Немного ненависти

Вести счет

Искры дождем сыпались в ночь, жар настойчиво толкал в улыбающееся лицо Савин. В проем высокой распахнутой двери виднелись напряженные тела, работающие механизмы, демонически освещенные сиянием расплавленного металла. Грохот молотов, лязг цепей, шипение пара, крики и ругательства рабочих… Музыка делающихся денег.

Поскольку шестая часть литейных мастерских на Горной улице принадлежала ей.

Один из шести огромных корпусов был ее владением. Две из двенадцати высоко вздымающихся труб. Одна из каждой шестерки новых машин, вращающихся внутри, одна шестая огромных куч угля, наваленных во дворе, каждое шестое из сотен поблескивающих оконных стекол, смотрящих на улицу. Не говоря уже об одной шестой части постоянно увеличивающихся прибылей: поток серебра, способный затмить Королевский монетный двор.

– Лучше не задерживаться здесь, миледи, – вполголоса посоветовала Зури. Огни литейной блеснули в ее глазах, когда она оглядела темнеющую улицу.

Как всегда, она была права. Большинству знакомых Савин молодых леди сделалось бы дурно от одной мысли о посещении этой части Адуи без сопровождения отряда солдат. Однако те, кто хочет занимать высшие позиции в обществе, не должны гнушаться время от времени погружаться и в глубины, когда есть шанс найти среди отбросов нечто блестящее.

– Тогда пойдем, – отозвалась Савин.

Ее каблуки зачавкали по грязи вслед за фонарем, прыгающим в руке мальчишки-проводника, который вел их по лабиринту тесных улочек. Узкие дома, по самые крыши забитые народом, опирались друг на друга, между ними протянулась паутина веревок, с которых свешивалось хлопающее белье, внизу грохотали груженые телеги, окатывая стены грязью. В некоторых местах целые кварталы были снесены, чтобы дать место новым фабрикам и мануфактурам; в других змеились кривые переулки, провонявшие угольным и древесным дымом, засорившейся канализацией или полным отсутствием таковой. Это был район города, переполненный населением, кипевший бурной деятельностью – но самое главное, его распирало от денег, которые отсюда можно было извлечь.

Савин ни в коем случае не была единственной, кто это понимал. Сегодня был день выдачи жалованья, и вокруг складов и кузниц кишмя кишели самопровозглашенные торговцы в надежде облегчить карманы работяг, высыпавших на улицы после смены. Торговали всем – предметами повседневной необходимости, мелкими удовольствиями, хоть самими собой, лишь бы удалось найти покупателя.

Были здесь и другие, готовые очистить чужие карманы более непосредственными способами. В толпе сновали маленькие оборванные карманники. В темных закоулках таились грабители. На углах околачивались громилы, жаждущие собрать дань в пользу одного из многочисленных местных ростовщиков.

Возможно, здесь были свои риски и опасности, но Савин всегда нравилось возбуждение азартной игры, особенно если она сама играла краплеными картами. Она давно поняла, что по меньшей мере половина любого дела зависит от того, как его представить. Веди себя как жертва – и очень скоро станешь ею. Покажи, что ты тут главная, – и люди будут из кожи вон лезть, чтобы тебе угодить.

Поэтому она шла с уверенным видом, головокружительно одетая по последней моде, не опуская взгляда ни перед кем. Она держалась прямо, как палка, – впрочем, Зури, затянувшая перед выходом ее корсет, не оставила ей другого выбора. Она шла так, словно улица принадлежала ей. Фактически, ей действительно принадлежали пять полуразвалившихся домов дальше по улице, набитых по самые гнилые балки гуркскими беженцами, которые платили ей вдвойне против обычной аренды.

С одной стороны Савин чувствовала непоколебимую поддержку шедшей рядом Зури, с другой стороны поддержкой являлся ее мастерски сработанный короткий клинок. Множество молодых леди начали напоказ носить клинки с тех пор, как Финри дан Брок произвела сенсацию, явившись ко двору вооруженной. Савин обнаружила, что когда у тебя под рукой находятся несколько дюймов заостренного металла, это дает огромную уверенность в своих силах.

