Совы во льдах: Как спасали самого большого филина в мире

4
Тихое коварство этих мест

Мы выехали из поселка и спустились по поросшему вековыми ивами пологому берегу на скованный льдом приток, который привел нас к реке, подобно тому как людная боковая улица ведет к главной городской магистрали. Приближалась пора ледохода: через считаные недели все вокруг переменится. Поскольку поселки Самарга и Агзу связывала только река, в период ледостава жители Агзу оказывались отрезаны от мира. Ежегодное вынужденное заточение продолжалось до тех пор, пока весеннее половодье не уносило последнюю льдину в Татарский пролив. Благодаря паводкам у охотников и рыболовов появлялось время, чтобы зачехлить снегоходы, убрать ледобуры и проверить, в исправном ли состоянии лодки.

Сергей вел снегоход по накатанному пути посередине замерзшей водной артерии: он знал, что если до нас здесь уже кто-то ездил, то лед достаточно прочный. Мы миновали то место, где накануне рыбачил старик Амплеев, и описали крутую дугу в обход горного отрога – я вспомнил этот каменистый и вытянутый, как палец, выступ, который заметил еще с вертолета. За поворотом долина сделалась заметно шире. Здесь в Самаргу впадала речка Сохатка, и два русла, перемежаясь, петляли между хвойных и широколиственных деревьев, среди которых попадались довольно большие. По неопытности я тогда еще не понимал, что это идеальное место для рыбных филинов.

Рыбным филинам приходится тщательно выбирать территорию: участок реки, где летом отлично ловится рыба, зимой может быть скован льдом, поэтому они ищут протоки с подводными ключами или природными горячими источниками, которые повышают температуру воды достаточно, чтобы жизненно важная полынья не замерзала круглый год. Такие места пары рыбных филинов считают своими и защищают их от посягательств собратьев.

Именно сюда приезжали Сергей с Шуриком накануне, и, хотя им не удалось обнаружить следов присутствия рыбных филинов, Сергей считал, что поиски в этом районе стоит продолжить. Он хотел получше обследовать прилегающий к Сохатке лес, а с наступлением темноты послушать, не затокует ли где филин. Мы прибыли на место и встали на лыжи. Русские охотничьи лыжи^{27} длиной около 1,5 метра и шириной приблизительно 20 сантиметров в чем-то схожи со снегоступами. Смысл в том, чтобы передвигаться шаркающим шагом, а не развивать скорость, при этом их простые крепления в виде петли, в которую просовывается нога, допускали ограниченную маневренность. Чтобы увеличить сцепление с поверхностью, охотники традиционно подбивали лыжи полосками из шкуры благородного оленя, но мы использовали с этой целью синтетические камусы, которые я привез с собой из Миннесоты.

Преодолевая метровые сугробы на охотничьих лыжах, я чувствовал себя неуверенно и пока еще мало что понимал в поисках рыбных филинов, поэтому следовал по пятам за Сергеем, который проворно передвигался среди деревьев. Мы петляли по лесу кругами, то удаляясь от Самарги, то вновь приближаясь к ней. Стоял прекрасный день, но отсутствие следов рыбного филина угнетало меня. Сергей же, похоже, не сомневался, что мы что-нибудь здесь найдем. Вновь вернувшись к тому месту, где протоки Сохатки перемежаются с Самаргой, мы пошли вдоль небольшого острова меж двух речных проток, едва подернутых ледком. Я заметил прошлогоднее обветшавшее гнездо какой-то воробьиной птички, которое пряталось в защищавшей его гуще ветвей теперь уже голого кустарника, и нагнулся, чтобы получше его разглядеть. Чаша из земли и травинок была аккуратно выстлана изнутри мягкими перьями, которые птичка отыскала где-то, чтобы утеплить гнездо. Я вынул одно из них, потрепанное временем и непогодой длинное перо из грудного оперения хищной птицы, возможно даже совы. И когда показал его Сергею, тот одарил меня золотозубой улыбкой.

