Гастроли Самозванца

– До-о-о, – пропела женщина вслед за звуком, изданным недружелюбным роялем, потом она нажала другую клавишу.

Следующие назывались «ре», «ми», «фа», «соль», «ля», «си».

Жорка с удивлением смотрел в рот Наталье Дмитриевне и ничего не понимал. Все эти звуки казались разными по высоте звучания и плотности.

– Теперь попробуй вместе со мной, Георгий.

Наталья Дмитриевна снова нажала клавишу до. Жорка повторил, но вышло у него не очень. Он своими ушами услышал, что его до совсем не похоже ни на звук рояля, ни на до Натальи Дмитриевны. Взглянув на Льва, Жорка обнаружил, что тот пытается скрыть смех, но у него плохо получалось. Всхлипы и булькающие звуки, которые тот пытался удержать, то и дело вырывались наружу.

– Лев, – строго сказала барыня, – держи себя в руках. Все учатся по-разному.

Мальчик кивнул, виновато потупил глаза и, закусив губу, чтобы не засмеяться, отошел подальше.

– Давай, Георгий, теперь ре.

В этот раз получилось чуть лучше, но все равно совсем не похоже на то, что пела Наталья Дмитриевна.

– Теперь ми. Посмотри, какую клавишу я нажимаю, затем закрывай глаза и слушай инструмент, слушай мой голос, и все.

Женщина пропевала ноты по нескольку раз. Жорка же послушно прикрыл веки, вдохнул поглубже и прислушался. Он умел слушать и слышать звуки природы, поэтому сейчас каждая частичка звука взрывалась в его голове мощной струей, поднималась высоко вверх, словно фонтан, и, падая вниз, рассыпалась на золотые искры. Но извлечь из себя нечто, хоть отдаленно напоминавшее то, что он слышал, не мог. Наталья Дмитриевна еще долго терзала Жорку, пытаясь добиться по крайней мере одного приличного попадания в ноту, но все было безуспешно. Она вздохнула, потрепала Жорку по голове с уставшей улыбкой и сказала:

– Так, давайте все же попробуем поиграть немного. Лев, сыграй нам «Гуси, гуси, улетайте».

Мальчик кивнул, сел за рояль и исполнил мелодию.

– А теперь сыграй еще раз и объясни Георгию, какие ноты ты играешь.

Он с жаром принялся показывать октаву, называл ноты и показывал последовательность. Здесь все оказалось не так плохо. Память у Жорки была неплохая, посмотрев несколько раз, как двигаются руки Льва, он смог более-менее повторить мелодию, чем невероятно обрадовал и Наталью Дмитриевну, и Леву.

– Все, на сегодня хватит, – сказала женщина. – Через полчаса обед, после – свободное время, а в четыре соберемся в ротонде, там уже будет тень, почитаю вам.

***

– Ну как дела, милая? – встретил вопросом супругу Михаил Александрович. Она выглядела, как всегда, прекрасно, но сейчас небольшая складочка на лбу выдавала ее озабоченность.

– Все отлично. Я, правда, не подозревала, что учить человека, который совсем ничего не знает, – это так трудно, – она неуверенно улыбнулась и взглянула на своего мужа. Он внимательно посмотрел на нее:

– Беспокоюсь за тебя, Наташа. А нужна ли тебе такая забота?

– Что ты, Мишенька, конечно нужна. Мальчик рос без матери. Да и Левушка его любит бесконечно, – складка на лбу разгладилась, когда она заговорила о своем сыне, а в голосе появилась нежность. – Наш мальчик так счастлив, когда показывает ему буквы или ноты. Нельзя лишать его такой радости. Да и Георгию все на пользу, уверена, из него выйдет толк.

– Как знаешь. Я только не хочу, чтобы тебя эти занятия утомляли, – он провел рукой по ее предплечью.

– Они меня не утомляют, Мишенька. Это я сама утомляюсь от того, что не знаю, как правильно все объяснить. Думаю, что завтра будет лучше. Мне самой нужно набраться терпения и не торопить события.

– Наташенька, душа моя, – прошептал своей супруге Михаил Александрович и, подставив ей локоть, повел в столовую, где уже все было накрыто к обеду.

