Сто тринадцать градусов. – Размышления доктора. – Безнадёжные поиски. – Горелка гаснет. – Сто двадцать два градуса. – Пустыня Сахара. – Ночная прогулка. – Одиночество. – Обморок. – Проект Джо. – День отсрочки.

Накануне «Виктория» не пролетела и десяти миль, а между тем, для того чтобы держаться в воздухе, было истрачено сто шестьдесят два кубических фута газа. Утром Фергюссон дал сигнал к отправлению.

– Горелка будет действовать ещё в течение шести часов, – объявил он. – Если за это время мы не найдём какого-нибудь источника или колодца, одному Богу известно, что с нами будет.

– Что-то сегодня утром слабоват ветер, сэр, – проговорил Джо. – Но, быть может, он ещё задует, – прибавил он, заметив на лице доктора печаль, которую тот тщетно пытался скрыть.

Напрасные надежды! В воздухе стоял тот штиль, который порой надолго приковывает к одному месту суда в тропических морях. Жара делалась невыносимой. Термометр в тени, под тентом, показывал сто тринадцать градусов.

Джо и Кеннеди, растянувшись рядом, пытались если не спать, то хоть забыться. Вынужденное бездействие делало положение ещё более тяжким, как всегда, когда человек не может отвлечься от своих мыслей за работой. Но они не могли делать наблюдения, не могли ничего предпринять. Оставалось подчиниться обстоятельствам, не будучи в силах улучшить их.

Муки жажды чувствовались всё сильнее. Водка не только не облегчала их, но делала ещё более жгучими, оправдывая своё название «тигрового молока», данное ей африканскими жителями. Оставалось всего-навсего около двух пинт тепловатой воды. Все три путника с жадностью смотрели на эти столь драгоценные капли, но ни один из них не решался даже смочить себе губы. Что такое две пинты воды в пустыне?

Доктор Фергюссон, погружённый в свои думы, спрашивал себя, благоразумно ли он поступил. Не лучше ли было, вместо того чтобы напрасно держаться в воздухе, эту самую воду, потраченную на добывание водорода, сохранить для питья? Правда, они продвинулись немного, но что от этого выиграли? Пусть бы они лучше оставались на той же широте в шестидесяти милях отсюда, раз воды всё равно нет. Если бы поднялся ветер, да ещё восточный, то, пожалуй, там, позади, он был бы даже сильнее, чем здесь. Но надежда побуждала Фергюссона двигаться вперёд. И вот из-за этого без всякой пользы израсходовано два галлона драгоценной воды, которой хватило бы на целых девять дней стоянки в пустыне. И каких только перемен не могло произойти за эти дни!

«А затем, – думал доктор, – может быть, при подъёме было бы лучше выбросить балласт для того, чтобы сохранить воду. Но тогда при спуске пришлось бы пожертвовать газом. А можно ли это делать, раз газ является как бы кровью «Виктории», её жизнью?..» Эти мысли проносились бесконечной вереницей; опустив голову, Фергюссон сидел без движения целыми часами.

– Ну, надо сделать последнее усилие, – сказал он себе часов в десять утра. – Надо ещё раз попытаться найти воздушное течение, которое могло бы подхватить нас. Рискнём последним!

И в то время, как его товарищи дремали, он довёл до высокой температуры газ в оболочке шара, и «Виктория», увеличившись в объёме, поднялась прямо вверх под лучами полуденного солнца. Доктор тщетно искал на различных высотах, начиная от ста футов до пяти тысяч, хотя бы самого слабого воздушного течения – полнейшее спокойствие царило в атмосфере вплоть до её верхних, доступных человеку границ.

Наконец, вода, дававшая водород, иссякла, и горелка погасла. Бунзеновская батарея перестала действовать, и «Виктория», съёжившись, мало-помалу опустилась на песок в том месте, где ещё хранился след от её корзины.

Наступил полдень. По вычислениям оказалось, что они находятся на 19° 35’ северной широты, приблизительно в пятистах милях от озера Чад и более чем в четырёхстах милях от западного побережья Африки.

Когда корзина «Виктории» коснулась земли, Дик и Джо очнулись от своего гнетущего оцепенения.

