Полвойны

4. В безопасности

Гребешок из шлифованной китовой кости шшух-шшухал по волосам Скары.

Игрушечный меч принца Друина хрусть-бум-бамкал по сундуку в углу.

Голос королевы Лайтлин бу-бу-бубнил без роздыху. Она будто почувствовала – воцарись молчание, и Скара начнет орать, а потом опять орать и не остановится никогда.

– За тем окном, в южной части города, стоят лагерем люди моего мужа.

«Почему они не пришли к нам на помощь?» – хотелось завизжать Скаре, когда она недвижно уставилась на кромешное поле военных шатров, но рот, как положено, понес пристойную чепуху:

– Должно быть, их очень много.

– Две с половиной тысячи преданных гетландцев со всех концов нашей страны.

Скара почувствовала, как сильные пальцы королевы Лайтлин слегка повернули ей голову. Бережно, но очень твердо. Принц Друин издал боевой клич писклявого двухлетки и атаковал гобелен. Гребешок снова пошел шшух-шшух-шшухать, словно ни одна на свете напасть не устоит против опрятно уложенных волос.

– За этим окном, к северу – стан Гром-гиль-Горма. – Огни зыбко мерцали в сгущавшихся сумерках, как звезды по небесному полотну, рассыпанные на темных склонах холмов. – Мне и привидеться не могло: две тысячи ванстерцев, на виду у стен Торлбю.

– Уж точно не с мечами в ножнах, как эти, – резко бросила Колючка Бату из глубины комнаты, – так воин бросает во врага секиру.

– Я видела стычку в порту… – пролепетала Скара.

– Боюсь, не последнюю. – Лайтлин цокнула языком, распутывая узел. У Скары вечно не получалось справиться с волосами, но королева Гетланда не та женщина, которую отпугнет одна-другая непослушная прядь. – Завтра состоится всеобщий сход. Пять часов перебранки кряду, помяни мое слово! Если мы его переживем и никто не погибнет, я посчитаю это подвигом,

И Лайтлин повернула Скару к зеркалу. Безмолвные невольники королевы выкупали ее и оттерли, а замызганную ночнушку сменили на зеленые шелка, привезенные из дальнего путешествия в Первоград, и живо подогнали их по размеру. Шелка с парчовой каймой ничуть не уступали в красоте и изяществе ни одному платью, что Скара носила прежде – а ей доставалось немало прелестных вещиц. До того много и до того заботливо их развешивала мать Кире, что иногда принцессе казалось: это платья носят ее.

Ее окружили высокими стенами, могучими воинами, рабами и роскошью. Ее голове полагалось кружиться только от облегчения. Но, как у бегуньи, остановившейся передохнуть на минутку, а после обнаружившей, что не в силах стоять на ногах, безмятежный уют принес Скаре лишь слабость и ломоту во всем теле. Она чувствовала себя разбитой и внутри, и снаружи, одним большим синяком. Ей уже хотелось вернуться назад, на корабль Синего Дженнера под названием «Черный пес», чтобы там трястись от холода, пялиться на капли дождя и трижды в час на содранных коленях подползать поблевать за борт.

– Их носила моя мама, сестра короля Финна. – Лайтлин осторожно закрепила серьгу. С золотых цепочек, тонких, как паутинка, на плечо Скары, казалось, капали малиновые самоцветы.

– Очень красиво, – всхрипнула Скара, вложив все силы, чтобы не забрызгать зеркало рвотой. Она не узнавала глядевшую оттуда девушку: боязливую, красноглазую, хрупкую. Та казалась ей собственным привидением. Возможно, она так и не вырвалась из Ялетофта. Возможно, она до сих пор там – в рабстве у Яркого Йиллинга, навсегда.

В глубине зеркала Колючка Бату присела на корточки возле принца, подвинула его ручонки на деревянной рукояти и замурлыкала, объясняя, как делать правильный взмах. Когда он хватил ее по ноге, девушка взъерошила светлые волосы мальчика и улыбнулась. Шрам-звездочка сморщился на ее щеке.

