Экспертиза. Роман

– Лиза, привет!

– Ой, папа…

– Как твои дела?

– Отлично, папа, где это ты?

– Звоню специально, тебе показать. Смотри! – Я медленно обвожу вокруг рукой. Лиза куда-то спешит, ее лицо прыгает.

– Здорово.

– Меня какое-то время не будет.

– А-а.

– Это связано с работой. – Черт, как это вообще можно объяснить.

– Долго?

– Не знаю точно. Мы не сможем связываться.

– Ничего себе. Пап, давай потом созвонимся, у меня сейчас тут…

– Давай… – Я посмотрел вдоль берега. Олле еще нет. Лиза уже совсем взрослая. Давно не видел ее рядом. Она – то там, то здесь, то где-то далеко. Может, надо было родить еще детей?

– Кристина…

– Привет.

– Мы обо всем договорились, я беру эту работу. Вот, сижу, жду Олле.

– Поздравляю. Как твои дела?

– Мне кажется, хорошо. Смотри. – Я снова обвожу рукой пространство.

– Понятно.

– А как твои?

– Мои – отлично. Это что, Сен-Хунгер?

– Почти. Похоже, поэтому я и выбрал. Смотри – маяк! – Я перегибаюсь через ствол, вытягивая руку в другую сторону.

– Ну, понятно… – Кристина хмыкает, она относится к Олле и его проектам скептически.

– Вы не сможете звонить и писать мне, – говорю я.

– Это вы с Олле придумали?

– Почему «придумали»… Обычная работа. Я должен погрузиться в нее полностью.

– Погружайся.

– Я тоже не смогу с вами связаться.

– Что поделаешь.

– Ты будешь верить в меня?

– Конечно, буду. Лизе звонил?

– Да, она куда-то спешила, мы недолго говорили.

– Ты скажешь, когда закончишь?

– Конечно, скажу. Не знаю, когда. Может, полгода. – Мы смотрим друг на друга и молчим. Я люблю, когда Кристина смотрит на меня.

– У тебя там весна, – говорит она.

– Когда закончу, погуляем здесь?

– Конечно.

– Лиза такая взрослая.

– Ладно, – она оглядывается вокруг, я тоже застал ее на полушаге, – не грусти.

– Нет, нет, что ты!.. Ты веришь в меня?

– Ну, конечно, верю. – Она вздыхает. – Работай. Не торопись. Закончишь – позвони. – Я молча киваю. – Пока. – Она слегка улыбается.

– Пока, – отвечаю я, уже глядя вдоль берега. Олле бредет по нему издали. Наверно решил прогуляться. Вот он остановился и вытряс из башмаков песок. Босиком идти еще холодно. Я долго наблюдаю, как он приближается, двигаясь со свойственной ему беззаботностью.

– Ну что, – говорит он, немного запыхавшись, – как тебе?

– Подходит, – отвечаю я.

– Отлично, – он присаживается на бревно рядом, бросая рюкзак на песок. – Сейчас привяжем тебя… – Он начинает перебирать пальцами. – В общем, пока привыкай, потом я тебе сформулирую детали. Скорее всего, никто больше не появится. Кроме нас, здесь ни у кого нет неограниченного сервиса. – Он бегло оглядывается, – классно ты придумал с маяком. Надо будет как-нибудь залезть туда.

– Он совсем старый.

– Ну, да… – Олле не хочет отвлекаться от дела, – как-нибудь обязательно залезем. Та-ак… Подтверди перенос… – Я протягиваю палец. – Все… Что мы еще должны сделать? Ах, да. Чтобы тебе совсем не было скучно, тут недалеко будет Супрем.

– Это еще зачем?!

– Нет, нет, он не будет мешать, ты же знаешь. Вы можете вообще не встретиться. Искать тебя сам он точно не будет. Но, ты же знаешь, есть Супрем – нет проблем.

– Нет проблем… – печально повторил я. Супрем, конечно, хороший парень, но здесь совершенно не нужен. Я должен находиться в полном одиночестве. А если он опять начнет ржать надо мной? Хотя мы давно не встречались. Я слышал, у него были какие-то заморочки. Может, он будет прятаться от меня сам? Черт с ним. – Ладно, – энергично добавил я, – Супрем, так Супрем. Больше сюрпризов нет?

