Записки из прошлого. Сборник эссе

Искренность. Умение не лгать самому себе. Автор может писать о том, что ему не близко. Он может наделять героев не присущими ему самому чертами. Он может высказывать чуждые себе мысли. Но только когда он даст разглядеть это в тексте – он будет честен перед нами. Искренен не тот, кто не лжёт, а тот, кто говорит от чистого сердца. Искренность. Это форма уважения. К другим и к себе. Я не думаю, что человек, неискренний в тексте, достаточно уважает себя как человека. Искренность. Это сродни бесстрашию. Это сродни безумству, когда писатели выворачивают в книге свою душу наизнанку, а мы плюём в неё или лезем в неё со своими «инструментами». То, что ты скажешь, и то, как ты скажешь, – и будет в итоге тем, что останется от тебя. Мало правды в детях. Они смертны. Мало правды в словах, сказанных на ветер. Они – тают. Бумага – величайший друг человека. Искренность. Это умение честно признаться в своих недостатках и достоинствах. Искренность – это смелость принимать себя таким, какой ты есть, и не бояться таким показаться читателю. Быть тем, кто ты есть, а не тем, кем хочешь казаться. Это и есть главное. И это чертовски трудно. Но это того стоит. Искренность. Это полнота чувств. Ты можешь не быть ангелом, но искренность послужит тебе оправданием.

Всё это о книгах и их авторах.

Творчество и ремесло. Я за то, чтобы за поэтическое и писательское творчество до сих пор платили красным вином! (См. историю древней поэзии.) Деньги и книги – это такая же идиотская пара, как слон и сжатый газ. Несоразмерны. Несочетаемы.

Или как огонь и лёд? Противопоказаны друг другу. Но всё это формальности. Я, в общем-то, совсем о другом. О сути творчества. Прочь философию! Прочь теории и критику! Прочь рамочки и правила! Итак, писательство – это умение создавать тексты, авторство – умение создавать Книги. Творчество – это созидание или создание нового, а не констатирование реальности. Только достоверно описывать мало, нужно ещё творить, пытаться создать форму или содержание, которых не было дотоле, или как можно глубже проникнуть в суть вещей, пропустить их через себя, тем самым не констатировать действительность, а как бы создать её заново. В этом-то и заключается сам процесс ТВОРЧЕСТВА. Поймать чувство, мысль, образ в слово – это и есть самое сложное, но это означает убить слово, сделать его своим ручным джинном, исполняющим прихоть хозяина, дело истинного короля слова – пригласить чувство, мысль, образ и смыслы в слово. Ибо вся наша власть – на кончике языка. Правда, в своих экспериментах с формой и содержанием главное не выпустить в мир Химер. Я про то, что мы всегда должны остро чувствовать гармонию. Есть вещи, которые существуют, но которые никогда и ни при каких обстоятельствах не должны быть написаны, как есть и то, что должно быть названо, даже если этого ещё нет. То, что всё сказано и придумано до нас, – не оправдание. Это признание в своём духовном, душевном и творческом бессилии. Наш век плодит Франкенштейнов, экспериментируя с формой и содержанием. А что если взять рамочки от классицизма, а содержание от романтизма, а написать в стиле сюр? Франкенштейн получится. Когда мы не будем искать «чем бы поразить», а только – как полнее выразить то, что чувствуем, видим или думаем, – только тогда мы воскреснем как писатели и поэты. Как сказать так, чтобы тебя поняли, но не разгадали. Искусство. Говорю за себя: я чувства и эмоции выражаю образами. Судьбы и мировоззрения, личности – именами. Я пишу загадками, не потому что хочу сойти за умную или мне больше нет дела, чем выпендриваться перед читателем, «раскрывая перед ним всю бездну его невежества». Нет. Я так воспринимаю мир. И не могу иначе. Сейчас уже слова воспринимаются буквально. За образом видят только образ. За аллюзией только аллюзию, а не тысячи путей трактовок… Такое чувство, как будто бы мир разучился не только читать, но и видеть. И не видит никто межстрочий. И автор для них умер, и никто даже не пытается его воскресить в сердце своём. Другого человека. Принять его. И я боюсь отпускать от себя книги, потому что боюсь, что кто-нибудь по неосторожности оскорбит не меня, а истину или мою любовь. Я не знаю, что со мной будет, если она понесёт оскорбление вместо меня. Что ж. Каждый выбирает сам. Но одно я знаю точно, что Слово для меня всегда с большой буквы, потому что мне не только в книгах было явственно открыто, что «Слово – Бог».

