Тайфун

Глава 3

Джакс знал свою работу не хуже других молодых штурманов, бороздящих моря. Поначалу он немного опешил от злобного бешенства первого шквала, однако быстро взял себя в руки, позвал матросов и бросился вместе с ними закрывать те отверстия на палубе, которые не были закрыты раньше.

– Давай, ребята, помогай! – громогласно кричал он, направляя работу и думая: «Этого-то я и ждал».

Однако с каждой минутой он все яснее осознавал, что буря превзошла его ожидания. С первого же порыва ветра, коснувшегося его лица, мощь урагана нарастала со стремительностью лавины. Судно, заливаемое водой от носа до кормы, не перекатывалось с боку на бок, а металось и зарывалось в воду, словно обезумев от ужаса.

«Дело нешуточное», – подумал Джакс. Пока он перекрикивался с капитаном, над водой сгустилась кромешная тьма, будто погасли все светила в мире. Он был рад, что капитан рядом. Ему стало легче, словно этот человек, выйдя на палубу, принял на свои плечи всю тяжесть шторма. Именно в этом престиж капитанской должности, ее привилегии и бремя.

Капитану Макуиру перекладывать бремя ответственности было не на кого. Удел полководца – одиночество. Он вглядывался в темноту с напряженным вниманием человека, который смотрит в глаза противнику, пытаясь понять его скрытые намерения, угадать цель и силу нападения. Ураганный ветер налетал из необъятной тьмы, Макуир чувствовал под ногами неуверенность своего корабля и не мог различить даже смутных его очертаний. Он понимал, что не может ничего изменить, и молча ждал, потрясенный своей беспомощностью и слепотой.

Капитан никогда не отличался разговорчивостью. Джакс, стоявший рядом, заорал, перекрикивая порывы ветра:

– Должно быть, мы сразу попали в самую гущу, сэр!

Вспыхнула слабая молния, озарившая все вокруг призрачным светом, точно скрытую в морских глубинах пещеру с пенными гребнями вместо пола. На один зловещий мимолетный миг она осветила рваные клочья низко нависших облаков, очертания накренившегося судна, черные фигуры людей на мостике, словно окаменевших с вытянутыми шеями. Вновь опустилась тьма, и тут-то пришло настоящее.

Это было нечто грозное и стремительное, как внезапно разверзшийся сосуд гнева. Казалось, что судно до самого основания потряс мощнейший взрыв. На палубах бушевала вода, словно на воздух взлетела гигантская дамба. Люди в секунду потеряли друг друга. Такова разъединяющая сила бури: она отделяет людей от себе подобных. Землетрясение, оползень, лавина – все эти явления настигают человека мимоходом, бесстрастно, а яростный шторм атакует его как личного врага, стремится скрутить по рукам и ногам, обрушивается на мозг, хочет сломить его дух.

Джакса оторвало от капитана, и, как ему показалось, долго кружило в воздухе. Исчезло все: на секунду он потерял даже способность мыслить, – но скоро его рука нащупала столбик ограждения. Он не совсем верил в реальность происходящего, однако его страдания от этого не уменьшились. Несмотря на молодость, Джаксу приходилось попадать в штормы, и он никогда не сомневался в своей способности вообразить самое худшее, но происходящее настолько превосходило силу воображения, что казалось совершенно несовместимым с выживанием какого бы то ни было судна. Точно так же он усомнился бы и в себе самом, если бы в данный момент не был всецело поглощен борьбой с неведомой силой, пытавшейся оторвать его от опоры. Более того, он знал, что еще жив, поскольку чувствовал, что задыхается, дрожит и захлебывается.

