Проблема с миром

Море забот

– Добро пожаловать! Добро пожаловать на пятнадцатое полугодовое заседание Солярного общества Адуи!

Карнсбик, блистательный в своем вышитом серебряными листьями жилете, воздел мясистые ладони, призывая к тишине, хотя аплодисменты и без того были жидковаты. А ведь когда-то здание театра содрогалось от оваций. Савин хорошо это помнила.

– С искренней благодарностью к нашим высокопоставленным покровительницам – леди Арди и ее дочери леди Савин дан Глокта!

Карнсбик, привычно поклонившись, повел ладонью в сторону ложи, где сидела Савин, но на этот раз хлопки были еще менее восторженными. Кажется, она даже услышала снизу предательские перешептывания?

«Она уже не та, что прежде, знаете ли… Бледная тень того, что было…»

– Неблагодарные ублюдки, – прошипела она сквозь застывшую на лице улыбку. Неужели всего лишь несколько месяцев назад они пачкали подштанники при одном упоминании ее имени?

– Сказать, что этот год был трудным… – Карнсбик нахмурился, вглядываясь в свои записи, словно там было нечто, что весьма его печалило, – …значит, ничего не сказать обо всех проблемах, с которыми мы столкнулись.

– Вот тут ты чертовски прав, – пробормотала Савин, прикрываясь веером, чтобы взять понюшку жемчужной пыли.

Просто чтобы хоть ненадолго вылезти из болота. Добавить капельку ветра в свои паруса.

– Война на Севере! Постоянные столкновения со Стирией. И смерть его августейшего величества короля Джезаля Первого… А ведь он был так молод! Слишком молод! – Голос Карнсбика слегка сорвался. – Великая семья нашей нации потеряла своего великого отца!

Савин вздрогнула при звуке этого слова. Она и сама была вынуждена легонько прикоснуться кончиком мизинца к уголку глаза – хотя, без сомнения, плакать она могла лишь о собственных проблемах, а совсем не об отце, которого почти не знала и к которому, несомненно, не питала уважения. В конечном счете все мы плачем лишь о самих себе.

– И затем эти ужасные события в Вальбеке!

По театру прокатилась волна сочувственного ропота, рябь покачиваемых голов.

– Погибшие капиталовложения… Потерянные коллеги… Фабрики, которые повергали в изумление весь мир, лежат в руинах! – Карнсбик нанес удар по своему пюпитру. – Однако уже сейчас новая промышленность восстает из пепла! На развалинах бывших трущоб возникают современные дома! Строятся новые фабрики, еще больше прежних, с более эффективными механизмами, более дисциплинированными рабочими!

Савин постаралась изгнать из памяти образ детей, работавших на ее фабрике в Вальбеке до того, как она была разрушена. Двухъярусные койки, втиснутые между станками. Удушающая жара. Оглушительный грохот. Всепроникающая пыль… Зато какая потрясающая дисциплина, какая ужасная эффективность!

– Люди лишились уверенности в завтрашнем дне, – продолжал сокрушаться Карнсбик. – На рынках царит паника. Но именно из хаоса могут возникнуть новые возможности!

Он нанес пюпитру еще один удар.

– И они обязательно возникнут, эти возможности! Его августейшее величество король Орсо ведет нас в новую эру! Прогресс не может остановиться! Мы не позволим ему остановиться! Ради всеобщего благополучия мы, наше Солярное общество, будем неустанно бороться, чтобы вытащить Союз из гробницы невежества к залитым солнцем вершинам просвещения!

На этот раз аплодисменты были громкими и продолжительными. Несколько человек из публики даже поднялись с мест.

– Слушайте! Слушайте! – проблеял кто-то.

– Прогресс! – выкрикнул другой.

– Не хуже любой вдохновенной проповеди в Великом храме Шаффы, – пробормотала Зури.

– Если бы я его не знала, я бы сказала, что Карнсбик и сам принял что-нибудь подбадривающее, – заметила Савин.

И, вновь нырнув под прикрытие веера, она взяла еще одну понюшку. Всего лишь одну, чтобы подготовиться к грядущему сражению.

В фойе, под огромными канделябрами, уже кипела битва. Впрочем, нынешние бойцы были не столь многочисленны, как на предыдущих заседаниях. Менее жизнерадостны. Более озлоблены. Псы были более голодными и грызлись из-за менее аппетитных объедков.