– Нет, остальные сюрпризы произведи сам. Тогда, все. Если что-то важное, я сообщу. Для всех остальных ты теперь недоступен. Поздравляю. – Он улыбнулся во все свои кривые зубы. Я вздохнул. Олле встал и пошел обратно. Это вполне в его духе. Дело сделано – можно идти. Я думал, мы немного поболтаем просто так, как раньше.

– Олле! – заорал я вслед. – Ты в меня веришь?! – Он обернулся и, изобразив гримасу, развел руками. В смысле «как тут не поверить!» Ладно, хоть так. Я посидел еще немного, провожая его взглядом. Олле все делает со смыслом. То, что он не приехал прямо сюда, а пришел откуда-то из-за изгиба берега, тоже что-то означает. Можно не сомневаться – в каждом его действии есть немного смысла. Совсем немного. Ровно столько, чтобы оно принесло свои плоды в указанный срок. В этом большая проблема мудрости. Ее нельзя понять, имея меньший горизонт. Но в этом и спасение – все хорошее происходит незаметно. Однажды я незаметно сел в лифт и уехал на самый верх. Меня позвали. К тому времени я стал делать экспертные оценки глубиною в год. На удивление, пока я ехал, никто не присоединился ко мне. «Интересно, – подумал я, – сколько бы я шел по лестнице?» На этот раз мне не хотелось искать в лифте изъяны. Он оказался весьма кстати. Может быть, чем выше едешь, тем он уместнее? А «не так» с ним то, что кое-кто катает его на один этаж? Запретить короткие поездки? Я даже тряхнул головой, чтобы выбросить из нее эти глупости. В конце концов, лифт уже давно меня не интересовал. Я передал вопрос о нем дальше. Вот если бы этих лифтов была тысяча на одном эшелоне, и стояла задача – выработать алгоритм структурирования их по массе… Двери открылись. Я вышел, повернул за угол и наткнулся на него. От удивления я почти что отпрыгнул. Это был Олле.

– Привет, – сказал он, как ни в чем не бывало.

– Привет, – ответил я. – Что ты здесь делаешь?! – Олле выглядел необычайно довольным тем впечатлением, что произвел. Наверно он давно представлял себе этот момент.

– Пойдем, – пригласил он. Мы прошли в кабинет. – Я здесь редко бываю. Только по особым случаям. Ты пешком?

– Нет, конечно, на лифте. Я бы весь день поднимался. – Он хохотнул. – Что все-таки с ним не так? – спросил я.

– Чепуха все это, – сказал Олле, – надо отвечать «плевать я хотел на лифт, я эксперт, а не лифтер».

– Черт.

– Забудь.

– Дай-ка взглянуть… – я подошел к окну, – не слабо.

– Да, мне тоже нравится. Хотя, наверно, уже не так. Я подумал, пора тебе заканчивать с паззлами. – Ну, наконец-то!! Внутри и так клокотало от неожиданной встречи. Неужели все?! – Все это интересно, – продолжал он, – но не до такой же степени… Я думаю, тебе пора заняться серьезными вещами.

– Ну, ты даешь! – только и смог сказать я. Мы с Олле немного похожи, он тоже, малость, тщеславен. – Как же ты умудрялся скрывать столько лет? И вы еще смеялись надо мной! Ну, вы и скоты! – Олле беззвучно трясся от смеха, широко открыв рот. – И Кристина знала?!

– Конечно. – Олле внимательно смотрел в глаза и наверняка заметил, как у меня внутри все сжалось. – Шутка. Никто не знает, кроме Супрема. Ты второй. – Мне все равно стало неприятно.

– А дети?!

– А им-то чего? – Он махнул рукой, – это им совсем не интересно. Не нужно особо распространяться, ладно?

– Само собой. – Я сел. Он тоже.

– Вкратце, – продолжил он, – есть кое-что, о чем надо подумать. Это немного касается паззлов, но… это совсем не то, чем все занимаются. Если бы я знал какого-нибудь эксперта со столетним сертификатом или выше, я бы, наверно, у него спросил. Но это долгая история, а вдруг он окажется мудаком? К тому же я стараюсь не работать с регулятором. Я подумал, ты лучше всего подходишь. Какой у тебя допуск? – Подумать только, он даже этого не знает!