– Это же перо рыбного филина! – воскликнул он и поднял вверх руку с трофеем, подставляя его лучам послеполуденного солнца. – Я знал, что они здесь есть!

Перо длиной в половину его ладони было старым и грязным: на него налипли соринки, опахало растрепалось. Но находка имела большое значение.

Мы повнимательнее изучили гнездо. Там оказалось довольно много перьев рыбного филина, и, скорее всего, они были найдены неподалеку, потому что воробьиные птицы обычно собирают строительные материалы возле своих гнезд. Вдохновленные удачей, мы решили разделиться, когда будем слушать рыбных филинов. До наступления сумерек оставалось около часа, и Сергей решил отправиться ниже по течению, в дальний край речной долины, чтобы расширить охват нашего исследования. Он планировал спуститься по реке на два-три километра, а на обратном пути заехать за мной. В прозрачном зимнем воздухе рев удаляющегося снегохода разносился на большие расстояния, и я отчетливо слышал гул его мотора после того, как он давно уже скрылся из виду.

Легкий ветер шевелил верхушки деревьев, трепал голые кроны осин, берез, вязов и тополей, время от времени набирая силу, пикировал и проносился над замерзшей рекой. Я вслушивался в его завывания, надеясь различить на их фоне характерное уханье рыбного филина. Рыбные филины кричат с частотой^{28} не выше 200 Гц, в том же диапазоне, что и бородатая неясыть, и в два раза ниже, чем виргинский филин. Частота настолько низкая, что аппаратура не всегда способна уловить звук. На записях, сделанных мною позже, голос филина всегда звучал неясно и приглушенно, будто издалека, даже если птицы в этот момент были где-то поблизости. Низкая частота вокализации имеет свои преимущества: она гарантирует, что звук не затеряется в дремучем лесу и его будет слышно на расстоянии нескольких километров. Особенно это актуально зимой и ранней весной, когда деревья еще не оделись листвой и морозный воздух способствует распространению звуковых волн.

Дуэт – это и территориальный сигнал соседям, и клятва верности друг другу. Частота дуэтов соответствует годовому циклу^{29}, при этом наиболее активные вокализации происходят в феврале, в период размножения. Эти концерты порой длятся часами, и их можно слышать всю ночь. Однако в марте, когда самка уже высиживает яйца, подобные призывы раздаются только в сумерках, поскольку птицы стараются не выдавать расположения своего гнезда. После того как птенцы вылупятся и оперятся, дуэты возобновляются с новой силой, но к лету их количество опять идет на убыль до следующего сезона размножения.

Ветер крепчал, и я забеспокоился, что теплая куртка не спасет меня, если я останусь неподвижно стоять посреди снежного поля. Метрах в ста от себя я заметил массивное бревно, наполовину погребенное под снегом, – большое дерево, поваленное когда-то ураганом и принесенное сюда половодьем. В снегу у основания ствола я вырыл небольшое углубление и пристроился там, чтобы укрыться от ветра; в тени за корнями я стал почти невидим.

Просидев примерно полчаса, я принялся с таким удовольствием грызть остатки леденцов, что не услышал приближения косули. Она внезапно появилась всего в пятидесяти метрах от меня и поскакала вверх по течению реки, стараясь удержаться на твердой поверхности льда, а за ней по пятам неслась охотничья собака. Тяжело дыша, косуля достигла глубокой полыньи, которая была около трех метров в ширину и пятнадцати метров в длину, и без промедления плюхнулась в воду. Вероятно, она собиралась перепрыгнуть на другую сторону, но слишком поздно поняла, что у нее не хватит на это сил. Собака, лайка, резко остановилась и зарычала, скаля зубы. Я замер на месте. С моей низкой точки обзора среди корней дерева я мог видеть только голову косули – морда задрана кверху, ноздри раздуваются, – она плавно покачивалась на гладкой поверхности воды. Животное сделало попытку плыть против течения, но потом сдалось, его понесло, словно лодку без руля, к ближнему краю полыньи и затянуло под лед. Я встал, чтобы получше разглядеть происходящее, но увидел только открытую рану тихой, стремительной воды. Я представил себе косулю: она где-то там, подо льдом, во мраке. Вдох – и вода заполняет ее легкие. И вот уже очередная жертва Самарги безмятежно плывет в сторону моря – зима и деревенские собаки уже не имеют значения. Заметив мое движение, лайка повернулась ко мне, ее прижатые уши и дрожащая морда выражали вопрос. Поняв, что перед ней незнакомец, она вновь переключила внимание на промоину во льду и, обнюхав ее, припустила назад в сторону устья.

