– И что, бросим их и останемся жить в Альпах?
– Горы Кавказа не хуже.
– При чём тут горы?
– При том… Я на старости лет предложил руку и сердце, а мне…
– Бедный, обиделся, – улыбается она, а потом, став серьёзной: – А по правде, я тебе уже это говорила и ещё раз повторю – у меня не будет детей.
После этого долго молчали, и вдруг Болотаев выдал:
– А знаешь, Амёла, по рассказам твоей матери и особенно по характеру – ты не немка, ты скорее чеченка и твой отец – чеченец.
– Ха-ха-ха, – залилась она смехом. – Я тебе говорила, мой отец немец и живёт в Мюнхене.
– Он тебе помогает?
– Никакого контакта.
– Странно, – задумался Тота. – Не будь наших матерей, и мы с тобой два одиночества.
– Да, – после паузы согласилась она.
– Вот что сделала с нами советская власть… А кто-то по этой власти и Сталину ещё тоскует, мечтает.
– Её уже нет? – задала Ибмас вопрос.
– Конечно, нет.
– А моя мама считает, что ещё есть, – серьёзен её тон. – И она уверена, что то, что сегодня творится в Чечне и вокруг неё, – это отголоски того же сталинизма – большевизма.
Напоминание о Грозном, о матери крайне опечалило Тоту. Он опустил голову, молчал. А Ибмас говорила:
– И мне кажется, что этот вечер в Санкт-Морице тоже сталинизм или производная сталинизма.
– С чего ты взяла? – очнулся Тота.
– Как с чего? Я живу в Швейцарии, работаю в банке и знаю, у кого сколько денег. Очень, очень много. Но каждую копейку берегут, потому что заработали с трудом. А тут – вёдра икры! Вёдра! И самое дорогое шампанское – по три тысячи долларов за бутылку – и его – море!
– Ну и что? Так в России гуляют.
– Гуляют – единицы. А на это трудятся, по-рабски трудятся, миллионы.
– О! – схватился за голову Болотаев. – Давай не будем о грустном, от политики тошно.
– Давай, – согласилась Ибмас.
В полном молчании и напряжении они доехали до аэропорта. Перед самой посадкой она прильнула к нему, поцеловала в щёку, горячо прошептала:
– Мне кажется, я больше не увижу вас.
– Мы снова на вы? – усмехнулся он. – Конечно, увидимся.
Её глаза увлажнились. Теперь он её крепко обнял, также поцеловал, но в этом не было прежней страсти, потому что он мысленно уже просчитывал непростой путь до мятежного Грозного.
* * *
Сидит Тота Болотаев в тюрьме и думает: вот если посмотреть на карту мира, то почти что её половину занимает Россия – великая страна. А вот постарайтесь на этой карте найти Швейцарию – не всякий найдёт и не знает, что такая даже есть. И на многих картах просто номером обозначена. Однако в жизни, даже в тюремной жизни, Россия, точнее гражданин России, – это ничто, а вот Швейцария или гражданин Швейцарии? Это к тому, что адвокат из Швейцарии прибыл – все по стойке «смирно» стоят, даже слова сказать не могут.
Это сравнение у Болотаева возникло оттого, что был у него местный адвокат, и что?
Революцию он не свершил; сам был жалкий, беспомощный, бывший прокурор – милиционер, за пьянство вылетел из органов и вот так стал на жизнь зарабатывать… В общем, он Тоте в меру своих сил помог и что-то наобещал, и было приятно. Хотя даже с ним, с адвокатом, надзиратели особо не церемонились. Так он не из Москвы и даже не из Красноярска, он местный, из Енисейска, и можно не продолжать.
А вот как-то с самого утра Болотаеву объявили, что будет встреча с адвокатом. Так его особым завтраком попотчевали, в баню повели, новую робу выдали и с неким трепетом доставили в доселе невиданную Болотаевым особую комнату, а перед ней стоит щегольски одетый полный коренастый мужчина – европеец, в смокинге, с бабочкой, и он по-русски, с акцентом, говорит сопровождающим его начальнику тюрьмы и надзирателям:
– В соответствии с пунктом 1 части 1 статьи 53 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации защитник, то есть я, с момента участия в уголовном деле вправе иметь с подозреваемым, обвиняемым пунктом 3 части 4 статьи 46 и пунктом 9 части 4 статьи 47 настоящего кодекса, то есть наедине и в условиях конфиденциальности, без ограничения числа и продолжительности таких свиданий. Это – Закон Российской Федерации.
