другой он вел за руку уже шагающую девочку. На выходе из зоны стоял комендант – местный хозяин всего и вся – подполковник Приходько. Как будто он ничего не знает и не ведает, он потребовал у отца Дады документы о переводе на вольное поселение.

Рассматривая постановление, комендант выдал:

– Да, времена пошли. Кого надо в расход либо в топку, отпускают да ещё извиняются. Жиды в Москве власть захватили. А вас чеченов-предателей мало было выслать, в море топить надо было, в море. Сталин так и хотел сделать, но те же жиды отговорили… Ну ничего, мы ещё есть и будем, и таких, как ты и твою дочь…

Тут чеченец влепил подполковнику оплеуху. Приходько его тут же застрелил.

Дочь кинулась к отцу, крича:

– Дада! Дада! Дада!

…Девочку отвезли в санчасть и, чтоб не было лишних хлопот, решили дать ей новое имя и фамилию.

– Как девочку назовём? – спросили через пару дней у коменданта.

– Какую девочку?

– Та, что Дада кричала.

– Так и назовите – Дада.

– А фамилия?

– Ну кто она? Иноземцева.

– А отчество?

– Много чести им. Без отцовства и отчества… Исполнять.

Вместе с этой информацией Дада узнала, что ныне Приходько живет под Москвой, в Одинцове. Дада поехала туда. Дом, где жил Приходько, окружен высоким глухим забором с массивными воротами, через которые просто так не войти и не достучаться.

Но Дада сообразила, что ранним утром должен приехать мусоровоз. Пожилой работник – узбек мусор выносил, а Дада тут как тут с вопросом:

– А не нужна вам в хозяйстве домработница? Согласна на любые условия.

Узбек по-хозяйски осмотрел Даду и спросил:

– Откуда? Документы есть? Подожди, – он скрылся за воротами, не скоро, только минут через десять, вернулся. – Проходи, – сказал он и предупредил: – Хозяин старый, но всё видит и слышит. Так что веди себя так, как положено вести себя с господином. И исполнять всё. Понятно?

– Понятно.

Так Иноземцева проникла в дом – это бывшая загородная дача какого-то маршала, в которой теперь жили лишь Приходько и его слуга – узбек.

По материалам дела, в частности по показаниям узбека, собеседование происходило в спальне хозяина. Приходько ещё был в постели и после двух-трех протокольных вопросов приказал для проверки сделать ему массаж. На что пришедшая даже не среагировала, а сама повышенным тоном стала хозяину задавать вопросы.

Приходько возмутился. Узбек кинулся было женщину выгонять, но Дада была вооружена, хотя в деле следователь этот момент специально опустил и обозначил, что Иноземцева воспользовалась кухонным ножом.

Узбек отделался испугом, в угол забился и, пока милиция не приехала, даже не шелохнулся. А милицию сама Дада по телефону вызвала.

…Позже следователь у Дады спросил:

– Почему вы не ушли, тихо не покинули место преступления?

– Денег на дорогу не было. – И это факт, всего три копейки по описи.

– А знаете, – сообщил следователь, – сколько под той кроватью Приходько было денег, золота и драгоценностей?

– Не унес с собой?

– Не унес – всё в крови и испражнениях. Вы всё выместили?

– Не всё… И никогда это не выместится и не надо.

– Жалеете?

– Жалею. Лучше б сам подох, чем руки марать… Просто не выдержала.

– Тогда может классифицируем как убийство по неосторожности или как самооборона?

– Нет, – твердо сказала Дада. – Я его убила умышленно. За отца… Я его ненавидела! Впрочем, как и он ненавидел нас.

* * *

Лишь когда сам оказался на тюремных нарах, Тота Болотаев в деталях попытался восстановить всю картину своей поездки в Котлас. А тогда, по приезде в Москву, было не до этого. Вновь всё время стал пожирать, и именно пожирать, этот созданный им самим торговый центр, который теперь носил название «Ленинградка», потому что находился прямо на Ленинградском проспекте и теперь статус стал не ООО – общество с ограниченной ответственностью, а ОАО – открытое акционерное общество.