– Молодец.

Но у Скары не шел из головы меч Яркого Йиллинга, его алмазный эфес, вспышка в блеклой темноте Леса – и грудь у девушки в зеркале начала тяжко вздыматься, задрожали ладони и…

– Скара. – Королева Лайтлин крепко обняла ее за плечи. Суровые и проницательные серо-голубые глаза привели ее в чувство, возвращая в настоящее. – Расскажешь мне, что там произошло?

– Дедушка ждал, когда придет подмога. – Слова бесцветно гудели, словно вдалеке жужжала пчела. – Мы ждали воинов Атиля, воинов Горма. Никто не пришел…

– Говори.

– Он совсем пал духом. Мать Кире убедила его пойти на мировую. Она отправила голубя, и праматерь Вексен прислала орла с ответом. Если мы сдадим крепость Мыс Бейла и распустим по домам воинов Тровенланда, если позволим армии Верховного короля свободно пройти по нашей земле – она простит нас.

– Но прощение Вексен неведомо, – промолвила Лайтлин.

– Она послала в Ялетофт Яркого Йиллинга поквитаться с нами. – Скара сглотнула кислые слюни, и вздрогнула тонкая шея бледной девушки в зеркале. Личико принца Друина сморщилось от бойцовской решимости: он рубил Колючку игрушечным мечом, а она пальцами отбивала удары. Детский воинственный клич звучал точь-в-точь как тот вой, полный ярости и боли, раздававшийся в темноте, все ближе к ней с каждой минутой. Все ближе к ней с каждым днем.

– Яркий Йиллинг отрубил голову матери Кире. Пронзил деда мечом – тот упал прямо в очаг.

У королевы Лайтлин расширились зрачки.

– Все это произошло… на твоих глазах?

Облако искр, отсветы на улыбках воинов, густая кровь капает с острия меча. Скара судорожно вздохнула и кивнула.

– Я сбежала под видом рабыни Синего Дженнера. Яркий Йиллинг подбросил монету, чтобы решить, надо ли убить и его… но монета…

Монета до сих пор вращалась перед ней в полумраке, до сих пор искрилась огненным цветом.

– Той ночью с тобой были боги, – прошептала Лайтлин.

«Тогда почему они убили мою семью?» – захотелось заорать Скаре, но девушка в зеркале вместо этого болезненно улыбнулась и забормотала благодарственную молитву Той, Что Бросает Жребий.

– Они послали тебя ко мне, родная. – Королева крепко сжала Скару за плечи. – Здесь ты в безопасности.

Всю жизнь вокруг нее высился Лес, подобный несокрушимой горе – и от него остался лишь пепел. Его высокий щипец, простояв двести лет, отныне – груда головешек. Тровенланд разорвали на части, как дым рвется ветром. Отныне не в безопасности больше никто – и нигде.

Скара поймала себя на том, что чешет щеку. На ней до сих пор отпечаток холодных пальцев Яркого Йиллинга.

– Здесь все ко мне так добры! – пролепетала она и постаралась унять едкую боль от отрыжки. Слабый живот с самого детства, а с тех пор, как она скатилась со сходней «Черного пса», ее кишки крутило-мотало столь же нещадно, сколь мысли.

– Ты из нашей семьи, а важнее семьи в жизни ничего нет. – На прощание обняв, королева Лайтлин отпустила ее. – Мне надо поговорить с мужем и сыном… то есть с отцом Ярви.

– Разрешите спросить… Синий Дженнер все еще тут?

Неудовольствие королевы было осязаемым.

– Человек этот не многим лучше пирата…

– Вы можете прислать его ко мне? Пожалуйста!

Лайтлин казалась непробиваемой, как кремень, однако отчаяние в голосе Скары расслышала.

– Пришлю. Колючка, принцесса вынесла суровые испытания. Побудь вместе с нею. Пошли, Друин.