Джаксу показалось, что он оставался наедине со столбиком целую вечность. Он тонул в обрушивающихся потоках дождя и ловил ртом воздух. Вода, которую он глотал, была то пресной, то соленой. Он крепко зажмурил глаза, словно боялся потерять зрение в этом безумном буйстве стихии. Когда он отваживался быстро моргнуть, то замечал зеленый огонек с правого борта, слабо мерцавший сквозь брызги дождя и пены, и ему становилось легче. Джакс как раз смотрел на огонек, когда зеленый луч осветил вздымающийся вал и погас. Он увидел, как гребень волны с грохотом перекатился через борт, и этот грохот слился с оглушительным ревом бушующей стихии. В ту же секунду столбик вырвало из его рук. Он упал на спину и почувствовал, что плывет и его несет вверх. Сначала он подумал, что на мостик обрушилось все Китайское море, затем, собравшись с мыслями, пришел к выводу, что оказался за бортом. Пока его, насквозь промокшего, трепало, швыряло и кружило в безумном водовороте, он мысленно повторял: «Господи Боже! Господи Боже! Господи Боже!»

Внезапно, взбунтовавшись от страданий и отчаяния, он принял безумное решение выбраться отсюда и замахал руками и ногами. Но едва начав эту мучительную борьбу, он обнаружил рядом с собой чье-то лицо, непромокаемый плащ и сапоги. Он яростно вцепился в плащ, потерял его, вновь нашел, еще раз потерял и, наконец, почувствовал крепкую хватку чьих-то рук. В свою очередь он крепко обнял мощное, сильное тело. Он нашел капитана. Мужчины барахтались, сжимая друг друга в объятиях. Внезапно вода схлынула, отбросив их к переборке рулевой рубки; побитые и задыхающиеся, они встали на ноги и схватились за что попало.

Джакс вышел из этой схватки потрясенным до глубины души, словно ему удалось избежать жесточайшего оскорбления, направленного против него лично. Его вера в себя пошатнулась. Он стал бессмысленно кричать тому, кого ощущал рядом с собой в зловещей темноте: «Это вы, сэр? Это вы, сэр?» – пока не застучало в висках. Он услышал голос, с досадой выкрикнувший, словно издалека, одно слово: «Да!» Волны вновь хлынули на мостик. Вода окатила его беззащитную непокрытую голову, а он продолжал цепляться за что-то обеими руками.

Судно нелепо скакало во все стороны, накренялось с какой-то пугающей беспомощностью, ныряя, летело в пустоту, а затем всякий раз будто наталкивалось на стену. «Нань-Шань» то ложился на бок, то выпрямлялся от столь сокрушительного удара, что Джакс чувствовал, как корабль начинает вертеться, точно человек, оглушенный дубинкой и теряющий сознание. В непроглядной тьме неистово завывал ветер, и казалось, весь мир превратился в черную пропасть. Бывали минуты, когда поток воздуха, словно всасываемый исполинской трубой, ударял по корпусу парохода с такой силой, что тот как будто поднимался и висел над водой, объятый дрожью. Затем судно вновь начинало метаться, словно его бросили в кипящий котел. Джакс изо всех сил старался собраться с мыслями и рассуждать хладнокровно.

Море, вздымающееся от порывов ветра, заливало «Нань-Шань» белоснежными потоками пены, расходящимися в темноте по обоим бортам. На этом ослепительном покрове, растянутом под чернотой облаков и испускающем синеватый блеск, капитан Макуир замечал изредка несколько крохотных пятнышек, черных, как эбеновое дерево, – верхушки люков и лебедок, подножие мачты. Вот все, что он мог разглядеть на своем корабле. Средняя часть надстройки, прикрытая мостиком, где находился он сам, его помощник и закрытый в рубке рулевой, охваченный страхом, что его унесет за борт, походила на омываемую водой скалу, вокруг которой бурлила кипящая вода, заливала ее и скатывалась вниз. За такую скалу в бурном прибое цепляются люди, потерпевшие крушение. Только скала эта поднималась и вновь погружалась в воду, непрестанно раскачиваясь, словно по волшебству оторвалась от берега и решила отправиться в путешествие по морским просторам.