На этом статусе настоял сам Болотаев, и хотя и по теории, и по практике финансовой деятельности это был риск, но в то же время без этого статуса расширение, масштаб и рост тоже были невозможны. А всё это было налицо – оборот, выручка и прибыль росли, и вдруг случилось необъяснимое. Как-то с утра его вызвал ректор и говорит:

– Грядут тяжелые времена. Надо всю деятельность сворачивать.

– Как сворачивать? – удивился Болотаев. – Только набираем обороты. Всё налажено.

– Болотаев, ты ещё молод и, наверное, забыл, в какое время и в какой стране живешь.

Тота задумался и после недолгой паузы спросил:

– Что делать?

– Всё продать и сваливать в Европу.

– У меня мать в Грозном.

– И её забери с собой.

– Так она и сюда не едет, хотя слухи из Грозного ужасней ужасного.

– Ты её там не оставляй, – советует ректор. – Ведь у тебя теперь здесь жильё есть.

– Благодаря вам есть, – говорит Тота. Ему вместо положенных дивидендов предложили квартиру умершей тёщи ректора.

– Вот и привези сюда мать, раз своя квартира в Москве появилась, – говорит ректор.

– Мать не то чтобы приехать сюда, наоборот, меня в Грозный зовет: прямо напротив театра квартира продаётся – её мечта!

– Да кто сейчас в Грозном квартиру купит?! – удивлен ректор. – Даже из Москвы все бегут.

– Можно я к матери поеду? – вдруг взмолился Болотаев.

– Квартиру купить? – спросил ректор. – А деньги есть?

Тота замялся.

– Понятно, – сказал ректор, чуть подумав, – ты в Швейцарии был?

– Нет. За границей не был.

– Тогда вначале туда, а потом полетишь к матери.

Не ректор, а его дочь помогла с визой и объяснила все нюансы поездки. В Цюрихе по указанному адресу в обозначенное время Тота вошёл в здание крупнейшего банка «UBS». Иностранными языками он не владел, правда, вызубрил несколько дежурных фраз, но и те не смог выговорить. Но его, оказывается, ждали. Сразу же провели до лифта, а потом по коридору – в отдельный, чисто деловой кабинет.

– Кофе, чай, вода? – спросили по-английски. Это он понял, но отказался, тем не менее кофе и воду принесли и, как Тота понял, попросили подождать.

Легкий, еле слышный стук, дверь открылась, ухоженная, респектабельного вида девушка вошла в кабинет:

– Амёла Ибмас, – представилась она. – Нам нужны ваши паспорта, оба: и заграничный, и внутренний, вас должны были об этом предупредить, – вежливо, но очень сухо говорила она.

– Да-да, – ответил Болотаев, протягивая документы.

– Вы должны знать, что всё это сугубо конфиденциально и вас рекомендовали известные люди, которым мы доверяем.

– Да-да, спасибо.

– Я сниму копии с паспортов и вернусь. – Она встала. – Может, ещё кофе или чай?

– Нет, нет, спасибо, – сказал Тота, и когда увидел впервые эту банкиршу со спины, то её фигура напомнила ему почему-то Даду. Правда, после этого, сколько бы Болотаев с ней ни общался, более о Даде он уже не вспоминал и не сравнивал, ибо эта девушка была действительно настоящий консультант-банкир, из иной среды, иной закваски, иного взгляда, где главное – деньги, а этих денег, вопреки ожиданиям, оказалось на его счету очень мало – всего тридцать восемь тысяч долларов.

По правде, никто не обещал Болотаеву конкретных сумм, а то, что у него в швейцарском банке открыт счет, – уже хорошо, и очень приятен последний вопрос Амёлы Ибмас:

– Может, вы хотите взять наличные?