Мальчишка-проводник остановился перед особенно запущенным зданием и поднял свой факел повыше, осветив облупившийся знак над входной дверью.

– Вам точно сюда? – спросил он.

Савин подобрала юбки, присела перед ним на корточки и заглянула в его чумазое лицо. Может быть, он наносит на него грязь специально, так же как ее горничные пудрят свои щеки, чтобы вызывать у людей необходимую степень сочувствия? В конце концов, чисто вымытые дети не нуждаются в подаяниях.

– Нам сюда. Прими нашу сердечную благодарность за твои услуги.

Зури украдкой сунула монету в затянутую перчаткой ладонь Савин, чтобы та могла вручить ее мальчику.

Она вовсе не была выше сентиментальных проявлений щедрости. Весь смысл выжимать соки из своих партнеров в приватной обстановке заключается в том, чтобы они потом делали то же самое публично, а Савин тем временем получала возможность сколько угодно ласково улыбаться и швырять монеты уличным оборванцам, демонстрируя свою добродетель без малейшего ущерба для сальдо. В конце концов, добродетель – это практически целиком демонстрация.

Мальчишка уставился на серебряную монету так, словно перед ним было какое-то мифическое чудовище, о котором он слышал, но никогда не надеялся увидеть воочию.

– Это мне?

Она знала, что на принадлежащем ей предприятии по производству пуговиц и пряжек в Хольстгорме детям меньшего возраста и, вероятно, еще более чумазым платили лишь ничтожную часть стоимости такой монеты за целый день тяжелого труда. Управляющий заверял ее, что маленькие пальцы лучше приспособлены для мелкой работы, и к тому же обходятся гораздо дешевле. Но Хольстгорм был далеко, а на расстоянии вещи кажутся менее значительными. Даже страдания детей.

– Да, тебе.

Она, разумеется, не стала трепать его по голове, это было бы уже чересчур. Кто знает, что может жить у него в волосах?

– Какой милый мальчик, – заметила Зури, глядя, как он поспешно удаляется в сумерки, сжимая в одном кулаке монету, а в другом – плюющийся искрами факел.

– Как и все они, – отозвалась Савин. – Когда у тебя есть что-то, что им нужно.

– Нет никого благословеннее тех, кто освещает путь другим, как провозгласил однажды мой наставник по писаниям.

– Это тот самый, который заделал ребенка одной из своих учениц?

– Да, он. – Зури задумчиво сдвинула черные брови. – Духовное руководство – дело непростое.

Когда Савин вошла, в замызганной пивной воцарилась тишина, словно она была неким экзотическим обитателем джунглей, неожиданно забредшим к ним с улицы. Демонстративным жестом вытащив кусок ткани, Зури протерла свободное место на стойке. Затем, дождавшись, когда Савин сядет, она вытащила шпильку и сняла с нее шляпку, не потревожив ни единого волоска, и тут же прижала ее к груди. Это было благоразумно: шляпка Савин, вероятно, стоила больше, чем все это заведение вместе с собравшимися посетителями. Которые, на предварительный взгляд, только уменьшали его стоимость.

– Ну и дела. – Человек, стоявший за стойкой, подвинулся вперед, обтирая ладони о грязный фартук и окидывая Савин долгим взглядом с головы до ног. – Не могу не заметить, что это место едва ли подходит для такой леди, как вы.

– Мы только что встретились; откуда тебе знать, какая я леди? Может быть, ты рискуешь жизнью уже потому, что заговорил со мной.

– Сдается мне, если у вас хватает храбрости на разговор, так и у меня хватит. – Судя по его кривой ухмылке, он каким-то образом убедил себя в том, что имеет некоторую привлекательность для прекрасного пола. – Как вас называть?

Она оперлась локтем на участок стойки, протертый Зури, и наклонилась ближе к нему, с наслаждением протянув оба слога:

– Са-вин.

– Симпатичное имя!

– О, если тебе понравилось начало, то от продолжения ты просто офигеешь.

– Да ну? – промурлыкал бармен. – И как же там дальше?