Шторм набрасывался на пароход с бессмысленной, разбойничьей яростью. Трисели и крепко привязанные тенты были сорваны, брезент разорван в клочья, поручни искорежены, с мостика все смело, унесло две шлюпки. Никто не заметил, как они исчезли, – словно растаяли под ударами и натиском волн. Уже позднее, на фоне белой пены от высокой волны, обрушившейся на надстройку, Джакс мельком увидел две пары голых черных шлюпбалок, вынырнувших из густой темноты, болтающийся фалинь и окованный железом пустой кильблок, прыгающий в воздухе. Тогда только он понял, что произошло у него за спиной, в каких-нибудь трех ярдах. Джакс вытянул шею, нащупывая ухо капитана, ткнулся в него губами: большое, мясистое, очень мокрое, – и взволнованно воскликнул:

– Шлюпки унесло, сэр!

И вновь услышал он этот голос, сильный и звучный, но при этом проникновенно-спокойный в беспорядочном шуме, словно доносившийся откуда-то из мирной тишины за пределами бушующего штормового моря; вновь он услышал голос человека – тихий и неукротимый, который может передавать бесконечность мысли, решимость и целеустремленность, голос, который донесет нужные слова в последний день, когда обрушатся небеса и свершится суд, вновь он услышал этот голос, крикнувший откуда-то издалека: «Хорошо!»

Он подумал, что капитан не расслышал.

– Шлюпки… я говорю, шлюпки… шлюпки, сэр! Две снесло!

Тот же голос, совсем близкий и такой далекий, рассудительно отозвался:

– Ничего не поделаешь!

Капитан Макуир не повернул головы, однако Джакс расслышал еще несколько слов, подхваченных ветром:

– Чего вы хотели… когда пробираешься… в таком… Приходится… с чем-то… расстаться… естественно…

Джакс напряженно прислушивался, однако больше ничего не услышал. Капитан Макуир сказал все, что хотел, и Джакс даже не увидел, а представил себе широкую плотную спину, повернутую к нему.

Непроницаемая тьма гасила призрачный блеск моря. Джакса охватила слепая уверенность, что ничего нельзя сделать.

Если выдержат рулевые приводы, если огромная масса воды не проломит палубу и не выбьет люк, если не выйдут из строя двигатели, если удастся вести судно против этого ужасного ветра и его не погребет под собой очередная чудовищная волна – он время от времени ловил взглядом зловещие белые гребни, вздымающиеся высоко над бортом, – тогда, быть может, они выберутся из этой переделки. В нем что-то перевернулось, и он вдруг понял, что «Нань-Шаню» конец.

«Пришел ему конец», – сказал он себе со странным волнением, словно открыл в этих словах какой-то новый, неожиданный смысл. Что-нибудь неминуемо случится. Теперь ничего не предотвратить, ничего не исправить. Люди на борту беспомощны, и судно долго не продержится. Эта буря чудовищна.

Джакс почувствовал у себя на плече тяжелую руку и ответил на этот жест очень разумно – крепко обхватил капитана за талию. Они стояли, обнявшись, в слепой ночи, помогая друг другу бороться с ветром, щека к щеке, губы к уху, как два старых негодных корабля, пришвартованных носом к корме.

И Джакс вновь услышал голос своего командира, звучавший едва ли громче, чем раньше, но ближе, словно выступив вместе против чудовищного натиска урагана, они приблизились друг к другу. В этом голосе звучало все то же странное спокойствие, как бы тихое сияние нимба.

– Вы не знаете, где команда? – спросил этот голос, мощный и в то же время угасающий, одолеваемый силой ветра, уносившей его прочь.

Джакс не знал. Когда на судно обрушился ураган, все матросы были на мостике. Он понятия не имел, куда они подевались. Да и какая разница, если от них в такой ситуации не может быть никакой пользы. И все же вопрос капитана расстроил Джакса.

– Зачем вам матросы, сэр? – опасливо поинтересовался он.

– Просто хочу знать! – крикнул в ответ капитан Макуир. – Держитесь крепче!

Они держались. Неукротимый, бешеный напор бури вновь остановил судно. Несколько мгновений оно стремительно раскачивалось, точно детская люлька, а потом им показалось, что вся атмосфера неистово проносится мимо, с ревом удаляясь от сумрачной земли.