Я вернулся в свою нору под деревом, ошеломленный тихим коварством этих мест. Здесь, на Самарге, существование по-прежнему протекало по принципу первобытной дихотомии: сытый или голодный, теплый или холодный, живой или мертвый. Малейшего отклонения достаточно, чтобы качнуть весы и перейти из одного состояния в другое. Местный рыбак тонет только потому, что выбрал неудачное место для рыбалки. Косуля ускользает от хищника только для того, чтобы погибнуть, допустив оплошность. Черта между жизнью и смертью измеряется здесь толщиной льда на реке.

Слабое дрожание воздуха отвлекло меня от этих мыслей. Я подался вперед и снял шапку, чтобы лучше слышать. После продолжительного затишья я услышал тот же звук: далекие приглушенные вибрации. Неужели рыбный филин? Должно быть, он далеко-далеко, где-то в долине реки Сохатки, и я смог уловить только одну-две ноты, а не четыре, как ожидал. Мои представления о звуках, которые издает рыбный филин, ограничивались хриплыми подражаниями в исполнении Авдеюка и Сурмача, правдоподобность которых было сложно оценить, не имея возможности сравнить их с оригиналом. То, что я слышал теперь, ни на что не походило. Может, это одинокий рыбный филин, а не пара? Или обыкновенный филин, а не рыбный? Но у этих сов голоса были выше, чем те, что я слышал, и они не пели дуэтом^{30}. Звук повторялся снова и снова с интервалом в несколько минут, пока происходил постепенный, почти неуловимый переход между днем и ночью. С наступлением темноты уханье прекратилось.

Донесшееся с низовий реки волнообразное пронзительное завывание мотора сообщило мне, что возвращается Сергей, и вскоре показался снегоход, который освещал путь бледным лучом единственного фонаря.

– Ну что? – ликуя спросил Сергей, когда я вышел ему навстречу. – Ты слышал их?

Я неуверенно сказал, что вроде слышал, но только одну птицу. Он помотал головой:

– Их было две, дуэт! Просто у самки голос еще ниже, чем у самца, и от того хуже слышен, вот ты, наверное, и пропустил.

У Сергея был очень чуткий слух: он уверенно различал доносившиеся издалека дуэты, тогда как я улавливал лишь высокое, с присвистом уханье самца. Впоследствии, даже когда я не сомневался, что птица всего одна, мы подкрадывались поближе, и только после этого я мог расслышать самку. Рыбные филины – оседлые птицы^{31}, они не покидают своих мест ни в летний зной, ни в зимнюю стужу, так что, если мы слышали дуэт, это означало, что пара здешняя. Эти птицы – настоящие долгожители^{32}: известны случаи, когда в дикой природе рыбные филины достигали возраста 25 лет и старше, поэтому поющая пара, скорее всего, из года в год находилась на одном и том же месте. Но если раздававшиеся крики принадлежали одной птице, то это мог быть одинокий самец, подыскивающий себе территорию или пару. И окажись, что именно такого мы слышали сегодня, никакой уверенности, что он будет здесь на следующий день и уж тем более через несколько лет, быть не могло. Для изучения популяции нам требовались постоянные пары: птицы, которых мы могли бы отслеживать.

Я рассказал Сергею о косуле и лайке.

Он сплюнул и скептически покачал головой.

– Я проходил мимо этой собаки! И встретил ее хозяина, который рыбачил ниже по реке. Он сказал, что только сегодня его упряжка собак убила пять косуль и трех оленей! Жалуется, что городские толстосумы всю зиму летают в Агзу охотиться на оленей, отчего, мол, и лес опустел. А между тем оставленная им без присмотра собака загнала одно из животных под лед!