– Год, – сказал я. Возможно, в любой бы другой ситуации я сказал это с гордостью, но сейчас мои заслуги выглядели блекло. Олле мой ответ как будто разочаровал.

– Год? – переспросил он, – я думал десятка… – Ничего себе «десятка»! Это говорит он, сидя, небось, с этой самой «десяткой» на «крыше мира»? Врет, конечно. Все он знает. Я развел руками:

– Ладно, это только цифры. Не хотел бы – не встретились.

– Ну да, ну да. – Похоже, он сполна насладился своей ролью и пытался вернуться к нашим обычным отношениям. – Есть некоторое явление, оно может оказать влияние на все, что нас окружает. Здесь не хватит ни моих, ни твоих, ни чьих-то еще заслуг, чтобы правильно интерпретировать его. Мне и не нужна официальная интерпретация. Просто, независимая оценка. Мы давно знакомы, я тебя хорошо знаю – почему бы, нет?

– Действительно, – сказал я, – почему?

– То есть, ты согласен?

– О чем речь, Олле. Конечно, согласен, прекрати.

– Мне сейчас важно вот что, – сказал он с удовольствием. – О высоких материях – это потом. Ты мне скажи, что нужно, чтобы ты мог потратить время с толком? Как это все обставить?

– Э-э, – честно говоря, я не мог сразу ответить. На такие вопросы требуется время. – Надо подумать. Я правильно понимаю, ты хочешь куда-то отправить меня?

– Не знаю. – Олле поморщился. Я тоже не люблю, когда меня спрашивают, почему я думаю так, а не иначе. – Не знаю, – повторил он. – Мое мнение – нужно изолированно посвятить себя некоему вопросу. Это вопрос не трех дней, а скорее месяцев. Сам себе я не могу поставить такую задачу. Да ты и сам в курсе – я не способен на чем-то долго концентрироваться. Я рад, что возникла идея с тобой. Мне бы уже не хотелось думать на эту тему.

– Нет, нет, не думай! – воскликнул я, как будто испугался, что он передумает. Он улыбнулся.

– Наконец-то, скину с себя этот гемор.

– Давай! С радостью получу его прямо из рук твоей жопы!

– А-а! – выдавил Олле. – Держи. – Мы тупо поржали. Хорошо быть дебилами. Он встал, собираясь уходить.