Принц-карапуз серьезно посмотрел на Скару:

– Пока-пока. – Бросил деревянный меч и побежал за матерью.

Скара разглядывала Колючку Бату. Снизу вверх – девушка возвышалась над ней в полный рост. Избранный Щит обходилась без расчесок сама: с одной стороны голова выстрижена до полущетины, а с другой – волосы скручены в узелки, косички, да на всклокоченные пряди нанизано целое, средней руки, состояние в золотых и серебряных кольцах-гривнах.

Поговаривали, эта женщина билась насмерть против семи мужчин и победила. Эльфийский браслет – награда за подвиг – полыхал желтым огнем на запястье. Эта женщина вместо шелков носила клинки, а вместо драгоценностей – шрамы. Под каблуком ее сапога треснут любые приличия, и извинений от нее не дождешься. Эта женщина не станет вежливо стучаться, скорее проломит дверь собственным лбом.

– Я, что, узница? – намеревалась с вызовом бросить Скара, но наружу вышел лишь мышиный писк.

По лицу Колючки нелегко прочитать ее мысли.

– Вы – принцесса, принцесса.

– По моему опыту, разница невелика.

– Видать, вам не приходилось быть узницей.

Презирает, и кто ее в этом бы упрекнул? У Скары перехватило горло, говорить едва удавалось.

– Сейчас ты наверняка думаешь о том, какая я слабая, податливая, избалованная дуреха.

Колючка сделала резкий вдох.

– На самом деле я вспоминала, каково было мне увидеть мертвого отца. – Суровое лицо не смягчилось ни чуточки, однако, смягчился голос. – Я задумалась о том, что бы почувствовала, если б его убивали на моих глазах. Прямо передо мной, и ничего нельзя сделать – только смотреть.

Скара открыла рот, но с губ не слетело ни слова. Не презрение, нет – но искренняя жалость. И жалость осекла ее резче любой насмешки.

– Я знаю, каково это, когда делаешь вид, будто все – трын-трава, – продолжала Колючка. – Знаю получше многих.

Скара чувствовала, что голова у нее вот-вот разлетится на части.

– Я думала о том, что… выпади мне ваша доля… моим слезам не хватило бы моря.

И Скару прорвало беспощадными, немыслимыми и глупыми рыданиями. Глаза зажмурились, и текли, и горели. Ребра колотила дрожь. Судорожно ухало, клокотало дыхание. Руки опустились, от неистового плача заболело все лицо. Какая-то крошечная ее часть беспокоилась о том, что это далеко не пристойное поведение, но все остальное в ней никак не могло перестать.

Простучали быстрые шаги, и ее, как ребенка, сгребли в охапку, обхватили тесно и крепко, как дедушка, когда они смотрели, как отец горит на погребальном костре. Она вцепилась в Колючку, и заскулила в ее рубаху, и залепетала какие-то недослова, сама не понимая какие.

Колючка не двигалась и ничего не сказала, только долго-долго прижимала Скару к себе. Пока рыдания не сменились на всхлипы, а всхлипы – на рваные полувздохи. И тогда, бережно и мягко, Колючка отстранила ее от себя, выудила кусок белой ткани и, сама насквозь мокрая от слез, промокнула пятнышко на платье Скары и протянула ей этот платок.

– Я им оружие чищу. Однако сдается, твое лицо куда более ценно. А может, и более смертоносно.

– Извини меня, – прошептала Скара.

– Было б за что. – Колючка щелкнула по золотому ключу у себя на шее. – Я реву куда громче, когда поутру просыпаюсь и вспоминаю, за кем я замужем.

И Скара всплакнула и прыснула со смеху – разом, и выдула из носа громадный пузырь. Впервые после той ночи она почувствовала себя кем-то навроде прежней принцессы. Наверное, все-таки она выбралась из Ялетофта.

Пока она вытирала лицо, в дверь настойчиво постучали.