Здесь новый адвокат сделал многозначительную паузу. Глядя поверх очков, он с некоей претензией спросил у начальника колонии:
– Кстати, а вы, господин или, как правильно, ещё по-прежнему, товарищ подполковник, хотя бы читали Уголовный кодекс? Или это у вас как сталинская конституция – самая гуманная в мире, но её никто не читал и тем более не соблюдал.
– Так, послушайте, господин хороший, – властный тон прорезался у подполковника. – Вам не кажется…
– Нет, не кажется, – перебил его европеец, делая ударение на последнем слове, и даже сделал шаг навстречу. – Ибо, когда несколько дней назад ваш, – тут он вновь сделал ударение, – начальник, министр Российской Федерации, разговаривал с вами, для точности это было 22‐го в 14.00 по московскому времени, он находился в моём кабинете в Цюрихе… Вы не забыли?
Подполковник оторопел, вытянулся по стойке «смирно», старательно втягивая живот.
– Может быть, о некоторых нюансах мы поговорим попозже, – предложил он, скосив взгляд в сторону своих надзирателей.
– Конфиденциально? – поинтересовался адвокат.
– Просто выпьем чай.
– Отлично… Впрочем, я надеюсь, что ваши подчиненные под стать вам, люди проверенные и им можно доверить государственную тайну. Разве не так, товарищ подполковник?
– Так точно!
– Конечно, так, – поддержал европеец. – А иначе, как в России говорят, «от тюрьмы и сумы не зарекайся». – Здесь он с некоей ехидцей усмехнулся. – Кстати, эта поговорка есть только в России.
Вновь поверх очков он как бы оценивающе осмотрел всех присутствующих, остановил свой взгляд на заключенном Болотаеве и как постановил:
– В любой момент всякий из нас… да-да, я и себя из этого случая не исключаю, ибо нахожусь тоже здесь, – может оказаться на его месте, в его камере… Разве не так?
Все промолчали. Подполковник вдруг кашлянул, словно поперхнулся, а европеец продолжал:
– Кстати, мы с вашим руководителем – соседи. У нас рядом виллы, по-вашему, дачи на берегу Цюрихского озера. Живописнейшее место! Впрочем, здесь, в Сибири, таких мест даже поболее. Однако, – тут уже адвокат деликатно кашлянул, – это я к тому, что, разумеется, доложу вашему руководству о вашем служебном рвении. И думаю вместе с очередным званием «полковник», а может даже, внеочередным «генерал» вы заслужите перевод поближе к столицам. Разумеется, с выделением достойного жилья и иных положенных вам льгот и стимулов.
– Служу России! – вырвалось у начальника.
– На таких, как вы, держится мощь великой державы!
Теперь уже Болотаев стал кашлять.
– Так! – встрепенулся адвокат. – Перейдём к делу… В части 2 статьи 18 закона «О содержании под стражей» указано, что «свидания подозреваемого или заключенного с его защитником могут иметь место в условиях, позволяющих сотруднику места содержания под стражей видеть их, но не слышать» …У вас имеются такие условия?
– Так точно, – отрапортовал подполковник, настежь раскрыл дверь и, видимо, для того, чтобы заезжий адвокат более не выдавал государственных тайн, напирая своим солидным животом, стал, как экскаватор, неумолимо толкать его в камеру для свиданий.
Однако оказалось, что европеец ещё не всё высказал, он поднял указательный палец и, повысив голос, проговорил:
– Минуточку! Минуточку! А прокурор?!
От этого слова подполковник буквально застыл, а адвокат вновь перехватил инициативу:
– Товарищ подполковник! Должен вам сообщить, что наш, точнее ваш, всеми любимый и уважаемый генеральный прокурор Авдей Михайлович – тоже наш друг и партнёр. И лишь одно отличие от предыдущего звонка. Дело в том, что, когда он вам звонил – было позавчера, в 17.30 по московскому времени, – я был у него в кабинете… Впрочем, это всё не так уж существенно. Главное, чтобы восторжествовала справедливость и все люди жили на свободе и хорошо. Вы не против, товарищ начальник тюрьмы?
– Разумеется, нет!
– Тогда приступим к работе, дабы реализовать это в жизнь.