В Агзу мы возвращались молча.

Вечером мы опять принимали гостей, но на этот раз их было меньше, чем в предыдущие дни. Среди прочих к нам заглянул и Лёша, очкастый охотник, который, как и два дня назад, опять был потрясен, узнав, что я американец. Он совсем забыл, что уже беседовал со мною раньше, и доверительно сообщил, что его запой длится дней десять-двенадцать.

– Два дня назад он говорил то же самое, – прошептал я одному из деревенских старожилов, небритому русскому в хаки.

Тот рассмеялся в ответ:

– Лёша уже неделю повторяет, что пьет «десять-двенадцать дней»! Трудно сказать, сколько на самом деле он в запое.

Я вышел из избы, чтобы немного проветриться. Небритый старожил присоединился ко мне и закурил сигарету. Он стоял совсем рядом, плечом к плечу на узкой тропинке, ведущей к дощатой уборной, и чуть заметно покачивался в темноте из-за выпитой водки и неровного снега под ногами. Он стал рассказывать мне про годы жизни в Агзу: про то, как еще в молодости приехал в эти дикие края и как остался здесь навсегда, потому что уже не представлял для себя другой жизни. Ясное небо было усыпано звездами, сквозь непрерывное гудение работающего рядом дизельного генератора периодически доносились завывания деревенских собак. Пока он говорил, послышалось какое-то непонятное шипение, и я с изумлением увидел, что он расстегнул ширинку и справляет нужду всего в паре шагов от меня: он упер одну руку в бок, а другой с зажатой между пальцев сигаретой скреб себе шею, все это время продолжая рассказ о своей любви к Самарге.

5
Вниз по реке

Наша экспедиция проработала в окрестностях Агзу почти две недели – сначала в ожидании моего прибытия, потом в моей компании. Мы могли бы и дальше обследовать район, но, сославшись на удовлетворительные результаты поисков, таяние реки и свою перегруженную печень, Сергей дал команду сниматься с места. Еще до моего приезда группа познакомилась и даже померилась силами в армрестлинге с жившим примерно в 40 километрах к югу от Агзу, в местечке под названием Вознесеновка, охотником по фамилии Чепелев, и он пригласил нас пожить у него, пока мы будем обследовать тот район. Сергей надеялся, что там, куда мы направляемся, нас ждет более спокойная обстановка. Я покидал Агзу на пятый день, хотя вполне мог с пользой провести время на реке Сохатке и поискать гнездовое дерево рыбных филинов, которых мы там обнаружили. Но само по себе присутствие птиц еще не означало, что нам удастся найти гнездо. В отличие от большинства пернатых^{33} дальневосточный рыбный филин выводит потомство только раз в два года, при этом выводок обычно состоит из одного, реже двух птенцов. На другом берегу моря, в Японии, рыбные филины размножаются ежегодно и чаще всего выводят по два птенца.

Причины различий в темпах размножения до конца неясны, но я уверен, что это напрямую связано с количеством рыбы в реках, где филины добывают себе пищу. В Японии, где полного исчезновения рыбных филинов едва удалось избежать^{34} благодаря согласованным действиям правительства и серьезным финансовым вливаниям, проводят искусственное зарыбление прудов, из которых кормится почти четверть популяции. Это означает, что японские филины лучше питаются и, следовательно, лучше физически приспособлены к репродукции. В России же пара отдает все силы единственному птенцу^{35}, который после появления на свет нередко остается под родительской опекой в течение рекордного для пернатых срока – от 14 до 18 месяцев – и лишь после этого отправляется на поиски собственной территории. Не в пример им юный виргинский филин в Северной Америке^{36} – карлик, чей вес втрое меньше взрослого рыбного филина, – готов отправиться на поиски своей территории начиная с четырехмесячного возраста.