– Это Синий Дженнер.

Было что-то обнадеживающее в его неказистости, когда он, сутулясь, проковылял внутрь. Везде одинаков – что на корме судна, что в королевских покоях. Его присутствие прибавляло сил. Такого человека ей как раз не хватало.

– Ты меня помнишь? – спросила Колючка.

– Такую даму попробуй забудь. – Дженнер присмотрелся к ключу у нее на шее. – Поздравляю с замужеством.

Она фыркнула.

– Только муженька моего не вздумай поздравить. По этому случаю он до сих пор в трауре.

– Вы посылали за мной, принцесса?

– Посылала. – Скара всморкнула остатки слез и расправила плечи. – Какие у тебя дальнейшие планы?

– Из меня не ахти какой планировщик. Королева Лайтлин предложила мне сражаться за Гетланд и назначила достойную цену, но, вишь ты, война – дело молодых. А я, наверно, пущу «Черного пса» вверх по Священной… – Он окинул взглядом Скару и скривился: – Я пообещал матери Кире позаботиться, чтобы вы добрались до родни…

– И, одолев все опасности, обещание исполнил. Не подобает мне просить о большем.

Он скривился сильнее:

– Но все-таки просите?

– Я надеялась, что ты останешься со мной.

– Принцесса… я старый налетчик. Двадцать лет, как миновали мои лучшие дни. Да и в лучшие дни – я был не из лучших.

– Не сомневаюсь. Когда я впервые тебя увидала, то подумала: он источился от непогоды, как чудище на носу старого корабля.

Дженнер поскреб седую скулу.

– Верно подмечено.

– Скверно подмечено. – Скара посадила голос, но, прочистив горло, отдышалась и продолжала: – Мне стало ясно только теперь. Истрепанное носовое чудовище бросало вызов ярости самых свирепых бурь, но, несмотря на ненастья, приводило корабль домой. Лучший мне ни к чему. Я ищу преданного.

Незнамо как, но Дженнер скривился еще сильней прежнего:

– Всю жизнь, принцесса, я был свободным. Я не заглядывался ни на кого – лишь на неизведанный окоем. Не кланялся никому – лишь ветру…

– И окоем отблагодарил тебя? Вознаградил ветер?

– Признаюсь, хиловато.

– А я – сумею. – Она обхватила его шершавую ладонь обеими своими. – У свободного человека должна быть цель в жизни.

Он потупился на свою руку в ее ладонях, затем поднял глаза на Колючку.

Та пожала плечами.

– Воин, который дерется лишь за себя – ничем не лучше убийцы.

– Ты испытан на деле, я могу на тебя положиться. – Скара вновь вернула к себе внимание разбойника и не отпускала его. – Останься. Прошу, пожалуйста.

– О, боги-боги! – задубелая кожа под глазами Дженнера собралась от улыбки в мешковатые складки. – Вот как мне теперь ответить отказом?

– Не нужно отказа. Ответь, что поможешь мне.

– Я ваш человек, принцесса. Клянусь. Клянусь луною и солнцем. – На миг он примолк. – Но все же, помочь вам – в чем?

Скара сделала прерывистый вдох.

– Помнишь, я сказала, что увижу свободный Тровенланд и заново отстроенный дворец деда, а тушу Яркого Йиллинга склюют вороны?

Синий Дженнер поднял мохнатые брови.

– За Йиллингом стоит вся мощь Верховного короля. Говорят, целых пятьдесят тысяч мечей.

– Звон мечей – всего лишь полвойны. – Она прижала палец к виску, так сильно болела голова. – Другая половина ведется здесь.

– Значит… вы что-то задумали?

– Что-нибудь на ум да взбредет. – Она выпустила руку Синего Дженнера и повернулась к Колючке: – Ты ходила на корабле в Первый Град с отцом Ярви?

Колючка настороженно поглядела на Скару вдоль своего не раз перебитого носа, пытаясь разгадать, что стоит за этим вопросом.