Глава 5

По утрам Жорка плелся в классную комнату, как на каторгу, особенно на занятия музыкой. Ощущал он себя полным дураком – сколько ни билась Наталья Дмитриевна, сколько про ноты ни рассказывала, не складывалась в голове у Жорки картинка, что это такое, и все тут. Он старался, пытаясь повторить ноты и не бояться страшного инструмента, но у него никак не выходило. Он искренне хотел порадовать барыню. Но в первую очередь он боялся за свою участь – вот возьмут и разочаруются в нем, в такой дубине стоеросовой, и выпрут из барского дома назад в кузнецкую избу.

Вечерами, когда никто не видел, он бился лбом о стену, чтобы мозги на место встали и заработали. Не помогало. Тогда в наказание мальчик щипал себя, а один раз и вовсе хотел себя розгами отхлестать, но из дома в тот день не выпустили из-за грозы, и Жорка остался без порки. Он принялся было молиться Богу, чтобы его к отцу не отсылали, да не смог вспомнить ни одной молитвы.

В общем, когда наступило первое воскресенье и нужно было собираться к отцу, сердце у Жорки ныло и сжималось от страха. Лев собрался сопровождать, но барыня не разрешила. Во-первых, пусть Жора с отцом пообщается, соскучился, наверное. А во-вторых, к чаю ждали маминого брата Александра Дмитриевича. У Императорских театров начались долгожданные каникулы, и Александр Дмитриевич решил провести несколько дней в кругу семьи, прежде чем уехать на ежегодные гастроли за границу.

Отправить Жорку в деревню было решено в повозке. Ни кучер Иван, ни тетка Авдотья не одобряли эту идею. Они оба ворчали, что негоже босяку в барской повозке разъезжать. Но приказ есть приказ – поэтому посадили Жорку в коляску, и Иван, все еще покачивая головой, прикрикнул на лошадь: «Но! Пошла, родимая». Серая лошадка в яблоках нехотя поплелась в деревню.

Завидев издалека повозку, крестьяне стали собираться и гадать, зачем барская коляска появляется здесь второй раз на неделе.

– Может, ыще кого забрать хотять, малого им одного Жорки, – осклабился рыжий курносый мужик.

– Уж теби-то точно не заберут, – ответила ему рядом стоявшая баба. – Кому ты нужон-то такой. Зеленый еще совсем, а уже пропойца великий.

Рыжий хотел было бабе ответить по совести, но коляска была уже совсем близко, поэтому он только сплюнул на землю. Когда повозка подкатила еще ближе, всем стало заметно, что, кроме Жорки, там никого нет. Напряжение в толпе спало, и настроением завладели веселье и разухабистая удаль. Дети побежали рядом с коляской, самые лихие попробовали уцепиться или вскочить на подножку, но кучер Иван свое дело знал на славу. Он пару раз звучно щелкнул кнутом, и попыток запрыгнуть на подножку уже никто не делал. Да и Иван зашлепал губами: «Трпру, стой», и лошадка встала около дома кузнеца.

Жорка спрыгнул вниз и махнул Ивану, мол, все в порядке, поезжай. Кучер хмыкнул и сказал:

– К вечеру сбирайся, приеду за тобой.

Собравшиеся в полном молчании смотрели на мальчика. В глазах крестьян плескались интерес и зависть, поэтому, как только Иван отъехал от дома кузнеца на порядочное расстояние, набросились на Жорку своей неуемной русской силищей. Стали трясти, поздравлять и одновременно с этим выговаривать ему, что он хорошо устроился, хватали его за полы новой белой рубахи, тянули за матросский воротничок.

«Экий франт приехал, посмотри, Василевна», – послышалось в толпе. «Франт не франт, а уж точно не нашенский», – возник другой голос. «Быстро на барских харчах щеки отрастил, и недели не прошло», – донесся третий. «Ты таперича наездом или все, останешься?» – шепелявил еще один.

Жорка на миг закрыл глаза, быстро и остро мелькнуло в его голове, что он здесь не у себя дома. Он мотнул головой, чтобы отогнать эту мысль, открыл глаза и сразу заметил в грязном окне белое лицо кузнеца Василия.

– А ну, разойдись! – неожиданно для самого себя завопил мальчик и замахнулся на босого сопливого Ермолку: – Я тебе сейчас потяну за рубаху!

– А что сделаешь, драку, что ли, затеешь? – ухмылялся Ермолка. – Уж если драку, то сойдемся по-хорошему, тут можешь не сумлеваться.

– Я тебе похуже что-нибудь придумаю, будешь знать, как лезть ко мне, – рассвирепел Жорка.

