Летним вечером в подворотне

– Э, браток… – говорит старшина.

А что тут ещё скажешь? Сами знаете: «За утрату и промотание казённого имущества…» Ну, промотания, положим, никакого не было, но утрата-то налицо!.. Ясно, короче, что хочешь не хочешь, а придётся Пинькову туда опять лезть.

– Стройся! – командует со вздохом старшина.

Построились.

Смотрит старшина на орла Пинькова и понимает, что в таком виде орлу Пинькову пространства нипочём не прорвать: щетина, гуашь эта на сапогах, да и бляха потускнеть успела…

– Отставить! – командует.

Привели Пинькова в порядок, пылинки смахнули. Оглядел его ещё раз старшина и говорит:

– Ты вот что, браток… Возьми-ка ещё один боекомплект. Ситуация, она ведь всякая бывает. А ты у нас вроде как на боевое задание идёшь…

Зачем ему патроны без автомата? Ну а вдруг, товарищ старший лейтенант! Старшина ведь верно сказал: ситуация – она всякая бывает…

Отчислили Пинькову под ответственность старшины два полных рожка и снова построились.

– Равняйсь! Смир-рна! Рядовой Пиньков!

– Я!

– Выйти из строя!

– Есть!

Вот когда проверяется, товарищ старший лейтенант, насколько развито у бойца чувство ответственности! Вбив в зазвеневший плац два строевых шага, рядовой Пиньков со сверхъестественной чёткостью повернулся через левое плечо – и снова очутился в овраге. С первого раза.

Глава 2

О воин, службою живущий!

Читай Устав на сон грядущий.

И утром, ото сна восстав,

Читай усиленно Устав.

Нет автомата. Разворошил траву, землю пощупал – нету.

«Э! А туда ли я попал вообще?» – думает Пиньков.

И в самом деле, товарищ старший лейтенант, не узнать местности. Во-первых, в прошлый раз лето было, а теперь вроде как осень: листья сохнут, желтеют, падают. А во-вторых, бардак, товарищ старший лейтенант! Трава не стрижена, листву сгребать никто и не думает, поляна уже не квадратная – расплылась, съела гравийные дорожки, зато в траве кругом тропки протоптаны. Раньше, значит, ходили как положено, а теперь ходят как удобно. А автомат кто-то подобрал, не иначе. И хорошо, если так. А то ведь поди пойми, сколько тут в овраге времени прошло, пока Пиньков старшине о своих приключениях докладывал! Может, месяц, может, год, а ну как все пять лет? Проржавел бы в гречневую кашу – под открытым-то небом!

И направился рядовой Пиньков к ближайшему дереву. К тому самому.

Полпути ещё не прошёл, а сообразил, что никакая это не осень. Болеет дерево. Мало того что листья желтеют и сохнут, банки тоже скукожились, помельче стали, искривлённых полно, деформированных, кое-где уже бочок ржавчиной тронут…

Под деревом должен бы пупырчатый стоять на задних лапах – пусто. Возле самых корней – норы какие-то, земля кучками.

– Эй! Есть тут кто-нибудь? – говорит Пиньков.

В одной из нор что-то заворочалось, и вылезает пупырчатый. Но какой! Уж на что Пиньков не робкого десятка – и то попятился. Бегемот, честное слово! Лоб – низкий, глазёнки – злобные, загривок прямо от ушей растёт. Уставился на Пинькова, с четверенек, правда, не встаёт, но видно, что колеблется: не встать ли на всякий случай?

– Слышь, браток, – дружески обращается к нему Пиньков. – Ты тут на полянке автомата моего случаем не видел?

Ошибка это была, товарищ старший лейтенант. Явный тактический просчёт. Как услышал пупырчатый, что добром его о чём-то просят, засопел, скосомордился… Зарычал в том смысле, что гуляй, мол, свободен, и снова в нору полез. Кормой вперёд.

«Что это они так разболтались? – озадаченно думает Пиньков. – Может, колдун помер?»

Постоял он, постоял перед норой и решил не связываться – ну его, уж больно здоровый… Повернулся и пошёл в сторону центрального оврага – тем путём, что в прошлый раз шли. Доберусь, думает, до речки, а там уж выспрошу, где этого колдуна искать.