– Мы остановились? – спросил шотландец.

– Да, пришлось, – ответил Фергюссон.

Его товарищи прекрасно поняли, что он хотел этим сказать. Местность, всё время понижавшаяся, была здесь на уровне моря, поэтому шар сохранял полное равновесие и неподвижность.

Вес пассажиров был возмещён песком, и они сошли на землю. Погружённые в свои мысли, они за несколько часов не обменялись ни единым словом. Джо занялся приготовлением ужина, состоявшего из сухарей и пеммикана, но все трое едва притронулись к еде. Глоток горячей воды завершил эту печальную трапезу. Ночью никто не нёс вахты, но никто и не сомкнул глаз. Духота была невыносимая. Оставалось всего полпинты воды. Доктор приберегал её на крайний случай, и было решено не трогать её до последней возможности.

– Я задыхаюсь! – крикнул вскоре Джо. – Как будто стало ещё жарче. Ну и неудивительно, – прибавил он, взглянув на термометр, – он показывает сто сорок градусов.

– А песок жжёт так, словно его только что вынули из печки, – отозвался охотник. – И ни единого облачка на этом раскалённом небе! С ума сойти можно!

– Не будем отчаиваться, – проговорил Фергюссон. – Под этими широтами после такой сильной жары неизбежно проносятся бури, и налетают они с невероятной быстротой. Несмотря на эту угнетающую ясность неба, огромные перемены могут произойти за какой-нибудь час.

– Да помилуй, Самуэль, были бы хоть какие-нибудь признаки бури! – возразил Кеннеди.

– Мне кажется, – отозвался доктор, – что барометр понижается.

– Ах, Самуэль! Да услышит тебя небо! А то ведь мы прикованы к земле, как птица со сломанными крыльями.

– С той только разницей, дорогой Дик, что наши крылья в целости, и я надеюсь ещё ими воспользоваться.

– Ах, ветра бы нам, ветра! – воскликнул Джо. – Пусть бы он донёс нас до ручейка, до колодца: нам больше ничего и не надо! Ведь съестных припасов у нас достаточно, и с водой мы могли бы, не печалясь, переждать хотя бы и месяц. Но жажда – мучительная вещь.

Жара и беспрестанное созерцание пустыни действовали на них самым подавляющим образом. Взору не на чем было остановиться: не только холмика, но даже камня не было видно кругом. Эти безбрежные, ровные пески вызывали отвращение и доводили до состояния, носящего название «болезнь пустыни». Невозмутимая голубизна неба и желтизна бесконечных песков в конце концов вселяли ужас. Казалось, сам воздух дрожит, словно над раскалённой добела печью. Эта невозмутимая беспредельность приводила в отчаяние, уже не верилось, что она может смениться чем-либо другим: ведь беспредельность сродни вечности.

Наши несчастные путники, лишённые в эту невыносимую жару воды, начали галлюцинировать, глаза их расширились и стали мутными.

С наступлением ночи Фергюссон решил быстрой ходьбой побороть это опасное состояние. Он намерен был походить несколько часов по песчаной равнине не в поисках чего-либо, а ради самого движения.

– Пойдёмте со мной, – уговаривал он своих спутников. – Поверьте мне, это принесёт вам пользу.

– Невозможно, – ответил Кеннеди, – я не в силах сделать и шага.

– А я предпочитаю спать, – заявил Джо.

– Но сон и неподвижность могут быть гибельны для вас, друзья мои. Надо бороться с апатией. Ну, идёмте же!