…Тяжелая дверь с шумом закрылась. Болотаев и адвокат остались наедине. Эта камера для свиданий вроде особая, но всё же тюремная – стол да пара стульев и всё. Они сели друг против друга. Адвокат внимательно осмотрел камеру и как диагноз:
– Ничего в этой стране не изменилось.
Болотаев уже давно заметил, что заморский адвокат где-то играет и даже переигрывает. А последнее предложение он вообще выдал не просто без акцента, а даже по-местному – тягуче-певуче. И подтверждение этих мыслей: когда адвокат снял очки и провёл по лицу рукой, словно маску снял – это светло-русый, голубоглазый местный житель.
Но это всё предположение Тоты, а ему интересно иное, и он задает вопрос:
– То, что вы говорите, это правда?
– Что? – Адвокат протирает очки.
– Ну, про министра и прокурора.
– В том-то и беда ваша, что это правда.
– А почему «ваша»? – удивился Тота.
– А потому, что я русский. Более того, родился и вырос в этих краях… Мой отец – учёный, как враг народа был сослан в ГУЛАГ, пропал без вести. Мою мать вслед за ним выслали в Сибирь, где я родился. При Горбачёве, как только появилась первая возможность, я выехал в Европу, и вот я впервые здесь… Но здесь то же самое. Даже хуже.
– Тут, может? – перебил Болотаев, глядя в потолок, намекая на прослушку.
– Да ладно, – махнул рукой адвокат, полез в портфель, доставая кучу документов, и пока он их рассматривал, Болотаев полюбопытствовал:
– А обратно в родные места не тянет?
– Никогда! – был жёсткий ответ. – И я вам скажу более. Я с опаской сюда ехал. Но такого не представлял… Признаюсь, я очень боюсь. Очень. Хотя у меня чисто швейцарское гражданство.
– А чего вы боитесь, если у вас прокуроры и министры в друзьях?
– Да вы что?! Эти персоны больше меня здесь быть боятся. Поэтому все их дети, внуки, счета, виллы – на Западе. Жёны и любовницы на Западе рожают.
После такого откровения Тота почему-то вспомнил маму Амёлы Елизавету, которая тоже боялась приехать в Россию, и он спросил:
– Вас Амёла Ибмас прислала?
– Да… Но сообщу вам, я не за плату, ни за какие гонорары я бы сюда не сунулся. Просто она мне о вас рассказала, и я решил за идею рискнуть.
– Амёла здесь? – не выдержал Тота.
– Здесь… Хотя я был категорически против её поездки. Но она, видимо, очень, скажем так, симпатизирует вам. Ха-ха, – засмеялся адвокат. – А что вы так смутились?! Примчаться в Сибирь, к заключённому. Как жена декабриста… Хм, никогда бы не поверил и даже не представил бы, что гражданка Швейцарии способна на такое.
– Вы её ведь увидите? – перебил Тота.
– Нет. Во-первых, мне некогда. Меня ждёт машина, и я спешно возвращаюсь в Красноярск. Во-вторых, даже случайная наша встреча здесь повредит ей, мне и вашему делу. А в-третьих, я ей не советовал сюда ехать, но она… Видимо, любовь. Но в юриспруденции с чувствами не считаются – есть лишь числительные. Или, как сегодня модно говорить в России, «цена вопроса». То есть «сколько» и «почём».
– Хе-хе, – теперь уже подсудимый засмеялся. – И почём я, если не секрет?
– Ну, подумайте сами, если меня ждёт в Красноярске зафрахтованный в Цюрихе самолёт.
– Боже! – схватился за голову Тота. – Откуда у Амёлы такие деньги?
– У Амёлы таких денег нет. И дело не в ней и даже не в вас лично. Просто нужен прецедент.
Здесь адвокат надел очки. Сразу как-то поменялось выражение его лица – вновь европеец. И он с акцентом, словно читает лекцию, стал говорить:
– Дело в том, что в Чечне вновь началась война. Вновь бомбы, танки, ракеты. Вновь кровь, зачастую невинных людей. Это война против мятежников. И не думайте, что мы во всём поддерживаем сепаратистский чеченский режим. Отнюдь. Однако мы против того насилия, которое развёрнуто против всех чеченцев в России. И если сегодня поставят на колени чеченцев, то завтра и за русских с рвением возьмутся, а потом и далее по большевистским следам пойдут. Мы это уже проходили. На собственной шкуре испытали. Поэтому наш гуманитарный фонд и наш банк решили, как прецедент, разобраться в вашем деле. Здесь просто заказ.