Давка напомнила ей толпу в Вальбеке, собиравшуюся, когда ломатели приносили в трущобы еду. Эти люди были одеты в шелка, а не в тряпье, от них пахло духами, а не застарелым потом, они трепетали перед угрозой разорения, а не физической расправы, но толкотня и голодный блеск в глазах были практически теми же самыми. Было время, когда Савин чувствовала себя посреди этой кипящей деятельности так же комфортно, как пчелиная матка в собственном улье. Теперь же все ее тело было покрыто холодными мурашками паники. Она с трудом подавила побуждение растолкать людей локтями и, визжа, ринуться к двери.

«Спокойно! – приказала она себе, пытаясь расслабить плечи, чтобы ее руки перестали дрожать, но тут же потеряв терпение и вновь сжимая все мышцы. – Спокойно, спокойно, спокойно!»

Она выдавила на лицо улыбку, щелчком распахнула веер и заставила себя шагнуть в гущу толпы, с верной Зури, следующей по пятам. В ее сторону начали обращаться взгляды. Выражения лиц были более жесткими, чем когда-то: оценка на месте былого восхищения, насмешка вместо зависти. Прежде они бы сгрудились вокруг нее, словно свиньи на ферме вокруг общей кормушки. Сейчас самые лакомые кусочки водились в другом месте. Савин едва смогла разглядеть Селесту дан Хайген сквозь рой соперников, жаждавших ее внимания. Ей удалось увидеть лишь проблеск этого кричащего рыжего парика, услышать лишь обрывок этого кошмарного, наглого, деланого смеха, который другие дамы уже начинали копировать.

– Клянусь Судьбами, как же я презираю эту женщину, – пробормотала Савин.

– Для нее это наивысший комплимент с вашей стороны, – отозвалась Зури, бросив на хозяйку предупреждающий взгляд от своей записной книжки. – Невозможно презирать что-либо, не признав тем самым его важность.

Как всегда, она была права. Селесту ждал успех за успехом с тех пор, как она поддержала проект Каспара дан Арингорма – проект, который Савин так подчеркнуто отвергла. Ее собственные интересы в инглийских рудниках сильно пострадали после того, как Арингорм принялся устанавливать по всей провинции свои новые насосы.

И это была далеко не единственная из ее последних инвестиционных неудач. Прежде она умела заставить дело процветать, просто раздав несколько улыбок. Теперь же каждое яблоко, от которого она пыталась откусить, оказывалось гнилым. Нет, конечно же, одиночество ей пока не грозило – но теперь ее веер все чаще использовался, чтобы призывать к себе поклонников, нежели чтобы отгонять их.

Она была вынуждена поддерживать беседу со старым Рикартом дан Шляйсхольтом, которому взбрела в голову безумная идея добывать энергию, перегородив реку Белую плотиной. С одного взгляда можно было понять, что он принадлежит к числу пожизненных неудачников; плечи его пиджака обильно усеивала перхоть. Однако было жизненно важно, чтобы люди видели, что Савин занята делом. Предоставив ему трепать языком, она принялась просеивать поток разговоров вокруг себя, ища благоприятные возможности, как старатель в Дальних Территориях, просеивающий ледяные ручьи в поисках золота.

– …столовые приборы, посуда, ткани, часы. У людей есть деньги, и они хотят приобретать вещи…

– …слышал, что «Валинт и Балк» потребовали у него погашения всех займов. Утром богач, вечером бедняк. Полезный урок для всех нас…

– …недвижимость в Вальбеке. Вы не поверите, какую цену мне дали за некоторые свободные участки. Ну, я так говорю, «свободные», поскольку эту голытьбу можно без труда выселить…

– …никто не может знать, каким путем пойдет Закрытый совет в вопросе о налогах. В наших финансах зияет огромная дыра. Вся государственная казна – одна сплошная дыра…

– …сказал им, что, если они не будут работать как следует, я приведу на их место толпу коричневых ублюдков, более сговорчивых. Так что они быстренько вернулись к своим машинам…

– …дворяне в ярости, простолюдины в ярости, купцы в ярости, моя жена пока еще не в ярости, но для нее это вопрос времени…

– …Так что, как видите, леди Савин, – бубнил Шляйсхольт, подходя к заключительному аккорду, – пока мощь реки Белой не укрощена, она тратится впустую, она подобна необъезженному жеребцу, который…

– Если позволите! – вмешался Карнсбик, беря Савин под локоть и проворно отводя в сторону.