Вокруг все расхохотались, даже бабы, которые раньше к мальчику имели жалость.

– Ой, насмешил, – развеселился тощий, изъеденный глистами Яшка. – Это чем же ты нам грозишь?

До такой степени Жорке захотелось показать им всем, что слова сами по себе выпрыгнули из него.

– Проклятием черным, вот чем. Тетка Авдотья, думаете, чего по деревням не ездит? А потому, что сидит она днями и ночами в своем чулане. Силища у нее есть скрытная, ведает тетка знанием тайным, как хворь навести или с ума свести человека всякого. Она в барском доме на защите стоит, раскидывает карты свои, смотрит туда и колдует над чужой судьбинушкой, – зловеще произнес Жорка, медленно переводя взгляд с одного на другого. – Вот попрошу, и наколдует она, чтобы у тебя, Ермолка, руки отсохли, тогда драться тебе будет нечем. – И он остановил свой взгляд на парнишке.

– Матерь Божиа, – перекрестился дядька Феофан. – Ты чего, малец, с ума сошел? Закружила тебя жизь барская.

– Несешь околесицу, а ведь мы тебя, как родненького, ласкали, – сказал Семен и стал пятиться. Да и остальные подхватили, стали креститься, охать и осуждающе качать головами.

А Жорка только довольно улыбался и приговаривал про себя: «Уж я-то помню, как ты, Семен, меня „ласкал“ за уши, когда мне жена твоя краюшку хлеба дала. А про тебя, Ермолка, – как ты мне оплеухи и затрещины отвешивал. И про тебя, Петька, тоже все помню. Полезно вам будет устрашиться».

То, что он врал, его нисколько не смущало, тем более это и не было враньем, а скорее полуправдой. Он видел несколько раз, как старуха сидит вечерами на кухне и долго раскладывает карты специальным узором, позже он выяснил, что это занятие называется «пасьянс». Что это было такое, он так до конца и не понял, но вид у тетки Авдотьи был загадочный и немного жуткий.

– Да ну его, – сплюнул Ефим. – Обождем-ка, когда домой совсем воротится. Вряд ли он надолго в барском доме задержится. Поиграются баре и выбросят, как котенка. Вот и посмотрим, как потом запоет.

От этих слов Жорку прошиб холодный пот, а непослушные слова снова вырвались из его рта.

– Это мы еще посмотрим, кого выбросят, а кого нет, – пробурчал мальчик. Он вскинул голову ровно так, как это делал Лев, и, протискиваясь сквозь толпу, направился к крыльцу дома. Поднявшись по скособоченным ступеням, он сглотнул ком, непонятно откуда появившийся в горле, и толкнул тяжелую скрипучую дверь. За неделю ничего не поменялось. Да и что, собственно, могло поменяться? Лавка стояла в углу у маленького окна, как всю жизнь стояла. Рядом – грубо сколоченный стол, посреди комнаты – большая беленая печь, в углу – запыленный образ, у другой стены – еще одна лавка. На ней, впрочем, как и всегда, сидел отец. Он смотрел в окно.

– Двери закрой, – произнес он.

Жорка дернулся, прижал дверей сильнее.

– В печке щи, коли голоден. Матрена с утра хлопотала.

«Что-то уж слишком часто Матрена тут хлопочет», – подумал Жорка, вслух же сказал:

– Нет, не голоден. Пойду прогуляюсь.

Василий только кивнул. Жорка осторожно выглянул во двор, и только убедившись, что все разошлись, быстро прошмыгнул на улицу. Там он направился к своему укромному месту в камышах, аккуратно снял одежду, чтобы не замарать, и вытянулся на берегу. Лежа на мягкой, сочной траве, вдыхая свежий и горячий воздух, Жорка понял, как не хватало ему этого ощущения свободы всю неделю. Вдалеке запела иволга, ее трудно увидеть, поскольку она предпочитает селиться в лесах. Жорка улыбнулся, думая о том, как он любит бродить по лесу, чтобы найти ее желтую спинку и послушать ее пение. Шуршал камыш, раскачиваемый ветром. Мальчик закрыл глаза и задремал, снилась ему прекрасная, летящая над полем музыка, звонкая и нежная, как песня иволги.