– Айе, мы с отцом Ярви ходили в плавание.

– Ты дралась в поединке с Гром-гиль-Гормом.

– Было и такое.

– Ты – Избранный Щит королевы Лайтлин.

– Знаете сами.

– И, стоя за ее плечом, далеко не раз встречалась с королем Атилем?

– Поболе многих.

Скара смахнула с ресниц последние слезы. Больше плакать ей не дозволено. Придется быть храброй, сильной и умной, какой бы слабой и боязливой ни чувствовала себя она. Пора сражаться за Тровенланд, ведь больше сражаться некому, и слова станут ее оружием.

– Расскажи мне про них, – проговорила она.

– Что вы хотите узнать?

Знание – сила, – повторяла мать Кире, когда Скара жаловалась ей на обрыдлые, бесконечные уроки.

– Я хочу узнать все.

5. За нас обоих

Рэйта подбросило, вырывая из сна. Кто-то его схватил.

Одним рывком он поймал мерзавца за глотку и припечатал к стене. Зарычал, брызжа слюной, и вскинул нож.

– О, боги, Рэйт! Это я! Я!

Вот только теперь, в беглом свете факела под коридорным сводом, Рэйт разглядел, что вцепился в собственного брата – и уже тянулся перерезать ему горло.

Сердце бухало, что твой молот. Некоторое время ушло на то, чтобы разобраться, где он. В цитадели Торлбю. В коридоре у Гормовой двери, запутанный в одеяле. Там, где и должен быть.

– Ты так меня не буди, – сварливо бросил он и с трудом разжал пальцы левой руки. Когда он просыпался, их постоянно сводило.

– Не будить? – прошептал Рэкки. – Да ты б своими криками перебудил весь Торлбю. Опять сны?

– Нет, – буркнул Рэйт и откинулся к стене, скребя ногтями виски. – Не знаю.

Сны, полные огня. Потоков дыма и смрада пожарищ. Безумных отблесков в глазах воинов, в глазах псов. Безумных отсветов на лице той женщины. Ее воплей, пока она выла в ужасе за детей.

Рэкки протянул флягу, Рэйт выхватил ее и прополоскал рот: и сверху, и внутри саднили болячки от гормовых тумаков – ладно, уже не впервой. Плеснул водой на ладонь, размазал по лицу. Его знобило от холодного пота.

– Не нравится мне это, Рэйт. Боюсь я за тебя.

– Ты – боишься за меня? – В потасовке меч Горма сшибли на пол. Рэйт поднял его и крепко прижал к груди. Если владыка увидит, что его оружие без присмотра стынет на плитах, то закатит еще одну оплеуху, а может, чего и похуже. – Это что-то новенькое.

– Не совсем. Я о тебе уже давно беспокоюсь. – Рэкки тревожно покосился на дверь королевской опочивальни, придвинулся и вкрадчиво зашептал: – Ведь мы запросто можем взять и уйти. Разыщем корабль, что увезет нас по Святой и Запретной – как ты любишь повторять. Как любил повторять, во всяком случае.

Рэйт кивнул на дверь.

– По-твоему, он нас возьмет и отпустит? А мать Скейр помашет нам с улыбкой на прощанье? – Он фыркнул. – Это ж вроде тебе полагается быть из нас умным? Мечтать приятно, но обратного пути у нас нет. Забыл, как мы жили раньше? Как мерзли, как недоедали, как вечно тряслись от страха?

– Разве ты больше не трясешься от страха? – Рэкки произнес это так кротко, что в Рэйте тут же закипела лютая злоба. Закипела и смыла отголоски кошмарных снов. Злоба – неплохой ответ на большинство бед, надо сказать.

– Не совсем! – рявкнул он, потрясая мечом Горма так, что брат невольно отпрянул. – Я – воин, и в этой войне я намерен завоевать себе славу и заодно столько колец, чтобы нам уже никогда не пришлось голодать. Здесь мое место по праву! Не за это ли право я бился?