– Ее можно укротить, леди Савин! – крикнул ей вслед Шляйсхольт. – Я готов обсудить это с вами в любое удобное для вас время!

И он зашелся кашлем, постепенно растворившемся в общем гуле.

– Благодарение Судьбам, что вы подоспели, – вполголоса сказала Савин. – Я уж думала, что никогда не отделаюсь от этого старого болвана!

Карнсбик, глядя в сторону, многозначительно прикоснулся к своему носу:

– У вас здесь что-то…

– Проклятье!

Прикрывшись веером, она вытерла остатки порошка с краешка воспаленной ноздри. Когда она вновь подняла голову, то обнаружила, что Карнсбик обеспокоенно разглядывает ее из-под своих седых бровей, в которых до сих пор попадались упрямые рыжие волосинки.

– Савин, я числю вас среди моих лучших друзей…

– Очень мило с вашей стороны.

– Я знаю, что у вас золотое сердце…

– В таком случае вы знаете меня лучше, чем я сама!

– …и с величайшим уважением отношусь к вашей интуиции, вашей воле, вашей смекалке…

– Не требуется большой смекалки, чтобы понять, что за этим всем стоит большое «но».

– Я беспокоюсь за вас. – Карнсбик понизил голос. – До меня доходят слухи, Савин. Я начинаю сомневаться в вашем… э-э… одним словом, в вашем здравомыслии.

Ее кожа под платьем покрылась неприятными пупырышками.

– В моем здравомыслии? – шепотом переспросила она, принуждая свою улыбку открыть еще пару зубов.

– Это предприятие в Колоне, которое недавно обанкротилось, – я ведь вас предупреждал, что оно нежизнеспособно! Сосуды такого размера…

– Вы, должно быть, в восторге от того, что оказались правы.

– Что? Нет! Я далек от восторгов, уверяю вас… А Дивизия кронпринца? Вы, наверное, угробили тысячи на ее финансирование! – (В действительности сумма исчислялась скорее миллионами). – И этот канал, спроектированный Кортом; говорят, что проблемы с рабочими тормозят строительство. – (Вернее было бы сказать, что оно в них полностью увязло.) – К тому же ни для кого не секрет, что вы много потеряли в Вальбеке…

– Вы не имеете представления, мать вашу, как много я потеряла в Вальбеке!

Карнсбик испуганно отступил на шаг назад, и она внезапно осознала, что сжимает сложенный веер в стиснутом кулаке, которым потрясает перед лицом своего собеседника.

– Вы… не имеете представления… – слабо повторила она.

К своему потрясению, Савин обнаружила набухший в носоглотке болезненный комок подступающих слез. Ей пришлось снова распахнуть веер, чтобы под его прикрытием аккуратно промокнуть ресницы, стараясь не размазать краску. Какое уж тут здравомыслие, скоро она собственным глазам не сможет довериться!

Однако, вновь подняв взгляд, она обнаружила, что Карнсбик даже не смотрит на нее. Через переполненное людьми фойе он глядел в направлении двери.

Возбужденный гомон постепенно смолк, толпа разделилась, и в ее середину вошел молодой человек, сопровождаемый обширной свитой телохранителей, офицеров, сопровождающих лиц и просто прихлебателей. Его соломенного цвета волосы были тщательно уложены так, чтобы создать впечатление, будто их не укладывали вовсе, белый мундир топорщился тяжелыми медалями.

– Будь я проклят, – прошептал Карнсбик, вцепившись в локоть Савин. – Это же король!

Как бы ни критиковали его величество – а критиковали его еще больше, чем прежде, в особенности в регулярно появляющихся памфлетах, смакующих всевозможные вульгарные подробности, – никто не мог отрицать, что король Орсо выглядел как подобает королю. Он напомнил Савин своего отца… а точнее, их отца, подумала она, ощутив мерзкий толчок отвращения. Он смеялся, хлопал людей по плечам, пожимал руки, обменивался шутками – такой же маяк, излучающий слегка рассеянное благодушие, каким некогда был король Джезаль.

