Двадцать тысяч лье под водой

Глава тринадцатая
Некоторые цифры

Минуту спустя мы уже сидели на диване с сигарами в зубах. Капитан разложил передо мной чертежи с планами «Наутилуса» в продольном и поперечном разрезе, а затем начал подробный рассказ:

– Господин Аронакс, здесь показано, как выглядит судно, на борту которого вы находитесь, в различных плоскостях – вид спереди, сверху и сбоку. Это вытянутый цилиндр с заостренными концами, напоминающий очертаниями сигару, – такая форма уже давно используется в Лондоне при конструировании устройств подобного типа. Общая длина цилиндра – ровно семьдесят метров, а его наибольшая ширина достигает восьми метров. Как видите, здесь используется несколько иное соотношение ширины к длине: не один к десяти, как при строительстве ваших быстроходных паровых судов; тем не менее все линии довольно длинные и плавные, чтобы вода легко скользила по корпусу, не затрудняя продвижение.

Указанные величины позволят вам без труда вычислить площадь и объем «Наутилуса». Его площадь составляет одну тысячу одиннадцать и сорок пять сотых квадратных метров, объем – одну тысячу пятьсот и две десятых кубических метров; следовательно, при полном погружении он вытесняет полторы тысячи кубометров воды, то есть весит полторы тысячи тонн.

Выполняя чертежи судна, предназначенного для плавания под водой, я хотел, чтобы в состоянии равновесия девять десятых его корпуса находилось бы под водой и лишь одна десятая выступала над поверхностью. В таком случае корабль вытеснял бы только девять десятых своего объема, или одну тысячу триста пятьдесят шесть и сорок восемь сотых кубического метра, что соответствовало бы его весу в тоннах. Поэтому конструкция судна не допускала нагрузки сверх этого значения.

«Наутилус» имеет два корпуса – внутренний и наружный, соединенных между собой железными балками с поперечным сечением в виде буквы T, что придает судну чрезвычайную прочность. Благодаря этой ячеистой структуре оно противостоит внешнему воздействию, как единое целое, как монолитная глыба. «Наутилус» практически неуязвим; наружная обшивка будто припаяна к его корпусу, а не крепится к нему заклепками, – такая цельность конструкции, обусловленная идеальным сцеплением материалов, позволяет судну бросать вызов самым суровым морям.

Мы сидели на диване.

Двойная обшивка изготовлена из листовой стали, удельный вес которой составляет семь целых и восемь десятых. Наружная обшивка имеет толщину не менее пяти сантиметров и вес в триста девяносто четыре и девяносто шесть сотых тонны. Внутренний корпус, киль которого высотой пятьдесят сантиметров и шириной двадцать пять весит сам по себе шестьдесят две тонны, а также машины, балласт, различные снасти и оборудование, внутренние переборки и пилерсы имеют общий вес девятьсот шестьдесят одну и шестьдесят две сотых тонны. Прибавьте к этому триста девяносто четыре и девяносто шесть сотых и получите искомую сумму в одну тысячу триста пятьдесят шесть и сорок восемь сотых тонны. Вам пока все понятно?

– Вполне, – ответил я.

– Таким образом, – продолжил капитан, – когда мой корабль находится на поверхности океана, над водой выступает лишь одна десятая часть его корпуса. Если бы я имел резервуары, емкостью равные этой одной десятой объема, то есть способные вмещать сто пятьдесят и семьдесят две сотых тонны воды, то судно весило бы одну тысячу пятьсот семь тонн и полностью погрузилось бы в воду. Именно так и происходит, господин профессор. Такие резервуары находятся в трюме «Наутилуса». Стоит открыть краны, как они заполняются водой, и судно погружается вровень с поверхностью моря.

– Хорошо, капитан, но тут мы подходим к главной трудности. Судно способно погружаться вровень с океаном – это да. Только опускаясь в глубинные слои, разве ваш корабль не встретит сопротивления водной среды? Разве повышенное давление нижних слоев не вытолкнет его наверх с силой, равной одной атмосфере на тридцать футов воды, то есть один килограмм на квадратный сантиметр?