Глуп тот, кто пишет, полагая, что будет понят. Но ещё глупее тот, кто не надеется быть понятым. Скрывать не буду, я знаю, что всё конечно, и меньше всего мне бы хотелось покинуть этот мир непонятой. Бури чувств, мыслей, идей, эмоций, стремлений и порывов стихиями бьются в моей душе, заставляя меня ЧУВСТВОВАТЬ. И КАК я чувствую, и ЧТО я чувствую, и ЧТО я думаю по этому поводу – и есть та я, которую я сама признаю. Я – это то, КАК я чувствую. И ЧТО, конечно. Я хочу быть понятой. Понятой, но неразгаданной. Книгами я хочу остаться. Словно каждое написанное слово связывает меня с этим миром, с жизнью, продлевает моё существование. Потому что я наконец-то НАЗЫВАЮ свою душу и чувства по именам. А то, что НАЗВАНО… Патетика! Патетика! Патетика! Тьфу! Идеалистище-максималистище. Самоопределение.

Свобода, Независимость, Самоопределение. Друзья мои – это всё, что нам нужно. Нам, авторам. Свобода от рамок (но не от английского трибунального цензора внутри себя). Свободно слово дышит на равнине духа! Независимость от чужих трактовок и интерпретаций, чужих ошибок и грехов этого мира. Самоопределение. Это слово, пожалуй, я объяснять не стану. Мне оно мило и близко во всех смыслах.

Если, читая книгу, мы не будем прислушиваться к голосу разума – мы будем как дети, но лишь позволив голосу разума оказаться громче голоса сердца, мы будем глупцами. И ничего не поймём. Гармония между голосами сердца и разума. И в своей душе мы должны учить их гармонии. Миру. (Мир – это умение выслушать обе стороны и поступить по-своему.) Мир в душе. Если кто-то достигнет его, ему больше не нужен будет мир. Как и война. Когда на этой земле люди поймут это?! Да, чтение нельзя делать наукой. Это искусство. Истинное искусство. Как в старые добрые времена. Когда Слово, Поэзия, Религия, Музыка и образ ещё не были насильно разделены. Но мы забыли об их единстве. Разум забыл, но сердце помнит. Пусть Поэтов сейчас и нет, но есть сердца, что помнят Слово и его историю. Или и они уже «обратили своё лицо к вечности»? Литература начинается там, где слышен стук сердца. Сердце наше. Это в нём книги выбирают нас. Нет, не мы выбираем книги. Книги выбирают нас. Книги, а не тексты. И я не настолько плохо помню нашу историю, чтобы забыть, что любая, даже самая мощная крепость рано или поздно рухнет, если её фундамент основан на камне, но она непоколебимо простоит века, если там будет Книга.

Не думаю, что книга может быть удачной, если это не песня, то есть если в основе прозаического текста не лежит Поэтическое начало. Рифма и шифр. Я за рифму (гармонию) между смыслами одного слова и двух слов в строке. Я за рифму двух предложений в тексте. Я за рифму двух сердец в межстрочьях. Язык – великая вещь. Он должен быть богат. Он может быть разным, как фейри. Простым и грубоватым, выспренним и красочным, изысканным и витиеватым, примитивным, грубым и пошлым. Пошлость – неспособность честно и полно выражать истину (чувств или реальности). Язык может быть и должен быть путём нашего оправдания. По которому мы идём. К Богу. Я за то, чтобы книги писались на родном языке. Каким бы он ни был. (Эта фраза – лирическое отступление.) Я за то, чтобы ни в языке своём, ни в форме, ни в содержании автор не подыгрывал читателю и не шёл у него на поводу. Король не обязан одеваться и говорить как крестьянин, но он должен делать так, чтобы каждый крестьянин чувствовал себя королём. Для этого и пишутся книги. И это достойные книги, если они пишутся человеком, который знает обо всём этом. Но, увы нам. Увы нам! Увы нам!.. Если за всю жизнь вы найдёте хотя бы пару таких книг среди всего прочего книгопечатного хлама, знайте: вы не прожили жизнь зря. И кроме вашего ангела-хранителя и верного сердца, у вас на небе пред Богом найдётся ещё один заступник. Тот, кого вы, приняв в своё сердце, спасли от забвения. Между формой и содержанием должна быть гармония. А это требует определённого мастерства. А оно не даётся сразу в придачу с талантом. Глуп тот, кто пишет, поучая, но не учится сам. От своих же слов, от чужих слов, от слов сказанных или умолченных. Уважение к слову. Ещё раз и ещё раз. Уважайте то, что породило вас. Как Бога, как отца и мать, уважайте слово. И не позволяйте себе оскорблять его и быть оскорблённым им.