– Ваше величество, – залепетал Карнсбик, – Солярное общество озарено вашим присутствием! Боюсь, нам пришлось начать выступления без вас…

– Ничего страшного, мастер Карнсбик. – Орсо потрепал его по плечу, словно старого друга. – Очень сомневаюсь, что я смог бы оказать вам большую помощь с техническими деталями!

Великий машинист издал абсолютно механический смешок.

– Наверняка вы уже знакомы с нашим спонсором: леди Савин дан Глокта.

Их взгляды встретились лишь на мгновение. Но мгновения было достаточно.

Она вспомнила, как Орсо смотрел на нее прежде. Вспомнила лукавый блеск в его глазах, словно они были партнерами в некой восхитительной игре, известной только им двоим. Когда она еще не подозревала, что у них имеется общий отец. Когда он все еще был кронпринцем, а ее здравомыслие еще не подвергалось сомнению.

Теперь его взгляд был пустым, мертвым, лишенным каких-либо чувств. Словно он зашел на похороны дальнего родственника, которого почти не знал при жизни.

Он просил ее выйти за него замуж. Быть его королевой. И больше всего на свете ей хотелось ответить «да». Он любил ее, а она любила его.

Их взгляды встретились лишь на мгновение. Но дольше одного мгновения ей было не выдержать.

Она опустилась в глубочайшем реверансе, жалея, что не может провалиться совсем, прямо сквозь мозаичный пол.

– Ваше величество…

– Леди Селеста! – услышала она голос Орсо. Он отвернулся от нее, резко щелкнув каблуками. – Вы не согласитесь побыть моей проводницей?

– Сочту за честь, ваше величество!

И клокочущий, торжествующий смех Селесты дан Хайген обжег уши Савин, словно кипяток.

Ни один человек во всем фойе не мог не заметить ее унижения. Если бы Орсо ударил ее, сбил с ног и наступил на горло, едва ли это нанесло бы ей больший урон. Поднимаясь, она слышала перешептывания со всех сторон. Такая насмешка! Со стороны короля! На ее собственном приеме!

Она двинулась к выходу сквозь море колышущихся лиц, с улыбкой, прилепленной к пылающим щекам. Неверной походкой спустилась по ступеням на полуосвещенную улицу. В желудке бурлило. Она подергала себя за воротник, но было бы проще ногтями проскрести насквозь тюремную стену, нежели ослабить эту простроченную в три ряда ткань.

– Леди Савин? – послышался сзади встревоженный голос Зури.

Пошатываясь, она обогнула угол театра, нырнула в темный переулок, беспомощно перегнулась пополам и обдала стену здания струей рвоты. Запах напомнил ей о Вальбеке. Все напоминало ей о Вальбеке.

Она выпрямилась, высмаркивая едкий комок из носоглотки.

– Даже мой собственный желудок предает меня.

В полоске света, падавшей сбоку на темное лицо Зури, блеснул один глаз.

– Когда у вас в последний раз были месячные? – мягко спросила служанка.

Савин немного постояла, хрипло дыша. Потом беспомощно повела плечами:

– Как раз перед приездом Лео дан Брока в Адую. Кто бы мог подумать, что я буду жалеть об этих регулярных мучениях?

Вероятно, сейчас ее хриплые вздохи должны были понемногу перейти в задыхающиеся всхлипывания, она должна была броситься к Зури на грудь и зарыдать о том, как капитально ей удалось испоганить собственную жизнь. Карнсбик, старый дурень, беспокоился не напрасно: ее здравомыслие действительно отправилось ко всем чертям. И результат был перед глазами.

Однако вместо того, чтобы всхлипывать, Савин разразилась серией сдавленных смешков.

– Только погляди на меня! Я блюю в обоссанном переулке, в платье, которое стоит пятьсот марок, с чужим ублюдком в животе. Смех, да и только!

Она затихла и прислонилась к стене, обскребая о зубы покрытый горечью язык.