– Вы совершенно правы, сударь.

– Тогда я не понимаю, как вы сумеете опуститься на глубину, не заполняя весь «Наутилус» водой.

– Господин профессор, – ответил капитан, – не следует путать статику с динамикой, иначе это приведет к серьезным ошибкам. Достичь глубин океана не составляет никакого труда, поскольку все тела при погружении в воду имеют тенденцию тонуть. Вы следите за ходом моей мысли?

– Слушаю внимательно, капитан.

– Чтобы вычислить, какой вес должен иметь «Наутилус» для полного погружения, мне нужно было учитывать лишь уменьшение объема вытесняемой морской воды под давлением верхних водных слоев по мере возрастания глубины.

– Это очевидно.

– Однако вода очень плохо поддается сжатию, хотя и не является абсолютно «несжимаемой». По последним расчетам ученых, сокращение в объеме составляет всего четыреста тридцать шесть десятимиллионных при повышении давления на одну атмосферу, или на каждые тридцать футов глубины. Если же речь идет о погружении на тысячу метров, то я должен учитывать давление водяного столба такой же высоты, что соответствует давлению в сто атмосфер. Следовательно, вода уменьшится в объеме на четыреста тридцать шесть стотысячных. А значит, мне нужно будет увеличить вес судна до одной тысячи пятисот тринадцати и семидесяти семи сотых тонны, вместо одной тысячи пятисот семи и двух десятых тонны. Таким образом, увеличение составит не более шести целых и пятидесяти семи сотых тонны.

– Всего лишь?

– Всего лишь, господин Аронакс. Причем эти расчеты легко проверить. У меня есть запасные резервуары вместимостью сто тонн. Благодаря этому я могу опускаться на значительные глубины. Когда я хочу всплыть в уровень с поверхностью моря, мне достаточно спустить лишнюю воду из запасных резервуаров, или полностью их опорожнить, если пожелаю, чтобы «Наутилус» выступил над волнами на одну десятую.

Мне было нечего возразить на подкрепленные цифрами доводы.

– Капитан, я не сомневаюсь, что эти расчеты верны, – ответил я. – Оспаривать их нет смысла, ведь практический опыт ежедневно доказывает вашу правоту. Но боюсь, есть куда более серьезная проблема.

– Какая же, сударь?

– Когда вы находитесь на глубине в тысячу метров, корпус «Наутилуса» испытывает давление в сто атмосфер. Если в этот момент вы захотите опорожнить запасные резервуары, чтобы уменьшить вес судна и подняться к поверхности, вам понадобятся насосы, способные преодолеть давление, равное ста килограммам на квадратный сантиметр. А подобную мощность…

– …может дать только электричество, – закончил мою фразу капитан Немо. – Как я уже говорил, господин профессор, динамическая энергия моих машин практически неисчерпаема. Насосы «Наутилуса» обладают невероятной мощностью, – вы должны были убедиться в этом воочию, когда выпущенные ими столбы воды обрушились на палубу «Авраама Линкольна». Впрочем, я использую запасные резервуары только для погружения на глубину от полутора до двух тысяч метров – чтобы поберечь батареи. А когда у меня возникает желание наведаться в океанские пучины, удаленные от поверхности на два-три лье, приходится задействовать другие способы – они сложнее, но не менее надежны.

– Что это за способы, капитан?

– Сначала я должен рассказать вам о принципах управления «Наутилусом».

– Не терпится о них узнать!