Задыхаясь от ветра и закрыв глаза, они сжимали друг друга в объятиях. Затем на судно обрушился мощный удар: гигантский вертикальный столб воды переломился и рухнул на мостик, погребая его под своей губительной тяжестью. Их с головы до ног окатило вихрем пены, соленая вода заливала уши, нос и рот, била по ногам, рвала за руки, бурлила вокруг. Открыв глаза, они увидели громоздящуюся пенную массу, бушующую вокруг того, что походило на обломки корабля. От удара судно подалось назад, и двое задыхающихся людей тоже готовы были сдаться, как вдруг корабль из последних сил рванулся вперед и отчаянно вынырнул на поверхность, точно выбираясь из-под развалин. Волны накатывали в темноте со всех сторон, чтобы довершить дело, обрушивались на «Нань-Шань» с какой-то злобной ненавистью.

Судно напоминало человека, отданного на растерзание толпе: его жестоко толкали, избивали, подбрасывали, швыряли вниз, топтали. Капитан Макуир и Джакс, оглохнув от шума, задыхаясь от ветра, держались друг за друга. Бешеный натиск стихии, терзавший их тела, словно в необузданном порыве страсти, смущал душу. Воздух пронзил дикий зловещий вопль, какие таинственно вплетаются порой в рев урагана, и Джакс постарался его перекричать.

– Выдержит ли судно?

Возглас вырвался у него из груди невольно, как зарождается мысль в голове, и сам Джакс его не слышал. Крик мгновенно угас: пропали и мысль, и намерение, и усилие, – лишь неслышная вибрация звука слилась с воздушной волной. Джакс не ждал ответа, решительно никакого, да и что можно ответить на такой вопрос? Однако спустя некоторое время он с изумлением уловил слабый голос, едва слышный сквозь рев урагана:

– Может выдержать!

Уловить этот тишайший вскрик было труднее, чем едва слышный шепот. И вновь раздался голос, заглушаемый шумом сражающегося с волнами судна.

– Будем надеяться! – крикнул голос, тихий, одинокий и непоколебимый, словно не ведающий ни надежды, ни страха, и замелькали бессвязные слова:

– Судно… еще… никогда… все равно… на лучшее.

Джакс потерял всякую надежду, а голос, словно внезапно обнаружив единственный предмет, способный противостоять силе шторма, окреп и твердо выкрикнул последние отрывистые слова.

– Корабль пробивается… его строили… хорошие мастера… возможно… машины… Раут… славный малый.

Капитан Макуир снял руку с плеча Джакса и в тот же миг будто растворился в непроглядной темноте. Джакс после нечеловеческого напряжения внезапно обмяк. Гнетущая тоска, накатившая от волнения и усталости, сменилась невыносимой сонливостью. Ветер срывал голову с плеч, насквозь промокшая, холодная одежда, налитая свинцовой тяжестью, походила на броню из тающего льда. Он дрожал, это продолжалось долго: сжимая кулаки и медленно погружаясь в бездну телесных страданий, он лениво и бесцельно сосредоточился на самом себе, а когда что-то толкнуло его сзади под колени, душа ушла в пятки. Качнувшись вперед, он натолкнулся на спину капитана Макуира, но тот не шевельнулся. Потом чья-то рука схватила Джакса за ногу. Все вокруг грозно затихло, будто шторм затаил дыхание. Джакс почувствовал, что его кто-то ощупывает. Это оказался боцман. Джакс узнал его руки, огромные и мощные, будто принадлежавшие человеку какой-то особой породы.

Боцман дополз до мостика на четвереньках, всю дорогу сражаясь с ветром, ткнулся головой в ноги старшего помощника, после чего присел и стал исследовать тело Джакса, осторожно ощупывая его руками, словно извиняясь за свою смелость.

Это был непривлекательный малорослый моряк лет пятидесяти, волосатый, с короткими ногами и длинными руками, похожий на старую обезьяну. Боцман славился непомерной силой. В его огромных неуклюжих лапах, напоминавших коричневые боксерские перчатки, самые громоздкие предметы казались игрушечными. Он был лишен всех традиционных атрибутов боцмана за исключением седоватых волос на груди, хриплого голоса и грозного вида. Его добродушие граничило с тупостью: матросы из него веревки вили, инициативой он не отличался, зато имел покладистый нрав и любил поговорить. По этим причинам Джакс его недолюбливал и лишь презрительно фыркал, когда капитан Макуир уверял, что он первоклассный младший офицер.