Но уговорить их доктору так и не удалось, и он отправился один. Ночь была звёздная, прозрачная, Фергюссон ослабел, и вначале идти было тяжело – он отвык ходить. Но вскоре доктор почувствовал, что движение действует на него благотворно. Он прошёл несколько миль на запад, и бодрость уже начала было возвращаться к нему, как вдруг у него закружилась голова. Ему показалось, что под его ногами раскрылась пропасть, колени подгибались, безбрежная пустыня наводила ужас. Фергюссон казался себе математической точкой, центром бесконечной окружности, то есть ничем. «Виктории» в ночной тьме не было видно… И вот Фергюссона, этого отважного, невозмутимого путешественника, охватил непреодолимый страх. Он хотел было идти назад, но не мог; стал кричать – на его крик не отзывалось даже эхо, и голос его затерялся в пространстве, как камень, упавший в бездонную пропасть. Один среди бесконечной пустыни, Фергюссон опустился на песок и потерял сознание…

В полночь Фергюссон очнулся на руках своего верного Джо. Встревоженный продолжительным отсутствием доктора, Джо бросился разыскивать его по следам, ясно отпечатавшимся на песке, и нашёл его в обмороке.

– Что с вами случилось, сэр? – с тревогой спросил он, видя, что доктор приходит в себя.

– Ничего, милый Джо. Минутная слабость, вот и всё.

– Конечно, сэр, это пустяки, но всё-таки поднимайтесь, обопритесь на меня и идёмте к «Виктории».

Доктор, опираясь на руку Джо, пошёл обратно по оттиснутым на песке следам.

– Как хотите, сэр, а это неосторожно с вашей стороны. Нельзя так рисковать, – начал Джо. – Вас, пожалуй, могли и ограбить, – прибавил он шутя. – Но давайте поговорим серьёзно.

– Говори, я тебя слушаю.

– Нам непременно надо что-нибудь придумать. Мы можем протянуть всего каких-нибудь несколько дней, а там, если не подует ветер, мы погибли.

Доктор ничего не ответил.

– Надо, чтобы кто-нибудь пожертвовал собой для общей пользы, – продолжал Джо. – И проще всего будет, чтобы это сделал я.

– Что ты хочешь сказать? У тебя есть какой-нибудь план?

– План мой очень прост: я забираю с собой часть съестных припасов и иду прямёхонько в одном направлении, пока куда-нибудь не дойду, что не преминет случиться. Если же за это время подует благоприятный ветер, вы полетите, не дожидаясь меня. Когда я дойду до какого-нибудь селения, то с помощью нескольких арабских слов, которые вы мне напишете на бумажке, сумею там объясниться и тогда или доставлю вам помощь, или придётся пожертвовать собственной шкурой. Как вы находите мой план?

– Он безумен, Джо, но я вижу в нём твою честную, смелую душу. Это невозможно, и ты не покинешь нас.

– Но, сэр, в конце концов надо же что-нибудь предпринять. Вам это нисколько не повредит, так как, повторяю, дожидаться вы меня не будете, а у меня, возможно, что-нибудь да и выйдет.

– Нет, Джо, нет! Мы не расстанемся, разлука только увеличит наши беды. Нам суждено было попасть в такое положение и, может быть, суждено выйти из него. Итак, покоримся судьбе и будем ждать…

– Пусть будет по-вашему, сэр, но предупреждаю: я даю вам день и больше ждать не буду. Сегодня воскресенье или, вернее, понедельник, ведь уже час утра… Так вот, если во вторник мы не двинемся, я отправлюсь – и решил я это окончательно.

Доктор ничего не ответил. Вскоре они подошли к «Виктории» и улеглись в корзине рядом с Кеннеди. Тот не проронил ни слова, хотя и не спал.

Глава двадцать седьмая

Ужасающий зной. – Галлюцинации. – Последние капли воды. – Ночь отчаяния. – Попытка самоубийства. – Самум. – Оазис. – Лев и львица.

Проснувшись на следующее утро, доктор первым делом бросил взгляд на барометр. Ртутный столбик почти не понизился.

– Ничего нового, ничего, – пробормотал он.

Фергюссон вышел из корзины и осмотрелся: тот же зной, та же ясность неба, та же неумолимая неподвижность воздуха.

– Неужели нет ни малейшей надежды?! – воскликнул он.

Джо не отозвался, он целиком ушёл в свои мысли.

Кеннеди поднялся совсем больным. Его возбуждённое состояние вызывало беспокойство. Он сильно страдал от жажды и с трудом двигал распухшим языком и губами.

Оставалось ещё несколько капель воды. Каждый знал об этом, каждый думал об этих каплях, и каждого тянуло к ним, но никто не решался сделать первый шаг.