– Савин… дан… – она наклонилась еще ближе, прошипев последнее слово ему прямо в лицо: – …Глокта!

Если бы имя было ножом и она бы перерезала этим ножом его глотку, кровь не могла бы быстрее отлить от его лица. Бармен полузадушенно кашлянул и отступил на шаг назад, едва не упав поверх одного из собственных бочонков.

– Леди Савин! – Маджир спускалась к ним из своей конторы наверху; деревянные ступеньки лестницы кряхтели под ее немалым весом. – Какая честь!

– В самом деле? Мы как раз познакомились с твоим работником.

Маджир бросила взгляд на бледного, как призрак, бармена.

– Если хотите, он принесет вам свои извинения.

– За что? За то, что оказался не таким храбрецом, как заявил вначале? Но если бы мы казнили людей только за это, клянусь, во всем Союзе не осталось бы в живых и дюжины человек, верно, Зури?

Та с печальной миной прижала шляпку Савин к груди:

– Увы, героев гораздо меньше, чем хотелось бы.

Маджир откашлялась.

– Если бы я только знала, что вы собираетесь прийти сюда сами…

– Если бы я все время сидела взаперти вместе с матерью, мы бы поубивали друг друга, – откликнулась Савин. – И у меня такое чувство, что делами следует по возможности заниматься лично, иначе у твоих партнеров может сложиться впечатление, что ты недостаточно внимательно следишь за деталями. Я всегда слежу за деталями, Маджир.

В обществе низких людей Савин умела действовать низко. Ее собеседники привыкли запугивать других, следовательно, их самих следовало запугать. Это был язык, который они понимали. Толстая шея Маджир пошевелилась: женщина сглотнула.

– Кто осмелится усомниться в этом?

Она выложила на стойку плоский кожаный кошелек.

– Здесь вся сумма?

– Здесь вексель банкирского дома «Валинт и Балк».

– Вот как?

Репутация «Валинта и Балка» была темной даже для банка. Отец Савин часто предупреждал ее никогда не иметь с ними дел, поскольку если ты однажды попадешь в долг к «Валинту и Балку», то не расплатишься уже никогда. Однако вексель – это ведь всего лишь деньги. В деньгах не может быть ничего плохого.

Савин перебросила кошелек Зури, которая заглянула внутрь и едва заметно кивнула.

– Куда катится мир! Даже бандиты пользуются услугами банка.

Маджир скромно подняла одну бровь.

– Честных женщин защищает закон. Бандитам приходится прикладывать больше усилий, заботясь о своих прибылях.

– Да ты просто прелесть! – Перегнувшись через стойку, Савин ухватила женщину двумя пальцами за толстую щеку и потрепала в знак благоволения. – Спасибо, Зури. Ты тоже прелесть.

Ее спутница уже надела на нее шляпку и снова закалывала ее шпилькой.

– Если не возражаете, я бы отрядила пару мальчиков проводить вас из нашего района, – предложила Маджир. – Я никогда не прощу себе, если с вами что-то случится.

– Да ладно! Если со мной что-то случится, твое собственное прощение будет тебя волновать меньше всего.

Савин повернулась к выходу.

– Это верно. – Маджир провожала ее взглядом, опершись огромными кулаками на стойку. – Передайте мое почтение вашему отцу!

– Брось! – рассмеялась Савин. – Давай не будем унижать себя, притворяясь, будто моему отцу не насрать на твое почтение.

Выходя, она послала перепуганному бармену воздушный поцелуй.

_{* * *}

Диетам дан Корт, знаменитый архитектор, производил полное впечатление человека, привыкшего отдавать распоряжения. Его письменный стол, заваленный картами, землемерными схемами и чертежами, несомненно представлял собой чудо технической мысли. Савин доводилось вращаться среди самых влиятельных людей в государстве, и тем не менее она сомневалась, что когда-либо видела стол большего размера. Он заполнял собой кабинет до такой степени, что вдоль стен оставались только узенькие проходы. Должно быть, архитектору требовалась посторонняя помощь, чтобы каждое утро протискиваться к своему креслу. Савин подумала, что надо бы рекомендовать ему своего корсетного мастера.