Боцман осторожно ухватился за плащ Джакса и подтянулся, чтобы встать на ноги. Он никогда не позволил бы себе такой фамильярности, если бы не чрезвычайные обстоятельства.

– В чем дело, боцман, что вам нужно? – нетерпеливо взревел Джакс.

Что делает на мостике этот бездельник? Тайфун расшатал Джаксу нервы. Он не разобрал слов, однако хриплый рев боцмана вроде бы выражал величайшее удовлетворение. Да, несомненно, старый дурак чему-то радуется. Очевидно, боцман нащупал второй рукой другое тело, потому что стал испуганно повторять:

– Это вы, сэр? Это вы, сэр?

Его вопли заглушал ветер.

– Да! – проорал капитан Макуир.

Глава 4

Все, что удалось понять капитану Макуиру из невразумительных воплей боцмана, так это странное сообщение: «Там китайцы в носовом твиндеке бузят».

Джакс, стоявший с подветренной стороны, слышал, как эти двое перекрикиваются в шести дюймах от него, будто два человека на разных концах поля шириной в полмили в лунную ночь.

– Что? Что? – отчаянно переспрашивал капитан.

– Все скопом… сам видел… Ужасное зрелище, сэр… подумал… надо вам сказать, – натужно хрипел боцман.

Джакс оставался безучастным, будто сила урагана убедила его в бесполезности любых действий и освободила от ответственности. Кроме того, он был молод, и в тот момент его занимало одно: приготовиться к худшему, так что все иные занятия вызывали у него непреодолимое отвращение. Он не боялся. Он знал это, поскольку, будучи уверенным, что не доживет до завтра, оставался спокойным.

Такому геройскому смирению предаются порой даже вполне достойные люди. Несомненно, многие моряки могут припомнить случай из жизни, когда всей командой овладевало некое подобие стоического транса. Между тем Джакс не так уж хорошо разбирался и в людях, и в штормах. Ему казалось, что он спокоен, непоколебимо спокоен. В действительности же он испугался, хотя не настолько сильно, чтобы почувствовать отвращение к себе.

Его состояние больше напоминало душевное оцепенение, вызванное длительным напряжением сил во время шторма, ожиданием надвигающейся беды. Немалую роль играет и физическая усталость: человеку надоедает цепляться за жизнь среди этого хаоса. Его охватывает глубокая, коварная усталость, проникающая в самое сердце, неисправимое сердце, которое выбирает из всех земных даров, включая и жизнь, один лишь покой.

Джакса оглушило гораздо сильнее, чем он предполагал. Он держался из последних сил: мокрый, замерзший, оцепеневший. Перед его глазами промелькнула череда видений, никак не связанных с его настоящим положением (говорят, перед глазами утопающего проносится таким образом вся его жизнь). Он вспомнил отца: разорившись в результате ряда неблагоприятных обстоятельств, этот достойный деловой человек спокойно улегся в постель и тотчас же умер. Конечно, подробностей Джакс не вспомнил, но, оставаясь совершенно безучастным, отчетливо увидел несчастное лицо отца. Он припомнил, как совсем еще мальчишкой играл в вист на борту корабля в Тейбл-Бей – это судно погибло потом со всем экипажем; увидел, как наяву, густые брови своего первого шкипера; без всякого волнения вспомнил свою мать – как, бывало, входил в комнату и заставал ее за книгой. Она тоже умерла. Решительная женщина, оставшись без средств, воспитывала сына в строгости.

Это продолжалось не больше секунды… возможно, даже меньше. На его плечо опустилась тяжелая рука, и капитан Макуир прокричал прямо в ухо:

– Джакс! Джакс!