Эти три товарища, эти три друга, охваченные животной алчностью, бросали один на другого дикие взгляды. Особенно она проявлялась у Кеннеди. Его могучий организм раньше других изнемог от невыносимых лишений. Весь день он был в каком-то бредовом состоянии: ходил взад и вперёд, что-то хрипло выкрикивал, кусая себе руки, был близок к тому, чтобы вскрыть себе вены и напиться собственной крови.

– «Страна жажды»! – кричал он. – Нет, вернее назвать тебя «страной отчаяния»!

Потом он впал в состояние полного изнеможения: слышалось только свистящее дыхание, с шумом вырывавшееся из его запёкшихся губ. Под вечер первые приступы безумия охватили и Джо. Бесконечная масса песков вдруг показалась ему громадным прудом с чистой, прозрачной водой. Не раз несчастный бросался на раскалённую землю, чтобы напиться. Поднимался он со ртом, полным песка, и злобно кричал:

– Проклятие! Вода-то солёная!

После одного из таких приступов Джо, видя, что Фергюссон и Кеннеди лежат без движения, поддался непреодолимому желанию выпить последние, оставленные про запас капли воды. Не в силах справиться с собой, он подполз на коленях к корзине и, пожирая безумными глазами бутылку с водой, схватил её и впился в неё губами. В этот миг рядом с ним раздались раздирающие душу крики:

– Пить! Пить!

Кеннеди подползал к нему. Несчастный охотник был жалок, он на коленях, плача, молил Джо, который со слезами протянул ему бутылку, и Кеннеди выпил все, что было в ней, все до последней капли.

– Спасибо, – пробормотал он, но Джо не слышал: он свалился на песок рядом с шотландцем.

Как прошла эта ужасная ночь – неизвестно. Утром несчастные стали чувствовать, как под огненными потоками солнца тела их постепенно ссыхаются. Когда Джо хотел подняться, ему это не удалось. Он был уже не в силах осуществить свой план.

Джо оглянулся вокруг. Доктор мрачно сидел в корзине; он скрестил на груди руки и уставился бессмысленным взором в одну точку. У Кеннеди вид был страшный: он мотал головой из стороны в сторону, как дикий зверь в клетке. Вдруг глаза охотника остановились на карабине, приклад которого торчал из-за борта корзины.

– Ах! – вскричал он, поднимаясь с нечеловеческими усилиями, и вне себя, как безумный, бросился к карабину, схватил его и приставил дуло к своему рту.

– Сэр! Сэр! – с криком кинулся к нему Джо.

– Оставь меня! Убирайся! – хрипел шотландец.

Между ними завязалась ожесточённая борьба.

– Пошёл вон, или я тебя убью! – задыхаясь, повторял Кеннеди.

Джо изо всех сил вцепился в него. Они боролись с минуту; Фергюссон, казалось, даже не замечал их. Во время этой жестокой схватки карабин внезапно выстрелил. Услышав этот звук, доктор поднялся во весь рост; он был похож на призрак. Вдруг глаза его ожили, он протянул к горизонту руку и нечеловеческим голосом закричал:

– Там! Там! Вон там!

В его крике и жесте было столько энергии, что Джо и Кеннеди тотчас же перестали бороться и посмотрели на Фергюссона.

Необъятная равнина волновалась, словно разъярённое море. Волны песка бушевали, а с юго-востока, вращаясь с неимоверной быстротой, надвигался колоссальный песчаный столб. В эту минуту солнце скрылось за тёмной тучей, длиннейшая тень от которой доходила до самой «Виктории». Мельчайшие песчинки неслись с лёгкостью водяных брызг, и всё это бушующее море песка надвигалось на них. Надежда и энергия засветились в глазах Фергюссона.

– Самум! – крикнул он.

– Самум! – повторил Джо, не понимая хорошенько, что это значит.

– Тем лучше! – закричал Кеннеди с бешенством отчаяния. – Тем лучше! Мы погибнем!

– Тем лучше, – повторил Фергюссон, – мы спасены!

И он быстро начал выбрасывать из корзины песок, служивший балластом.

