Бесёнок по имени Ларни

Глава 82. Мама родная и призыв Инци

– Живорез! Живорезом был, живорезом и остался!

Оружейный торговец стоял, виновато потупив взор, но глаза его сверкали злобой и досадой. Руфус слышал каждое слово, сказанное рядом с ним, но говорить не мог, язык повиноваться отказывался. Глаза он разлепил, но видел ещё плохо, всё вокруг, то покрывалось прозрачной кисеёй, то начинало двоиться.

– Да ты ж пойми! – оправдывался лавочник перед невысоким, щуплым стариком с совершенно седыми волосами. – Он ведь кем представился? Сыном Маранты! Кого хотел обмануть-то? Если бы я хоть Маранту не знал или был бы не в курсе, что она умерла бездетной, тогда другое дело. Мало нам того, что каждый второй нищий здесь представляется сыном короля Лоргина?

– Но бить-то его, зачем было? Ты ж его чуть было, насмерть не угрохал!

– Не рассчитал малость. А и то – одним шпиёном Торгового города было бы меньше!

Руфус дёрнулся. Уже второй раз его называли, таким образом, но сейчас обошлись ещё хуже, чем тогда.

– Кажись, очухивается, – сказал лавочник, а стоявший рядом старик наклонился и стал вглядываться в глаза Руфуса, один из которых вдруг предательски задёргался.

– Где он?! Что с ним?! – раздался знакомый девичий голос и в комнату, словно вихрь, ворвалась Мара.

– Дядя Теренций, что с ним? Руф? Что они с тобой сделали?!

Старичок, которого назвали "дядей Теренцием", раскрыл от удивления рот, а девушка бросилась к Руфусу и обхватила руками его перевязанную голову, будто желая загородить от следующих ударов.

– Мара, это ты что ли? – спросил старик Теренций, всё ещё не веря своим глазам.

– Я это, я! – огрызнулась Мара. – Четвёртый год к нам носа не кажете, вот и не узнаёте! Ой, Руфчик, миленький, кто же тебя так?

– Да вот этот вот старый Сыч, – буркнул Теренций. – Сыч он и есть, только подурневший!

Мара наградила "Сыча" крайне недобрым взглядом и зашипела. Руфусу вдруг стало страшно за этого мужика, который глядел теперь на всех как-то затравленно. Мальчик невольно взглянул на руки девушки, которые она сейчас поджала по кошачьи, словно готовясь к нападению, и немного удивился, увидев вместо втяжных когтей обычные розовые ногти.

– Стоп, стоп, без драк! – сказал Теренций, становясь между ними и разведя руки с выставленными ладонями в стороны.

– Шш-то те-бе он сс-делал? – прошипела девица, обращаясь к матёрому бандиту, который был втрое старше и вдвое тяжелее её.

– Дык он представился сыном Маранты-воительницы! – стал оправдываться этот лавочник-разбойник, невольно отступая от разъярённой девахи. – А потом он слишком много знал и всё вынюхивал что-то… Ну, шпиён, ни дать, ни взять!

– Ничего он не вынюхивал! Слышите вы оба, старые да мудрые?! Он ничего не вынюхивал и он действительно сын Маранты-воительницы! А пришли мы сюда, чтобы найти мою мать!..

Старики переглянулись. Тот, который назывался Сычом, стал, будто бы пониже ростом и диковатыми глазами поглядывал то на Мару, то на Руфуса.

– Но ведь Маранта погибла?.. – полувопросительно промолвил Теренций.

– Маранта жива! – выкрикнула девушка. – Мы сами об этом узнали недавно, но она жива и счастлива с новой семьёй, а это её младший сын, который согласился сопроводить меня сюда и мы ничего не вынюхивали, мы просто маму мою искали!..

– А чего её искать-то? – удивился Теренций. – Здесь она работает, в больнице, санитаркой.

Руфус вдруг понял, что больше не видит окружающих. Его глаза были открыты, но их словно завесили тёмным покрывалом. Голоса тоже стали отдаляться, зазвучали приглушённо, как будто он слышал говорящих сквозь дверь или стену. Руфус подумал, что он засыпает, но это не было похоже на сон.

Он полностью осознавал себя, понимал, что лежит в постели раненый, а вокруг стоят люди, но в то же время он был где-то ещё, но где именно, пока было неясно. И тут он понял, что покрывало на его глазах вовсе не покрывало, а туман, и этот туман рассеивается. А когда туман окончательно посветлел и пропал, Руфус увидел Инци. Бронзового Инци, прибитого к деревянному кресту.