– Леди Савин! – пропел архитектор, завидев ее. – Какая честь!

– В самом деле?

Она заставила его опасно далеко перегнуться через стол, чтобы поцеловать ей руку. Пока он это делал, Савин изучала его собственную ладонь. Большая, широкая, с толстыми пальцами, покрытыми шрамами от тяжелой работы: видно, что выбился в люди из низов. Седеющие волосы тщательно зачесаны поверх явственно видной плеши: гордый, тщеславный человек. Обшлага некогда великолепного пиджака слегка обтрепались: человек в стесненных обстоятельствах, желающий показать обратное.

– Чему обязан столь приятным визитом? – спросил Корт.

Савин уселась напротив и подождала, пока Зури снимет с нее шляпку. Светская дама должна вести себя так, словно не производит никаких усилий – то, что ей нужно, просто случается рядом с ней.

– В прошлую нашу встречу вы упомянули о желательности инвестиций в ваше предприятие.

Лицо Корта ощутимо просветлело.

– Вы пришли, чтобы обсудить это? – оживленно спросил он.

– Я пришла, чтобы сделать это.

Зури опустила на стол кошелек Маджир с такой деликатностью, словно его принес туда летний ветерок. Посреди огромного пространства зеленой кожи он выглядел совсем крошечным. Такова магия банков: они делают бесценное маленьким, а огромное незначительным.

Лоб архитектора слегка заблестел от выступившего пота.

– Здесь вся сумма?

– Вексель от «Валинта и Балка». Надеюсь, этого достаточно?

– Разумеется! – Он потянулся через стол, не в силах скрыть алчную нотку в голосе. – Кажется, мы согласились на двадцатой доле…

Савин придержала кошелек за угол кончиком пальца.

– О двадцатой доле говорили вы. Я молчала.

Рука архитектора застыла.

– В таком случае…

– Пятая.

Повисла пауза. Он решал, насколько разгневанным может позволить себе выглядеть, а Савин решала, до какой степени показать, как мало это ее заботит.

– Пятая?! – Его и без того багровое лицо приобрело вулканический оттенок. – Да мои первые инвесторы получили половину этого, внеся вдвое большую сумму! Я сам владею пятой долей – хотя я, можно сказать, вырыл этот треклятый канал собственными руками! Пятая часть? Вы, должно быть, спятили?

Для Савин не было более заманчивого приглашения, чем захлопнутая перед ее лицом дверь.

– Что для одних сумасшедший, то для других чутко реагирующий, – парировала она с недрогнувшей улыбкой. – Ваш канал превосходно рассчитан, ваш мост просто чудо. Нет, правда, вас есть с чем поздравить! Через несколько лет все будут строить из железа. Тем не менее, канал так и не достроен, а у вас закончилось финансирование.

– Его хватит еще на два месяца!

– На две недели, и это в лучшем случае.

– В таком случае у меня есть две недели, чтобы найти более здравомыслящего инвестора!

– У вас есть два часа, – отозвалась Савин, высоко задрав брови. – Видите ли, сегодня вечером я приглашена в гости к Тильде дан Рукстед.

– К кому?

– К Тильде, молодой жене лорд-маршала Рукстеда. Она замечательная, добрейшей души женщина… но боже мой, как же она любит слухи!

Савин взглянула вверх, ожидая поддержки.

– Как ни мучительно отзываться дурно об одном из Божьих созданий, – признала Зури, благочестиво затрепетав длинными ресницами, – но она действительно ужасная сплетница.

– И когда я расскажу ей – строго конфиденциально, разумеется, – что у вас заканчивается финансирование, нет необходимых разрешений на строительство и к тому же проблемы с недовольными рабочими… весь город узнает об этом еще до рассвета!

– С тем же успехом можно было бы напечатать об этом в новостном листке, – печально подтвердила Зури.

– И попробуйте после этого найти инвестора, здравомыслящего или какого-нибудь другого.