– Айе, за него ты и бился.

– Мы служим королю! – Рэйт силился вызвать в себе ту, прежнюю гордость. – Величайшему воителю на всем море Осколков. Непобежденному – ни в поединке, ни в битве. Ты у нас часто молишься. Ну, так воздай благодарность матери Войне за то, что мы на стороне победителей!

Рэкки сидел, подпирая спиной могучий, в боевых засечках, щит Горма, и таращился на брата. В зрачках мигали сполохи факела. Странное дело, откуда на его лице, столь явно напоминающем Рэйтово, возникало совершенно несхожее выражение? Порой они казались драконьими головами на двух штевнях: навеки делят одно и то же судно, но обречены глядеть в разные стороны.

– Впереди неслыханное человекоубийство, – понуро пробормотал Рэкки. – Небывалое.

– Согласен, – проговорил Рэйт и улегся. Повернувшись к брату спиной, он обнял меч Горма и натянул на плечо одеяло. – На то и война.

– Не люблю я, когда убивают.

Рэйт попытался обронить будто о пустяке, но не справился с голосом:

– Я готов убивать за нас обоих.

Тишина.

– Вот этого я и боюсь.

6. Чуткие руки

Колл выстучал последнюю руну, сдул древесную пыль и улыбнулся. Ножны закончены, он хорошо потрудился и был доволен итогом.

Он издавна любил работать с деревом: оно не скрывает тайн, не произносит лживых слов, и нанесенный на него сегодня узор останется на своем месте и завтра.

Это тебе не ремесло служителя, свитое из дыма и угадаек. Где слова – инструменты поковарнее долота, а люди переменчивы, как Матерь Море.

Спину словно обожгло теплом. Это Рин потянулась через его плечи и подушечкой пальца провела вдоль палочки одной из рун.

– Что они означают?

– Пять имен Матери Войны.

– О, боги, какая тонкая работа. – Рука ее скользнула по темному дереву, задерживаясь на резных мореходах, зверях и деревьях. Фигурки искусно перетекали одна в другую. – У тебя чуткие руки, Колл. Самые чуткие из всех.

Она надела на кончик ножен свою работу: блестящую оковку, которой кузнечные инструменты придали сходство с головой змея. Наконечник сел идеально – подогнан, как ключ к замку.

– Представь, какие прекрасные вещи мы сотворим с тобой вместе. – Ее зачерненные от железа пальцы проскользнули, как в пазы, между его – побуревших от дерева. – Согласись, что это судьба? Мой меч. Твои ножны. – Другая ее рука прошлась поперек его бедра, всколыхнув легкой дрожью. – И наоборот, твой…

– Рин…

– Ладно, ладно – не меч, а кинжальчик. – Смех слышался в ее голосе, щекотал ему шею. Он был влюблен в ее смех.

– Рин, нельзя. Бранд мне как брат…

– Так не ложись в постель с Брандом – и не будет тебе горя.

– Я – ученик отца Ярви.

– Не ложись с отцом Ярви. – Губы слегка прикоснулись к его шее, и по телу пробежали мурашки.

– Он спас маму. Спас мне жизнь. Он освободил нас.

Губы плясали уже возле самого его уха: от их гремящего шепота он втянул голову в плечи, зацокали гирьки на ремешке.

– Как это он тебя освободил, коль ты собою распоряжаться не вправе?

– Я перед ним в долгу, Рин.

С каждым вдохом ее грудь прикасалась к его спине. Пальцы сплелись, крепко обхватив его ладонь. Девушка была не слабее его. Вероятно – сильнее. Чтобы сохранить ясность мысли, пришлось прикрыть глаза.

– Когда война отгремит, я пройду испытание служителя, и принесу клятву служителя, и стану зваться брат Колл, и у меня не будет ни семьи, ни жены… ах!

Ее рука шурхнула между его ног.

– А до тех пор-то, чего стесняешься?