Книги пишутся людьми. И у каждого своё оправдание «словесному недержанию». Но верх самонадеянности и глупости искать и верить, что нашёл именно тот смысл в тексте, что в него вложил автор. Есть те, кто «имеет в виду», когда пишет, – и это ремесло. А есть те, кто пишет, потому что не может молчать, и их несёт и несёт, и эти бедняги не могут остановиться. И, ради всего святого, им некогда «иметь в виду». И они сами потом бывают поражены многомерностью своих творений. Когда садятся за правку. Это пóшло – вкладывать в слово или целый текст только одно значение. Это даже как-то вульгарно. Вот она, потребность искушённого ума! Есть те, кто пишет для себя. Есть те, кто пишет для людей.

Есть те, кто пишет по тем же причинам, по которым мы читаем. Главное – писать честно. И всегда знать, где кончается «о себе» и «для себя». И помнить ответ на вопрос «для чего».

Мы разучились верить в сказки. Не все, конечно. Вчера я ещё беседовала с человеком, который искренне верит тому, что говорят наши метеорологи и политики. Впрочем, я о других сказках. Чудо и чудеса. Часть нашей жизни, а не слабость чьего-то духа. Чудо в тексте украшает и возвышает его, а отнюдь не выдаёт автора.

Мне кажется, что на прилавках должны быть разные книги. Чтобы у нас каждый день была возможность оступиться и подняться. Чтобы был выбор, закаляющий душу. Хотя, не буду лукавить, я бы была не против, чтобы вернулись те времена, когда цензура была столь строгой, что многие авторы расплачивались за свои слова на костре. Я гуманист. Да, но я за ответственность по отношению к Слову. И я за любые меры, которые бы могли вновь привить её нам. (Уберите политическую и социальную подоплёку из этой фразы, и вы приблизитесь к её изначальному смыслу.)

Мне кажется, что пришло время сказать о том, что нам пора учиться спасать книги и противостоять им. Война книг. Реальнее чем рукопись господина Свифта. Отравленные источники – это те, что мы пьём, если читаем книги, что оскорбляют наши души и суть Слова. Мне кажется, что пришло время сказать о том, что человек пусть и не высшее творение Господа, но вполне достойное того, чтобы к нему проявляли уважение и внимание. Сами люди. И я не стану скрывать, что в книге, как и в жизни, для меня самым важным остаётся человек. Услышьте его! Пожалуйста, услышьте! Но в разговоре – нужно слушать не слова, а сердце говорящего. Читая книгу – читайте человека. Он не в сюжете. И не в героях. Он не в грамматике или стиле. Он не между строк. Он – это книга. Он – это то, что делает её живой. А мы по одной руке, ноге или бёдрам судим о человеке. Истерзав текст анализом, мы можем сказать, как он устроен, что автор хотел сказать, но мы так и не узнаем, любил ли он сливки или предпочитал им молоко, боялся ли собак и покупал ли «Таймс», как никогда не узнаем, о чём он мечтал, во что верил, на что надеялся и, выходя из дома, куда бросал по привычке взгляд. О чём мог говорить часами, а о чём пять минут ради приличия. Человек – не только тело, но и душа. Человек – это и его мечты и его предрассудки. Человек – это его борьба и его любовь. Человек – это книга. В которой, кроме скелета и крови, есть ещё что-то.

Я счастлива знать, что не одинока в этой вселенной, потому что на этом свете были, есть и будут люди, которых я могу назвать Друзьями. Люди, которые прожили свою жизнь настолько полно, как я живу свою.

Аnam Cara. (Уточните в словарях и легендах.) Я за то, чтобы мы так выбирали себе книги, чтобы автор мог нам стать больше, чем друг. Много больше. Аnam Cara. Я за то, чтобы мы были такими же Друзьями для тех, чьи книги мы читаем.