Идёт и головой качает. Во что овраг превратили – больно смотреть! Там банка пустая лежит ржавеет, там деревце в неположенном месте проклюнулось… А сорняки по обе стороны всё выше и выше. Вот уже в человеческий рост пошли…

И тут из-за поворота тропинки выкатывается ему навстречу гномик. Счастливый, сияет, а в руках – помятая банка сгущёнки с пятнышком ржавчины…

То есть не сгущёнки, какой сгущёнки?.. Тушёнки, конечно! Хотя… Ну точно, товарищ старший лейтенант! Там и сгущёночные деревья тоже были, только у них плоды белые и помельче – граммов на триста…

Так вот, увидел гномик Пинькова – перепугался. Стал быстренько на четвереньки, сделал одно плечико выше другого и робко, неубедительно так зарычал. Пупырчатым, что ли, прикинуться хотел? Неясно…

– Ты больной или голодный? – прямо спрашивает его Пиньков.

Гномик ужасно смутился, встал с четверенек и, чуть не плача, протягивает банку Пинькову.

Не понял его Пиньков.

– Чей паёк?

– Мой.

– А чего ж ты мне его суёшь?

– Всё равно ведь отнимешь! – рыдающе говорит гномик.

«Порядочки!» – думает Пиньков.

– А где живёшь?

– В яме.

– Да вижу, что в яме… Далеко это?

– А вон, за бурьяном…

– Тогда пошли, – говорит Пиньков. – Ну чего уставился? Провожу тебя до твоей ямы, чтобы банку никто не отобрал. А ты мне по дороге расскажешь, что у вас тут в овраге делается.

– А ты кто? – поражённо спрашивает гномик.

Поглядел на него Пиньков: вроде малый неплохой, забитый вот только, запуганный…

– Зови Лёшей…

И пока до ямы шли, товарищ старший лейтенант, гномик ему такого понарассказывал!.. Короче, эти две расы (в смысле – гномики и пупырчатые) живут в овраге издавна. И каждая имеет свои национальные традиции… Так вот пупырчатые в последнее время обнаглели вконец! Нарыли, понимаете, нор под деревьями, живут в них целыми сворами, а деревья от этого сохнут, пропадают. А крайними опять выходят гномики: дескать, не поливали. А попробуй полей: не дай Бог нору зальёшь кому-нибудь – пополам ведь перекусит!..

Гномикам, товарищ старший лейтенант, вообще житья не стало. Придёшь за банкой, за своей, за положенной – так он ещё и не даёт, куражится – скучно ему!.. Обойди, рычит, вокруг дерева на руках – тогда посмотрим. Обойдёшь, а он всё равно не даёт, придирается: не с той, мол, руки пошёл…

Никак нет, товарищ старший лейтенант, человеческой речью пупырчатые не владеют. Рычат, рявкают по-всякому… Как их гномики понимают? А куда денешься, товарищ старший лейтенант! Приходится…

Вот и Пиньков тоже возмутился, не выдержал:

– А куда ж колдун смотрит?

И тут выясняется интереснейшая деталь: оказывается, колдун уже года три, как в овраге не показывался. Раньше-то при нём пупырчатые какие были? Рёбра одни с позвоночником!.. Нет, воровать они, конечно, и тогда воровали, но хотя бы жрать боялись наворованное! Чуть поправишься – улика налицо…

– Что же всё-таки с колдуном-то, а? – размышляет вслух рядовой Пиньков.

– Я так думаю, – говорит гномик, и в глазах у него начинает светиться огромное уважение, – что у колдуна сейчас какие-то серьёзные дела. Такие серьёзные, что нам и не снились. А вот закончит он их, поглядит, что в овраге делается, и строго пупырчатых накажет.

«Хорошо, если так, – думает Пиньков. – Хуже, если помер».

Добрались до ямы. Яма как яма, на четверых гномиков рассчитанная, живут шестеро. Остальные пятеро, правда, временно отсутствуют – на работах где-то, а у этого, что с Пиньковым (его, кстати, Голиафом зовут), у него вроде как отгул.

Да нет, товарищ старший лейтенант, нормальный гномик – ростом чуть выше автомата. А Голиафом его зовут не потому что здоровый, а потому что в лоб то и дело получает…

Спустились они в яму, банку в уголке прикопали, сидят, беседуют.

– Так, значит, говоришь, года три уже? – хмурится Пиньков.

– Или четыре, – неуверенно отвечает гномик. – Да вот сразу после проверки…

– А! – говорит Пиньков, оживившись. – Так, значит, была всё-таки проверка?

– Была, – подтверждает гномик. – Сам-то я, правда, не видел, но говорят, была.

Любопытство разобрало Пинькова.

– Слушай, а как проверяющий выглядел?

– Проверяющий?.. – с тихой улыбкой восторга говорит гномик. – Высокий, выше колдуна… В одеждах защитного цвета… Пуговицы – сияют, бляха – солнышком. А уж сапоги у него!..