У Корта ушло всего несколько секунд на то, чтобы перейти от ярко-красного к смертельно бледному оттенку. Савин от души расхохоталась:

– Не глупите! Конечно же, я не стану этого делать! – Она оборвала смех. – Потому что вы, конечно же, перепишете на меня пятую долю вашего предприятия. Прямо сейчас. И тогда я смогу по секрету сообщить Тильде, что нашла выгоднейший способ вложения своих капиталов. После чего она наверняка не удержится и инвестирует что-нибудь сама. Видите ли, она ведь не только болтушка, но и скупердяйка.

– Скаредность – качество, порицаемое жрецами, – вздохнула Зури. – Особенно богатыми.

– Однако в наши дни оно так распространено! – посетовала Савин. – Если же леди Рукстед увидит в этом некоторую выгоду, смею предположить, что она сможет убедить своего мужа проделать брешь в стене Казамира, чтобы протянуть ваш канал к Трем Фермам.

И тогда Савин сможет продать никчемные развалюхи, приобретенные ею за бесценок на предполагаемом пути канала, обратно самой себе, получив баснословную прибыль.

– Всем известно, что маршал, столь суровый к большинству людей, со своей супругой ведет себя абсолютным пусиком. Сами знаете, как это бывает, когда пожилой мужчина берет себе молодую жену.

Корт колебался между негодованием и тщеславием. Савин вполне устраивало такое положение. В конце концов, большинство животных лучше видеть в клетке.

– Протянуть мой канал… к Трем Фермам?

– И на этом мы не остановимся. – Там он, между прочим, сможет обслуживать принадлежащие Савин три текстильные фабрики и литейную мастерскую на Горной улице, резко повысив их производительность. – Осмелюсь сказать, что для вас, как для друга, я могла бы даже устроить посещение сходки ваших рабочих инквизиторами его величества. Подозреваю, что ваши смутьяны окажутся гораздо покладистее после того, как несколько человек будут примерно наказаны.

– Жрецы всегда одобряют примерные наказания, – вставила Зури.

Корт только что не пускал слюни. Савин подумала, что лучше остановиться, пока ему не понадобилось переменить штаны.

– Десятая доля, – охрипшим голосом предложил архитектор.

– Пф-ф! – Савин поднялась с места, и Зури подалась вперед с ее шляпкой в руке, вертя в длинных пальцах заколку с изяществом настоящего фокусника. – Как архитектор вы не уступите самому Канедиасу, но в лабиринтах адуанского общества вы совершенно потерялись. Вам нужен проводник, и я – лучшая из всех возможных. Будьте лапочкой, дайте мне пятую часть, пока я не взяла у вас четверть. Вы ведь знаете, я и треть могу выторговать.

Корт обмяк в кресле, его подбородок утонул в складке жира внизу, глаза обиженно уставились на Савин. Очевидно, он был не из тех людей, что любят проигрывать. Но в чем удовольствие побеждать тех, которые любят?

– Ну хорошо. Одна пятая.

– Нотариус из фирмы «Темпл и Кадия» уже готовит нам документы. Он свяжется с вами.

Она повернулась к двери.

– Меня ведь предупреждали, – пробормотал Корт, извлекая из кошелька расписку «Валинта и Балка». – Вас не заботит ничего, кроме денег.

– Что за неуместный пафос! К тому же, это уже давно пройденный этап. Теперь меня не заботят даже деньги. – Савин приподняла край шляпки в знак прощания. – Но как иначе я смогла бы вести счет?

Небольшое публичное повешение

– Терпеть не могу повешения, – заявил Орсо.

Одна из шлюх захихикала, словно он отпустил превосходную шутку. Более фальшивого смеха он в жизни не слышал – а в том, что касается фальшивого смеха, Орсо был настоящим ценителем. В его присутствии все вели себя фальшиво, и худшим актером из всех был он сам.

– Я думаю, вы могли бы прекратить это, – сказала Хильди. – Если бы захотели.

Орсо, нахмурившись, посмотрел на нее снизу – она сидела на стене, скрестив ноги и оперев подбородок на одну руку.