Инци вдруг повернул голову, посмотрел на Руфуса и что-то прошептал своими бронзовыми губами, но Руфус ничего не услышал. Зато он внезапно понял, что Инци перед ним не бронзовый, а настоящий! И этот настоящий Инци, по настоящему был прибит к кресту здоровенными, кованными гвоздями! Из рук и ног его струилась кровь, перепачкавшая и свежее дерево креста, и жалкие остатки одежды, которые едва прикрывали избитое, в ссадинах и кровоподтёках, тело.

На лице распятого было написано невыразимое страдание, но взгляд был осмысленным. Он посмотрел Руфусу прямо в глаза и полупрошептал, полупрохрипел:

– Быстрей… Опоздаешь… Поторопись!..

Руфус ничего не понял и продолжал оставаться на месте. Он только с удивлением отметил, что на голове у Инци не терновый венец, а ещё более жуткое сооружение из колючей проволоки! (В Междустенье её было полным-полно, и Руфус с детства знал, какая это дрянь.)

Мальчик не мог взять в толк, что от него хочет Инци, а тот, по-видимому, не мог говорить в полную силу, и было понятно почему – в боку у него зияла широкая, колотая рана, которую мог оставить только наконечник копья.

Руфус моргнул раз, другой и открыл рот от удивления! Инци больше не был распят. Он стоял на небольшом возвышении, скорее всего на пригорке. Его одежда была белоснежной, лицо чистым, длинные волосы тщательно расчёсанными и умащенными маслом. В руках он держал книгу, а вокруг головы у него разгоралось сияние.

Увидев Руфуса, Инци приветливо улыбнулся и помахал рукой, но тут же поглядел с тревогой и, указывая на что-то, что было за спиной мальчика, воскликнул:

– Скорее! Помоги! Только ты можешь…

Окончание фразы Руфус не расслышал. Голос Инци ещё звучал, но слов было не разобрать, словно он говорил издалека. К тому же туман перед глазами Руфуса снова стал сгущаться, пока не превратился в прежнее непроницаемое покрывало, которое заслонило от него любимого друга и учителя.

В больничной палате, между тем происходило следующее – Теренций подошёл к двери, открыл её, высунул голову в коридор и позвал:

– Почтенная Евстафия, зайди-ка сюда на минуточку!

– Может, стоит позвать Ханну? – угрюмо спросил Сыч.

– Не стоит! – ответил Теренций. – Столько лет прошло. К тому же Евстафия давно зарекомендовала себя, как самая добрая и терпеливая сестра и нянечка!

В палату, толкая перед собой столик на колёсах, накрытый марлевым покрывалом, вошла сухонькая пожилая женщина, одетая в белый халат и чепчик.

– Вот, Евстафия, – сказал Теренций, улыбаясь, – посмотри на эту девушку! Узнаёшь ли…

– Ниа? – сказала вдруг вошедшая женщина. – Ниа! Доченька!

Недавняя спутница Руфуса, услышав это имя, вздрогнула, и на лице её отразился неподдельный ужас. Но в следующую секунду она подалась вперёд, неуверенно протягивая слегка дрожащие руки.

– Мама? Мама!

Всё произошло так быстро, что никто из присутствующих не успел даже глазом моргнуть. Рука Евстафии змеёй метнулась под марлевое покрывало на передвижном столике и, не останавливая движение, устремилась к груди дочери, но уже с зажатым в цепких, сильных пальцах блестящим предметом!

В то же мгновение мальчишеское тело, одетое в длинную больничную рубашку, сорвалось с койки, налетело на девушку, так и не успевшую опустить руки, и сбило её с ног! В дверях вдруг возникла высокая седая женщина, жилистая и сухая, как палка, и в следующее мгновение Евстафия уже билась и верещала, скрученная её умелыми, сильными руками!

Теренций и Сыч ошарашено поглядели друг на друга.

– Я же говорил, что нужно позвать Ханну, – проворчал последний, а его товарищ вообще не мог вымолвить ни слова.

Мара сидела на полу и глаза у неё были, как блюдца. Она не видела и не слышала ничего, что делалось вокруг. Она сидела и механическими движениями гладила перевязанную голову Руфуса, ничком лежащего перед ней. Руфуса, у которого промеж лопаток торчала никелированная рукоятка большого медицинского скальпеля…

Глава 83. Пушистые дети Ночи

Женщина. Жена. Жена, с которой муж не сводит глаз, всё не может поверить, осознать, налюбоваться! А что собственно изменилось?

Стефан смотрел, как Ларни резвится, словно жеребёнок на зелёном лугу, то убегает вперёд, то прячется в высокой траве, но при этом её тут же находит кто-нибудь из собак. По сути своей она ещё девочка, совершеннейший ребёнок. Вот только ночью эта девочка проявляет такую бурную фантазию, так быстро учится, что вскоре в своей опытности догонит Сато!