Я за то, чтобы мы спорили и иногда даже воевали с авторами-писателями и авторами-людьми, но… Я также за то, чтобы нам ничего не мешало понимать, что человек, написавший книгу, в жизни может быть куда хуже (реже лучше), чем он предстаёт в книге. Я верю в то, что при жизни писателям не стоит прощать их человеческих слабостей, но после смерти, я полагаю, им стоит простить – всё. И я за то, чтобы мы не лишали автора права стремиться быть таким, каким он хочет. Искренность. Если в жизни автор борется, проигрывает или обстоятельствами загнан в непостижимые нам рамки общественного мнения, истории и политики – мы не имеем права «объярлычивать» и «ободнозначивать» его только таким, каким мы увидели его в жизненной биографии или в его книге. Мастерство мастерством, искусство искусством, но человек всегда больше и несоразмернее и того и другого. И мы должны помнить, что только Богу под силу вместить в Слово всё содержание. И всё содержание выразить в Слове. Искусство Слова обнищало. И делается всё бессильнее год от года. И мы живём, читаем, пишем и не видим, что Слово требует от нас Служения. Слово – это Бог. А Поэзия (какую бы замысловатую форму она ни приняла) – это религия.

К сожалению, я не могу считать литературой и тем более искусством то, что внутри себя самого не помнит об этом.

12.01.**

Шагая изо дня в день со словом

Мы все когда-нибудь становимся свидетелями зарождения нового литературного стиля или течения. Кому повезёт, может и из века в век перешагнуть и, держа в руках книги «прошлого» и «нового» столетия, говорить об авторах, с которыми ему доводилось спорить и встречаться в иные времена. Но кто из нас, шагая изо дня в день, из года в год, отчаянно, до белой пены на губах называющий себя художником слова, поэтом, писателем, задумывался хоть раз о себе как о человеке прежде, чем о себе как о всемогущем творце и властителе чужих дум и душ? Мы создаём тексты, составляем их, творим их силою души и воображения, но как много путей нам известно и какие мы выбираем для себя? Мы проклинаем своих наборщиков. Ненавидим корректоров. Презираем своих комментаторов и издателей. Потому что они, погружённые в свою грязную работу, вырывают свои гроши у судьбы с мясом из тел наших книг, из нежнейшей ткани наших душ, коверкают нерушимые в своей святости для нас тексты… Славные люди! Стоит воздать им должное. Никто, как они, честно, жестоко и прямо не возвращает воспарившие ум и душу на грешную землю, где ещё жить и обретаться нашему бренному телу и менять мир, обсуждаться и пылиться нашим книгам. Мы боимся тех, кто препарирует наших детей. Наши души и сердца. Но… Ради Бога, давайте будем честны между собой: скольким из нас под силу испытать физическую боль оскорблённого слова? И почему мы, простые смертные, больше боимся простого суда человеческого, больше боимся натруженных грубоватых рук наборщика и изощрённого, взыскательного, а иногда и воспалённого ума комментатора, чем того великого, вглядчивого, беспрекословного Цензора, что должен сидеть на троне в каморке нашей души, переоборудованной под кабинет, и чьего слова мы должны бояться и слушаться прежде всего? Какое поразительное коварство, друзья мои! Какая мелочная трусость! Мы не признаём иных цензоров, кроме себя, но в своих каморках мы держим достаточно иного необходимого хлама, чтобы для великого Цензора там не нашлось места. Многие из нас владеют в совершенстве искусством «плетения словес». Но единицы из нас имеют мужество признаться хотя бы себе самим, что искусство, творчество и литература – это не та ступень, на которой стоят они и на которую могут взобраться, вскарабкаться или взлететь на своих стрекозиных крылышках. Икары угасающих столетий! Умение писать ещё никого не делало писателем. А умение зарифмовать любовь с кровью ещё никого не делало поэтом. Давайте будем честны с собой.