В его голосе слышалась озабоченность. Ветер обрушивался на судно, стараясь пригвоздить его к волнам. Корабль зарывался в воду, словно полузатонувшее бревно. Издалека накатывали новые гигантские валы. Они вылетали из тьмы, пенистые гребни светились призрачным светом. В злобно вскипающей белизне отчетливо видна была каждая волна, надвигающаяся, падающая и бешено терзающая хрупкое тело судна. Ни на секунду оно не могло стряхнуть с себя воду. Джакс, окаменевший от ужаса, заметил, что судно мечется наобум. Оно уже не боролось разумно – это было начало конца, и тревога в голосе капитана подействовала на Джакса угнетающе, словно проявление слепого и гибельного безумия.

Чары шторма овладели Джаксом, проникли в него, поглотили. Опутанный заклятием, он безвольно застыл на месте. Капитан Макуир все кричал, но ветер вклинивался между ними и разъединял их. Капитан повис на шее Джакса словно мельничный жернов, и вдруг головы их столкнулись.

– Джакс! Вы меня слышите, Джакс?

Настырный голос не умолкал: пришлось ответить. Он привычно отозвался:

– Да, сэр!

И тотчас его сердце, захваченное штормом, который порождает тягу к покою, восстало против тирании дисциплины и командования.

Капитан Макуир крепко зажал согнутой в локте рукой голову своего помощника и прижал губы к его уху. Изредка Джакс прерывал его поспешным предостережением «Осторожно, сэр!», или капитан выкрикивал заклятие: «Держитесь крепче!» – и вся черная вселенная, казалось, начинала кружиться вместе с судном. Они замирали. Судно еще держалось. И капитан Макуир вновь выкрикивал:

…Говорит… китайцы… шумят… Нужно поглядеть… в чем дело.

Когда на судно обрушился ураган, оставаться на палубе было невозможно, и матросы, ошеломленные и растерянные, укрылись в левом отсеке под мостиком. Оттуда вела дверь на корму, которую они заперли. В коридоре было очень темно, холодно и жутко. При каждом броске судна они дружно стонали в темноте, а снаружи гремели тонны воды, словно пытаясь проникнуть к ним сверху. Боцман обратился к матросам с суровой речью, однако, как говорил он впоследствии, с такой бестолковой толпой ему еще никогда не приходилось иметь дело. Им там было вполне сносно, от непогоды они укрылись, и никакой работы от них не требовали, а матросы только и делали, что ворчали да жаловались, как дети малые. Наконец кто-то сказал, что это можно было бы вытерпеть, будь здесь хоть какой-нибудь свет, чтобы видеть друг дружку. Этот парень заявил, что сойдет с ума, если будет лежать здесь в темноте и ждать, когда проклятая калоша утонет.

– Так выйди на палубу, и делу конец, – прикрикнул на него боцман.

Его слова вызвали бурю проклятий. На него посыпались упреки. Они прямо обиделись за то, что он не достал им сию минуту лампу. Они ныли и требовали лампу: если уж умирать, так при свете. И хотя нелепость требований была очевидна: лампы хранились в кладовой на баке, добраться до которой не представлялось возможным, – боцман сильно расстроился. Он считал, что они не имеют права на него нападать. Так он и сказал, чем вызвал новый взрыв возмущений. Боцман обиделся и замолчал, однако их ворчание, вздохи и укоры действовали на нервы, и тут он вспомнил, что в твиндеке есть шесть отличных ламп с круговым освещением, и кули нисколько не пострадают, если позаимствовать у них одну.

На «Нань-Шане» имелась угольная яма, расположенная поперек корпуса. При необходимости туда помещали груз, а в этом рейсе она пустовала. Яма сообщалась с твиндеком железной дверью, а ее люк выходил в отсек под мостиком. Боцман сообразил, что может проникнуть в твиндек, не выходя на палубу, однако, к величайшему своему изумлению, обнаружил, что никто не желает помочь ему снять крышку с люка. Когда он все-таки нащупал крышку, матрос, лежавший у него на дороге, отказался сдвинуться с места.

– Да вы ведь сами просили лампу! – умоляюще воскликнул несчастный.