Стефан не забыл прежнюю подружку, и ,конечно, сравнивал её с Ларни. Понятное дело, Сато во многом превосходила бесёнка – ростом, силой, статностью, опытом и умелостью в любви. Но Ларни легко совершенствовалась во всём, за что бралась с энтузиазмом, а за науку любви она именно так и взялась, со всей, вдруг открывшейся, страстью и неутомимостью молодости.

Но самое главное для Стефана было то, что он не любил Сато, хоть и привык к ней, и теперь даже скучал немного, (как о подруге и собеседнице, но почему-то не как о любовнице). А вот Ларни он любил. Любил всегда, сначала неосознанно, потом тайно. И в то время, когда был, раздираем сомнениями. Любил, когда уже решил, что им больше не суждено встретиться, любил, когда спал с Сато, а Ларни почти превратилась в воспоминание об утраченном счастье. Любил он её и сейчас, ещё не осознав, почти не веря в реальность происходящего.

Женщина. Жена. Но Ларни не чувствовала себя взрослой! (Только сиськи, как будто, увеличились за последние пару недель. Или ей это только показалось?) Она совсем не видела изменений ни в себе, ни в Стефане. Просто сбылось то, о чём недавно лишь мечталось или даже не мечталось, а неосознанно виделось в отдалённой перспективе, которая станет реальностью, когда-то, с кем-то, но не сейчас и не с ней.

Просто она проснулась вот и всё! Проснулась для жизни, и это было здорово! Когда они вернутся, священник освятит их брак. Родители, конечно, будут не против, в этом она ни минуты не сомневалась. Только бы добраться домой поскорее!

Первыми неладное почуяли собаки. Монсеньор убежал далеко вперёд, влез на холм и встал на вершине, как изваяние, вглядываясь, вслушиваясь, внюхиваясь в окружающий мир. Мадемуазель ощетинилась, опустила хвост, но не поджала его и, глухо ворча, жалась теперь к ногам людей.

В воздухе повисла тревога. Вокруг как будто потемнело. Впрочем, солнце и впрямь зашло за, невесть откуда взявшиеся, тучи.

Стефан в самом начале своего пребывания здесь удивлялся, как это может быть, что в Аду светит солнце? На что Сато, откровенно посмеявшись, ответила:

– Ты же не думаешь, что Ад находится под землёй? Так люди считали в былые времена, но они ошибались: Ад и Рай, Земля и другие тверди, которых множество, это параллельные миры, существующие отдельно, но сцепленные друг с другом, зависящие друг от друга и являющиеся, по сути, отражениями друг друга. Поэтому и солнце светит во всех этих мирах одинаково, ведь солнце одно на все измерения!

Стефан тогда далеко не всё понял, но принял слова подруги на веру и больше не задумывался над этим вопросом.

Что-то шло с востока. Какая-то тьма надвигалась среди бела дня стеной от горизонта до самого неба. Очень скоро эта тьма сгустилась настолько, что и в самом деле выглядела, как стена – чёрная, непрозрачная, шевелящаяся.

А потом пришёл гул. Всеобъемлющий, тяжёлый сверлящий мозг ржавым тупым сверлом. Монсеньор сорвался со своего холма и пулей прилетел к людям.

Пару секунд они совещались с Мадемуазель, повизгивая что-то друг другу в уши и перенюхиваясь. Потом они оба повернулись к Ларни и Стефану и потащили их, (в буквальном смысле, за одежду), в направлении, которое было ведомо им одним.

Как назло сейчас они были на открытой местности. Кругом зеленели живописные холмы, поросшие мягкой травой, клевером и вереском. Нигде не видно было ни скал, ни деревьев, ни даже кустов, за которыми можно было бы укрыться. Но от чего? Это пока было не ясно.

Собаки притащили их к подножью холма, подтолкнули поближе друг к другу, словно это были не люди, а овцы и принялись рыть. Они рыли отчаянно, далеко отбрасывая позади себя комья мягкой земли. Вскоре в склоне холма появился грот, в который Ларни и Стефан были засунуты без всяких церемоний, а оба пса навалились на них сверху, закрыв собой, от чего-то неведомого.

Только эти приготовления были закончены, на мир накатила жужжаще-стрекочущая волна, способная свести с ума одним только звуком. Насекомые! Ларни и Стефан поняли это одновременно. Мириады мириадов насекомых кружились в вихрях, и каждое из них было готово оторвать от своей жертвы по крохотному кусочку!