– Чтобы поворачивать направо или налево – словом, совершать маневры в горизонтальной плоскости, я использую обычный руль с широким пером, который закреплен на заднем конце ахтерштевеня и приводится в движение штурвалом при помощи штуртроса. Также я могу направлять «Наутилус» снизу вверх и сверху вниз, то есть по вертикали, посредством двух наклонных плоскостей, прикрепленных к бортам у ватерлинии; эти плоскости подвижны и способны принимать любое положение – используя мощные рычаги, ими можно управлять изнутри. Если удерживать плоскости параллельно корпусу, то судно будет двигаться горизонтально. Если их наклонить, то «Наутилус», повинуясь углу наклона и увлекаемый винтом, будет сколь угодно долго погружаться либо всплывать по диагонали. А если я хочу вернуться на поверхность как можно быстрее, то выключаю винт, и тогда под напором воды «Наутилус» поднимается вертикально, как вздымает в небо наполненный водородом аэростат.

– Браво, капитан! – воскликнул я. – Но каким образом рулевой ведет корабль на глубине вслепую?

– Рулевой помещается в рубке, которая образует выступ в верней части корпуса «Наутилуса» и оборудована чечевицеобразными стеклами.

– И стекла выдерживают такое давление?

– Прекраснейшим образом! Хрусталь, легко бьющийся от удара, тем не менее обладает удивительной прочностью. В тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году в северных морях проводились эксперименты по рыбной ловле с использованием электрического света. Оказалось, что хрустальные пластинки толщиной всего в семь миллиметров способны выдерживать давление в шестнадцать атмосфер! И при этом они пропускали через себя мощные тепловые лучи, которые неравномерно нагревали их поверхность. Однако стекла, которые использую я, имеют толщину в центральной части не менее двадцати одного сантиметра, то есть в тридцать раз толще упомянутых пластинок.

– Объяснение принимается, капитан Немо; но ведь для того, чтобы видеть под водой, нужен свет! Иначе как тогда маневрировать в кромешной подводной тьме?..

– Позади рубки рулевого установлен мощный электрический рефлектор, лучи которого освещают море на расстояние в полмили.

– И снова браво! Трижды браво, капитан! Так вот в чем секрет загадочной фосфоресценции мнимого нарвала, которая так озадачила ученых! Кстати, скажите, а столкновение «Наутилуса» с «Шотландией», наделавшее столько шума, было случайным?

– Совершенно случайным, профессор. Я шел на глубине двух метров под уровнем моря, когда это произошло. Впрочем, насколько мне известно, удар не вызвал никаких серьезных повреждений.

– Никаких, сударь! А как насчет вашей встречи с «Авраамом Линкольном»?..

– Господин профессор, мне жаль, что пострадал один из лучших кораблей американского военно-морского флота, но на меня напали, и я был вынужден защищаться! Хотя я всего лишь временно вывел фрегат из строя, чтобы он не причинил мне вреда, – все его поломки можно будет с легкостью исправить в ближайшем порту.

– Капитан, ваш «Наутилус» – настоящее чудо! – искренне восхитился я.

– Так и есть, господин профессор, – с теплотой в голосе ответил капитан Немо, – и я люблю его, как собственное дитя! Ваши суда беззащитны перед океанской стихией, где опасность подстерегает повсюду; впервые оказавшись в море, человек испытывает страх бездны, как верно подметил голландец Янсен. Однако глубоко под водой, на борту «Наутилуса», все тревоги отступают. Больше не надо опасаться пробоин, поскольку двойной корпус лодки – прочнее железа; здесь нет качки, а потому не надо переживать за оснастку; нет ветра, который уносил бы паруса; нет пара, который разрывал бы котлы; этому судну не грозят пожары, ведь оно сделано из стали, а не из дерева; не надо заботиться о пополнении запасов угля – ведь «Наутилус» приводится в движение электричеством; не надо бояться столкновений – он единственный покоритель морских глубин; здесь не бывает бурь, поскольку в нескольких метрах под поверхностью вода совершенно спокойна! Так что вы правы, сударь. Этот корабль – само совершенство! Считается, что инженер более уверен в надежности судна, чем конструктор, а конструктор – более, чем сам капитан. Представьте теперь, насколько беззаветна моя вера в «Наутилус», ведь я одновременно являюсь его капитаном, конструктором и инженером!

Капитан Немо говорил с необычайным пылом. Горящий взгляд, порывистость движений полностью его преобразили. Да! Он и правда любил свой корабль, как отец любит свое дитя!