Тут смотрит гномик на Пинькова, умолкает и, затрепетав, начинает подниматься в стойку «смирно».

– Да сиди ты! – с досадой говорит Пиньков. – Тоже мне проверка! Никакая это была не проверка. Я это был…

Сел гномик, дыхнуть не смеет и держит равнение на Пинькова.

– Сказано тебе: вольно… – сердито говорит Пиньков. – А про автомат про мой ты нигде ничего не слышал?

Не знает гномик, что такое автомат. Пришлось объяснить.

– Нет, – отвечает, подумав. – Про реликвию слышал, а вот про автомат – ни разу…

Насторожился Пиньков.

– А что за реликвия?

А реликвия, товарищ старший лейтенант, следующая. Во-первых, чёрт его знает, что это такое. Во-вторых, слышно о ней стало года три-четыре назад, то есть по времени вполне совпадает. В-третьих, известно, что стоит она в некой пещере, а пещера эта находится аж в низовом овражье за ободранной пустошью. И многие в эту реликвию верят.

– А как она хоть выглядит? – допытывается Пиньков. – Ствол есть? Затвор есть?

– Может, и есть… – вздыхает гномик. – Одним бы глазком на неё взглянуть…

Задумался Пиньков.

– А как считаешь, – спрашивает, – знает колдун, где сейчас мой автомат?

Гномик даже встал от почтительности.

– Колдун знает всё, – объявляет торжественно.

– Знает он там с редькой десять! – недовольно говорит Пиньков. – Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?

Гномик брык – и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…

Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.

– А далеко отсюда этот ваш колдун живёт? – спрашивает.

– День пути, – слабым голосом отвечает гномик. – Только там не пройдёшь – пупырчатых много…

Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах в смысле: почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?.. Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…

– В общем так, Голька, – говорит Пиньков (Голька – это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). – Пойдём-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты всё, что мне рассказывал, ему расскажешь. Надо с этим бардаком кончать.

А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнёт. И верно – зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.

– Да! – говорит. – Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!

И – брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.

Оживил его по новой – и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились – шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.

Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только лёгкая волнистость склонов напоминает.

– Ну и куда теперь? – спрашивает Пиньков.

Оказалось – вверх по течению. Колдун, по слухам, живёт в самом начале центрального оврага – бункер там у него, что ли…

И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…

«Плохо дело, – думает Пиньков. – Дневной переход на голодный желудок – это уже не служба, а так, несерьёзность одна…»

– Слышь, Голька, – обращается он к гномику, – а банку эту тебе на сегодня выдали?

– Что ты! Что ты! – Голька на него даже ручонками замахал. – Банка – это не на день. Это на неделю.

– Н-ни черта себе! – говорит Пиньков. – Выходит, за эту неделю ты уже всё получил?

– Ну да – за эту… – слабенько усмехается Голиаф. – Это за позапрошлую, и то еле выпросил…

– Ага… – говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: – Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?

– А по рёбрам… – со вздохом отвечает Голиаф.

Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмёт вдруг и помрёт с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.

Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причём прятаться всё труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе – порядку больше.

Ну и наконец всё. Пришли. В смысле – трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.

– Нет! – говорит минут через пять Пиньков. – Не могу я этот бардак видеть!

Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.

– Значит, так, Голька, – инструктирует. – Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.

Поднимается в рост и твёрдым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.

– Встать! – рявкает рядовой Пиньков. – Смир-рна!

Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашёлся один слабонервный – встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего – стоят, терпят.

– Кто дневальный?! – гремит рядовой Пиньков. – Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!

…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш рубль – уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на лиры? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!

Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.

– Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!..

И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у Главаря их, у правофлангового, ещё и клок волос торчит на загривке.

Вознегодовал Пиньков.

– Эт-то ещё что за плацдарм для насекомых? Сбрить!

– Есть! – с перепугу рявкает пупырчатый.

Вот что значит дисциплина, товарищ старший лейтенант! Животное ведь, носорог носорогом – и то человеческий голос прорезался!..

А тут и Голиаф подходит – робко, бочком. Пиньков и на него сгоряча пса спустил – вернул к бурьяну, потребовал подойти и попросить банку как положено.

Ох как не хотелось пупырчатому банку-то отдавать! Взялся было за искривлённую, с ржавым бочком, но покосился на Пинькова и передумал – полновесную сорвал, чистенькую.

Выждал Пиньков, пока Голька с банкой отойдёт подальше, и скомандовал:

– Вольно! Продолжайте по распорядку.