– Что ж… полагаю… – Как ни странно, такая идея никогда не приходила ему в голову. Он представил, как вспрыгивает на эшафот, требуя, чтобы несчастных приговоренных помиловали, как возвращает их обратно к их убогим жизням под слезливые благодарности и восторженные аплодисменты. Потом он вздохнул. – Однако… на самом деле, никому не следует вмешиваться в работу судебных органов.

Эта ложь, как и все, что вылетало у него изо рта, каким-то образом позволила ему выглядеть капельку менее омерзительным. Орсо подумал о том, кого он пытается одурачить. Хильди несомненно видела его насквозь. Правда заключалась в том, что он попросту не испытывал ни малейшего желания что-либо делать – ни «прекращать это», ни что-либо еще. Орсо взял еще одну понюшку жемчужной пыли, и его громкое сопение разнеслось по всей площади, поскольку в этот момент руководивший процедурой инквизитор вышел к краю эшафота, и толпа смолкла, затаив дыхание.

– Эти трое… граждан, – инквизитор обвел широким жестом закованных в цепи смертников, каждого из которых держал под мышки палач в капюшоне, – являются членами объявленной вне закона группировки, известной под названием «ломателей». Они обвиняются в государственной измене против короля!

– Изменники! – раздался чей-то пронзительный крик, тут же перешедший в кашель.

День был безветренный, а значит, неудачный в отношении смога. В последнее время в этом смысле было не так уж много хороших дней, учитывая, сколько новых труб понавырастало, как грибов, над всей Адуей. Люди, стоявшие в задних рядах, скорее всего с трудом различали эшафот сквозь густую пелену.

– Эти люди признаны виновными в поджоге и поломке механизмов, подстрекательстве к мятежу и укрывании беглецов от королевского правосудия! Вы хотите что-нибудь сказать?

Первый из осужденных, кряжистый бородач, явно был не прочь поговорить.

– Мы верные подданные его величества! – заревел он героическим басом, мужественным и вибрирующим от волнения. – Все, чего мы хотим, – это честной платы за честную работу!

– Я бы предпочел нечестную плату за то, чтобы ничего не делать, – заметил Танни.

Желток разразился хохотом посередине глотка, который делал из своей бутылки. Из его рта вырвался едко пахнущий фонтан спиртного, обдав брызгами парик хорошо одетой пожилой дамы, которая сидела прямо перед ним. Человек с внушительными седыми бакенбардами, скорее всего ее супруг, очевидно, решил, что они относятся к происходящему с недостаточной почтительностью.

– Вы ведете себя просто позорно, черт возьми! – рявкнул он, в ярости поворачиваясь к ним.

– Правда, что ли? – Танни оттопырил языком щеку. – Слышали, Орсо? Вы ведете себя позорно.

– Орсо? – пролепетал носитель бакенбардов. – Неужели это…

– Совершенно верно, – подтвердил Танни, открывая в улыбке желтые зубы.

Орсо поморщился. Он терпеть не мог, когда Танни использовал его имя, чтобы запугивать людей. Он ненавидел это почти так же, как повешения. Тем не менее, ему почему-то никак не удавалось заставить себя положить конец ни тому, ни другому.

Мгновенно остывший энтузиаст побледнел, как свежевыстиранная простыня, – Орсо уже давненько не доводилось такого видеть.

– Ваше высочество… я не мог даже предположить… Прошу вас, примите мои глубочайшие…

– В этом нет нужды. – Орсо лениво двинул рукой, взмахнув залитой вином кружевной манжетой, и взял еще одну понюшку жемчужной пыли. – Я действительно веду себя позорно. Печальный, но общеизвестный факт.

Он ободряюще похлопал собеседника по плечу, обнаружил, что обсыпал порошком его одежду, и попытался почистить ее – без особого успеха. Ну что ж, безуспешные действия были одной из немногих вещей, в которых он действительно преуспел.

– Прошу, не надо тревожиться из-за моих чувств. У меня их нет.

По крайней мере, так он часто говорил. Правда заключалась в том, что порой чувств бывало слишком много. И они с таким неистовством тащили его в десятке различных направлений, что в результате он не мог двинуться с места.