Однако у меня тут же возник естественный, хотя, возможно, нескромный вопрос, и я не удержался от искушения его задать:

– Так вы инженер?

– Да, господин профессор. Я учился в Лондоне, Париже, Нью-Йорке – в те времена, когда еще был жителем земных материков.

– Как вам удалось втайне от всех построить такое удивительное судно?

– Детали «Наутилуса» были изготовлены в разных уголках планеты и заказывались для вымышленных целей. Киль выкован в Ле-Крёзо, гребной вал – в Лондоне у «Пена и компании», листовая обшивка корпуса – в Ливерпуле у Лэрда, винт – в Глазго у Скотта. Резервуары произведены в Париже, на фабрике Кайля, двигатель – в Пруссии, у Круппа, шпирон – в мастерских шведского города Мотала, измерительные приборы – в Нью-Йорке, у братьев Харт. Каждый производитель получил от меня чертежи, подписанные всякий раз другим именем.

– Однако все эти детали еще нужно было соединить и подогнать!

– Господин профессор, я основал производственный цех на одном из необитаемых островков посреди океана. Именно там мы с моими рабочими – точнее, верными товарищами, которых я сам обучал и наставлял, – закончили сборку «Наутилуса». А затем позволили огню уничтожить все следы нашего пребывания на острове. Будь моя воля, я и вовсе спалил бы его дотла.

– Полагаю, затраты на постройку судна превышали все мыслимые пределы?

– Судите сами, господин Аронакс: броненосец обходится в одну тысячу сто двадцать пять франков за тонну. «Наутилус» весит полторы тысячи тонн. Следовательно, он обошелся мне в один миллион шестьсот восемьдесят семь тысяч франков, а со всей оснасткой – около двух миллионов. С учетом же стоимости хранящихся на борту произведений искусства и научных коллекций его можно оценить примерно в четыре или пять миллионов.

– И последний вопрос, капитан…

– Слушаю вас, господин профессор.

– Стало быть, вы очень богаты?

Огонь уничтожил все следы нашего пребывания.

– Я несметно богат! И мог бы с легкостью оплатить все десять миллиардов государственного долга Франции!

Я пристально посмотрел на своего загадочного собеседника. Не злоупотребляет ли он моей доверчивостью? Время покажет.

Глава четырнадцатая
Черная река

Вода занимает на земной поверхности площадь, исчисляемую в три миллиона восемьсот тридцать две тысячи пятьсот пятьдесят восемь квадратных мириаметров^[76], иными словами, более тридцати восьми миллионов гектаров поверхности нашей планеты покрыто водой. Объем этой жидкой массы составляет два миллиарда двести пятьдесят миллионов кубических миль; если представить эту жидкую массу в виде шара, то диаметр его будет равен шестидесяти лье, а вес – трем квинтиллионам тонн. Чтобы лучше понять, насколько огромно это число, нужно вспомнить, что квинтиллион относится к миллиарду, как миллиард к единице, то есть в квинтиллионе столько же миллиардов, сколько в миллиарде единиц. Проще говоря, такое количество воды могли бы излить все реки Земли за сорок тысяч лет.

На протяжении геологической истории эры огня сменялись эрами воды. Сначала всюду был один лишь Океан. Затем, мало-помалу, в силурийском периоде, из воды показались вершины гор, возникли острова; они частично уходили под воду во время потопов, появлялись вновь, сливались, образуя материки, и наконец рельеф земной поверхности принял знакомый нам облик, отображаемый на современных географических картах. Суша отвоевала у воды тридцать семь миллионов шестьсот пятьдесят семь квадратных миль, или двенадцать миллиардов девятьсот шестнадцать миллионов гектаров.

В соответствии с расположением континентов можно разделить воды планеты на пять больших частей: Арктический ледовитый океан, Антарктический ледовитый океан, Индийский океан, Атлантический океан и Тихий океан.