Собаки заскулили, завизжали, а потом начали выть, но не сдвинулись с места. Они готовы были быть съеденными заживо, но ни за что не оставили бы своих подопечных!

Волна крылатой нечисти схлынула внезапно, оставив после себя звенящую тишину. Люди выбрались из под неспособных больше двигаться собак, огляделись вокруг и ужаснулись!

Холмы, совсем недавно покрытые пёстрым убором из трав и цветов, стояли голые. Они вдруг стали похожи на вросшие до половины в землю черепа великанов. Могильной безжизненностью веяло теперь отовсюду.

На собак было страшно смотреть – клочья мяса и шкуры свисали у них с боков, тут и там торчали выпирающие кости. Они не могли держаться на ногах, не могли даже выть и только стонали, как-то совсем уж по-человечески.

Ларни нашла неподалёку ручей, и они со Стефаном долго носили горстями воду, чтобы хоть немного дать несчастным псам напиться. Так прошёл вечер, а когда наступила ночь, собаки затихли. Ларни и Стефан улеглись тут же на голой земле, потому что сил разбивать лагерь и разводить костёр, уже не было.

Утро началось с умывания. Причём умывание это было проделано в один приём и одним движением. Стефан не понял, что это такое влажное и тёплое враз смахнуло с него сон.

Открыв глаза, он с великим изумлением увидел улыбающуюся физиономию Монсеньора, который стоял над ним, вывалив язык живой и здоровый, чёрный и пушистый. Он даже стал как будто больше.

Рядом, абсолютно целая и невредимая Мадемуазель, тем же способом будила Ларни. Девушка села, ошарашено глядя на собак, ничего не понимающими глазами. А псы, между тем, как ни в чём не бывало, всем своим видом показывали, что пора продолжать путь.

После завтрака конечно! Создания ночи, они может, и не были бессмертны с точки зрения Высших сил, но и умирать от укусов, какой-то там саранчи, тоже не собирались.

Ночь вылечила их, дала новые силы, сделала выносливее и как будто моложе. Они, похоже, даже выиграли от произошедшего вчера странного и мучительного приключения. Люди невольно задумались – а что от всего этого получили они?

Глава 84. Ханна

– И тогда Инци сказал мертвецу: "Встань, возьми постель свою и иди отсюда!" Покойник ожил, свернул циновку, на которой лежал, вместе с погребальными покрывалами и вышел из пещеры, в которой его похоронили, к жене своей и детям. А те сначала очень его испугались, а потом обрадовались, потому что он был не только жив, но и совершенно здоров!

Мара отложила только что зашитую наволочку и взяла другую. Четвёртую неделю она жила в больнице, где Руфус балансировал между жизнью и смертью. Чтобы не быть бесполезной, девушка принялась ухаживать за пациентами, убирать и мыть палаты, стирать и чинить больничное бельё.

Однажды, врач, который пользовал Руфуса, позвал её в его палату и спросил, не знает ли она о чём это он говорит в бреду?

Мара прислушалась – Руфус беседовал с Инци! Именно тогда у неё отлегло от сердца, и она поняла, что мальчик поправится, ведь для неё знающей Инци, говорившей с ним и спасённой им, было ясно – это не бред, разговор настоящий!

Она поделилась своими соображениями с врачом, а он совершенно не удивился, сказал, что это бывает – пациент в беспамятстве нередко разговаривает с теми, кого нет рядом, и только поинтересовался, а кто такой этот Инци?

И тогда Мара начала рассказывать. Она рассказала всё, что слышала от Руфуса, а потом повторила всё это ещё и ещё, и ещё, и ещё раз, потому что послушать её рассказы собиралась вся больница – все кто мог ходить. Потом её попросили зайти к тем, кто ходить не может и повторить всё сначала. Лишь одно существо не слышало её голоса, даже когда он звучал рядом. Этим существом была её мать.

Евстафия сидела в отдельной каморке и за ней ухаживали другие медсёстры. Мара опасалась даже заглядывать в маленькое зарешёченное окошко двери ведущей в эту келью. Однажды, когда она это сделала, больная кинулась на дверь и сильно разбила себе лицо о решётку.

С тех пор Евстафия проводила большую часть дня в смирительной рубашке, а её дочь, как могла, обходила эту каморку стороной.

Однажды она застала у постели Руфуса ту самую седую женщину, которая тогда одна смогла скрутить буйно помешанную. Странная тётка стояла на одном колене и вглядывалась в лицо мальчика лежащего из-за своей раны на животе.