В конце концов его товарищи поняли, в чём дело; они стали помогать ему, а затем заняли свои места в корзине.

– Теперь, Джо, вышвырни-ка фунтов пятьдесят своей руды, – скомандовал доктор.

Джо, не колеблясь, сделал это, хотя его и кольнула мгновенная боль сожаления.

«Виктория» стала подниматься.

– Как своевременно! – воскликнул доктор.

Самум действительно приближался с быстротой молнии. Ещё немного – и «Виктория» была бы раздавлена, изорвана в клочки, уничтожена. Колоссальный смерч уже настигал её, осыпая градом песка.

– Ещё выбрасывай балласт! – крикнул доктор.

– Есть, – отозвался Джо, кидая на землю огромный кусок кварца.

«Виктория» быстро поднялась над проносящимся смерчем и, подхваченная могучим воздушным течением, полетела с неимоверной быстротой над пенящимся морем песка.

Самуэль, Дик и Джо молчали. Освежённые бурным вихрем, они с надеждой смотрели вперёд…

В три часа самум прекратился. Песок, оседая, образовал бесчисленные холмики. В небе снова воцарилась полнейшая тишина. «Виктория» остановилась. Путешественники увидели впереди зелёный остров, поднимавшийся из океана песков, – оазис.

– Вода! Там вода! – закричал доктор. В тот же миг он открыл верхний клапан, выпустил часть водорода, и «Виктория» тихо опустилась в двухстах шагах от оазиса.

За четыре часа воздухоплаватели покрыли расстояние в двести сорок миль. Корзину загрузили, и Кеннеди в сопровождении Джо соскочил на землю.

– Берите с собой ружья! – крикнул Фергюссон. – Да смотрите, поосторожнее.

Дик бросился за своим карабином, а Джо схватил одно из ружей. Они побежали к деревьям и мигом очутились под их зелёной кущей, сулившей обилие драгоценной влаги. В своём возбуждении они не обратили внимания на видневшиеся свежие следы.

Вдруг шагах в двадцати от них послышалось рычание.

– Это лев, – проговорил Джо.

– Тем лучше! – воскликнул с ожесточением охотник. – Будем сражаться. О, для борьбы силы найдутся!

– Поосторожнее, мистер Дик, поосторожнее. Помните, что от жизни одного из нас зависит жизнь всех.

Но Кеннеди пропустил эти слова мимо ушей, он уже мчался вперёд, держа в руках заряженный карабин, мчался с пылающим взором, страшный в своей отваге.

Под одной из пальм стоял в оборонительной позе огромный лев с чёрной гривой. Заметив охотника, лев сделал огромный прыжок, но, прежде чем он коснулся земли, пуля поразила его в самое сердце. Лев упал, он был мёртв.

– Ура! Ура! – закричал Джо.

Кеннеди кинулся к колодцу, сбежал по влажным ступенькам, припал к источнику и жадно стал пить свежую, холодную воду. Джо последовал его примеру, и некоторое время ничего не было слышно, кроме бульканья и прищелкиванья языком – звуков, испускаемых животными, когда они утоляют жажду.

– Будем благоразумны, мистер Дик, – тяжело дыша, проговорил Джо, – как бы мы не перехватили через край.

Но Дик, ничего не отвечая, окунал в воду голову и руки и всё продолжал пить; он словно опьянел.

– А мистер Фергюссон… – начал Джо.

Имя это мгновенно привело в себя Кеннеди.

Он тотчас же наполнил водой принесённую с собой бутылку и хотел было подняться по лестнице. Но каково же было его изумление, когда он увидел, что что-то огромное, тёмное закрывает выход из колодца. Оба они, Кеннеди и идущий за ним Джо, подались назад.

– Да мы заперты! – закричал Джо.

– Просто невероятно, что бы могло это значить?

Не успел Дик произнести эти слова, как грозное рычание показало им, с каким новым врагом им придётся иметь дело.

– Ещё лев! – закричал Джо.

– Нет, не лев, это львица. Ах, проклятая тварь! Подожди же! – крикнул охотник, снова поспешно заряжая свой карабин.