– Клянусь, я ни копейки не украл и нет у меня нигде денег! – простонал Тота.
– Амёла меня в этом уверяла. Теперь я это знаю. Кстати, я вам даже завидую. Кто бы обо мне так заботился, примчался в Сибирь. Замечательная девушка мисс Ибмас. При встрече непременно поблагодарите её.
– Обязательно, – сказал Тота.
Он сам давно мечтал её увидеть, да так получилось, что в какой-то период жизненные обстоятельства не позволяли им увидеться. И не только государственные границы, но и линия фронта разделяла их. Ну а потом уже сама Ибмас стала избегать с ним встреч… однако если можно, то всё по порядку.
…Когда в последний раз Тота летел из Цюриха, то он вовсе не думал об Амёле Ибмас, он думал, как бы побыстрее добраться до Грозного. Весь полёт смотрел, как медленно тикают часы, и рассчитывал, что из аэропорта Шереметьево заедет на часок домой и сразу же – во Внуково, на южное направление, на Кавказ, а Грозный уже давно в блокаде.
Болотаев только открывал дверь в московской квартире, как услышал частые звонки – межгород. «Может, мама!» – бросился он к аппарату, а это Ибмас:
– Вы долетели. Всё нормально? Вас не уволят. Не посмеют, но я думаю, что вам не следует более работать в этой компании… Я вам найду другую работу.
«Да пошла ты!» – хотел сказать Тота, но вместо этого спросил:
– Как мать? Прости, я выбегаю. Лечу в Грозный, к маме.
– Да-да. Передайте ей маршал от меня. Доброго пути. Берегите себя. Не оставайтесь там.
Только Болотаев положил трубку, как вновь звонок:
– Тота, ты прилетел? – это Бердукидзе. – Надо увидеться. Я зайду к тебе, дело есть.
– Я тороплюсь. Улетаю в Чечню.
– Надо, э-э…
– Знаю. Я увольняюсь.
– Да. Так будет лучше… А ты всё-таки классно у босса из-под носа эту тёлку увёл.
– Была бы, как вы сказали, «тёлка», я бы её вам оставил. Понятно?
– М-да… Все-таки вы, чечены, несносные люди.
– Пошёл ты, – бросил Болотаев трубку, как вновь звонок.
– Тота, ты где пропадаешь? – это его научный шеф. – Ведь надо к концу года отчёт сдавать. Ты как-никак, а в очной докторантуре.
– Может мне заявление об отчислении написать? – Об этом Болотаев уже говорит с настороженностью.
– Ты что?! Столько сделано.
– Но мне надо срочно в Грозный лететь.
– Да, – тишина в трубке. – Лети. Я здесь подстрахую… Хоть сейчас вытащи оттуда свою мать. Не задерживайся и будь осторожен. А докторскую бросать нельзя.
Тота уже запирал дверь, как вновь звонок.
– Тота, ты меня прости, – это Бердукидзе. – Будь осторожен там… и здесь… Эти люди очень коварны, злопамятны и всесильны. Прощай.
Ночным рейсом Болотаев вылетел в Минводы. Если бы там не было чеченских таксистов, то было бы совсем худо. Но семьи кормить надо, и, рискуя и терпя все унижения, люди таксуют.
На подъезде к Чечне уже выстроились на километры колонны бронетехники. Усиленные блокпосты, где к чеченцам, а иные сюда и не поедут, отношение более чем плёвое, и спасает лишь одно – бабки, и не хилые, на лапу. То есть въезд в Чечню платный.
На границе, с чеченской стороны, тоже некое подобие погранзаставы. Здесь деньги не клянчат, но и от этих молодчиков Болотаев совсем не в восторге. По театральному определению всё это выглядит как фарс, где финал – это очевидно – будет очень трагичен.
Чечня – небольшая республика. До Грозного ехать недолго, однако вид кругом удручающий: безлюдно, пустынно, плачевно.
Первым делом Тота должен доехать до матери в самом центре Грозного, но тогда он не сможет, по крайней мере в этот день, поехать к Даде в микрорайон. Поэтому после долгих раздумий он решил первым делом поехать на старую квартиру.