Мы легко говорим о себе, потому что верим, что наш пример может послужить кому-то великим уроком, потому что верим, что наша жизнь чудна, единственна и неповторима, потому что боимся смерти до той нестерпимой дрожи в коленях, до того непроходящего душевного зуда, когда мы готовы лить и лить, извергать потоки слов, лишь бы приклеиться, привязаться, припечататься к слову так, будто это отпугнёт смерть, будто наше слово продлит или оживит нас, подобно кристаллу, впитает нас в себя, и мы оживём при первом его прочтении. Что там за концом строчки? Что будет после той точки, которую поставит Творец в конце нашей книги жизни? Не поэтому ли мы так самозабвенно, самообманно и самонадеянно пишем о себе? И пишем себя такими, какими хотим предстать перед людьми. Безустанные ткачи! Всё ткём и ткём призрачные шали и мантии, чтобы скрыть себя от всевидящих глаз смерти или обмануть её, когда она пойдёт за человеком, а найдёт короля, учёного, героя, весельчака… Никому из нас не обмануть её. Никому из нас не обмануть себя. И никого ложь и сотканная шаль не спасёт. Она лишь станет обвинением, когда твои книги выставят перед тобой и у тебя самого не хватит дерзости признать перед Богом, что ты и книга – едины. И у вас когда-то было одно сердце на двоих. Одна душа. Одна любовь. Одна борьба. Одни ошибки. Как сложно и странно лицедею быть собой! И как трудно, неподдельно трудно и страшно быть собой и оставаться собой в слове. Кто из нас неотступно помнит об этом? Кто из нас настолько словобоязлив? Мы все достаточно образованны и хитры, чтобы незнание завуалировать под шутку или философию. Мы все достаточно мастеровиты, чтобы не блеснуть глупостью в неизвестном нам вопросе. И достаточно самолюбивы, чтобы измарать десятки страниц на тему, в которой мы, как орлы на своих воздушных качелях. Но кто из нас будет достаточно смел и честен, не играя? Кто из нас наконец-то перешагнёт греческую традицию и порвёт свои оковы и принесёт-таки Свет людям, как истинный Прометей?! Кто из нас пишет книги не для того, чтобы оправдать своё существование? Кто из нас презренно бросит первому же слепцу в переулке весь вырученный гонорар? Кто посмеет пожать издателю руку как самому себе? Почему мы уходим от традиции? Кто сказал, что вне её хорошие дороги? Никогда ещё «владеющий словом» не правил миром. Он так же мирно и тихо владел им, скрывая свою власть. Те, что были сильны в слове, никогда не носили корон – их удел был служить людям. Вы помните тех Поэтов-королей, что своей кровью платили народу за его любовь? Вы помните тех Поэтов, что выбирали молчание своим подвигом, хотя знали и законы хода вселенских тел, и мысли каждого, и суть вещей, и имя каждой росинки на усике ячменя?! Ныне слово – разорено. Я оглядываюсь вокруг: и что я вижу? Не отстроены заново разрушенные монастыри и часовни. Никто не ищет, как спасительный Грааль, утерянных старых книг. Нам всё равно, что наш народ утратил улыбки. Как давно вы видели человека, который бы мог позволить себе улыбаться просто так? Разве не для того мы пишем? Не для того, чтобы встать вызванным призраком перед читателем при прочтении, а для того, чтобы книга несла свет. Чтобы от каждого слова, в котором бьётся наше сердце, пробивался луч и рассеивал мрак этого мира. И давал человеку надежду, взывал к его любви, скрытой или спящей в нём. И этот свет был достаточно силён, чтобы развеять копоть нашего века, темноту его злобы, сумрак его невежества и туман его печалей. Кто из нас достаточно силён, чтобы развеять сумерки хотя бы в себе самом? Кто из нас может закатные сумерки души своей превратить в рассветные? Словом. Кто? Я закрываю глаза, и мой дух возвращается с далёких тропинок, заблудившихся среди сочной травы и полевых цветов в наш мир. К нашему горькому уделу. Как далеко мой зов от того, чтобы быть услышанным! И как далеко истинное служение владеющего словом от тех книг, что мы создаём, издаём и читаем?! Господи, дай этому миру слово, которое он услышит, которому поверит и за которым пойдёт! … Но ты уже дал его нам. И мы разделили слово и религию. И кто соединит их теперь?

31.01.**

О великом Прошлом, старых книгах сказках и легендах. Плач

Не устану повторять, что выбор формирует нас. Новые времена и дают нам это право снова. Мир проверяет нас. На прочность. Что выбираем мы?