Тихий океан простирается с севера на юг, занимая все пространство между двумя полюсами, и с запада на восток между Азией и Америкой; его протяженность по долготе составляет сто сорок пять градусов^[77]. Это самый спокойный из океанов; его течения широки и неспешны, приливы и отливы слабо выражены, дожди обильны. Таков был океан, который мне по велению судьбы предстояло пересечь при самых необычных обстоятельствах.

– Господин профессор, – сказал капитан Немо, – если вам угодно, мы сейчас определим наше точное местоположение и установим отправную точку путешествия. До полудня осталось четверть часа. Я отдам приказ всплывать.

Капитан три раза нажал на кнопку электрического звонка. Насосы начали откачивать воду из резервуаров; стрелка манометра показывала, как уменьшается давление по мере всплытия «Наутилуса», а потом замерла.

– Мы на поверхности воды, – сообщил капитан.

Я направился к центральному трапу, ведущему к верхней платформе. Затем взобрался по металлическим перекладинам и через открытые люки вышел на палубу «Наутилуса».

Она выступала из воды не более чем на восемьдесят сантиметров. Из-за своей веретенообразной конструкции «Наутилус» напоминал очертаниями длинную сигару. Корпус был обшит уложенными на манер черепицы стальными листами, похожими на ороговевшую чешую крупных рептилий. Теперь мне стало понятно, почему этот корабль неизменно принимали за морское животное – даже лучшие подзорные трубы не помогали.

Наполовину утопленная в корпус «Наутилуса» шлюпка образовывала посредине палубы небольшую выпуклость. На носу и корме выступали две невысокие кабины с наклонными стенками, в которые были вставлены толстые чечевицеобразные стекла: передняя служила рубкой рулевого, который управлял «Наутилусом», в задней крепился мощный электрический прожектор, освещавший путь.

Море было спокойным, небо – безоблачным. Ленивое колыхание океана почти не ощущалось на борту «Наутилуса» благодаря его длинному корпусу. Легкий бриз с востока взъерошивал морскую гладь. Горизонт очистился от тумана, и ничто теперь не препятствовало обзору.

Но вокруг не было ничего, кроме моря. Ни рифа, ни островка. «Авраам Линкольн» давно скрылся из виду. Безбрежная пустыня…

Вооружившись секстантом, капитан Немо замерил высоту солнца, чтобы по ней определить широту. В течение нескольких минут он терпеливо ждал, пока дневное светило не поднялось над кромкой горизонта. За все это время сжимавшая инструмент рука ни разу не дрогнула – даже мраморная статуя позавидовала бы такой неподвижности!

– Полдень, – сказал наконец капитан. – Господин профессор, не угодно ли вам?..

Я бросил прощальный взгляд на желтоватые воды, омывавшие японские берега, и спустился в салон.

Там капитан вычислил местоположение «Наутилуса», определив с помощью хронометра долготу и сверив свои расчеты с предыдущими угломерными наблюдениями. А затем обратился ко мне:

Капитан Немо замерил высоту солнца.

– Господин Аронакс, мы находимся на ста тридцати семи градусах и пятнадцати минутах западной долготы…

– Какого меридиана? – поспешил я уточнить в надежде, что по ответу капитана смогу угадать его национальность.

– Сударь, – ответил он. – У меня есть несколько хронометров, настроенных на меридианы Парижа, Гринвича и Вашингтона. Сейчас, из уважения к вам, я воспользовался парижским.

Надежда моя не оправдалась. Я поклонился, и капитан продолжил:

– Сто тридцать семь градусов пятнадцать минут западной долготы по Парижскому меридиану и тридцать градусов семь минут северной широты – это примерно в трехстах милях от берегов Японии. Итак, сегодня, восьмого ноября, ровно в полдень начинается наше подводное путешествие.

– Да поможет нам бог! – ответил я.

– А сейчас, господин профессор, – добавил капитан, – оставляю вас наедине с вашими занятиями. Я задал курс на востоко-северо-восток, глубина погружения – пятьдесят метров. Вот карты, на которых будет ежедневно отмечаться пройденный нами путь. Салон в вашем полном распоряжении. Теперь позвольте мне удалиться.