Конечно, хочет. Потому что мать назвала сумму, за которую продается желанная квартира в Грозном, – пятнадцать тысяч. Значит, надо было брать тридцать. С этой, по тем временам огромной, суммой Тота прилетел в Москву. И надо понимать, как ему было тяжело с этой наличностью, ведь по тем законам иметь при себе иностранную валюту приравнивалось чуть ли не к шпионажу. Тем не менее, в чем Тота окончательно убедился, лучше иметь деньги в кармане, чем не иметь. А ещё он понял, как финансист понял, что в России произошли фундаментальные изменения, потому что настоящими деньгами стали доллары, а не рубли. И даже мать, когда в очередной раз по телефону зашёл разговор о покупке квартиры, выговорила сумму – пятнадцать тысяч – и шепотом:

– Ты понимаешь какими знаками?.. Сынок, а это не опасно?

– Не волнуйся. – После Швейцарии Болотаев по-настоящему возомнил себя крутым бизнесменом. – Я только что из Цюриха. Тебе подарок купил. Здесь кое-какие проблемы решу и через пару дней прилечу.

Проблемы оказались не кое-какие, а поистине грандиозные. Как позже все это оценили, при поддержке западных, прежде всего американских, консультантов и не без помощи местных руководителей в стране произошел переворот. В Москву ввели войска. Танки стали стрелять по зданию парламента. Ситуация была крайне напряженной. Паники в столице ещё не было, зато запаниковала мать Тоты.

Теперь у Тоты в Москве своя квартира, есть телефон, и мать в день несколько раз звонит и умоляет его приехать домой, подальше от этой стрельбы, к тому же и желанную квартиру в Грозном могут другие перекупить.

Тота и сам хочет хотя бы на день-другой к матери слетать, но как в такой сверхответственный и решающий момент можно покинуть работу, где, несмотря ни на что, всё функционирует, торговля бойко идет? Оказывается, можно. Просто ректор вызвал Болотаева и сказал:

– Чеченцем быть в России всегда нелегко, но впредь будет совсем плохо.

– Спикер парламента России – чеченец! – не без гордости выдал Болотаев.

– В этом-то и беда… Уезжай.

– Меня мама зовёт.

– Вот и прекрасно.

– А на сколько дней можно?

Ректор задумался и после паузы сказал:

– Побудь с мамой.

Это был самый добрый и лучший совет.

Тота помчался домой. В республике всё изменилось. Всё, абсолютно всё стало хуже. Грязно. Грозный обезлюдел. По ночам улицы уже не освещаются. Перебои с энергоснабжением. Процветает криминал. Словом, полная вакханалия. Нормальные люди, у кого есть возможность, уезжают, продают всё за бесценок, а мать Тоты, наоборот, хочет купить квартиру, раз представилась такая возможность.

Квартира шикарная, четырехкомнатная. Хозяева, видать, были люди обеспеченные, они уже давно уехали за границу, а квартира продается с мебелью. Всё роскошно, чисто. Просто заходи и живи.

Эта квартира в самом центре, на проспекте Революции, второй этаж, прямо над магазином «Спортивный», и через дорогу, просто рукой подать, – родной театр.

– Моя мечта сбылась! – ликует мать.

– А что будем делать со старой квартирой? – интересуется сын.

– Как ты женишься, я обратно уеду в микрорайон, а вы будете жить здесь.

– Жить будем вместе, – сказал Тота, – и чтобы ты никуда не уехала, я продам старую квартиру.

К удивлению Тоты, на объявление о продаже квартиры никто не отреагировал. Это был тревожный сигнал, и поэтому Тота сказал матери:

– Отсюда надо уезжать.

– Только-только налаживается жизнь и уезжать?

– Что значит «налаживается»? – возмутился сын. – Посмотри, все бегут отсюда.

– Да, бегут! – артистизм в голосе матери. – Думают, что наша республика, как тонущий корабль, идет ко дну. Пусть бегут! Скатертью дорожка! Но мы – настоящие чеченцы – должны здесь жить. Разве не так?