В камышах Жорка провалялся почти весь день, возвращаться в отцовский дом было неохота. Он с тоской думал о доме купцов Демидовых и о том, что Ермолка может быть абсолютно прав – помучаются с ним и отправят восвояси к отцу. От этих мыслей становилось нехорошо, тошнота подступала к самому горлу. Только спустя еще час Жорка понял, что тошнит его не только от скорбных мыслей, но еще и от голода. Как не хотелось идти к отцу, но делать было нечего, он натянул на себя одежду и, понурившись, поплелся к избе.

Помимо отца он застал еще дома Матрену, краснощекую, курносую вдову, которая не скрывала своих намерений остаться здесь всерьез и надолго.

Жорку она не любила, но терпела, конечно. В смуглом подвижном мальчонке было что-то чужое, что отталкивало ее. Он не был похож ни на кузнеца Василия, ни на Настасью-покойницу. Видно, вспомнила судьба-проказница про Настасьиного деда, цыгана, осевшего подле Настасьиной бабки, в те времена – первой деревенской красавицы. Никто этого выбора не понял, но постепенно все привыкли и к хитрому цыганскому прищуру, и к ленивой манере ничегонеделания. Остался цыган в деревне на всю жизнь, а теперь вот возродился в вертлявом Жорке.

Жорка же к Матрене испытывал странные чувства, они настолько лишали его спокойствия, что он предпочитал прятать их поглубже, поэтому каждый раз, когда он оказывался с ней в одной комнате, у него внутри будто все замерзало.

– Явился, – ровным голосом сказал отец. Было неясно, злится он или нет.

– Явился, – повторил Жорка.

– Щи хлебать будешь? – спросила Матрена.

Жорка что-то буркнул, мотнул головой и уселся за стол. От слова «хлебать» его покоробило, хотя он сам не понял отчего. Всю жизнь в деревне хлебают щи, что же теперь не так?

А «не так» заключалось в том, что Наталья Дмитриевна приглашала за стол следующим образом: «Дети, обед подадут через тридцать минут. Всем переодеться и умыться».

И хоть Жорка за стол с семьей Демидовых не садился, он также шел умываться и переодеваться. Обедал он в одиночестве, за отдельным маленьким столиком в классной комнате. Он старался аккуратно держать ложку, как ему показывала барыня, не откусывать хлеб помногу и пытался привыкать к странной на вкус пище. Со второго дня пребывания его обед состоял из барского меню. Что ели они, то и он. «Георгий Васильевич, пора к столу», – посмеивался Жорка, обращаясь сам к себе.

А сейчас перед ним бухнули глиняный горшок с жидкими щами. Жорка втянул носом кислый запах и, несмотря на голод, с неохотой взялся за деревянную ложку и начал втягивать суп.

– Ишь, гордыбака какая, – промолвил отец. Сказал вроде бы себе в бороду, но Жорка сразу понял, что это ему.

На секунду возникло желание показать отцу, что он все еще «свой». Но желание показать, что он уже «не свой», неожиданно стало сильнее. Жорка отчетливо понял, что ни за что на свете он не хочет быть «своим» ни в этой избе, ни в этой деревне. Был только один шанс все изменить, и Жорка не собирался его упускать.

Вечером приехал Иван.

– Готов, малец? – спросил он Жорку. Мальчик кивнул, поклонился отцу с Матреной и запрыгнул в повозку.

Когда деревня осталась далеко позади, Жорка наконец смог вытолкнуть воздух из легких. Ему было страшно, что за ним никто не приедет, и в то же время он боялся признаться себе в самом этом страхе. Теперь же, когда резвая лошадка снова везла его в усадьбу, он испытал облегчение, от чего его ноги стали ватными, он закрыл лицо ладонями и всхлипнул. И было непонятно, смеется он или плачет.

Глава 6

Наутро Жорка обнимал Льва так, что Наталья Дмитриевна испугалась, что он его задушит.

–Ну-ну, Георгий, не стоит так выражать свои эмоции, – строго сказала она, но в душе была рада тому, что мальчик скучал без ее сына, несмотря на то что был с отцом. – Так, милые мои, сегодня мы добавим к нашим занятиям еще и французский. Левушка, конечно, многое понимает, а тебе, Георгий, придется потрудиться, но это не страшно, потому что голова у тебя точно на месте.

– Хоть китайский, – прошептал Жорка и снова стиснул тонкую белую ладонь Льва.

– Ну ты и забавный сегодня, Жора, – рассмеялся мальчик.