Микрорайоны, как бедняцкие пригороды, почти что всегда отличаются убогостью, а что видит Тота сейчас – кругом грязь, кучи мусора, вонь, стаи одичалых собак и жирные крысы. Болотаева сюда не тянуло, а этот окружающий пейзаж и вовсе его раздражал. Всю дорогу он представлял, что он скажет Даде, а что скажет она? И вообще, какой у неё вид, то есть положение? И он даже думать боялся, а тем более считать, но и без арифметики ясно, что Дада уже… Нет, нет. От этих мыслей ему становится так нехорошо, словно гиря на шее и спокойной жизни более нет.
Ни двор, ни дом не узнать. Всё загажено. И самое страшное – ни души. Не отпуская машину, Болотаев забежал в подъезд. Что творится здесь – не передать. Электричества нет, лифт не работает, и, поднявшись на шестой этаж, Тота обомлел: вряд ли, по крайней мере последние дней десять и даже две недели, здесь кто-то проходил.
Всё же он стал стучать в дверь, даже звонок, на что-то надеясь, нажимал. Потом стал стучать сильнее, крикнул:
– Дада! Дада! Открой! – И тут снизу его окликнули:
– Тота, ты? – Это был его сосед, которого он попросил присматривать за Дадой. – О! Тота! – Широкая беззубая улыбка, сосед постоянно под хмельком, сразу начал оправдываться: – А иначе здесь с ума сойдёшь…Посмотри, что творится! Грабежи! Насилие!
– А Дада где?
– А ты разве не знаешь? Я тебе звонил аж несколько раз. Тебя не было дома.
Оказывается, кто-то доложил матери Тоты, что на их старой квартире проживает какая-то девушка. К тому же беременная.
Как потом и очень много раз рассказывала мать, просто Всевышний вовремя её направил в тот день и даже час на старую квартиру. У Дады уже всё начиналось, и она планировала родить без чьей-то помощи в квартире, радуясь, что это гораздо лучше, чем в тюрьме. Опыт есть. Однако в этот момент появилась мать Тоты, и она не стала выяснять кто да что, откуда и зачем. Она стала действовать.
В прифронтовом Грозном многое, в том числе и скорая помощь, не функционирует. Да ведь она не зря заслуженная артистка. Добрые люди помогли ей доставить Даду в роддом, а это учреждение, вопреки всему, ещё функционирует, ведь люди не только умирают и убивают, но и хотят жить и рожать.
– Девочка! – сообщили актрисе, а она в ответ:
– Обе здоровы? Всё нормально?
– Нормально, – отвечает главврач и следом: – Но вы видите ситуацию в городе. Лучше и для вас, и для нас, если вы их заберёте.
– Конечно, конечно!
– Надо оформить документы…Фамилия, имя ребенка?
– Имя ребёнка?! – Этот вопрос застал её врасплох, но она быстро нашлась: – Так какое имя может быть у ребёнка?! Ведь ребёнок – это ангел, малик[13]. Малика!
– А она очень похожа на вас. Такая же славная.
– Кто бы сомневался! – прекрасно поставленным голосом, как на сцене, воскликнула всем известная артистка. А это действие происходит в фойе центрального роддома, где всегда немало людей, и она понимает, что в этой толпе найдутся те, кто скажет или подумает «вот незаконнорождённый», то есть «къотал йина хIум», её сын произвёл на свет, а она… А она поэтому с артистически пафосом и вызовом повторила:
– Так кто бы сомневался?! Ведь это внучка моя! Болотаева Малика Тотаевна.
– Может, Тотовна? – язвительный голос тут же прыснул со смеху.
Два молодых человека, с жиденькими неухоженными бородками, сидят на корточках.
– Как назвать – это наше дело, – повысила голос новоявленная бабушка. – И, может, – тут она сделала ударение, – у кого-то и Тотовна, а у нас чеченцев – Тотаевна. Понял?
– Я-то понял, – они встали, ухмыляясь, – просто у чеченцев принято, чтобы мужчины нарекали ребёнка.
– Нарекают или кличку дают собакам, а детям – имя присваивают. И делают это старшие, в нашем случае – это я! Так у нас получилось, потому что в любое время, а тем более в такой грозный для отечества час, негоже мужчинам в роддоме заседать.
– Не будь ты женщиной…
– Успокойтесь. Перестаньте, – воскликнула главврач.