– Чем выше залезешь, тем дальше падать, и тем веселее будет спектакль, когда ты долетишь до земли. Какое зрелище, а? И им даже не нужно платить за билет! – Она сжала кулаки. – Они все думают, что мне конец. Но если они считают, что я сдамся без боя, то пусть…

Савин снова перегнулась, и ее снова вырвало. На этот раз это была всего лишь струйка едкой желчи. Она блевала и хихикала одновременно. Потом сплюнула и утерла лицо тыльной стороной перчатки. Ее рука снова тряслась.

– Спокойно, – пробормотала она себе, стискивая кулаки. – Спокойно, ты, долбаная идиотка!

Зури выглядела обеспокоенной. Зури, которая никогда не выглядела обеспокоенной.

– Я попрошу Рабика подогнать сюда экипаж. Надо доставить вас домой.

– Да брось ты, у нас еще вся ночь впереди!

Савин выудила свою коробочку с жемчужной пылью. Одна понюшка, просто чтобы развеять тоску. Просто чтобы продолжать куда-то двигаться.

Она пошла в сторону улицы.

– Пожалуй, я не прочь посмотреть на работу мастера Броуда.

Привычные действия

– Так, значит… ты здесь счастлива, так, что ли?

Лидди рассмеялась. Бывало, что Броуд неделями не видел на ее лице улыбки. А нынче она только и делала, что смеялась.

– Гуннар! Мы жили в подвале!

– В вонючем подвале, – подхватила Май, тоже улыбаясь до ушей. Это не могло ему примститься: их гостиная была залита закатным светом через три больших окна.

– Ели очистки и пили из луж, – продолжала Лидди, подкладывая Броуду на тарелку еще один ломоть мяса.

– Стояли в очереди, чтобы посрать в общем нужнике, – добавила Май.

Лидди поморщилась:

– Не говори так.

– Но я ведь это делала, верно? Так почему бы об этом и не сказать?

– Мне не нравится такая манера выражаться. – Лидди училась вести себя как настоящая дама и от души наслаждалась этим. – Тем не менее да, мы действительно это делали. С какой же стати нам не быть счастливыми теперь?

Она подвинула ему соусник. Прежде Броуд и подумать не мог, что существует такая вещь, как специальный кувшинчик для соуса, и уж подавно ему не приходило в голову, что такой кувшинчик будет в его владении.

Броуд тоже улыбнулся. Заставил себя.

– Конечно. Почему бы нам теперь не быть счастливыми?

Он загреб вилкой пригоршню гороха и даже умудрился донести несколько горошин до рта, прежде чем они ссыпались обратно в тарелку.

– С вилкой ты так и не научился управляться, – заметила Май.

Броуд потыкал треклятой штуковиной в свою еду. Даже держать ее было неудобно – кисть уже сводило от усилий. Слишком деликатный прибор для его неуклюжих, ноющих пальцев.

– Наверное, в каком-то возрасте уже трудно учиться новым вещам.

– Ты еще слишком молод, чтобы цепляться за прошлое.

– Не знаю… – Броуд нахмурился, нанизывая на вилку подложенный кусок мяса, слегка сочащийся кровью. – Бывает, прошлое само за тебя цепляется.

После этих слов повисла неловкая пауза.

– Надеюсь, ты сегодня ночуешь дома, с нами? – спросила Лидди.

– Было бы неплохо. Но мне надо еще заглянуть на стройку.

– Так поздно?

– Надеюсь, это не займет много времени. – Броуд отложил свой прибор и встал. – Надо присмотреть, чтобы работа не стояла.

– Леди Савин без тебя никуда, верно?

Май горделиво расправила плечи:

– Она сама мне говорила, что все больше полагается на него!

– Ну так передай ей, что твоей семье ты тоже нужен! Пускай делится!

Броуд хмыкнул, огибая стол:

– Скажи ей это сама.

Все еще улыбаясь, Лидди запрокинула лицо, подставляя ему мягкие губы. За последнее время она набрала вес. Они все поправились с вальбекских голодных времен. В ее фигуре вновь появились прежние изгибы, а на щеках – тот же глянец, что был там, когда он только начинал за ней ухаживать. И запах был таким же, как когда они впервые поцеловались. Столько времени прошло, а он любил ее точно так же, как прежде.

– Все получилось очень даже неплохо, – сказала она, легко касаясь его щеки кончиками пальцев. – Разве не так?