– Надо же! – сказала эта дама, больше похожая на воина, чем на старуху. – Вылитая Маранта, только в обличии пацанчика. Я хорошо знала его матушку, когда мы вместе служили в Гвардии Лоргина. Будем знакомы, я – Ханна!

И она протянула Маре свою руку, жёсткую, как дерево обтянутое кожей. Про Ханну Мара слышала. Она была здесь тем, кем в форте Альмери была Диана – командовала силами самообороны.

– За него не бойся, он крепыш, как и его маманя! – сказала Ханна, указывая на Руфуса.

У неё были грубоватые манеры и привычка говорить отрывисто, но в общем и целом эта женщина, весьма немолодая, но из-за некой особой бодрости, не имеющая возраста, обладала свойством располагать к себе собеседника.

– Я знаю, что он выживет, – ответила Мара, опуская глаза. – Теперь я уверена в этом. И дело даже не в том, что он крепыш. За него заступается тот в кого он верит, и в кого с некоторых пор верю я. Но это из-за меня он пострадал и только я во всём виновата…

Слёзы закапали у неё из глаз так обильно, что моментально промочили и блузку, и передник. Ханна даже поглядела ей под ноги, нет ли на полу лужи. Наверно надо было сказать что-то успокаивающее и даже может быть обнять эту девочку, прижать к себе, погладить по головке, дать платок, чтоб высморкаться, но ничего этого воительница не умела. Поэтому она просто положила руку на плечо Мары и сказала:

– Пойдём-ка со мной!

Девушка удивилась, но возразить этой командирше и даже спросить, куда это она её зовёт, она не решилась. Они отошли совсем не далеко от больницы и оказались на странном прямоугольном пустыре, зачем-то оставленном между домами. Это было пространство шагов сорок – сорок пять в длину и десять – пятнадцать в ширину.

– Здесь я учу юнцов ратному делу, – пояснила Ханна. – Я говорю юнцов, но среди них бывают и девчонки, а среди девчонок случаются очень даже способные.

– А я-то здесь зачем? – удивилась Мара.

– Понимаешь, – Ханна даже немного смутилась, произнося эти слова, – я не хочу, чтобы вы с этим парнем задерживались здесь надолго. Только не пойми меня неправильно – лично я ничего не имею против тебя и этого мальчика, но… Дело в том, что мы с Евстафией… то есть с твоей мамой, давние подруги. Знаешь, она ведь любит тебя, но ничего не может с собой поделать! И тогда не могла. Я ведь тебя наверно раз пять от неё спасала. В последний раз едва успела. Тогда мы с Зигмундом решили отправить тебя к Порфирию, а Евстафию оставить здесь. Не думай, что она не горевала, когда тебя увезли! Ещё как горевала, чуть руки на себя не наложила, еле-еле успокоили. Ну, а потом стали строить эту больницу на месте палаточного госпиталя и маму твою включили в работу. Трудилась она не покладая рук, как одержимая. Так потом при этой больнице и осталась. И знаешь, что? Куча народа жизнью ей обязана. Она уже несколько лет оттуда не выходит, ни выходных у неё нет, ни праздников. Так-то вот! Да я бы ей собственных детей доверила, если б меня, их родить угораздило! Так что, не могу я её всю оставшуюся жизнь за решёткой держать, но и тебя с этим парнем тоже видеть мёртвыми не хочу. Уж не знаю, что с бедной Евстафией такое приключилось, она ведь так мне ничего не рассказала за эти годы, но если её выпустить, то она обязательно до тебя доберётся, а пацанчик твой снова между вами встанет. Так что давай-ка так договоримся – когда он поправится настолько, что сможет вынести дорогу, вы отправитесь домой. Лады?

– Лады, – как эхо отозвалась, совсем приунывшая Мара. – Только зачем было меня сюда вести, чтобы это сказать?

– А вот зачем! – Ханна достала откуда-то небольшой, но очень тугой лук, колчан со стрелами и два деревянных меча. – Хочу посмотреть, что ты умеешь, ведь сыну моей давней подруги требуется защита. Так что вытри сопли и покажи, чему тебя научила Диана!

– А с чего вы решили, что она меня вообще чему-то учила? – спросила Мара, сузив глаза.

– Вот это и это – мозоли лучника, – ответила Ханна, показывая на руки девушки. – Так что не отвертишься. Мне надо знать, что ты уже умеешь, чтобы научить тебя кое-чему новому и полезному.

Мара кивнула. Возможно, именно этого ей не хватало, чтобы сбросить напряжение последних дней.

– Только выполни, пожалуйста две моих просьбы, – после небольшой паузы добавила Ханна.

– Какие?

– Первая – называй меня на "ты".

– А вторая?

– Будь, как можно злее!