Орсо взял еще одну понюшку, для ровного счета. Заглянув слезящимися глазами в коробку, он заметил, что она выглядит угрожающе пустой.

– Хильди! – промычал он, делая ей знак. – Здесь ничего нет!

Она спрыгнула со стены и вытянулась перед ним во весь рост – в результате чего ее лицо оказалось примерно на уровне его грудной клетки.

– Опять? И к кому же мне идти?

– К Маджир?

– Вы задолжали Маджир сто пятьдесят одну марку. Она сказала, что больше не поверит вам в кредит.

– Может, Спицерия?

– Ему вы должны триста шесть. Та же история.

– Проклятье! Как это могло получиться?

Хильди окинула Танни, Желтка и шлюх многозначительным взглядом.

– Вы правда хотите, чтобы я ответила на этот вопрос?

Орсо покопался в памяти, ища кого-нибудь еще, но быстро сдался. Сдаваться было еще одной из способностей, в которых он весьма преуспел.

– Бога ради, Хильди, все же знают, что на меня можно положиться. В недалеком будущем меня ждет весьма значительное наследство!

Весь Союз, ни больше ни меньше, вместе со всем, что в нем есть – со всей неподъемной тяжестью связанных с ним забот, невероятной ответственностью и сокрушительными ожиданиями… Орсо скривился и швырнул ей коробку.

– Мне вы тоже должны девять марок, – буркнула Хильди.

– Кш-ш! – Он замахал на нее руками, но мизинец запутался в кружевах, и Орсо пришлось мучительно его высвобождать. – Просто сделай что-нибудь!

Испустив страдальческий вздох, девушка напялила поверх золотистых волос свою древнюю солдатскую фуражку и шагнула в толпу.

– А она смешная, эта ваша девчонка на побегушках, – пропела одна из шлюх, чересчур тяжело наваливаясь на его руку.

– Она мой камердинер, – нахмурившись, отозвался Орсо. – И она, черт возьми, настоящее сокровище!

Тем временем бородач на эшафоте выкрикивал лозунги ломателей со все возрастающим энтузиазмом. Шум в толпе нарастал; к немалому замешательству инквизитора, осужденный начинал находить отклик в сердцах людей. Сквозь насмешливые выкрики то и дело прорывались возгласы одобрения.

– Нет машинам! – надрывался бородач, натягивая жилы на толстой шее. – Нет захватам общественных земель!

Он казался дельным человеком. Во всяком случае, более дельным, чем Орсо.

– Как можно разбрасываться такими людьми! – пробормотал тот себе под нос.

– Открытый совет не должен быть только для благородных! Каждый должен иметь право голоса…

– Хватит! – рявкнул инквизитор, взмахом руки давая знак одному из своих подручных. Пленник еще пытался говорить с затянутой на шее петлей, но его слова потонули в гневном ропоте толпы.

Вот ведь парадокс: этот человек, рожденный безо всяких преимуществ, верил во что-то настолько сильно, что был готов умереть за это. А Орсо, от рождения имевший все, чего только можно пожелать, едва мог заставить себя вылезти утром из постели. Или, если быть точным, после полудня.

– Но ведь в постели так хорошо… – пробормотал он.

– Вот именно, ваше высочество, – проворковала ему на ухо вторая шлюха. Ее духи воняли настолько тошнотворно, что было удивительно, что вокруг нее не падают с неба потерявшие сознание голуби.

Инквизитор кивнул палачу.

Раньше для того, чтобы вздернуть осужденного, требовалась пара сильных людей или лошадей, но теперь какой-то предприимчивый умник изобрел систему, когда казнимый проваливался в люк сквозь настил эшафота. Достаточно было всего лишь нажать на рычаг. Ну а что, в нынешние дни на любое дело находилось изобретение, увеличивающее его эффективность. Почему убийство людей должно быть исключением?

Когда веревка со щелчком натянулась, толпа исторгла из себя странный звук, похожий на выдох. Частично это был возглас радости, частично – презрительное хмыканье, возможно, и стон разочарования, но большую долю занимал вздох облегчения. Облегчения от того, что на веревке болтаются не они.