– Сам ублюдок! – со злостью прошипела актриса, и это настроение никак не покидало её, пока в её руках не оказался этот маленький живой комочек.
Словно несметное сокровище, она с превеликой осторожностью обнажила лицо. Ребёнок спал. Она долго-долго всматривалась в него, затем, приказав Даде: «За мной!», бросилась к выходу.
Уже дома на столе она бережно распеленала ребёнка, осмотрела его от макушки до пальчиков крохотных ножек и, блаженно улыбаясь, сказала:
– Уьнах цIен бер ду![14] – Только после этого она обратила внимание на мать ребёнка. Справилась об общем состоянии и ещё кое о чём женском, и всё это было скорее в форме допроса, нежели сочувствия, и как кульминация, чисто по-актёрски:
– А какого ты вероисповедания?
– Я чеченка… Приняла ислам.
– Вижу по одежде.
Дада, как говорят, «закрылась». Это ещё не полный хиджаб, но на полпути к этому. Однако мать Тоты – женщина верующая да современная, и она постановляет:
– Это не в традициях чеченской женщины. Так ходят в аравийских пустынях, чтобы не сгореть. Да и как ты собираешься в этом неудобном балахоне хозяйством заниматься, за ребёнком смотреть?
– Я понимаю, – отвечает Дада. – Просто этот костюм в моём прежнем положении был удобен, да и по деньгам доступен.
– Да, кстати, «по деньгам» – кто содержал?
– Содержат домашних кошек, собак и шлюх, – вся покраснев, ответила Дада.
– Но-но-но! – подбоченилась актриса, но Дада продолжила:
– Помогал мне понятно кто, ваш сын… Так его деньги я почти не истратила – сохранила на чёрный день.
– А на что ты тогда жила? – с примиряющим сочувствием поинтересовалась актриса.
– А я люблю вязать. Здесь, оказывается, никто из шерсти не вяжет.
– Это правда… Вот я теперь на старости лет своей внучкой и вязанием займусь… Золотце ты моё. – Она по-хозяйски начала ухаживать за ребёнком.
– Может, мы уедем? – робко сказала Дада.
– Кто это «мы» и куда? Этого ангелочка мне Бог послал.
– Там мои вещи, заначка.
– Какая «заначка»? Ты мне этот тюремный блатной жаргон брось… У нас интеллигентная семья. – Тут она, словно до сих пор не видела, с ног до головы изучающе оглядела Даду. – Вот у меня вопрос: а как ты там одна жила?
– В микрорайоне? – Дада усмехнулась. – Но и вы одна живёте.
– Ну… Я в центре. Меня все знают, и я всех знаю. А ты в чужом городе. Кругом бандитизм, беззаконие. Света и газа нет.
– Не поверите. Жила, как в раю. Это же не тюрьма.
– Всё! – топнула ногой новоявленная бабушка. – Более о тюрьме и прочем – ни слова. Начнём жизнь с чистого листа. А для этого, для пущего порядка и чтобы всё было по-мусульмански, а главное, по-человечески, нам нужен мулла. Ты не против? – вновь изучающе смотрит она на Даду. – Тогда я побегу, вначале – на переговорный пункт, Тоте надо позвонить, а потом в старую мечеть, тут рядом, у рынка, а ты располагайся, как дома. Следи за дитём, а дверь не открывай. Мало ли что? Никому. Время сама знаешь какое.
Так получилось, так в жизни случается, мать и сын разминулись буквально на минуту. Двор пустой, ни души, ни жизни не чувствуется. Тота долго стоял в задумчивости.
Он не знает, что с Дадой? Как теперь на глаза матери, да и знакомым, показаться. Что скажет мать ему? Что сказать ему матери? В этот момент, совсем рядом, раздался такой взрыв, следом – второй, что Тота чуть не упал. Начались пулемётно-автоматные очереди, которые вышибли предыдущие мысли из головы.
– Нана! Нана! – Он стал стучать в дверь.
Тишина. На улице тоже внезапно наступила тишина.
– Нана! Нана! – Он вновь стал стучать. Дверь раскрылась. На пороге – Дада с ребёнком в руках.
– Тота, Тотик, – прошептала она. Вдруг глаза у неё закатились, и она стала падать, и Тота машинально успел перехватить из её рук запеленатый клубочек.