Что на это мог сказать сын? А мать продолжает:

– Теперь, когда всё вроде бы обустроилось, ты должен жениться, – и после долгой паузы, уже понизив тон: – Кстати, от этой девушки… от Дады какие известия есть?

– Есть, – сухо отрезал Тота, и более они о ней не говорили, и сам Тота более о ней не вспоминал, ибо события стали развиваться стремительно.

В Москве военное противостояние завершилось. Вице-президента и председателя парламента арестовали, посадили в тюрьму, и никто не стал этому возражать, ведь, как говорится, победителей не судят. И победители стали наводить свой порядок, точнее, захватывать всё и вся, а для этого надо было «зачистить поле деятельности от ненужных элементов». И вот до Тоты в Грозном дошла ужасная весть – в одном из столичных кафе расстреляли Султана и его друзей.

В прессе появилась следующая информация: «В результате бандитских разборок разгромлена чеченская банда вместе с её вожаком, неким Султаном».

Позже Тота узнал, что, по слухам да и по «почерку», это сделали спецслужбы.

Для Болотаева это известие стало шоком. И хотя он с Султаном был знаком недавно и видел его всего раз, тем не менее, зная, что Султан есть, Тота чувствовал себя уверенно. Теперь Султана нет. Нет этой опоры и силы, а беспредел, беззаконие и бандитизм остались, последнее теперь в иных руках.

…Тота понимал, что ему нельзя задерживаться в Грозном, в Москве идут большие перемены и надо было быть на месте, но мать – святое и она затеяла некий, хотя бы, как она выразилась, косметический ремонт в новой квартире, и только Тота может матери помочь. Однако из Москвы пришла ещё одна очень тревожная и даже поразительная весть: в аэропорту Шереметьево, при попытке покинуть страну, задержали ректора академии. Эта новость тоже была шокирующей. Болотаев понял, что и это событие касается его. Он срочно вылетел в Москву. Из аэропорта Внуково позвонил домой ректору. Трубку взяла дочь.

– Ой, Тота, как хорошо, что вы объявились. Секунду. – А после Болотаев услышал: – Папа просит вас срочно к нам. Как можно быстрее!

– Он дома? – удивился Тота.

– Да-да, быстрее!

Такой перемены Болотаев даже не представлял. Ректора просто не узнать, так он сник и постарел. И даже голос и интонация резко изменились.

– Болотаев, я проиграл, – сказал бывший ректор и чуть погодя: – Точнее, мы все проиграли… Я вынужден был всё отдать, сдать.

– Правильно сделал, папа, – поддержала дочь. – Главное – твое здоровье и свобода. Разве не так, Тота?

– Да, конечно, так, – согласился Болотаев.

– В общем, – продолжила дочь, – торговый центр забрали, и, к сожалению, вы ведь квартиру бабушки, оказывается, на себя не оформили, там не прописались?

– Нет, – ответил Тота. – Не успел… А при чём тут это? Я ведь её купил.

– Её, как нашу собственность, конфисковали. Тота, прости. Мы за неё рассчитаемся. Деньгами вернём.

Всё это было очень неожиданно для Болотаева, но он твердо сказал:

– Нет проблем. Ничего не надо. Только я пойду, свои вещи заберу с работы и из квартиры.

– Мы всё забрали… – Дочь указала на упакованные вещи и среди них старый чемодан отца Дады.

От такого поворота событий Тота не только говорить, но даже соображать не мог, а тут ещё одно пожелание:

– Тота, возбуждено уголовное дело. Понятно, что всё надуманно и сфальсифицировано. В общем, проигравших судят, – говорит дочь. – А лишние свидетели ни к чему… Словом, вы не могли бы снова вернуться в свою Чечню. Там вас никто не найдет и искать не будет. Ведь Чечня независима. Отделилась.

Болотаев, не совсем ещё всё понимая, посмотрел на бывшего ректора. Тот опустил голову, а дочь продолжила:

– Мы проиграли. Надо бежать. Кто куда может. Мы – в Израиль. Ты – в Чечню.