– Ничего. – И он повернулся к ней, сунул руку в ее стриженые волосы, потянул к себе. Оба рассмеялись и сразу же поцеловались, жадно и влажно, напнулись на верстак, и сбитые инструменты с лязгом и грохотом посыпались на пол.

Когда он сюда приходил, примерно так все всегда и оканчивалось. Вот почему он шел сюда снова и снова.

Гладко, как лосось, она вывернулась из его рук, подскочила к зажиму на верстаке, схватила оселок и принялась скрупулезно изучать клинок, над которым трудилась – будто прозанималась все утро одной заточкой.

Колл заморгал:

– Что за…

Грохнула дверь, и в мастерскую вошел Бранд. Колл заметался посреди комнаты – с могучим шатром в штанах.

– Хей, Колл, – поприветствовал Бранд. – Чего это ты тут делаешь?

– Ножны зашел закончить, – выдавил он. На лице полыхнул багрянец, он быстро повернулся к верстаку и смахнул на пол стружку.

– Ну, дай-ка гляну. – Бранд водрузил на плечо Колла руку. Боженьки, рука-то здоровенная: перекатываются мускулы, шрам от каната опоясал запястье. Колл вспомнил, как на его глазах Бранд подставил плечи под вес целого корабля, который иначе неминуемо раздавил бы Колла насмерть. Потом он прикинул, каково будет огрести такой ручищей по морде, если Бранду откроется все, чем его сестра и Колл занимались. И сглотнул – с превеликим трудом.

Но Бранд всего лишь смахнул с лица резчика соломенные волосы и заулыбался.

– Прекрасная работа. На тебе божья благодать, Колл. Тебя отметили те же боги, что и мою сестру.

– Она… очень… богобоязненная девушка. – Колл неловко ерзнул, приводя в порядок штанины. Рин за спиною брата свирепо выпятила надутые губы.

Слава богам, Бранд вечно ничего не замечал. Силен, предан и мягок нравом, как упряжная лошадь, он мог, однако, служить настоящим образцом невнимательности. Наверное, нельзя жить в браке с Колючкой Бату, если не научиться пропускать мимо себя уйму неприятных вещей.

Колл попробовал его отвлечь:

– Как там Колючка?

Бранд замешкался, словно решал в уме сложную головоломку.

– Колючка – как Колючка. Но я об этом знал, когда брал ее в жены. – Он усмехнулся Коллу в своем беспомощном духе. – По-другому и быть не могло.

– С такой, как она, непросто жить вместе.

– Расскажу каково, когда заживем! Полсуток она с королевой, половину остального времени упражняется нещадней прежнего, а дома уснула б скорей, тогда, глядишь, не найдется повод для ссоры. – Он утомленно почесал затылок. – Хотя и об этом, когда женился, я тоже знал.

– С такой, как она, непросто жить порознь.

– Эхехе. – Бранд уставился в пустоту, словно престарелый солдат, которому до сих пор никак не осмыслить кровавых ужасов прошлого. – Ей, как два пальца, сварить драку из самой мирной крупы. Но всякое стоящее дело – нелегкое. Я люблю ее, пускай она и такая. За то, что она такая, я и люблю ее. – Лицо его вновь прорезала та беспомощная усмешка. – Ну, зато без приключений – ни дня.

Громко стукнули в дверь. Бранд встряхнулся и пошел открывать. Рин, дурачась, изобразила воздушный поцелуй. Колл изобразил, как нежно прижимает его к сердцу, а Рин изобразила, как окатывает рвотой верстак. Когда она так себя вела, он млел от любви.

– Рад тебя видеть, Бранд. – Колл вскинул голову. Неожиданно было повстречаться с наставником в кузнице Рин.

– Взаимно, отец Ярви.

Долгое совместное путешествие роднит по-особому. И хотя столь несхожих, как Ярви и Бранд, найти было трудно, мужчины обнялись, и служитель шлепнул сухой рукой по спине кузнеца, как побратима.