– Да ну вас всех, – пробормотал Орсо, ерзая пальцем под воротничком рубашки.

Во всем этом не было ничего, даже отдаленно напоминающего удовольствие. Даже если эти люди действительно были врагами государства, они вовсе не казались такими уж опасными.

Следующей в очереди на получение королевской справедливости была девушка, которой вряд ли исполнилось хотя бы шестнадцать. Ее глаза на дне темных запавших глазниц были широко раскрыты. Она вскинула взгляд от распахнутого люка на шагнувшего к ней инквизитора.

– Хотите что-нибудь сказать напоследок?

Похоже, она была не способна ничего воспринимать. Орсо пожалел, что смог не настолько густой, чтобы скрыть от него ее лицо полностью.

– Пожалуйста! – взмолился третий человек рядом с девушкой. Его грязные щеки были исполосованы дорожками слез. – Возьмите меня, но, прошу вас…

– Заткните его! – рявкнул инквизитор, тоже вовсе не наслаждавшийся своей ролью в этом мрачном представлении.

В направлении эшафота беспорядочно полетело несколько овощей, но было трудно сказать, предназначались ли они осужденным или тем, кто исполнял приговор. По подолу платья девушки спереди распространялось темное пятно.

– Фу! – вымолвил Желток. – Она обмочилась!

Орсо, нахмурившись, глянул в его сторону:

– И это то, что вызывает у тебя отвращение?

– Ты, бывает, тоже мочишься в штаны, – насмешливо фыркнул Танни. – Я сам видел!

Шлюхи снова разразились фальшивым хохотом. Бакенбарды сидящего впереди человека задвигались: очевидно, он скрипел зубами.

Орсо тоже сжал челюсти, снова переведя взгляд на эшафот. Хильди была права: он мог это прекратить. Если не он, то кто? И если не сейчас, то когда?

С петлей девушки было что-то не так. Инквизитор яростно шипел на одного из палачей, потом приподнял свой капюшон, открыв потное лицо, чтобы самому взглянуть на узел.

Орсо уже совсем собрался выйти вперед. Уже был готов заорать: «Остановитесь!»…

Но обстоятельства, словно сговорившись, вечно удерживали его от правильных поступков. Над его ухом послышался тихий, писклявый голосок:

– Ваше высочество…

Повернувшись, Орсо увидел за своим плечом широкое, плоское и не вызвавшее у него никакой радости лицо Бремера дан Горста.

– Горст, тоскливый ублюдок! Как вы меня нашли?

Оскорбление не вызвало у Горста ни малейшей реакции – как не вызывало ее ничто другое.

– Должно быть, ориентировался на запах позора, – предположил Танни.

– Да, он здесь довольно силен, – согласился Орсо.

Он потянулся за своей жемчужной пылью, но обнаружил, что ее нет. Тогда он выхватил из руки Желтка бутылку и сделал щедрый глоток.

– За вами послала королева, – пропищал Горст.

Орсо сложил губы трубочкой, просунул в нее язык и издал долгий неприличный звук.

– Неужели у нее не нашлось занятий получше?

– Что может быть важнее для матери, чем благополучие ее старшего сына? – хохотнул Желток.

Взгляд Горста скользнул к его лицу и остановился на нем. Он ничего не делал, только смотрел, но этого было достаточно, чтобы смех Желтка превратился в нервное бульканье и затих. Невзирая на клоунский голосок, начальник стражи его величества был не тем человеком, с которым стоило шутить дурацкие шутки.

– Может, мы хотя бы прихватим с собой шлюх? – спросил у него Орсо. – Я заплатил за весь день.

Настал его черед встретить рыбий взгляд Горста. Он вздохнул.

– Танни, ты не мог бы проводить дам обратно в их резиденцию?

– О, я мог бы проводить с ними целые сутки, ваше высочество!

Эта реплика встретила новый взрыв фальшивого хихиканья. Орсо отвернулся от них без особых сожалений. Он терпеть не мог повешения, но девочки захотели пойти, а разочаровывать людей он тоже не любил. Правда, в результате, похоже, разочаровывал вообще всех.