…Это был кошмар. С одной стороны, стал плакать ребёнок. С другой стороны, Дада не приходит в себя, всё ещё на полу. И тут – дверь-то Тота не закрыл, не до этого было, – вбегают испуганная мать, за ней задыхающийся пожилой мулла.
Когда все пришли в себя, успокоились, слово взял мулла:
– Мне в село ехать. Стреляют.
– Да-да. Вот. Как в хорошем кино – сын приехал. Хвала Всевышнему! Их надо благословить, соединить, как у нас положено.
– Нужды два свидетеля. Мужчины.
– Сейчас. Кого бы найти? – Актриса бросилась в подъезд. Запыхавшаяся, вернулась нескоро. – Кругом ни души… Может, я сбегаю через дорогу в театр. Там сторож, авось ещё кто-то будет.
– Мы эту процедуру уже в тюрьме свершили, – вполголоса объявил Тота.
– В тюрьме? – изумилась мать. – И был мулла?
– И был мулла – татарин.
– Тогда отбой, – сказал мулла-чеченец.
– Нет! Не отбой, – скомандовала мать. – Как говорят русские, кашу маслом не испортить. А моей внучке нужен порядок во всём и с самого начала!
– Так это девочка? – озадачен Тота.
– Да. Моя золотая!.. Я побегу в театр.
– Нет! – сказал мулла. – Там стреляют.
– Я побегу, – вызвался Тота.
– Нет! – теперь против мать.
– Тихо! – Голос муллы. – Время тяжелое. Война начинается. И в такой период должны быть исключения для праведный дел. Свидетелем всегда и везде есть Всевышний!
Мулла сел.
– Садимся все. – Он приступил к делу. – Кто у этой молодой матери, – указал он на Даду, – верас[15].
– Отныне – я! – слово матери.
* * *
Когда Тота вспоминал тюремное прошлое Дады, ему становилось не по себе. А вот оказавшись в этих местах, он уже жалел, что не имеет этого опыта или хотя бы поинтересовался бы в своё время, как в неволе живётся?.. Впрочем, один урок, точнее свой опыт выживания, она ему так продемонстрировала, что он сам чуть не умер. …Декабрь 1994 года. Чеченская республика, к названию которой добавлено никому не известное – Ичкерия.
Всё готово к войне. К ней готовились. К ней всё вели.
…Почти что все жители из Грозного бежали. Остались только те, кому некуда бежать. Кто ожидал, что российские, или, как позже их окрестили, федеральные, войска быстро наведут порядок. Были и такие отчаянные патриоты, как мать Тоты, которая свои позиции, свой театр покидать, а тем более сдавать не собиралась, думая, что будут востребованы обществом и государством.
Мать умоляла Тоту уехать, напоминая, что у него и вид, и норов «огнеопасные» и он, как и прежде, первым и сильно получит по башке. При этом она представить не могла, как теперь останется без внучки. Однако уже не только по ночам, но и днем раздаются выстрелы и взрывы, а в самом центре города, наводя ужас, как застывшие монстры, стоят подбитые танки и бронетехника. И страшно. И опасно.
Под самый Новый год лидер Ичкерии – российский генерал – и министр обороны России, такой же генерал, встретились на границе. Вроде мило поговорили. Даже якобы выпили шампанское и решили… повоевать! Мол, ещё посмотрим, кто кого одолеет.
Мать, как и прежде, ни в какую. Она теперь самая взрослая в театре и как бы на боевом посту. Тота тоже твердит, что будет только рядом с матерью. Да вот ночью прямо под их окнами началась стрельба. Непонятно, кто в кого и против кого. Однако под утро всё успокоилось и другая забота – у ребёнка жар, кашляет. Тота побежал в аптеку. Тут же бледный вернулся – во дворе труп, много крови. Теперь и Тоту надо в чувство приводить.
– Срочно уезжайте! – постановила мать.
– Всё! Я здесь жить не могу. Не хочу, – сдался Тота. – Мама, давай вместе уедем!
– Нет!
– Как я тебя здесь одну оставлю?!
– Ради Бога, уезжайте. Мне одной будет очень просто… Быстро все перебесятся и успокоятся… Тота, уезжай. И их – с собой.
– Да, – согласился сын. – Только одно – на старой квартире мои кассеты с записями концертов.
– Ты их там оставил? – удивилась мать. – Обойдётся. Там, на окраине, ныне, говорят, очень опасно.