Капитан Немо откланялся. А я остался один со своими мыслями. Все они крутились вокруг командира «Наутилуса». Узнаю ли я когда-нибудь, какой национальности этот загадочный человек, отрекшийся от родины? Что пробудило в нем такую ненависть к человечеству – ненависть, которая, возможно, жаждала страшной мести? Был ли он одним из тех никому не известных ученых, кого Консель называл «обиженными гениями», – своего рода Галилеем наших дней? Или одним из деятелей науки вроде американца Мори^[78], чью карьеру разрушила политическая революция? Пока я мог только гадать. Со мной, случайно оказавшимся на борту незнакомцем, он вел себя холодно, но вполне любезно. Вот только ни разу не пожал протянутую ему руку. Как и не протянул мне свою.

Целый час я предавался размышлениям, пытаясь разгадать так взволновавшую меня тайну этого человека. Затем взгляд мой упал на огромную карту полушарий, разложенную на столе, и я поставил палец на ту самую точку, где пересекались замеренные сегодня значения долготы и широты.

У океана, как и у континентов, есть свои реки. Это особые течения, имеющие собственные температуру и цвет; самое крупное из них известно под именем «Гольфстрим». Наукой установлено местонахождение пяти главных течений планеты: первое – на севере Атлантики, второе – на юге Атлантики, третье – на севере Тихого океана, четвертое – на юге Тихого океана, и пятое – на юге Индийского океана. Можно даже предположить, что давным-давно на севере Индийского океана существовало шестое течение, когда Каспийское и Аральское моря были объединены с крупными озерами Азии в единое водное пространство.

Через точку, которую я отметил пальцем, проходило течение Куросио, что в переводе с японского означает «черная река». Оно берет начало в Бенгальском заливе, где нагревается под отвесными лучами тропического солнца, затем пересекает Малаккский пролив, огибает побережье Азии и доходит до Алеутских островов на севере Тихого океана, мимоходом подхватывая и увлекая за собой стволы камфорных деревьев и другие образцы местной фауны; его теплый поток цвета индиго резко выделяется на сером фоне холодных океанских волн. Именно по этому течению нам и предстояло плыть. Я прослеживал путь Куросио, представляя, как оно теряется на бескрайних тихоокеанских просторах, когда на пороге салона появились Нед с Конселем.

Мои верные спутники замерли от изумления при виде всех этих сокровищ.

– Где мы? – воскликнул канадец. – В одном из квебекских музеев?

– С позволения господина, – заметил Консель, – я бы скорее сравнил это место с особняком Соммерара^[79]!

– Друзья мои! – сказал я, жестом приглашая их войти. – Вы не в Канаде и не во Франции, а на борту «Наутилуса», в пятидесяти метрах под уровнем моря.

– Раз уж господин так говорит, приходится верить, – ответил Консель. – Однако, признаться, этот салон может изумить даже такого фламандца, как я.

– Что ж, любуйся, мой друг! Здесь найдется немало интересного для знатока классификации!

Уговаривать Конселя не было надобности. Славный малый уже склонился над витринами, бормоча что-то на языке натуралистов: «…класс брюхоногих, семейство трубачей, род каури, вид Cyprœa Madagascariensis»^[80]…

А далекий от конхиологии Нед Ленд принялся расспрашивать меня о встрече с капитаном Немо. Узнал ли я, кто он, откуда, куда направляется, в какие глубины еще заведет? Словом, задавал мне тысячи вопросов, на которые я не успевал отвечать.

Карта Тихого океана (без подписи).

Я сообщил Неду все, что знал, – вернее, все, чего не знал, – и в свою очередь попросил рассказать, что довелось слышать и видеть ему.

– Ничего не видел, ничего не слышал! – ответил канадец. – Не заметил даже никого из команды этого странного корабля. Неужто и экипаж у него электрический?

– Электрический?