Я вижу людей с горящими глазами, читающих старые книги. Я вижу тех, кто смеётся над ними. Я вижу тех, кто довольно кивает, заводя о них разговор, будто одного совместного прошлого достаточно, чтобы считать своим то богатство, что лежит у тебя под боком! Я вижу тех, кто готов отстаивать своё право на него. Кровью и жизнью. Потому что они читают то, чему поклоняются. И никто не вправе судить их за это. В наших старых книгах сохранено куда больше, чем великолепие и мощь нашего языка, поразительная сила и ясность мысли и чувства. В старых книгах есть то, что учит нас выбору. Учит нас быть собой. Учит быть людьми. Учёные ищут то, что им велено искать. Свободный читатель ищет то, что просит сердце. Я знаю тех, кто нашёл свободу на страницах книг. Нашёл её в слове. Это свободные люди. Я видела их глаза! И никому не переубедить меня. Старые книги… Правы те, кто делают их своим стягом и оружием. Нам всё равно никогда не найти и не придумать лучше.

Сказки, легенды, истории. Кто не испытывал их власти – тот ли имеет право? Не признавая ничьей власти, не обрести свободы. Но слепой глаз не видит ни красоты, ни выгоды. Красота редко остаётся собой, когда её ищут или ваяют в форме. Гармония тогда служит ей. Как просты, чётки, сильны и отточенны все слова старых книг?! Они – живые. Не то что наша падаль! Вы никогда не находили, что старые тексты можно петь? Бесконечная песня о любви. Кто сказал о битвах и славе? Разве вы не читали того же, что и я?! Почему за сказками и легендами не признают права исторических и научных книг? Всё то, что потеряно в нашей истории, упущено нами, они восполняют. Конечно, ни один истинный сказочник не скажет всё прямо, но иначе бы он не был сказочником. И уж точно ни один поэт-хроникёр не сказал бы всё, как есть, хотя бы только из-за любви к истине, чей свет столь ослепителен и чья власть столь сладка, что сердца, жаждущие её, нужно отправлять в путь на её поиски и приглушать, отражать её свет, ибо только в отражении он не убьёт насмерть. Какая конституция?! Какой психоанализ! Нигде честнее и лучше, чем в наших сказках и легендах, не сказано, кто мы и зачем пришли на эту землю. Там сказано всё. И больше того. И в чём наша сила и в чём наша власть. И каковы наши права, обязанности, грехи перед миром и слабости наши. Выбор героев говорит нам, по каким путям ходили до нас и по каким путям ходим мы. И куда они ведут. И где искать ответ. Мало восполнения пробелов истории, старые книги – лучшее средство самоидентификации. В сказках наших больше мудрости, чем в собраниях трудов великих учёных. Там мудрость не в поучениях, а в отношении к слову. В том, как оно подано, о чём говорит. Король слова – сказочник. Его слог прост и ясен. До предельности точен. Тьма и свет разделены. Это всё наш дешёвый смертный психологизм – герои полусвета, полутьмы. Истина не знает полутонов. Кто разделит в себе тьму и свет – только тот разделит их в слове. В старых книгах нет героев плохих и хороших. Нет злых и добрых, мудрых и глупых. Их определяет их выбор. Они лишь его носители. Судьба, любовь и сердце заставляют их совершать поступки. Бог, любовь и сердце. Одно и то же. Невольники своих путей. Мы делаем тот же выбор из года в год! Не мы ли выбираем каждый день между жизнью и честью, между тем, чтобы остаться верным другом или верным своим словам, между любовью и честностью, между жизнью и самообманом? Но пройдены, пройдены до нас все эти пути. И о каждом возможном выборе рассказано нам. Законы жизни, мира, вселенной, заповеди Господни – всё, если хотите, найдёте там. И древний поэтический шифр. И шутку, и проклятье, и пару слов для самопрославления. Куда ж без них?! Обманчива простота наших сказок и легенд. Настолько они просты, что наши души боятся этой простоты. Как огня инициации. Да… А эти книги и есть этот страшный и мучительный путь. И я горжусь людьми, что находят в себе смелости признать эти книги своим наследием. Наследовать те же победы, те же слабости и те же ошибки. Но главное – ту же любовь. Да, наследует тот, кто любит.