Тота задумался. Тут вдруг Дада проскулила:
– Чемодан отца там.
– Тот старый чемодан? – спросила мать. – Это – святыня! – постановила она.
– Мы через полчаса-час вернёмся, – сказал Тота.
Даже в таком городе есть жизнь. И центр есть центр. Через квартал от дома Болотаевых Зелёный базар, где всё есть, особенно расширился оружейный рынок. А ещё ближе, у Дома моды, на перекрёстке проспекта Победы и улицы Мира, – стоянка такси.
В шестой микрорайон ехать никто не хочет. Там, говорят, полный беспредел, и машины лишиться можно. Однако, когда Тота озвучил цену – сто долларов в два конца, – желающих хоть отбавляй.
По пути картина жуткая. Понятно, что город давно не убирался, ещё и погода слякотная, мелкий дождь, ветер, сырость. Холодно и всё, как и небо, очень хмурое, серое, давящее.
А вот прямо поперёк дороги подорванный, сгоревший БТР. Рядом труп и ещё фрагменты. Затхлый запах, точнее, вонь.
Тоте вновь стало плохо. Чтобы всё это не видеть и не дышать, он уткнулся в плечо Дады. Город небольшой, пустой. Доехали быстро. Атмосфера в микрорайоне действительно гнетущая. Ни души.
– Вы побыстрее, – торопит таксист.
– Да-да, – отвечает Дада и уже в подъезде. – А здесь свежие следы. Кто-то был.
– Ну и хорошо. – Тота нервничает. – Давай побыстрее.
На первом этаже жил товарищ, дверь заперта, и на стук никто не откликнулся. Стали подниматься на шестой этаж, но уже на втором замерли. Три двери, даже железная, вышиблены. Тяжело вздохнули, постояли.
– Тут бабушка жила, русская. Мне помогала, – говорит Дада. – Хорошо, что дочь её вывезла… А в этой чеченцы – большая бедная семья. Что же у них-то искать.
– А они где?
– Может, в горы, в село, уехали?
На третьем этаже картина та же.
– Здесь чеченцы-старики жили. – Тоже дверь раскрыта, раскурочена. – Может, я зайду посмотрю?! – говорит Дада.
– Нет, – шепчет Тота. – Что-то чую я неладное. Давай обратно.
– Вы спускайтесь к машине. – Она по-прежнему обращается к нему на вы, но на сей раз тоже перешла на шёпот. – А я быстренько поднимусь, всё, что надо, возьму и обратно.
– Ты не видишь, что творится?
– Тем более надо проверить. – И шёпотом на ухо: – Нашу дверь я сделала на тюремный лад. Просто так не откроют.
– Пошли, – громко скомандовал Тота.
На всех этажах картина почти одинаковая. Вот только на пятом этаже одна дверь оказалась очень крепкой, взлому не поддалась и дверь Дады, поистине как в тюрьме. А вот две соседние раскурочены.
– Здесь одинокая женщина жила. Русская.
– Пианистка?
– Надо посмотреть. – Дада решительно вошла. – Клавдия Прокофьевна. Клавдия Прокофьевна.
Тота бросился вслед за ней. В небольшой квартирке всё перевёрнуто. Вряд ли что отсюда унесли – всё бедно, а на столе записка: «Уехала к родственникам в Ставрополь» – и телефон.
– Слава Богу, – прошептала Дада и направилась к их квартире.
Тота и техника – разные понятия. Однако даже он оценил тюремный опыт Дады. Казалось бы, всё очень просто, но даже отъявленные мародёры не смогли замок Дады взломать. А она, тоже по опыту, как вошли в квартиру, сразу же за собой тщательно заперла дверь, хотя Тота ворчал:
– Зачем? Мы быстро.
Быстро не получилось. Как обычно бывает, всё в хозяйстве пригодится, всё ценно и дорого, да всё не унести. Битком набили старый чемодан отца Дады, ещё пару пакетов, вышли в подъезд, и, пока Дада возилась с ключами, внезапный, словно змеиный шелест.
– Да… – не успел докончить Тота, как от удара отлетел.
– Руки. Руки вверх! – услышала возле уха Дада. – Молчать! – В её рёбра с болью упёрлось дуло пистолета.
– Молчу, молчу, – подняла она руки. – Только не убивайте. Пощадите нас.