– А что, запросто можно поверить! Ну а вы, господин Аронакс, как считаете: сколько всего человек на борту? – спросил Нед Ленд, у которого уже явно зрел какой-то замысел. – Десять? Двадцать? Пятьдесят? Сто?

– На этот вопрос я ответить не могу, мистер Ленд. И советую вам пока отказаться от идеи захватить «Наутилус» или бежать с него. Это судно – настоящее чудо инженерной мысли, и я рад, что мне посчастливилось его увидеть! Многие были бы не прочь оказаться на нашем месте – хотя бы ради того, чтобы полюбоваться всеми этими сокровищами. Так что возьмите себя в руки, и давайте будем вместе наблюдать за тем, что происходит вокруг.

– «Наблюдать»! – фыркнул гарпунер. – Что мы увидим из этой железной тюрьмы? Мы движемся, мы плывем вслепую…

Не успел Нед Ленд договорить, как салон погрузился во мрак. Светящийся потолок погас столь внезапно, что у меня даже заболели глаза, – так бывает, когда выходишь из темноты на яркий свет.

Мы молча стояли, не решаясь пошевелиться и не зная, чего ожидать. Но тут раздался скрежет. Словно кто-то раздвигал обшивку на бортах «Наутилуса».

– Ну вот и все – дождались! – сказал Нед Ленд.

– Отряд гидромедуз! – бормотал Консель.

Так же внезапно салон озарился сиянием. Свет проникал в него с обеих сторон через огромные продолговатые стекла в стенах. Нашему взору открылись морские глубины, пронизанные яркими электрическими лучами. Лишь слой хрусталя отделял нас от океана. Поначалу я содрогнулся при мысли о том, что эта тонкая перегородка может разбиться; однако крепкая медная оправа придавала ей почти несокрушимую прочность.

Море отчетливо просматривалось в радиусе примерно одной мили от «Наутилуса». Невиданное зрелище! Какое перо могло бы его описать? Какая кисть сумела бы передать эти нежные тона и восхитительные переливы света, который пронизывал водную пелену, постепенно рассеиваясь в верхних и нижних слоях океана!

Как известно, море обладает очень высокой светопропускающей способностью. Даже чистейшая ключевая вода уступает ему в прозрачности. И все благодаря растворенным в нем органическим веществам и минералам. В некоторых участках океана, например, на Антильских островах, можно с удивительной четкостью разглядеть песчаное дно сквозь толщу воды в сто сорок пять метров, а солнечные лучи свободно проникают на глубину до трехсот метров. Однако водная среда, окружавшая «Наутилус», казалось, сама себя освещала. Словно это была не светящаяся вода, а жидкий свет.

Согласно гипотезе Эренберга^[81], морская вода сохраняет способность к фосфоресценции даже на большой глубине – если так, то обитатели морей могут любоваться одним из самых чудесных спектаклей природы. Я подумал об этом, наблюдая через стекла за причудливой игрой света в открывшихся взору неведомых безднах. В салоне царил полумрак, оттеняя ярко освещенное пространство за бортом; мы смотрели сквозь прозрачный хрусталь, словно сквозь стекло гигантского аквариума.

Нашему взору открылись неведомые бездны.

Из-за отсутствия каких-либо ориентиров «Наутилус» казался неподвижным, хотя рассеченные его шпироном океанские воды то и дело с невиданной скоростью проносились у нас перед глазами. Завороженные, мы в немом восхищении прильнули к прозрачным витринам. Консель первым нарушил молчание:

– Вы хотели что-нибудь увидеть, любезный Нед, ну так вот вам – смотрите!

– Изумительно! Просто изумительно! – Канадец, похоже, забыл о своем гневе и планах бегства, наслаждаясь невероятным зрелищем. – Пожалуй, стоило приехать издалека, чтобы полюбоваться таким чудом!

– Теперь я лучше понимаю жизнь этого человека! – воскликнул я. – Он создал собственный мир, который раскрывает свои самые сокровенные тайны лишь ему одному!