– Я боялся, что ты меня забудешь, – прозвучал честный ответ.

– Да ты что, Жора! Я и сам немного боялся, что ты не воротишься, – всплеснул руками Лев.

В этот момент скрипнула дверь, и диалог двух довольных друг другом мальчишек прервался мужским густым басом:

– Кто тут кого собрался забывать?

– Ах, дядя Саша, познакомьтесь – это мой друг Жора. Он деревенский, но теперь живет у нас, уже научился многому. Матушка говорит, что он смышленый, – торопливо заговорил Лев.

– Наслышан, наслышан, – пробасил Александр Дмитриевич, засунув оба больших пальца в карманы жилета, и, сощурив оба глаза, пристально рассматривал Жорку.

Первые секунды мальчик не знал, куда деться от этого хитрого, пронизывающего взгляда, но потом вскинулся, распетушился и чисто произнес:

– Позвольте представиться самому. Кхм-кхм, меня зовут Георгий Васильевич, сын кузнеца, но имею различные стремления, зубрю математику, словесность, сегодня вот хранцузский… Но вот с музыкой не особенно, хотя стараюсь…

Александр Дмитриевич прямо покатился со смеху, его напомаженные густые усы подрагивали, а глаза заблестели от слез.

– Где ты нашла такой экземпляр, Наташа? – обратился он к сестре, вытаскивая платок из нагрудного кармана, чтобы промокнуть увлажнившиеся глаза.

– Георгий – хороший и смелый мальчик, он спас Левушку, когда тот в овраг упал. Да он и друг хороший, так, Лев?

Мальчик кивнул.

– Ну вы и выдумщики, но мне все это нравится. Молодец, Наташа, смотришь вперед, в Европу, – произнес он с воодушевлением и потянул ус. Потом снова хитро посмотрел на Жорку и сказал: – Что ж, пойдем, голубчик, взглянем, что там у тебя с музыкой не особенно…

– Сашенька, позанимаешься сегодня с ними? – спросила Наталья Дмитриевна.

– Конечно, для чего же еще нужен дядя, который из театров не вылезает и бывает у своего любимого племянника от силы пару раз в год, – он торжественно прошествовал к роялю. – Да вы не стойте, мальчики, идите сюда, к инструменту.

Ребята пошли вслед за Александром Дмитриевичем, Лев – довольный, Жорка – еле переставляя ноги. Наталья Дмитриевна кивнула заглянувшему в музыкальную гостиную мужу, и они вместе присели на небольшой диван у окна. Александр Дмитриевич поднял над клавиатурой растопыренные во все стороны пальцы, золотой перстень сверкнул в лучах солнца, а огромный бриллиантовый камень рассыпал такие же золотые горошины света по комнате, зажмурился и резко ударил по клавишам черного рояля. Жорка аж подскочил от неожиданности. Хорошо еще бранным словцом не сверкнул. Он и вообразить себе не мог, что музыка может быть резкой и даже тревожной; потом пальцы Александра Дмитриевича замедлили свой бег, и из-под них полилась плавная мелодия, которая разлилась по комнате, наполняя всех негой.

– Ну, как вам? – откинулся довольный Александр Дмитриевич, после того как сыграл последний аккорд.

– Не слышала ничего подобного, Саша, – сказала Наталья Дмитриевна. – Что это?

– Это современная французская музыка. Нашим русским ушам еще непривычная, – фыркнул Александр Дмитриевич. – Это Дебюсси. Фон Мекки привезли это юное дарование из Франции. Проба пера, так сказать. Что скажешь?

– Это интересно. И действительно непривычно, – тактично ответила женщина.

– Эх, Наташа, Наташа, – забасил ее брат, – двадцатый век на носу. Изменения грядут, и никуда от них не деться ни в музыке, ни в искусстве, ни в политике. – Александр Дмитриевич снова засунул большие пальцы в жилет. – Хотя мне, конечно, по сердцу наша милая Россиюшка с такими вот молодцами-удальцами, – и он ткнул пальцем в Жорку. – Ну-ка, малец, садись за рояль.

Жорка попытался изобразить улыбку, когда взглянул на довольного Льва, несчастно вздохнул и присел на свободный табурет рядом с братом Натальи Дмитриевны.

– Не бойся, Жора, – шепнул ему мальчик, – дядя Саша только на первый взгляд кажется грозным.

– Ага, – промямлил Жорка и осторожно занял место за роялем.