– Я тут ни при чем, – буркнул Броуд сквозь комок в горле. – Прости меня. За все беды, которые я причинил…

– Это все позади, – твердо сказала Лидди. – Теперь мы работаем на благородную госпожу. Здесь никаких бед не будет.

– Нет, конечно, – отозвался Броуд. – Никаких бед.

И он поплелся к двери.

– Не слишком там усердствуй, папочка! – крикнула ему вслед Май.

Когда он обернулся, дочь улыбнулась ему, и от этой улыбки у него защемило в груди. Словно там засел крюк и любым своим действием она тащила за него. Броуд улыбнулся в ответ, неловко поднял руку, прощаясь. Потом увидел татуировку на тыльной стороне своей кисти и поспешил ее опустить. Запихнул руку поглубже в обшлаг своей новой куртки из хорошей ткани.

Выходя, он плотно закрыл за собой дверь.

* * *

Броуд шагал сквозь лес шелушащихся железных колонн по темному пространству склада, держа курс на островок света от фонаря. Чернильная пустота вокруг отзывалась эхом его шагов.

Хальдер ждал, сложив руки на груди; его лицо было скрыто тенью. Он был из тех людей, что любят помолчать. Баннерман прислонился к ближайшему столбу, привычно-нахально выпятив бедра. Он был из тех людей, у кого всегда найдется что сказать, даже когда никто не просит.

Их гость сидел на одном из трех потрепанных старых стульев: руки привязаны к спинке, лодыжки – к ножкам. Броуд остановился перед ним и нахмурился, глядя вниз.

– Ты – Худ?

– Я Худ.

По крайней мере, он не пытался это отрицать. Некоторые пытались. Броуд их не винил.

– Забавное имя, – заметил Баннерман, глядя на Худа словно на какой-нибудь комок грязи. – Я имею в виду, на самом-то деле он ведь довольно плотный. Не толстый, нет, я бы так не сказал. Но и худым его не назовешь.

– Немного уважения, а? – буркнул Броуд, снимая куртку. – Мы можем это делать и без грубостей.

– Какая разница?

Броуд аккуратно повесил куртку на спинку другого стула и провел ребром ладони, разглаживая тонкую ткань.

– Для меня разница есть.

– Мы здесь не для того, чтобы заводить друзей.

– Я знаю, зачем мы здесь.

Броуд посмотрел Баннерману в глаза – и продолжал смотреть, пока тот, облизнув губы, не отвел взгляд. Потом подвинул стул так, чтобы он оказался перед Худом, и сел. Напялил на переносицу стекла, сцепил пальцы в замок. Он обнаружил, что проще соблюдать привычный порядок действий. Совсем как раньше, в Вальбеке, когда он мел полы в пивоварне. Просто работа, которую необходимо сделать, не хуже любой другой.

Все это время Худ наблюдал за ним. Глаза, конечно, испуганные. Лоб вспотел. Но есть и решимость. Скорее всего, придется повозиться. Однако можно сломать все что угодно, если приложить достаточно силы.

– Меня зовут Броуд. – Он увидел, что Худ смотрит на татуировку на тыльной стороне его кисти, и не стал убирать руку. – Я был в армии.

– Мы все там были, – добавил Баннерман.

– Знаешь, на кого мы теперь работаем?

Худ сглотнул:

– На Корта?

– Нет.

Худ снова сглотнул, еще глубже:

– На Савин дан Глокту.

– Вот именно. Мы слышали, что ты организуешь рабочих, мастер Худ. Мы слышали, что ты убедил их устроить забастовку.

Баннерман неодобрительно поцокал языком.

– Учитывая, как идут дела на стройке, – сказал Худ, – по сколько часов они работают и сколько за это получают, их не нужно особенно убеждать.

Броуд отодвинул стекляшки, чтобы потереть намятую канавку на переносице, потом сдвинул их на прежнее место.

– Послушай. Ты похож на порядочного человека, так что я постараюсь дать тебе все шансы, какие смогу. Но леди Савин желает видеть свой канал достроенным. Она заплатила за это деньги. И я одно могу тебе сказать наверняка: это плохая идея – мешать ей получить то, за что она заплатила деньги. Очень плохая идея.

Худ наклонился вперед, насколько ему позволяли веревки.

– Пару дней назад у нас погиб парень. Раздавило балкой. Четырнадцать лет. – Вывернувшись, он посмотрел вверх на Баннермана. – Вы это знали?