– Ну, я пошел? – спросил я, зачем-то стараясь опередить его. Он кивнул. Олле и в обычной жизни бывает таким – бац, и до свидания. Я вышел из кабинета и подошел к лифту. Нет, минуточку. Зачем мне этот лифт? Я же эксперт, а не лифтер. Недолго думая, я дошел до лестницы и начал медленно спускаться. Нет ничего лучше, чем думать под какой-то фон. Для меня фон – монотонное действие. Можно думать, ковыряя в носу, можно – сидя на горшке. Кто-то думает, прогуливаясь по бесконечным дорожкам в парке. В детстве мне было тяжело переносить эти, казалось бы, минуты бездействия. Мне хотелось, чтобы их вообще не было. Дети не умеют ждать, если понимают, что ждут. Поэтому, если бы встал вопрос, какой сертификат выдать ребенку – наверно, несколько секунд, не больше. Нормальный ребенок не заглядывает в будущее. Ему хорошо и в настоящем. Взрослея, такой роскоши себе уже не позволить. Горизонт оценки медленно удаляется. Если пытаться удалять его враньем, мир станет кривым и хаотичным. Как же говорил Шланг?… Чем ближе горизонт, тем больше случайности? Да, для детей действительно многое случайно. Отодвигая горизонт, наполняем свою жизнь неизбежностью? Случайность отодвигается за горизонт? То есть, неизбежность, это наше знание о будущем, а необратимость, это случайность, не дающая этому знанию шагнуть в бесконечность? Что-то он еще говорил о времени, которым движет случайность… Надо бы перелистать лекции, освежить кое-что в памяти. Может, понадобится? Я продолжал спускаться. Место, ассоциируемое с детством, фоновая работа, самодисциплина, любимое занятие и полное одиночество. Я пытался понять, что для меня важно, чтобы успешно поразмышлять. При анализе цепочек обмена я частенько гасил свет в кабинете, затемнял окна и сидел в полной темноте. Мысли приходят, только когда перестаешь осознавать себя. Это большое наказание – иметь и разум, и сознание. Хотел бы я посмотреть на существо, которое может мыслить, не осознавая себя. Получается, оно полностью отдано тому, что его окружает. Оно может что-то искать, создавать, пытаться понять и снова искать. И все это без единой осознанной попытки сделать что-то в своих интересах. Что скажет Кристина? А Лиза? Мы снова не увидимся. Лиза не расстроится, ей не до меня. Кристина? Я вспомнил нависшего над столом мужчину с бородкой. «Скоты!» – снова сказал я вслух. Невероятно, Олле эксперт такого уровня! А я еще мечтал об узловой экспертизе. И кто я теперь, после всего этого? И что бы было, если б я вообще не встретил его? А Кристину? Это и есть необратимость, о которой говорил Шланг? Случайность, движущая время? Куда бы пошли мои стрелки, если бы в тот солнечный день, я не решил очистить голову от пустых переживаний и не отправился вдоль берега сушить слезы под вопли чаек? А если бы Кристина вышла из воды минутой раньше? Может быть, там, дальше из воды выходил кто-то еще, и это была совсем другая история? Но, почему-то, мне кажется, там дальше не было никаких историй. Она была одна, из нее – два исхода, и я выбрал лучший. Вроде, Шланг называл это позитивным ветвлением. Где лежат эти чертовы тетрадки? Если попробовать вернуться во времени назад, спуститься вниз по мелким и важным событиям, все они окажутся простым следствием той встречи. Если пытаться спуститься еще ниже, неизбежно споткнешься о ту секунду. После нее попадаешь в другой мир. Непонятно в какой. Из него не вернуться обратно. Так работает необратимость – через нее не перескочишь. Если уж скакать, то только по неизбежности. Я представил себе наблюдателя, для которого моя встреча с Кристиной могла бы показаться неслучайной. «Ваше отношение к абсолютно информированному наблюдателю будет меняться» – так, кажется, сказал Шланг. Он называл три вещи. Что там еще? Миллиард? Да, действительно, миллиард паззлов, это для меня уже не пчелиный рой. Это проблема, требующая серьезного подхода. А еще горизонт. Мой профессиональный горизонт – год. Но Олле, наверно, наплевать, он видит меня в иной роли. Для меня была так важна эта цифра, а Олле даже не интересовался ею. Как это прекрасно, получить свободу из рук друга. Конечно, мы не симбиотики, но что это меняет? Кристина, Кристина. Я опять думаю о ней. Мужчина и женщина – симбиотики, такое случается? Это, скорее, отклонение, чем норма. Многие мечтают о таком, но природу не обманешь, нельзя остаться свободным, родив детей. Но, не родив, можно ли рассчитывать на полную свободу? Как хорошо, что Лиза уже выросла, занялась своими делами. Она совсем не такая как я. В ее возрасте мама еще наставляла меня, что делать и куда идти. Никак не хотела отпускать. И поэтому казалось, я не получаю любви. Мне потребуется взять с собой кое-что из того времени. К неизбежности надо относиться очень бережно, иначе случайности может и не произойти. Когда в голову начинают приходить новые мысли, это ли не явление необратимости? Разум – генератор случайности. Так