Он выстрелил, и животное исчезло.

– Вперёд! – скомандовал Кеннеди.

– Нет, мистер Дик, не надо пока выходить. Ведь эту самую львицу вы не убили наповал, а то бы она свалилась сюда. Теперь она, видно, ждёт, чтобы наброситься на первого, кто покажется, и тогда ему капут.

– Но как же быть? Надо же выйти. Да и Самуэль нас ждёт.

– Надо завлечь сюда этого зверя, – ответил Джо. – Возьмите моё ружьё, а мне дайте ваш карабин.

– Что ты задумал?

– Вот увидите.

Джо сбросил свою полотняную куртку, надел её на ствол карабина и в виде приманки выставил в отверстие колодца. Разъярённая львица накинулась на куртку, а Кеннеди сейчас же выстрелил и раздробил ей плечо. Львица, рыча, покатилась по лестнице, опрокинув Джо, которому уже казалось, что в него вонзаются огромные львиные когти… но вдруг раздался новый выстрел, и в отверстии колодца появился Фергюссон с ещё дымящимся в руках ружьём.

Джо быстро поднялся, перескочил через труп львицы и, взбежав по лестнице, подал доктору бутылку, полную воды. Поднести эту бутылку к губам и наполовину опорожнить её было для Фергюссона минутным делом. И три путешественника от всего сердца возблагодарили провидение, таким чудесным образом спасшее их.

Глава двадцать восьмая

Прекрасный вечер. – Стряпня Джо. – О сыром мясе. – Случай с Джемсом Брюсом. – Бивуак. – Мечты Джо. – Барометр падает. – Барометр снова поднимается. – Приготовления к отлёту. – Ураган.

После сытного обеда, запитого немалым количеством чая и грога, наши путешественники провели чудесный вечер под свежей зелёной листвой мимоз.

Кеннеди обошёл маленький оазис, осмотрев, кажется, все его кусты. Несомненно, они трое были единственными живыми существами в этом земном раю. Растянувшись на своих одеялах и забыв о перенесённых муках, они провели спокойную ночь.

На следующий день, 7 мая, солнце сияло во всём своём блеске, но жгучие лучи его не проникали сквозь густую листву. Съестные припасы ещё имелись у путешественников в достаточном количестве, и доктор решил дожидаться в оазисе благоприятного ветра.

Джо вынул из корзины «Виктории» свою походную кухню и с увлечением занялся всевозможными кулинарными приготовлениями, тратя при этом воду с беспечной расточительностью.

– Какая удивительная смена горестей и радостей! – воскликнул Кеннеди. – После таких лишений – изобилие! После нищеты – роскошь! А я-то! Как я был близок к сумасшествию!

– Да, дорогой Дик, – заговорил доктор, – если бы не Джо, тебя не было бы с нами и ты уже не мог бы философствовать о непостоянстве всего земного.

– Спасибо, дорогой друг! – воскликнул Дик, протянув руку Джо.

– Не за что, – ответил тот. – Когда-нибудь сочтёмся. Впрочем, пусть уж лучше такого случая не представится.

– А всё-таки как люди жалки, – заметил доктор. – Падать духом из-за такого пустяка!

– Вы хотите сказать, сэр, что обходиться без воды – это пустяк? – спросил Джо. – Но, видно, эта самая вода необходима для жизни.

– Несомненно, Джо; люди могут переносить голод дольше, чем жажду.

– Верю. Да, кроме того, голодный человек может есть всё, что ему попадётся под руку, даже себе подобного, хоть, должно быть, от такой закуски его долго будет мутить.

– По-видимому, дикари на этот счёт не очень разборчивы, – вставил Кеннеди.

– Но на то они и дикари, привыкшие есть сырое мясо. Вот уж, можно сказать, мерзкий обычай!

– Да, это так отвратительно, что никто не хотел верить первым путешественникам по Африке, рассказывавшим, что туземные племена питаются сырым мясом. Вот тогда-то с Джемсом Брюсом произошёл странный случай, – проговорил доктор.

– Расскажите, сэр. У нас есть время послушать вас, – сказал Джо, с наслаждением растянувшись на влажной траве.