– Но где же рыбы? – с удивлением заметил канадец. – Я не вижу рыб!

– Зачем они вам, милейший Нед? – ответил Консель. – Вы все равно в них ничего не смыслите.

– Я? Да ведь я рыбак! – возмутился Нед.

Между друзьями разгорелся спор, поскольку оба разбирались в рыбах, но каждый по-своему.

Всем известно, что рыбы образуют четвертый и последний класс типа позвоночных^[82]. Согласно весьма точному научному описанию, это «хладнокровные позвоночные с двойным кругом кровообращения, дышащие жабрами и обитающие в воде». Рыбы делятся на две отдельные группы: костные, чей спинной хребет состоит из костных позвонков, и хрящевые, чей спинной хребет состоит из хрящевых позвонков.

Возможно, канадец знал об этом различии, но Консель знал еще больше и теперь не мог допустить, чтобы его посчитали менее сведущим, чем Нед, с которым он успел подружиться.

– Любезный Нед, – сказал Консель, – вы весьма искусный рыбак, настоящий истребитель рыб. Вы поймали великое множество этих интересных животных. Однако готов побиться об заклад, что вы даже не знаете, на какие классы они делятся.

– Конечно, знаю! – серьезно ответил гарпунер. – Рыбы делятся на два класса: съедобные и несъедобные.

– Это если рассматривать их с точки зрения гурмана, – заметил Консель. – Но известно ли вам, например, чем костные рыбы отличаются от хрящевых?

– В общих чертах, любезный Консель.

– А какие есть подразделения у этих двух классов?

– Понятия не имею, – ответил канадец.

– Тогда слушайте и запоминайте, милейший Нед! Костные рыбы подразделяются на шесть отрядов. Primo, колючеперые. Их верхняя челюсть цельная и подвижная, а жабры имеют форму гребня. Этот отряд включает в себя пятнадцать семейств, то есть три четверти известных науке рыб. Например: окунь обыкновенный.

– На вкус недурен, – кивнул Нед Ленд.

– Secundo, – продолжал Консель, – брюхоперые, у которых брюшные плавники расположены под брюхом позади грудных и не соединяются с плечевой костью. Этот отряд подразделяется на пять семейств и включает в себя большую часть пресноводных рыб. Например: карп, щука.

– Фу, – презрительно поморщился канадец. – Терпеть не могу пресноводную рыбу!

– Tertio, – сказал Консель, – мягкоперые, у которых брюшные плавники расположены под грудными и непосредственно соединены с плечевой костью. В этом отряде четыре семейства. Типичные представители: камбала, лиманда, тюрбо, калкан, морской язык и прочие.

– Превосходная рыба! Превосходная! – одобрительно воскликнул гарпунщик, который не желал рассматривать рыб иначе как с точки зрения их вкусовых качеств.

– Quarto, – невозмутимо перечислял Консель, – бесперые. Эти рыбы лишены брюшных плавников; у них вытянутое тело и толстая, склизкая кожа. Отряд бесперых состоит всего из одного семейства. Представители: угорь, гимнот.

– Так себе! Ничего особенного, – вставил Нед Ленд.

– Quinto, – сказал Консель, – пучкожаберные. У них цельная, свободная челюсть, однако жабры имеют вид маленьких кисточек, расположенных попарно вдоль жаберных дуг. В этом отряде тоже всего одно семейство. Представители: морские коньки, рыбы-пегасы.

– Редкостная гадость! – заметил гарпунщик.

– И, наконец, sexto, – сказал Консель, – сростночелюстные, у которых верхнечелюстная кость плотно соединена с межчелюстной, а небная сцеплена с черепом, делая его неподвижным. У многих рыб из этого отряда отсутствуют брюшные плавники. Выделяют два семейства сростночелюстных. Типичные представители: рыба-еж, рыба-луна.

– На этих даже кастрюлю жалко пачкать! – фыркнул канадец.

– Вы хоть что-нибудь поняли, милейший Нед? – спросил Консель с ученым видом.