– Зачем мне бежать? – очнулся Тота, вновь вопрошающе уставился на бывшего ректора.

Тот прошептал:

– Проиграли… Пока надо чуть отступить.

– Да, надо переждать, – поддержала дочь.

– Долго? – единственное, что смог спросить Тота.

– Хотя бы до Нового года… А там будет видно.

… В том-то и дело, что «там», то есть в перспективе, ничего не было видно. Его, как инородное тело, вытолкнули из Москвы. И в принципе за все эти годы, что он в столице провел, его собственность в два раза возросла. Он приехал сюда с одним чемоданом, а уезжал – с двумя. Правда, второй – это был старый чемодан Иноземцевой. Не смог он его выкинуть. Повез в Грозный. А там, чтобы мать его не увидела, отвез чемодан на старую квартиру, в микрорайон.

Вот так этот старый чемодан, который принадлежал какому-то чеченцу, всё-таки прибыл в Чечню, в Грозный.

* * *

На свободе человек как-то живет, не мучается над ненужными вопросами, а вот в тюрьме в голову лезут такие мысли, столько возникает вопросов, что можно и с ума сойти, и некоторые сходят.

Главный вопрос: кто, когда и зачем эти тюрьмы выдумал?

В древности, на Востоке, преступников, а может, и не преступников, в общем, людей от общества изолировали очень просто – бросали в глубокие ямы – зинданы. И все… Охраняли, чтобы не вылезли. Но не кормили, никак не обслуживали. Еда – только если местные жители что-то в яму кидали. Однако вокруг этих зинданов была такая вонь. Особенно в летнюю жару. Столько инфекций и болезней, что зачастую по просьбе тех же местных жителей с целью профилактики зинданы поджигали…

Эти мысли посетили Болотаева оттого, что он вдруг обнаружил, что и в Сибири, к удивлению, бывает очень жарко и душно, как в последние дни, и как бы инфекцию не подхватить и не заболеть… Правда, это уже конец ХХ века. В тюрьме и охраняют, и гигиену пытаются поддерживать. А вот с едой у Тоты проблем почти нет. Ведь Дада к нему в Сибирь, в Енисейск, приехала и все не уезжает… «И откуда она деньги берёт? – думает Болотаев, а следом каждый раз вспоминает, как он несколько лет назад, в начале 1994 года, чуть было не смалодушничал, мягко говоря.

…Поздней осенью 1993 года прибыл Тота домой, в Грозный. Слякоть, грязь. Тоска. Тоска во всём. Как перед концом света. Все, кто мог, из города уже убежали. Именно убежали, а не уехали или ушли. Это был побег с тонущего корабля. А вот Тота, наоборот, приехал.

Болотаев думал, что раз из города все бежали, то работу он вроде бы должен найти. Не тут-то было. Работать негде, предприятия, организации не функционируют. Республика в блокаде. Газа нет. Связи нет. Электричество с перебоями. В новой квартире, в самом центре, кое-какие признаки урбанизации ещё временами бывают, но в целом фон печальный и новости: то там убили, то ограбили того-то, ночью и даже днём стреляют, взрывают. И что самое страшное и невиданное доселе – людей стали воровать и выкуп требовать. В общем, анархия и только человек с оружием и бородой считается человеком, точнее, господином.

Поначалу, узнав, что Тота приехал навсегда, мать очень обрадовалась, а потом, даже если сын захочет просто выйти на улицу, у матери начинается паника, и она умоляет Тоту уехать.

– Уедем вместе, – говорит сын.

– Нет. У меня здесь театр, сцена, – отвечает мать.

– Какой театр?! – смеется сын. – Какая сцена? И где здесь зрители?

– Нет! – Мать становится в позу. – Я актриса чеченского национального театра. Я заслуженная артистка РСФСР, и если даже я с нашей сцены сбегу, то тут окончательно и бесповоротно восторжествует бескультурье и мракобесие.