Но простого подтверждения присутствия пары на определенном участке уже было достаточно для достижения цели нашей экспедиции, которая заключалась в том, чтобы обозначить участки обитания рыбных филинов на Самарге и тем самым предупредить вырубку леса. Я понимал, почему Сергей так торопится: я пробыл в Агзу всего несколько дней, но моим коллегам целых две недели приходилось выдерживать гостеприимство местных жителей. Мы должны были отправиться на юг, как только соберем сани.

На сборы у нас ушло несколько часов. Толя тщательно упаковал все съестные припасы в громадную водонепроницаемую бочку. Шурик залил в баки снегоходов бензин из стремительно сокращающихся запасов. Сергей посоветовался с кем-то из местных насчет маршрута. Бóльшую часть вещей погрузили на желтые деревянные сани, которые Сергей смастерил у себя в гараже в Дальнегорске, и прицепили их к черному снегоходу «Ямаха» – из двух имеющихся у нас машин этот был мощнее. Маленькая зеленая «Ямаха», предназначавшаяся скорее для забавы и быстрой езды, тянула алюминиевые сани, на которых разместился более легкий инвентарь. Свои пожитки мы рассовали по коробкам и узлам, обмотали все это несколькими слоями полиэтиленовой пленки и крепко привязали к саням, чтобы не растерять и не промочить их по дороге.

Толя поехал на шустром зеленом снегоходе, я расположился позади Сергея на длинном сиденье черной «Ямахи», а Шурик пристроился в позе погонщика собачьей упряжки на задке желтых саней, которые мы буксировали за собой. Такой порядок был неслучаен: если снегоход вдруг забуксует в глубоком снегу, мы с Шуриком сможем быстро спрыгнуть и подтолкнуть его. Мы шли впереди, а Толя – следом за нами.

Агзу мы покидали без фанфар. Несколько местных жителей, включая небритого русского и однорукого охотника Лободу, пришли пожелать нам счастливого пути. Но ни Амплеева, ни других, чьи лица я видел вокруг стола в предыдущие несколько вечеров, я не заметил.

Наш караван мчался на юг, и я начал узнавать леса, обследованные нами накануне; мы миновали то место, где рыбачил Амплеев, проехали недалеко от норы, которую я вырыл, чтобы укрыться от ветра, а потом и полыньи, где утонула косуля. Немного южнее Сергей сбросил скорость и откинулся назад, он, как и я, был в защитных очках и в туго стянутом под подбородком капюшоне. В этом месте поверхность реки была неровной, с замерзшей круглой пробоиной, свидетельствовавшей о каком-то происшествии.

– Вот здесь этот парень и ушел под лед, – громко крикнул Сергей, чтобы его услышал стоявший позади нас Шурик, – тот самый, про которого тебе рассказывали в Агзу. Это именно то место.

Мы покатили дальше.

То и дело чья-нибудь рука указывала куда-то в сторону, и все мы оборачивались посмотреть на оленя, а еще чаще на косулю, которые отдыхали на подтаявших южных берегах или жевали пробивающуюся из-под снега растительность. Олени и косули попадались на глаза так часто, что мы наконец перестали обращать на них внимание и проезжали мимо молча. Они были костлявы, их шерсть потускнела, а по бокам выпирали ребра. Изнуренные суровой зимой животные не убегали от нас – некоторые даже не поднимались с земли – и почти не реагировали на шумное зрелище, которые мы им устроили. Подходил к концу долгий сезон холодов, и, по мере того как дни становились теплее, а ночи короче, их стойкость вознаграждалась таянием снега и наступлением весны. Лишь бы никто из лаек сюда не добрался, думал я. Иначе кровавой бойни не миновать.

Вдруг Сергей сбавил ход и остановился, сосредоточенно вглядываясь вперед. Толя тоже притормозил. Впереди, метрах в пятидесяти от нас, виднелась проталина: светло-голубая змейка талого снега резко выделялась на белизне твердого льда. Ручеек снеговой каши петлял, постепенно расширяясь и заполняя собой все пространство реки от берега до берега метров на пятьсот, а дальше вновь виднелась твердая поверхность.