Кто-то посоветовал ему отвалить и заткнуться. Боцман пожалел, что не узнал голос и в темноте не разглядел, кто это, иначе свернул бы шею этому негодяю независимо от исхода урагана. Тем не менее он решил доказать своим подчиненным, что может достать свет, хоть бы и ценою собственной жизни.

В такую сильную качку всякое движение грозило опасностью. Даже лежать ничком было делом нелегким. Прыгая в угольную яму, боцман едва не сломал себе шею. Он упал на спину и стал беспомощно кататься из стороны в сторону в опасном соседстве с тяжелым железным ломом, вероятно, забытым здесь кем-то из кочегаров. Лом действовал ему на нервы, словно дикий зверь; боцман его не видел, так как в яме, засыпанной угольной пылью, стояла непроглядная тьма, зато слышал, как железяка катается по палубе и звякает совсем рядом с его головой. Орудие производило такой необычайный шум и ударяло с такой силой, словно было величиной с хорошую балку моста. Все это пришло в голову боцману, пока его швыряло от борта к борту и обратно, а он отчаянно цеплялся за гладкие стены, стараясь удержаться. Сквозь неплотно пригнанную дверь твиндека виднелась нить тусклого света.

Опытный моряк и все еще крепкий мужчина, он при первой же возможности поднялся на ноги да еще сумел, вставая, подхватить злополучный лом. Иначе ему пришлось бы все время опасаться, что эта штука переломает ему ноги или повалит на палубу. Поднявшись, он постоял неподвижно. Ему было не по себе: в кромешной тьме качка казалась не такой, как всегда, он не мог приноровиться. На секунду он так растерялся, что не смел двинуться с места, боясь вновь потерять равновесие. Боцману вовсе не хотелось разбиться вдребезги в этом бункере.

Он пару раз стукнулся головой о переборку и слегка ошалел. Удары лома все еще звенели в ушах, и он крепче сжал кулак, желая убедиться, что орудие у него в руке. Его удивило, с какой ясностью слышны здесь, внизу, завывания бури. Из глубины пустой ямы в пронзительных звуках стихии слышалось что-то человеческое: бешенство и страдание. Когда судно накренялось, раздавались удары, глухие и тяжеловесные, словно по твиндеку катается какой-то громоздкий предмет весом в пять тонн, хотя боцман точно знал, что никаких громоздких предметов в трюме нет. Что-нибудь на палубе? Не похоже. Или за бортом? Невозможно.

Опытный моряк рассуждал быстро и логично, однако разгадки так и не нашел. Странные приглушенные звуки доносились снаружи вместе с плеском воды, лившейся на палубу над его головой. Наверное, ветер? Должно быть. Шум ветра звучал как рев обезумевшей толпы. И боцман вдруг тоже почувствовал странное желание увидеть свет – пусть утонуть, но при свете! – и стремление как можно скорее выбраться из ямы.

Он отодвинул засов. Тяжелая железная доска повернулась на петлях, и ему показалось, что он распахнул дверь навстречу буре. Его оглушил хриплый вой: это был не ветер, а шум воды наверху, который заглушали пронзительные гортанные крики, сливавшиеся в отчаянный вопль. Боцман расставил ноги во всю ширину двери и вытянул шею. В первую же секунду он увидел то, за чем пришел: шесть маленьких желтых огоньков, раскачивающихся в темноте.

Помещение было устроено как рудничная шахта: посередине тянулся ряд столбов, подпиравших подволок, а над головой уходили в темную бесконечность поперечные бимсы. С левой стороны смутно виднелась какая-то огромная глыба неясных очертаний. Все это непрерывно двигалось: и глыба, и окружающие ее предметы и тени. Боцман вытаращил глаза: судно накренилось на правый борт, и неясная масса, напоминавшая кучу обвалившейся земли, испустила громкий вой.