– Тогда и я с тобой здесь останусь.

– Нет! – кричит мать. – Мужчинам здесь опасно. Без бороды – опасно.

– Я отращу бороду.

– Не шути… Пожалуйста, уезжай. И мне будет спокойнее.

– А ты? Одна.

– Я не одна. Театр через дорогу.

– Так в вашем театре никого нет.

– Главное – я есть! – заключила мать.

– И я буду! – твердо сказал сын и чуть погодя спросил: – Кстати, нана, а кто сейчас балетмейстер театра?

– Какой балетмейстер?! Ни балетмейстера, ни худрука, ни даже директора театра нет. Все сбежали. Отсюда все бегут.

– Но ты ведь не убежала.

– Никогда и ни за что! – привычный артистизм и в её позе, и в голосе.

Однако на сей раз эта стать быстро сникла, и она тихо продолжила:

– Сынок, тут вот какое дело. Порядка нет. Зарплаты нет. И ты прав, главное, зрителя нет. Все разбежались. Теперь чеченский театр и чеченские артисты базируются в Москве… Я их не обвиняю. Но если все убегут, то где Чечня, чеченцы, наша культура? Где театр?

– Вот видишь, а ты меня гонишь.

– Я о другом, – строг голос матери. – К великому сожалению, наш чеченский театр, впрочем, как и наш народ, сегодня разделился. Я никого не виню и ничью сторону не принимаю. Я не политик, я актриса. Но я твердо знаю, что чеченский театр, как и чеченская культура и искусство, могут быть и должны быть только здесь. В Грозном, в Чечне.

– Воистину так! – поддержал Тота мать.

– Так-то так, – согласилась мать. – Но дело в том, что среди тех, кто остался здесь, нет ни одного дипломированного специалиста.

– Так, я окончил институт культуры.

– Именно. И вот что я думаю, точнее, это просьба оставшегося коллектива. Без дипломированного специалиста нас не признают. Мы тебя на общем собрании выберем и утвердим в качестве художественного руководителя театра. Всё оформим, а потом ты как бы уедешь в командировку.

– Нана, – перебил её Тота. – Какая ты умница! Давай начнём, а с командировкой посмотрим.

Наверное, интереснее – в творческом плане – периода в жизни Болотаева не было. Театр практически был парализован. А Тота вдруг его возглавил. У него после покупки квартиры ещё оставалось чуть более одиннадцати тысяч долларов, что в то время, тем более в Грозном, было внушительной суммой. И почти вся эта сумма пошла на нужды театра и актеров. Все понемногу получили зарплату. Поставили автономный котел на дизельном топливе. В театре появились свет и тепло. Тепло стало и в коллективе.

Тота начал готовить к Новому году гала-концерт с приглашением солистов из других регионов. Заодно сам стал восстанавливать свою физическую и балетную форму, втайне мечтая поставить свой сольный концерт.

Как понял Тота, не только его мать, но и весь коллектив – от сторожа и уборщицы до осветителя и солистов – болели за театр, жили им и иного смысла в своей жизни не видели.

Это был такой коллектив энтузиастов и истинных патриотов своего дела, своей нации, что Тота был поражен и заражен их энтузиазмом, необыкновенным обаянием и очарованием настоящего театра, высокого искусства и мастерства.

Благодаря Болотаеву жизнь в театре закипела, он развил такую бурную деятельность, что у него не было ни времени, ни сил, чтобы просто перейти проспект и попасть домой – поспать, поесть, переодеться. Театр стал как бы лучом света в темном царстве, куда потянулись люди, потому что по ночам Грозный без электричества погружался во мрак, а национальный театр весь в огнях, светится. Обозначен новогодний праздничный репертуар, красочную елку поставили.

Этот праздник кое-кому не понравился. Среди дня явилась толпа бородатых вооруженных людей – они громогласно объявили, что ёлка, Новый год и прочее-прочее – это христианские праздники, языческая ересь и вообще вражеская пропаганда и агитация. Ёлку свалили, игрушки растоптали.