Но как часто мы называем сказкой то, что не является ей. Литературоведы – по вашу душу строчка! Определение жанра. Змеиный выползок. Определённая доля притчевости и процент волшебности не повод называть сказкой то, что на неё похоже или примеряет на себя её личину. Ясность и простота образа тоже мало дают в таком деле. Настоящая сказка – подлинная песня. Она не может быть длинной. Она не может быть в той степени художественной, что позволит ей растечься на описания, отступления, психологизмы и даже на пейзаж. Она предельно сжата. Потому что в ней сконцентрировано всё. Сказочник выше наших суетных желаний увековечить себя в тексте. Там нет его эмоций и его мыслей. Только его мастерство и мудрость. Его любовь. В сказках не должно быть автора. Он будет растворён в самом её слоге, в её построении, в ответе на вопрос. Продешевит тот автор, что, назвав себя сказочником, сорвётся в поучение или назидание в тексте. Только выбор должен учить читателя. Сказки не объясняют и не оправдывают. Всё должно в них быть понятно и так. Но они не бывают так просты, как кажется. Если снять первый слой, и за ним уже виден автор или больше ничего – разве это сказка? Когда вы потеряетесь в этих наслоениях – тогда лишь назовите сказкой то, что прочли. Сказке не важен герой. Его личностные качества как человека – это лишь нить, которой он пришивается к миру. Всю функцию психологии, художественности и прочих глубинных сфер берёт на себя в сказке сюжет, берёт слово. Одно сказочное слово богаче целой книги. И сюжет не должен быть уж слишком заумен и туманен. Жизнь, конечно, любит припустить тумана, но даже самые сложные для нашего разумения вещи на самом деле оказываются очень просты. До онемения. Когда ты нащупывал, нащупывал ответ на восьмистах страницах, а он уместился в одно слово. Короткое, как восклицание удивления. В сказке автор перерастает сам себя. Там уже ни один герой не «выкинет штуку», ни одно слово не встанет там, где ему заблагорассудится, и строчка не возьмёт на себя столько смыслов, сколько ей захочется. Под всевидящим взором сказочника не ускользнёт ничего. И силой своей души он родит такой текст, который будет неделим на приёмы, тему, идеи и подтексты, автора, повествователя, героев и прочую шелуху определений. Сказка – единое высказывание. Она песня. Бóльшая, чем любое стихотворение. Потому что в ней соблюдена высшая из всех рифм – рифма между сердцем и словом, между словом и сутью и между смысла- ми одного слова. Итак, много ли сказочников у нас? Сказка – это там, где волшебство не приём, а сюжет. Жизнь. И где грань между светом и тенью осязаема в слове. Грань между волшебством и магией. Злом и вредностью. Страшным и уродливым. Любовью и страстью. Впрочем, сказке не знакомы те чувства и эмоции, что не дотягивают до её высоты. В сказке нет страстей, нет полутонов и получувств. Только абсолютные величины. Сказка – сакральный текст. Своеобразный псалом. Лирика начинается в легендах. Там автор смертный. Бессмертен в слове. Простота – не нищета слова. Скорбно знать, что не все чувствуют это. Сказки и легенды писали те, кто знал наш мир по именам, знал, что и почему происходит. Они предупреждали нас и направляли нас. Взывали к нам. И как мы поступаем с теми, кто внял их зову? Нет, мы нищий народ, пока столь малодушны, чтобы признать ошибки наших предков своими ошибками и в новом дне сделать новый выбор, который оставит нашим детям новый путь. Я знаю тех, кто сделал свой новый выбор. Он слишком страшен и прост. Но есть смысл в том, чтобы соединиться с любимыми в любви и счастье после смерти. Есть смысл и в смерти, если она оглашает новый выбор. Это удел судов и судей – судить и оправдывать. Наш удел – признавать или нет. Соглашаться или быть несогласными. Только наше согласие или несогласие и есть тот наш выбор. Если, конечно, за словами «я против» последует удар в челюсть, а не сверкание пяток. Впрочем, новый день – наш судья. День грядущий. И, увы, не прошлое послужит нам оправданием в новом дне. А наш выбор сегодня. Потому что наше Великое прошлое мы творим сегодня, в настоящем. Своим согласием или несогласием. Своей любовью и ненавистью. Создаём или рушим. И признаём или не признаём только Слово над собой, которое есть Бог и Любовь, которые есть выше всех законов и свобод.

С уважением к тем, кто признаёт своё прошлое ради нового дня.

31.01.**