говорил Шланг? Вот бы теперь с ним пообщаться. Хотя, какой ему интерес говорить со мной, обычным нерадивым студентом. Наверно, он уже умер. Он был совсем старый. Жаль, не смогу взять с собой детский дневник. Каким же я был ослом, выкинув его! Если моя неизбежность и строилась на чем-то, тот дневник вполне сошел бы за часть фундамента. А я собственноручно пустил его под экскаватор. Уничтожив кусок прошлого, я лишил себя части опоры будущего. Моя жизнь стала более осмысленна, но в ней уже не будет того маленького кусочка, который, возможно, благодаря серой тетрадке с мелкими листками осветил бы ее в каком-то другом направлении. Необратимость – капризное создание, стоит соврать себе, она тут же выберет другого. Ей интересны только чистые головы. Такие чистые, как, например, моя в тот день, когда я решил прогуляться по морю в расстроенных чувствах. Но как сохранять эту чистоту? Вот зачем Олле хочет изолировать меня. Он надеется, что в изоляции я стану чище, и мне в голову придут правильные идеи. Хотел бы и я верить в это. Что-то подсказывает, я окажусь там с тяжелым сердцем. Наверно, и сейчас в моей жизни что-то не так. Может быть, Олле и это знает? Для серьезного эксперта вполне нормальное состояние. Одним кивком он может решить несколько проблем, никому не повредив. Не слишком ли я идеализирую его? Он, просто, так живет. Вернемся к делу. Что мне понадобится? Тряпки, в которые я привык заворачиваться на ночь? Лекции Шланга? Мяч? Бас? Все? Из чего еще состоит моя жизнь? Кристина, Кристина… Плохо так долго не видеться. Где мне будет лучше? Разумеется, Сен-Хунгер. Но там слишком много народу. Еще бы! Известное место. Через Сен-Хунгер проходят цепочки обмена, уступающие по плотности только городским. Кто бы мог подумать тогда, в детстве, во что превратится обычная рыбацкая деревня. Лизе не понять, что я нашел там. У Лизы было совсем другое детство. Она – человек мира, а не пустых привязанностей. Мы рано отпустили ее. Кристина – со свойственным хладнокровием, я – имея красноречивый пример того, как не надо поступать. Если бы не Сен-Хунгер, я не отправился бы к морю в тот день, когда встретил Кристину. Наверно, я поискал бы другое место. Место, где наедине с собой можно попытаться очистить голову. Куда стремишься попасть, если что-то идет не так. Чем может быть такое место? У каждого оно наверняка свое. Оно как-то связано с надеждами, мечтами или, скорее, с чувством свободы. Интересно, есть ли такое место у Лизы? Чем свободнее человек, тем проще ему очистить голову? Тем меньше он зависит от места? Выходит, то место, куда возвращаешься – это точка отсчета, от которой хочется двигаться дальше? А если не получается, то так и ходишь кругами, не в силах оторваться? Ищешь возможности зацепиться за что-то новое, но падаешь обратно, так и не находя новой опоры? Откуда взялся этот Сен-Хунгер? Впервые меня привезла туда мама. Там бывал и мой отец. Вести дневник в Сен-Хунгере было сложнее всего – столько событий. Нехотя, я садился за тетрадку вечером и, быстро заполняя очередной лист, скорее захлопывал ее. Чтобы делать это более обстоятельно не хватило одной мелочи – хорошего горизонта. Но, на то оно и детство, чтобы не думать о будущем. В детстве я бы с ума сошел спускаться по этой лестнице. А теперь, даже, наслаждаюсь. Иду, не тороплюсь. Отличное время, чтобы подумать. Как хорошо, что мне вообще пришла в голову эта идея – не ездить на лифте. Сначала я придерживался ее безоговорочно. Однажды, когда уже почти забыл о человеке с бородкой, поведавшем о вреде секса, меня пригласили наверх. Я сразу вспомнил его и подумал, что по-прежнему не могу порадовать. Дело было важное. Я здорово колебался, стоит ли нарушать собственные же принципы и идти пешком. Затем, все-таки решил – есть основания их нарушить. А если кому-то покажется, что я лицемер, так это их проблемы. Тем не менее, было очень непривычно. Я вошел в лифт не сразу. Посмотрел по сторонам, заглянул внутрь. Маленький спектакль для самого себя, чтобы преодолеть противоречие. Зеркальные стены и потолок. Давно не виделись. Двери закрылись. Они тоже зеркальные. Никуда от себя не деться. Может, это была плохая идея? Насчет зеркал. Почему, тогда, до сих пор ее никто не опроверг? Я бы хотел доехать без свидетелей, но двери открылись, и вошел знакомый. «Ого, – сказал он, улыбаясь, – почему на лифте? Ты больше не эксперт?». Я пожал плечами. Лифт всего лишь обнародовал мою спешку. Не более того. Что не так в этом лифте? Может быть, еще и это – в нем собираются те, кто спешит? Если не спешить, зачем тогда лифт? Однако его пассажиры не слишком похожи на спешащих. Даже, наоборот. Значит, собираясь в лифте, они врут друг другу? Что за ерунда. «Пока», – сказал я и вышел. Вместо мужчины с бородкой меня ожидала незнакомая женщина. Одно мог сказать точно – я бы запомнил, повстречай ее на лестнице. Мне почему-то сразу полегчало.