– Охотно. Джемс Брюс был шотландец из графства Стерлинг. Он тоже искал истоки Нила и с тысяча семьсот шестьдесят восьмого по тысяча семьсот семьдесят второй год путешествовал по Абиссинии. Он проник в глубь страны до озера Тана и затем вернулся в Англию. Описание своего путешествия Брюс опубликовал только в тысяча семьсот девяностом году. К его рассказам отнеслись недоверчиво – вероятно, и наши будут встречены с таким же недоверием. Быт племён, населяющих Абиссинию, так резко отличался от английского, что повествование Брюса было принято за пустые россказни. Между прочим, автор утверждал, что население Абиссинии ест мясо в сыром виде. Эта подробность возмутила всех. Говорили, что автор имеет полную возможность врать сколько душе угодно – ведь никто его проверить не может. Брюс был очень храбр и очень вспыльчив. Недоверие к его словам выводило его из себя. Однажды какой-то шотландец стал шутить в его присутствии в одной из эдинбургских гостиных насчёт «домыслов» путешественника, уверяющего, что в Абиссинии едят сырое мясо. В заключение он решительно заявил, что такой обычай – нечто невероятное и невозможное. Брюс, не говоря ни слова, вышел и через некоторое время вернулся с сырым бифштексом, посыпанным солью и перцем по-африкански. «Сударь, – сказал он шотландцу, – усомнившись в существовании обычая, который я описываю, вы нанесли мне оскорбление. Считая этот обычай невозможным, вы ошиблись. И чтобы доказать это всем, вы скушаете этот бифштекс в сыром виде или ответите мне за ваши слова». Шотландец испугался – и подчинился. Надо было видеть его гримасы! Когда он съел бифштекс, Джемс Брюс заметил: «Допустим, что я рассказал небылицу, но по крайней мере вы не станете утверждать, будто сказанное мною невозможно».

– Молодец Брюс, – сказал Джо. – Если шотландец заболел несварением желудка, поделом ему. И если кто-нибудь, когда мы вернёмся в Англию, усомнится в наших рассказах…

– Что же ты тогда сделаешь, Джо?

– Я заставлю его съесть кусок нашей «Виктории» без соли и без перца.

Все посмеялись над изобретательностью Джо.

День прошёл в приятных разговорах. Вместе с силами возвращалась надежда, а с нею мужество. Пережитое изглаживалось из памяти и уступало место мыслям о будущем с благодетельной быстротой.

Джо заявил, что хотел бы никогда не расставаться с этим волшебным уголком. Это было именно то царство, о котором он всегда мечтал. И чувствует он себя здесь совсем как дома. По его просьбе доктор определил местонахождение оазиса, и Джо с пресерьезным видом занёс в свою дорожную записную книжку: 15° 43’ восточной долготы и 8° 32’ северной широты.

Что касается Кеннеди, то он жалел только об одном – что не может поохотиться в этом маленьком лесу. По его мнению, здесь положительно недоставало диких зверей.

– Ты что-то очень забывчив, дорогой Дик, – возразил доктор. – А этот лев, а львица?

– Подумаешь! – воскликнул Дик с обычным презрением истого охотника к убитому зверю. – А кстати, знаете, присутствие в здешнем оазисе этой пары львов, пожалуй, может свидетельствовать о близости плодородных мест.

– Доказательство не очень веское, – заметил доктор. – Эти звери, гонимые голодом и жаждой, часто пробегают огромные расстояния. И в следующую ночь нам нужно быть настороже и даже разложить несколько костров.

– В такую-то жару? – удивился Джо. – Разумеется, если это необходимо, сэр, то, конечно, будет сделано; но мне, признаться, жалко сжигать этот чудесный лесок, давший нам столько хорошего.

– Да, надо быть как можно осторожнее, чтобы не поджечь его, – сказал доктор, – пусть и другие воспользуются когда-нибудь этим приютом среди пустыни.

– Уж мы позаботимся об этом, сэр. А вы думаете, что этот оазис известен кому-нибудь?