– Наледь, – сделал вывод Сергей, а Шурик и Толя согласно закивали.

Я не знал, что такое наледь, но мне никогда бы не пришло в голову, что лучший план в этом случае – прибавить обороты и ринуться напрямик через нее, что мы и сделали, а Толя остался наблюдать и ждать своей очереди.

Наледь – буквально «на льду» – явление, обычное для приморских рек в конце зимы и начале весны. В неуютные месяцы межсезонья – март и апрель – в теплые дни с ночными заморозками перепады температур превращает воду поверхностных слоев в рыхлую массу, так называемую шугу. Плотные скопления такой снежной каши оседают под лед и, двигаясь вниз по реке, блокируют русло и преграждают путь течению. В результате таких заторов давление растет и шугу выталкивает наружу через трещины во льду, а здесь она уже свободно растекается по поверхности. Опасность любой наледи в том, что без тщательного осмотра нельзя понять глубину жидкого месива. Порой вместо твердого льда под наледью скрывается водный поток. Вот и на этот раз, окажись под ней глубокая открытая река, нашу экспедицию ждал бы внезапный конец, ведь снегоход непременно пошел бы ко дну.

Но в то время я ничего этого не знал, только видел, что мы несемся к мутной воде, буксируя за собой тяжелый якорь саней. Думаю, Сергей, а вместе с ним и остальные предполагали, что глубина наледи всего несколько сантиметров и мы свободно проскочим ее, но, когда мы влетели в воду и тут же забуксовали, стало понятно, что это снеговая каша метровой глубины. В воде снегоход накренился и выпустил черное облачко дыма, а сани наполовину погрузились в ледяную топь и неподвижно зависли в ее толще. Мы бросились отвязывать сани: последовав примеру Шурика, я спрыгнул в плотную взвесь наледи и ощутил под ногами скрытую от глаз ледяную поверхность. Шуга^{37} покрыла мои болотные сапоги, и я почувствовал, как вода просачивается внутрь и намокает одежда. Чтобы вытолкнуть снегоход на твердую поверхность, до которой было несколько метров, мы всем телом навалились на него, а Сергей поддал газу. После этого мы развернули торчавшие из трясины сани и прицепили их к снегоходу. Твердый лед под «Ямахой» обеспечил хорошее сцепление, и она вытянула сани.

Охваченный внезапно возникшей суматохой, я не сразу обратил внимание на холод. Я промок по пояс. Толя, который остался сухим во время нашего приключения, развел костер на берегу, а мы с Шуриком переоделись и стали сушить вымокшие штаны и сапоги. Наше положение заставило меня задуматься. Скорее всего, еще несколько дней назад лед был достаточно крепким, но с приходом теплых апрельских деньков таяние ускорилось и передвигаться по реке стало невозможно, по крайней мере на этом участке. Мы уже успели испытать на себе, что такое наледь, а впереди, если верить глазам, было еще полкилометра такой дороги.

Шурик отправился на разведку вниз по реке и, вернувшись, сообщил, что в конце концов наледь закончилась. Единственным возможным выходом для нас было проложить путь через лес и объехать опасное место стороной. Растущий по берегам ивняк довольно хорошо просматривался, что давало нам повод для оптимизма. Когда обувь высохла, Шурик достал бензопилу, и мы с ним двинулись расчищать путь для Сергея и Толи, которые поехали за нами на снегоходах. Мы шли медленно, спиливая деревья, когда это было необходимо, пока наконец не добрались до скованного льдом участка реки.

Следующие 15 километров после нашего возвращения на лед Самарга петляла по долине из стороны в сторону, и мы некоторое время следовали на восток за руслом реки, минуя примыкавшие к ней притоки, пока не оказались у горного отрога, обогнув который река вновь поворачивала на юг. За излучиной я увидел два деревянных строения, стоявших посреди лесной вырубки высоко на западном берегу Самарги, а напротив возвышались склоны Сихотэ-Алиня. Я догадался, что это и есть та самая Вознесеновка.