– Эксперт катается на лифте? – спросила она.

– Не хотел вас задерживать, – сухо сказал я, чтобы покончить с этой темой раз и навсегда. Вот бы тогда ответить ей, как научил Олле!

– Ну, что же, – сказала она, приглашая сесть, – никаких тестов мы не проводим – это, просто, беседа. О ее цели мы оба можем догадываться, но она не озвучена. Моя задача – сделать свою работу. Ваша – свою. Я буду задавать вопросы. Надо сказать, они для меня весьма привычны. Вы можете отвечать или не отвечать, спрашивать сами. В общем, чувствуйте себя совершенно свободно. Когда мы закончим, у меня сложится некоторое впечатление, подкрепленное тем, что вы скажете. Воспринимайте меня в качестве посредника – вы можете говорить о чем угодно, а я сделаю из этого «что угодно» – что нужно.

– Да, да, – сказал я, присаживаясь.

– Пару слов о себе, если можно. В качестве вступления. – Она дружелюбно смотрела на меня. Вообще-то, приятно это, о себе рассказывать. Главное, вовремя остановиться. А иначе произойдет как в тот раз – человек с бородкой зевнул и подумал: «когда же он, наконец, заткнется, а я пойду пить чай». Женщина не будет зевать, она, просто, перестанет спрашивать.

– Я люблю думать, – сказал я. – Иногда мне кажется, что ничего другого и не умею. Я вижу, когда что-то работает не так. Если хорошо подумать, могу все исправить минимальными средствами. В этом заключается класс эксперта – минимум действий, максимум результата. Иногда вообще не надо ничего трогать. Понять это – самый высокий уровень. Я принимаю решение на основе предоставленной информации. Она, как правило, неполная, в большинстве своем ошибочная. Класс эксперта заключается и в этом – принять правильное решение на основе информации, не соответствующей действительности. Самый высокий уровень – это правильное решение при полном ее отсутствии. В пределе надо к этому стремиться. Я люблю использовать аналогии из других областей, порой не смежных. Иногда мне жаль, что мозг маловат – не хватает ассоциативности. Синтетика, в принципе, помогает, но лучше думать самому – она может и начудить. Мое слабое место, как, наверно, любого эксперта – не могу создавать что-то новое, придумывать с нуля, сыпать идеями. Могу только править готовую систему, пусть даже самую кривую. Знаю, есть люди противоположного склада. Они могут придумать что-нибудь невероятное, но оно будет плохо работать, а у них не хватит азарта или интереса довести все до ума. В таких случаях и нужен такой человек как я.

– Вы очень хорошо все описали, – сказала она, убедившись, что я не собираюсь продолжать. – Расскажите поконкретнее, чем вы занимаетесь. – «Главное не повторить прошлой ошибки!» – подумал я.

– Цепочки обмена, – я посмотрел ей в глаза, пытаясь понять, понимает ли она, о чем речь, – ну, то есть, устоявшиеся траектории паззлов, – вроде понимает, – рисуют во времени определенные фигуры. – Я сделал неопределенный жест руками. Она кивнула. – Был период, когда главной задачей считался поиск этих фигур. Они образуют некое подобие порядка, значит, частично предсказуемы. Как только появляется неизбежность – можно упрощать алгоритмы управления. – Я помолчал. Ей еще интересно? – Но в какой-то момент все слишком увлеклись этими фигурами, в результате появилось такое множество алгоритмов, что стало ясно – система вырождается. Сейчас пошел обратный процесс. Фигуры приводятся к общему знаменателю, то есть, в структурировании цепочек ищется неизбежность более высокого порядка, не зависящая от их форм. Это современный подход. Система начала упрощаться. Я принимаю в этом непосредственное участие – исключаю дублирование информации в обработке параметров структурирования. – Ни слова лишнего!

– Я, честно говоря, не очень владею вопросом, – все-таки призналась она. – Может, приведете какой-нибудь простой пример? Из жизни?