«Дай-ка мне, милок, ноту ля», – раздался где-то над ухом страшный бас. Жорка ткнул на одну из клавиш.

– Это нота си. Еще одна попытка. Дай-ка ноту до.

Жорка опять ткнул.

– Н-да, почти безнадежный случай, – рассмеялся Александр Дмитриевич. – Смотри, Георгий, клавиши на рояле расположены октавами от низкой к высокой. В каждой октаве по семь нот. Названия нот-то ты знаешь?

Жорка неуверенно кивнул:

– До, ре, ми, фа, соль, ля, си…

– Верно, – закивал завитой головой Александр Дмитриевич. – Для того чтобы научиться играть, нужно не просто запомнить, куда нажимать, но в первую очередь услышать ноту. – И Александр Дмитриевич принялся наигрывать легкую мелодию, делая акцент то на одной ноте, то на другой. При этом он каждый раз поднимал вверх указательный палец и посматривал на Жорку.

Жорка делал вид заинтересованный и внимательный, однако сам не сводил глаз с пальцев играющего. «Нужно просто запомнить очередность, и все, – думал Жорка. – Просто представить, как сначала нажимается первая клавиша, потом вторая, потом третья… А эту чепуху вроде нот и уж тем более записей в нотную тетрадь мне терпеть не по силам. Память у меня что надо. Запомню – и дело с концом».

А Александр Дмитриевич продолжал наигрывать прекрасную нежную мелодию и с упоением рассказывал, как важно развивать слух, обучаться нотной грамоте и отрабатывать игру на инструменте.

– Усердие, усердие и еще раз усердие, – говорил он, зажмурившись от красоты выплывавшей из-под его пальцев мелодии.

– Я немного понял, – прошептал мальчик. – Я буду работать.

– Вот и отлично, – произнес довольный учитель и оборвал мелодию. – Пойдемте, дорогие мои, чай пить. Оставим мальчика, пусть попробует себя в тишине. Очень важно, чтобы ученик смог самостоятельно выполнять задания.

Он шумно поднялся, предложил локоть своей сестре, другой подхватил племянника. Вслед за ними, довольный предстоящем чаепитием, на котором не грех выпить вишневой настойки, встал и Михаил Александрович.

– Мы пойдем, – радостно крикнул Лев Жорке, – а ты порепетируй пока. Послушай, как звучат одни и те же ноты в разных октавах.

И они, шумные и бурлящие, вышли из комнаты. Жорка остался в комнате один на один с роялем.

– Ты, чудище колченогое, что же ты мне никак не даешься? Думаешь, ты мне не по зубам? – прошипел Жорка, снова усаживаясь на табурет.

Он уже знал, что, когда дама встает со своего места, все мужчины в комнате должны встать, вот и он вскочил, чем заслужил от Натальи Дмитриевны улыбку. Теперь же, глядя на клавиши, он глубоко вздохнул и нажал одну из клавиш, потом другую, потом следующую. Принципиальной разницы он не слышал, кроме, конечно, нот, расположенных на разных концах клавиатуры. А две соседних звучали для него более-менее одинаково. Вот и как тут разобраться? Он пробовал и так и сяк, подставлял ухо близко к клавишам или наоборот отодвигался и закрывал глаза, как это делал Александр Дмитриевич, но результат был один, точнее, не было никакого результата. Не слышал он разницы, и все тут, не мог отличить одну ноту от другой.

Тогда Жорка понял, что заходить нужно с другой стороны. Он зажмурился и вспомнил пальцы Александра Дмитриевича, как они нажимали на клавиши по очереди. Попробовал повторить, и получилось что-то похожее на мелодию. Затем повторил еще раз, нажимая на клавиши увереннее, от чего мелодия зазвучала громче и ярче.

В этот момент в распахнутых во двор стеклянных створках французского окна появился Лев.

– Жора, что я такое слышу? Ты играешь! – воскликнул мальчик.

– Я пробую, – потупившись ответил Жорка, но в его темных, как спелые вишни, глазах промелькнули хитрые искорки. – Это все Александр Дмитриевич, ему спасибо, что научил. Как думаешь, справляюсь я? – и он сыграл мелодию еще раз.

– Конечно. Еще немного практики, и все будет идеально, – с жаром произнес Лева, искренне радуясь за друга. – Матушка сказала, чтобы я звал тебя уже. Хватит для первого дня.