– Конечно, он служит местом стоянки караванов, идущих в Центральную Африку, и с уверенностью могу сказать, что встреча с ними тебе, Джо, была бы не по сердцу.

– Да разве здесь также встречаются эти ужасные ньям-ньям?

– Без сомнения. Ведь это название общее для всего туземного населения, и, живя в одном и том же климате, родственные племена, конечно, имеют одинаковые нравы и обычаи.

– Тьфу! – вырвалось у Джо. – Впрочем, – заявил он, – в конце концов это понятно. Если бы у дикарей были вкусы джентльменов, то в чём же была бы тогда разница между теми и другими? Уж эти ньям-ньям не заставили бы себя просить: они с наслаждением съели бы сырой бифштекс, да и самого шотландца в придачу.

После этого толкового замечания Джо отправился раскладывать костры, стараясь делать их поменьше размером. К счастью, предосторожность оказалась излишней, и все трое поочерёдно прекрасно выспались.

На следующий день погода ничуть не изменилась – упорно держался штиль. Полная неподвижность «Виктории» говорила об отсутствии даже лёгкого ветерка.

Фергюссон снова начал беспокоиться. «Если так будет и дальше, пожалуй, может не хватить съестных припасов, – думал он. – Неужели, избежав смерти от жажды, мы погибнем от голода?»

Но вскоре он воспрянул духом, заметив, что барометр сильно падает – это был явный признак перемены погоды. И он решил, не откладывая, заняться всеми необходимыми для полёта приготовлениями, чтобы при благоприятных условиях немедленно подняться в воздух. Ящик для воды, питавший горелку, и ящик для питьевой воды – оба были наполнены доверху.

Затем Фергюссон занялся уравновешиванием шара, и Джо снова пришлось пожертвовать порядочной частью своего сокровища. Однако вместе с силами к нему вернулась его корысть, и он не сразу исполнил приказ доктора. Но тот объяснил ему, что «Виктория» не в состоянии поднять лишний груз и, значит, надо выбирать между водой и золотом. Джо наконец перестал колебаться и выбросил из корзины значительное количество драгоценной руды.

– Пусть это золото достанется тем, кто явится сюда после нас, – промолвил Джо. – Вот, думаю, удивятся-то, найдя богатство в таком месте!

– А что, если какой-нибудь ученый-исследователь наткнётся здесь на эти камни? – сказал Кеннеди.

– Нет никакого сомнения, дорогой Дик, что он будет очень поражён и не замедлит напечатать об этом целые фолианты, – отозвался доктор. – Мы же в один прекрасный день можем услышать о чудесных залежах золотоносного кварца, найденных среди песков Африки.

– И подумайте, всё это будет делом рук Джо, – заметил Кеннеди.

Мысль, что он загадает загадку какому-нибудь учёному, утешила Джо, и он даже улыбнулся.

Весь остальной день доктор тщетно ждал перемены погоды. Температура повысилась и, если бы не густая тень оазиса, была бы совершенно невыносимой. Термометр показывал 149°. Это была наивысшая температура, отмеченная до сих пор Фергюссоном. Воздух казался огненным.

Вечером Джо опять разложил для безопасности костры, и во время вахт доктора и Кеннеди не произошло ничего нового. Но около трёх часов утра, когда дежурил Джо, температура внезапно понизилась, небо заволокло тучами, стало темно.

– Вставайте! Вставайте! – крикнул Джо своим товарищам. – Поднимается ветер!

– Наконец-то! – воскликнул доктор, глядя на небо. – Буря приближается! Скорее на «Викторию»!

Действительно, нельзя было терять ни минуты. Под натиском урагана «Виктория» пригнулась к земле, и её корзина волочилась по песку. Если бы случайно из неё вывалилась часть балласта, шар могло бы унести. Быстроногий Джо помчался к корзине и ухватился за неё. В это время самый шар почти лёг на землю, рискуя изорвать свою оболочку.

Доктор занял своё обычное место, зажёг горелку и приказал сбросить лишний балласт.

Путники в последний раз взглянули на гнувшиеся под напором бури деревья оазиса и, подхваченные на высоте двухсот футов восточным течением, скрылись в ночном мраке.