– Из жизни? – Я задумался. Чертовы примеры из жизни! Я и так говорил вполне конкретно! Не то, что в прошлый раз.

– Ну, да, – беззаботно добавила она. – А то, знаете, как бывает? Погружаешься во что-то и видишь только самое сложное, и трепещешь от этого. Трепещешь и трепещешь… и совсем не хочешь упрощать. Потом проходит время, появляется понимание. Небольшое, такое. Но вроде все становится немного проще. И трепет тоже идет на убыль. Но полной ясности все равно нет. А потом, вдруг, рраз! И выясняется, что вся сложность состоит из таких маленьких простых вещей… простых связей. Может, и здесь также? – Она подняла брови. – Есть ли у вас трепет?

– Да, безусловно, присутствует, – сказал я нехотя. – Но он вдохновляет, и это главное!

– Давайте пример.

– Допустим, есть новый продукт, – со всей готовностью, сообщил я. – Паззлы начинают доставлять его ограниченному кругу лиц, как правило, приближенному к производителю. Это узкая цепочка, она обычно зарождается на прошлых связях. Затем, если все в порядке, спрос лавинно растет, цепочка начинает сильно ветвиться. Так называемое, адресатное рассеивание. Затем продукт начинает дублироваться другими производителями. Цепочка рассеивается уже с другого конца. Это – адресантное рассеивание. Такие фигуры наиболее повторяемы на горизонте полугода, их легко прогнозировать, а, значит, проще управлять параметрами резервирования, кластеризации, зависания и всеми прочими.

– Ну, хорошо, – сказала она, – у вас есть дети?

– Дочка, – ответил я, немного расстроившись, что сменилась тема.

– Сколько ей?

– Пять.

– Вот, ей бы вы как объяснили? – Она подвинула руки, словно собиралась слушать меня еще внимательнее. Я напрягся. Неужели она до сих пор не впечатлилась точностью моих формулировок?

– Иногда творожок может опоздать потому, что ты… не похожа на других, – сказал я и выдохнул. Примеры даются мне с большим трудом. – Вообще-то, есть такая шутка: опоздавший паззл – хороший знак. – Я снова следил – интересно ли ей. Никакой реакции. – Если паззл задерживается, значит, делаешь что-то умное. То есть, ты уже в будущем. А остальные – нет. А там, где остальные – там все цепочки, там никто не опаздывает. – Наверно, зря я это сказал.

– Непохожесть нарушает привычное течение вещей? – спросила она осторожно.

– Непохожесть нарушает неизбежность, – уточнил я. – Паззл становится лишним. Он может зависать, упираться в более крупные, прилепляться к ним. В общем, ведет себя, как карась в косяке селедки – вроде и плывет со всеми, только удобный момент поймать не может, чтобы выскочить.

– Все равно не очень понятно, – проговорила она и пожала плечами.

– Короче, – бодро сказал я. – Рискованнее всего получать нетипичный продукт в нетипичном месте. Если вы решите путешествовать, то лучше делать это вдоль стандартных цепочек, а не таскать за собой паззлы с творожком по всему миру.

– Это я поняла, а лично вы как этому способствуете? – вдруг спросила она. «Какая невероятная способность довести до бешенства! – подумал я. – И при этом вести себя как на свидании».

– Я ищу схожие тенденции в динамике изменения цепочек…

– То есть, именно благодаря вам я останусь без творожка на Северном полюсе?

– Получается, что – да, – ответил я. – На самом деле не останетесь, но он подпортит баланс и, возможно, опоздает. В этом и проблема. Если перейти к более общим принципам управления, она снимется сама собой. Но в ближайшее время не получится.

– Ну, хорошо, – сказала она, не совсем удовлетворившись ответами. Лицо ее перестало источать благодушие. – Есть какие-нибудь практические результаты вашей работы, о которых приятно вспомнить?

– Конечно, – ответил я. – Потом помолчал и добавил: – Вообще-то, нет. Я большей частью собираю информацию и выделяю некоторые спонтанные закономерности. Структурами занимаются эксперты с сертификатом от года. Не чувствую себя героем. – Внезапно мне показалось, что она знала это и без меня. Зачем я вкручивал ей высокие материи? Выставил себя полным придурком. Впрочем, как обычно. Энтузиазм, предшествующий встрече, покинул меня.