Болотаева, который назвал это актом вандализма и мракобесием, чуть не побили и вручили повестку в республиканский шариатский суд для переаттестации.

В суд, тем более в шариатский, Тота демонстративно не пошёл. Однако ему быстренько показали, у кого власть в руках. В театре вновь появились вооруженные, обросшие, грубые молодчики. Теперь Болотаева вызывают прямо в Президентский дворец – на заседание совета старейшин. И туда Тота не хотел идти, но не только мать, но и весь поредевший коллектив театра его упросил.

– Болотаев, – обратился к нему очень пожилой, с виду религиозный деятель, – республика на особом положении. Осада. Комендантский час и режим ЧП, а у вас танцы, пляски, ёлка, Дед Мороз. Может, вы ещё и Снегурочку из Москвы пригласите?

Этот вопрос застал Тоту врасплох.

– А деньги откуда? Кто вас финансирует, если мы не даем?

– У меня были кое-какие сбережения, – тихо сказал Болотаев.

– Брехня! – крик из зала.

– Диверсант.

– Кремль, Запад и евреи его подослали, спонсируют!

Болотаев такого не ожидал. Даже не знал, что сказать, а его спрашивают:

– Разве вы не знаете, что по нашей религии плясать, петь, играть – словом, устраивать цирк и клоунаду – запрещено?

– Э-э, – замялся Тота. – Чеченцы, кажется, всегда и пели, и танцевали. Вы ведь знаете – илли, узам, эшар, ловзар.

– Молчать! Это язычество.

– А комната для молитв есть в театре?

– Там даже женщины без платка ходят. И по вечерам женщины с мужчинами танцуют, песни поют.

– Мы репетируем, – нашелся Тота. – Готовим концерт.

– А ты – художественный руководитель? Танцевать учишь? Лучше бы ты их молиться научил и сам молился.

– Иди, Болотаев, – был вердикт. – Никаких танцев и песен… О душе надо думать. К смерти готовиться. И вообще, займись достойным мужским делом, а пляски и песни – удел никчемных людей.

Когда Тота возвратился в театр, первой его встретила мать, с тревогой спросила:

– Что там было? У тебя расстроенный вид.

– Ничего, – сердито ответил сын. – Никто мне не запретит здесь, у себя дома, танцевать лезгинку.

– Может, ты уедешь? – тихо промолвила мать.

– Нет! – твердо выдал сын, а затем слегка улыбнулся. – Помнишь, что сказал Эсамбаев? Я буду танцевать! Мы будем танцевать!

В тот же день, точнее уже вечером, во время репетиции к нему прямо в зал в грязной обуви явился обросший вооруженный молодой человек и наглым тоном спросил:

– Ты Болотаев Тота? Получи. – Он протянул Тоте бумагу.

– Что это такое? – Тота рассматривал повестку.

– Повестка в шариатский суд.

– Какой суд? – удивился Тота.

– Придешь – узнаешь.

– Никуда я не пойду, – Тота демонстративно разорвал бумажку и, указывая на дверь, – освободите помещение. Это театр! Храм культуры и народа! А вы в таком виде, при оружии.

– Тота, перестань! Ты их не знаешь. – Артисты попытались образумить своего руководителя.

– Что значит «перестать», – возмущался Болотаев. – Ведь в мечеть, если он туда ходит, в таком виде его не пустят.

– Ну вы, безбожники, – усмехнулся пришедший. – Этот развратник с мечетью сравнили. – Он с презрением, смачно и вызывающе плюнул.

– Как ты смеешь?! – вскрикнул Болотаев и кинулся было на гостя, но его уже схватили. Успокаивали.

После репетиции, по местным порядкам, время было уже очень позднее и опасное, коллеги предложили проводить Тоту до дома, учитывая, что ещё есть комендантский час. На что Болотаев попытался усмехнуться, но встревоженность была, ибо он вспомнил, что пару лет назад и не за такое его прилично поколотили.