Мимо него со свистом пронеслись куски дерева. «Доски», – сообразил он, несказанно испуганный, и втянул голову в плечи. У его ног проскользил на спине человек с вытаращенными глазами, простиравший руки в пустоту. Еще один прокатился мимо, подскакивая, словно сорвавшийся со скалы камень; голова зажата между ногами, руки стиснуты. Косичка взметнулась вверх, а когда человек попытался ухватить боцмана за ноги, из разжатой руки выпал и покатился к его ногам блестящий белый диск. Он разглядел серебряный доллар и вскрикнул от удивления. Топот и шарканье босых ног, гортанные крики – гора извивающихся тел, нагроможденных у левого борта, понеслась, скользя, к правому борту и с глухим стуком ударилась об него. Крики смолкли. Над ревом и свистом ветра пронесся протяжный стон, и взору боцмана предстала сплошная масса, состоящая из голов и плеч, голых ступней, дрыгающих в воздухе, машущих кулаков и согнутых спин, из ног, косичек и лиц.

– Господи! – потрясенно воскликнул он и захлопнул железную дверь, спасаясь от этого кошмара.

Вот с каким докладом явился боцман на мостик. Он не мог держать это при себе, а на борту корабля был только один человек, с которым стоило поделиться своим беспокойством. Когда он вернулся в отсек, матросы обозвали его дураком. Почему не принес лампы? Какое, черт подери, им дело до кули? Он вышел на палубу, и все происходящее внутри судна показалось ему ничтожным по сравнению с опасностью, грозящей пароходу.

Сперва боцману показалось, что пароход пошел ко дну в тот самый момент, как он выбрался на палубу. Трапы, ведущие на мостик, смыло, но огромная волна, залившая ют, подняла его наверх. После этого ему пришлось некоторое время полежать на животе, держась за рым-болт; изредка он пытался набрать воздуха и глотал соленую воду. Дальше он полз на четвереньках, слишком перепуганный и растерянный, чтобы возвращаться назад. Так он добрался до задней переборки рулевой рубки. В этом сравнительно защищенном местечке он нашел второго помощника. Боцман удивился и обрадовался: он думал, что всех, кто находился на палубе, давно смыло за борт. Он взволнованно спросил, где капитан.

Второй помощник скорчился в углу рубки, точно злобный хорек под забором.

– Капитан? Улетел за борт, после того как мы из-за него попали в эту передрягу. Старший помощник, насколько мне известно, тоже. Еще один дурень. Какая разница, все равно мы утонем.

Боцман, превозмогая ветер, вновь выполз наружу: он не надеялся кого-нибудь найти, просто хотелось поскорее убраться от «этого мерзавца». Он выбрался наружу, чувствуя себя изгнанником, бросившим вызов суровому миру. Вот почему он так обрадовался, найдя Джакса с капитаном. Теперь заваруха в твиндеке казалась ему совсем неважной. Да и трудно было добиться, чтобы тебя услышали. Все-таки он ухитрился доложить, что китайцы там кувыркаются вместе со своими сундуками, а он, боцман, поднялся наверх, чтобы сообщить об этом капитану. А с экипажем все нормально.

Он с чувством выполненного долга сел на палубу, обняв руками и ногами стойку телеграфа машинного отделения – толстый чугунный столб. «Если этот столб смоет, то и мне придет конец», – подумал он и начисто выбросил из головы несчастных кули.

Капитан Макуир с трудом растолковал Джаксу, что надо пойти вниз – посмотреть.

– И что мне с ними делать, сэр? – дрожа, проблеял насквозь мокрый Джакс.

– Сперва… посмотрите… Боцман… говорит… беспорядок…

– Ваш боцман – круглый идиот! – трясясь, пролаял Джакс, возмущенный нелепостью приказа.

Ему так не хотелось идти, словно судно немедленно утонет, как только он оставит палубу.

– Я должен знать… не могу… уйти…

– Они угомонятся, сэр.

– Драка… Боцман говорит, они дерутся… Почему?.. Не могу… допустить… чтобы дрались… на борту судна… хотел бы… чтобы вы… командовать… на случай… если меня снесет… за борт… Постарайтесь остановить… Скажите мне… в рупор машинного отделения… Не хочу, чтобы вы… поднимались сюда… слишком часто… На палубе… опасно.

Джаксу, голова которого была зажата как в тисках, пришлось выслушать весь этот ужас.