– Вас легко зацепить? – спросила она. Ну, вот и началось.

– Есть больные темы, – согласился я.

– Например, ваш сертификат?

– Да, я хотел бы управлять структурами, а не событиями.

– На самом деле, я имела в виду, легко ли зацепить ваше внимание. Что вызывает у вас подлинный интерес?

– Интерес? – переспросил я. Наверно, лучше отвечать, как есть. Иначе она опять выставит меня дураком. – Ваши вопросы, – продолжил я, – вызывают интерес.

– Любите, когда вами интересуются?

– Чего скрывать.

– Какие вопросы вам нравятся?

– Те, которые служат хорошим поводом продемонстрировать свое превосходство.

– Превосходство над кем?

– Над всеми, кто еще не аплодирует. Один рукоплещут, другие посрамлены и удаляются.

– Те, кто еще не аплодирует… вы ненавидите их?

– Возможно.

– Подумайте…

– Есть предположение.

– И что же?

– Возможно, я не люблю себя в прошлом, а те, другие, как раз напоминают меня. Так как прошлое мною успешно преодолено, хочется насмехаться над ними, потому что я выбрался оттуда, а они нет. Чем не явное превосходство?

– То есть, нелюбовь к тем, другим, в настоящем – это нелюбовь к себе в прошлом?

– Получается так.

– Это признак рабской психологии, – сообщила она без малейшего сожаления. А я-то надеялся удивить ее глубиной самопознания. – Все, что надо иметь в виду – раб, становясь хозяином, тиранит с удвоенной силой.

– Мне кажется, вы немного преувеличиваете, – сказал я, не зная, как продолжать.

– Одно можно сказать точно, – другим тоном добавила она, – вас, без сомнения, как любого нормального человека расстраивает безразличие.

– Не знаю, – ответил я, и без того сбитый с толку.

– Кто-то научил вас сравнивать себя с другими?

– Возможно…

– Знаете, – сказала она, как будто погружаясь в какой-то другой, более спокойный мир, – тщеславие, всегда имеет точку приложения. Оно не живет в свободном состоянии. Можно получить мировую славу и признание, и это ровным счетом ничего не изменит, потому что останется человек, все равно, никогда вас не признающий. Человек, нарушивший вашу природную самодостаточность, причем, скорее всего, прилюдно. Таких в разное время могло быть несколько. Все они копали одну и ту же яму, но кем бы ни были, вам лучше избегать их, – она замолчала, строго глядя на меня. Потом ее взгляд потеплел, она едва заметно улыбнулась и добавила: – Ну, или простить. – Я машинально отвернулся, заморгав глазами. Она совсем выбила меня из колеи. Только что мы говорили, казалось бы, об одном, теперь о другом. О чем вообще мы говорим?

– А сам я могу быть этим человеком? – спросил я после долгих раздумий.

– Тогда вам придется простить себя, – ответила она. – Потому что избежать себя не получится. – Я снова отвернулся, на этот раз без всякого стеснения.

– И так у всех?

– В целом, да, – ответила она. – Это тоже своего рода неизбежность. Она преследует через поколения, пока кто-то не ставит точку. Если ее не преодолеть, можно остаться где-то там, в подростковом возрасте. В прошлом, короче. – Она немного помолчала. – Так многие потихоньку превращаются в бывнють. Видят себя, поругиваются. Вы ругаетесь?

– Бывает, – ответил я, удивившись, как легко она ввернула словцо.

– Понимаете, почему?

– Кажется, да, – ответил я, пытаясь успеть за ее мыслью.

– Страшно сказать, – продолжила она, – человек становится «плохим», – она подчеркнула это слово, – всего лишь потому, что не хочет принять себя, каким есть.

– Но у меня еще не все потеряно? – спросил я, пытаясь хоть немного пошутить.

– Конечно, не все, – сказала она улыбаясь. – Вы – хороший. Вы же мечтаете не о слепом поклонении, а всего лишь о признании среди тех, кого признаете сами. У вас нет потребности извлекать из славы власть. Просто, при определенных условиях это может появиться, если не отдавать себе отчета в происходящем. Для карьеры эксперта это фатально.