– Что-то такое слышал, – отозвался Баннерман, продолжая разглядывать ногти и всем видом показывая, что ему глубоко наплевать.

– Парня, конечно, жалко. – Броуд щелкнул саднящими пальцами, чтобы заставить Худа перевести взгляд обратно. – Вопрос только, чем ему поможет, если мы раздавим тебя?

Худ, по-прежнему решительно настроенный, вздернул подбородок. Он нравился Броуду. Они вполне могли бы оказаться на одной стороне. Пожалуй, еще не так давно они и были на одной стороне.

– Я могу помочь другим. Таким, как ты, не понять.

– Ты, может, удивишься, брат, но я был в Вальбеке, с ломателями. Дрался там за правое дело. По крайней мере, я так считал. А до этого я был в Стирии и тоже думал, что дерусь за правое дело. Всю свою жизнь я только и делаю, что дерусь за правое дело, и знаешь, что мне это принесло?

– Ничего? – предположил Баннерман.

Броуд глянул на него, сдвинув брови:

– Почему бы не дать мне договорить самому?

– Почему бы тебе не придумать что-нибудь новенькое?

– Может, ты и прав. Так вот… Дело в том, что я заметил: стоит людям начать драться, про правое дело уже никто не вспоминает.

Броуд принялся закатывать рукава, раздумывая, что сказать дальше. Медленно. Аккуратно. Хорошо, когда твои действия расписаны заранее. Это помогает. Он убеждал себя, что делает это для Май, для Лидди. И тут же подумал – а что бы они сказали, если бы знали? Ответ ему не понравился. Вот поэтому им лучше не знать. Ни сейчас, ни потом.

– За свою жизнь я убил, наверное… человек пятьдесят. Может, больше. Пленных в том числе. Просто выполнял приказания, но… Все равно я сделал это. Сперва я их считал, потом постарался забыть, сколько насчитал… – Броуд посмотрел вниз, на маленький клочок пола между ботинками Худа. – Честно сказать, обычно при этом я был в стельку пьян. Старался надраться как можно сильнее. Так что – все в тумане… Помню одного парнишку, еще на войне. Стириец, наверное. Он все лопотал мне что-то по-своему, а я не мог понять ни единого слова… Я скинул его со стены. Стена Мусселии, сколько в ней было, шагов тридцать в вышину?

Он взглянул на Хальдера:

– Ты же был при Мусселии, верно?

Тот кивнул:

– Скорее двадцать.

– Ну все равно довольно высоко. Он ударился об повозку. – Броуд врезал себе ребром ладони по ребрам, показывая место. – Буквально сложился пополам, боком. Ни один человек не может остаться живым в таком виде. В смысле, его ступни показывали назад! И тогда он начал выть.

Броуд медленно покачал головой:

– Клянусь, такие звуки, должно быть, можно услышать в аду. Он выл и выл, и этому не было конца… Да, на войне доводится повидать всякое. После этого на все уже смотришь по-другому.

– Верно, – буркнул Хальдер.

Худ смотрел на них широкими глазами:

– Ты что, считаешь, что такими вещами можно хвастаться?

– Хвастаться? – Броуд тоже взглянул на него поверх стекляшек, так что лицо Худа виделось просто размытым пятном в свете фонаря. – Еще чего! Я просыпаюсь в холодном поту. Иногда в слезах – когда получается не орать. Не вижу ничего плохого, чтобы в этом признаться.

– Я тоже, – сказал Хальдер.

– Я просто… хочу, чтобы ты увидел. – И Броуд надвинул стекляшки обратно на нос, так что дужка снова попала в привычную канавку. – Увидел, к чему все это идет, прежде чем мы туда доберемся и поймем… что на самом деле нам этого вовсе не хотелось.

Он поморщился. Все звучало совсем не так, как надо. Жаль, что он так плохо владеет словами – хотя, честно сказать, одними словами такую работу обычно и не сделаешь. Вот Малмер, он умел говорить. И глянь, куда это его привело.

– Я просто пытаюсь тебе втолковать…

– Мастер Броуд!

Он удивленно обернулся. В кабинке конторы, водруженной на опорах в дальнем конце склада, горел одинокий огонек. Возле ведущей туда лестницы кто-то стоял – женская фигура, высокая, стройная и изящная.