– Как успехи в делах клиночных? – окликнул он Рин.

– Без добрых клинков людям не обойтись никогда, – отозвалась она. – А как нынче в деле плетения слов?

– Без добрых слов людям тоже вечно невмоготу.

При взгляде на Колла служитель сменил улыбку на привычную строгость.

– Я так и чувствовал, что ты окажешься здесь. Солнце перевалило за полдень.

– Уже? – Колл кинулся стаскивать фартук и запутался в лямках. Выбравшись, швырнул рабочую одежду на пол и отряхнул руки от древесной пыли.

– Вообще-то обычно ученик приходит к наставнику. – Посох из эльфийского металла звонко застучал об пол в такт походке служителя. – Ты мой ученик или нет?

– Конечно ваш, отец Ярви, – выпалил Колл, виновато отодвигаясь подальше от Рин.

Ярви бегло сощурился – на одного, на другую. Ничего, ясно дело, не упуская. Мало кто столь же внимательно все замечал, как он.

– Скажи мне, что ты покормил голубей.

– И клетки вычистил, и новые травы рассортировал, и двадцать страниц летописи Гетланда, записанной матерью Гундринг, прочитал, и пятьдесят слов по-калейвски выучил. – Нескончаемые вопросы Колла доводили его мать до безумия, но обучение на служителя давало столько ответов, что голова грозила лопнуть.

– Невежество питает страх, Колл. Знание страх убивает. А как у тебя с движением звезд? Ты перечертил карты, что я дал?

Колл схватился за голову.

– Ей-боженьки, простите меня, отец Ярви. Попозже обязательно перечерчу.

– Не сегодня. Через час начинается большой сход, а перед этим надо разгрузить корабль.

Колл с надеждой взглянул на Бранда:

– Я не силен передвигать короба…

– Сосуды. И передвигать их надо очень осторожно. Дар Императрицы Виалины проделал весь путь по Святой и Запретной.

– Вы имеете в виду – подарок от Сумаэль? – заметил Бранд.

– Подарок от Сумаэль. – При этом имени отец Ярви мечтательно улыбнулся. – Наше оружие против Верховного короля…

Он смолк и шагнул между Коллом и Рин, придерживая посох на сгибе локтя. Здоровой рукой приподнял ножны и, чтобы рассмотреть руны, повернул изделие на свет.

– Матерь Война, – бормотнул он. – Воронья Мать. Оперенная Сталью. Сбирательница Павших. Та, Что Сжимает Твою Ладонь В Кулак. Это вырезал ты?

– А есть другой, способный так сделать? – заметила Рин. – Окантовка важна не меньше меча. Добрый клинок обнажают редко, значит, люди будут глазеть на ножны.

– Когда ты принесешь обет служителя, Колл, искусство резьбы по дереву понесет утрату. – Ярви тяжело вздохнул. – Но мир нельзя изменить долотом.

– Можно. Пусть понемногу… – Рин сложила на груди руки и вперила в служителя взгляд. – Но главное, к лучшему.

– Его мать просила меня сделать сына настоящим мужчиной.

Колл бешено замотал головой за спиною наставника, но Рин затыкаться не собиралась.

– Кое-кому дорог тот мужчина, которым он уже сделался, – твердо сказала она.

– Значит, это все, чем ты бы хотел заниматься, Колл? Вырезать фигурки и руны? – Отец Ярви со стуком бросил ножны на верстак и положил свою высохшую руку ему на плечо. – Или ты бы желал стоять у плеч королей и править курсом эпохи?

Колл хлопал ресницами – на одного, на другую. Боженьки, он не хотел огорчать их обоих, только куда деваться? Отец Ярви освободил его. А есть ли сын раба, который не желал бы встать у королевского плеча и не бояться будущего, прожить жизнь почитаемым и могущественным?

– Курсом эпохи, – виновато потупившись, пробубнил он. – Наверно…