Броуд ощутил, как у него мерзко засосало под ложечкой. В последнее время он ждал от маленьких женщин гораздо больше бед, чем от крупных мужчин.

– Сейчас… погоди, – сказал он, поднимаясь.

– Ну он-то никуда не денется, – отозвался Баннерман и потрепал Худа по щеке. Тот отдернулся.

– Имей уважение! – буркнул Броуд, уже шагая обратно через гулкое пространство склада. – В конце концов, это ничего не стоит.

Это была Зури. Она выглядела обеспокоенной, и это сразу же обеспокоило его. Броуду еще не доводилось встречать женщин, которых было бы так трудно взволновать.

– Что случилось? – спросил он.

Она кивнула на лестницу, ведущую в кабину конторы:

– Леди Савин здесь.

– В смысле? Прямо сейчас?

– Она хочет посмотреть, как вы работаете.

На какое-то время ее слова повисли между ними в темноте. Делать это – одно дело. Он всегда мог сказать себе, что это необходимо. Другое дело – захотеть на это смотреть.

– Может, вы смогли бы ее как-то… отговорить?

Броуд скривился:

– Если бы я умел убеждать людей словами, мне не приходилось бы делать это по-другому.

– Мой наставник по писаниям любил повторять, что те, кто стремится и терпит неудачу, не менее благословенны, чем те, кто достигает цели.

– Вот уж не сказал бы.

– От попытки вреда не будет.

– В этом я тоже сомневаюсь, – пробормотал Броуд, поднимаясь следом за ней по ступеням.

От двери Савин показалась ему такой же, как обычно: спокойной и выдержанной. Но взглянув на нее поближе при свете фонаря, Броуд сразу понял, что что-то не так. Края ее ноздрей были болезненно-розовыми, в глазах горел возбужденный огонь, из парика выбилась прядка. Потом он заметил на ее жакете бледные следы подтекших пятен – у нее это было более шокирующим, чем полная нагота у кого-нибудь другого.

– Леди Савин, – проговорил он. – Вы уверены, что вам стоит сейчас здесь быть?

– Ваша забота чрезвычайно приятна, но у меня крепкие нервы.

– Это конечно. Я думаю не о вас. – Он понизил голос. – По правде говоря, когда вы рядом, из меня вылезает все самое худшее.

– Ваша беда, мастер Броуд, в том, что вы путаете лучшее в себе с худшим. Мне необходимо, чтобы работы на канале продолжились с завтрашнего утра. С раннего утра. Мне нужно, чтобы канал наконец открылся и начал приносить мне деньги!

Последнее слово она прорычала, оскалив зубы, и от ее ярости у Броуда заколотилось сердце. Она была на голову ниже, и он был бы сильно удивлен, если бы она весила хотя бы половину того, что весил он. И тем не менее эта женщина его пугала. Не из-за того, что она могла сделать – из-за того, что она могла заставить сделать его.

– Так что идите и позаботьтесь о том, чтобы это произошло, будьте лапочкой.

Броуд бросил взгляд на Зури. Ее черные глаза поблескивали в темноте.

– Все мы лишь персты на длани Господа, – пробормотала она, виновато пожимая плечами.

Броуд опустил взгляд на собственную ладонь и медленно сжал ее в кулак, чувствуя, как ноют костяшки.

– Как скажете.

Он двинулся обратно сквозь темное пространство склада, слыша эхо своих шагов, направляясь к островку света в дальнем конце. Он говорил себе, что пытается изображать энтузиазм. Играть роль. Но актер из него всегда был никудышный. Правда же заключалась в том, что он едва мог дождаться, пока дойдет до цели.

Должно быть, Худ увидел что-то в его глазах. Он принялся извиваться на своем стуле, словно мог каким-то образом увернуться от того, что на него надвигалось. Но это не получилось еще ни у кого.

– Эй, погоди-ка…

Татуированный кулак Броуда вмазался в его ребра. Стул покачнулся, но Баннерман поймал его и снова пихнул вперед. Другой кулак пришелся Худу с другой стороны, и тот скрючился, пуча глаза. Несколько мгновений он оставался так, трясясь, с наливающимся кровью лицом. Потом хрипло глотнул воздуха, и его стошнило.