Волосатый пупырчатый с облегчением опустился на четвереньки, перевёл дух и так рыкнул на прочих, что разлетелись все вмиг по норам.

Догнал Пиньков Голиафа.

– Ты – колдун, – с трепетом говорит ему гномик.

– Какой там колдун! – хмурясь отвечает Пиньков. – Жить надо по Уставу – вот тебе и всё колдовство.

Между прочим, глубокая мысль, товарищ старший лейтенант.

Глава 3

О воин, службою живущий!

Читай Устав на сон грядущий.

И утром, ото сна восстав,

Читай усиленно Устав.

Но в световой день они, конечно, не уложились. А ночной марш в условиях оврага – это, разрешите доложить, дело гиблое. Пупырчатые, товарищ старший лейтенант, в темноте видят, как кошки, а вот у гномиков наоборот: чуть сумерки – и сразу куриная слепота.

Стали думать, где ночевать. Пиньков предложил было нагрянуть с проверкой в какую-нибудь нору, нагнать на пупырчатых страху и остаться там на ночь. Но, во-первых, чем страх нагонять-то? Время позднее, пуговицы с бляхой отсияли и не впечатляют в сумерках. А во-вторых, Голиаф, пока ему Пиньков эту свою мысль излагал, три раза в обморок падал…

Хочешь не хочешь, а приходится продолжать движение. Чернота кругом, ногу ставишь – и не видишь куда. Ну и поставили в конце концов. Хорошо хоть высота была небольшая – без травм обошлось.

Вроде бы яма. Довольно просторная и, похоже, пустая. Фанеркой почему-то перегорожена. А пощупали в углу – гномик. Скорчился, трясётся… Почувствовал, что щупают, и – в крик:

– Я – селекционер! Я – селекционер!..

– Обязательно вопить надо, раз селекционер? – сердито спрашивает Пиньков.

Удивился гномик, замолчал, но дрожать – всё ещё дрожит.

– Ну и что ты тут, селекционер, селекционируешь?

Оказалось, деревья. Вот так, товарищ старший лейтенант! Оказывается, и тушёночные, и сгущёночные, и разные прочие – всё это на поверку выращено гномиками. Народец-то, оказывается, талантливый, хоть и забитый. Угнетаемое национальное меньшинство. А может, и большинство – кто их там когда считал!.. И им же, главное, вредительство шьют: нарочно, дескать, такие деревья вывели, что, стоит под ним нору вырыть, как оно тут же сохнуть начинает.

Чистая дискриминация, товарищ старший лейтенант!

А этот, которого в углу нащупали, он, значит, как раз и занимается селекцией: ну там прививает одно к другому, опыляет по-всякому… За это ему банку в неделю выдают аккуратно, и яма у него попросторнее.

Ну, слово за слово, осмелел селекционер, разговорился, даже, кажется, расхаживать стал по яме – голос в темноте туда-сюда мотается. Пощупал в углу Пиньков – точно, нет гномика, одна только вмятина от него.

– Главная наша беда, – излагает из темноты селекционер, – что мало банок. Банок должно быть много. И тогда всем будет хорошо. Пупырчатые полюбят гномиков. Гномики полюбят пупырчатых…

– Это когда ж такое будет? – раздаётся тут развязный голос из-за фанерной перегородки.

– Скоро! Очень скоро! – запальчиво восклицает селекционер. – Вот только новое дерево выведу! Банок на нём будет видимо-невидимо!..

– Нор под ним будет видимо-невидимо, – ещё развязнее отвечает голос из-за перегородки.

Очень странный голос, товарищ старший лейтенант. Гномики обычно разговаривают тихо, почти шепчут… А пупырчатые человеческой речью, как я уже докладывал, не владеют. Тот случай в строю – редчайшее исключение, чудо, можно сказать…

– Кто это у тебя там? – спрашивает Пиньков.

– Да помощник… – смущённо говорит селекционер. – Талантливый мальчуган, только испорченный сильно…

– Понятно, – говорит Пиньков. – Вы мне вот что, ребята, скажите: до колдуна далеко отсюда?

– А колдуну всё до фени, – тут же встревает голос из-за перегородки. – Он проверяющему взятку сунул.

Рядом в темноте – бум! Глухо и мягко, словно тючок с метровой высоты упал. Голиаф, конечно.

– Молчи! – вне себя кричит селекционер. – Я тебя по доброте покрываю! Ты нарочно в прошлый раз сгущёнку к тушёнке привил!

«Ничего себе! – ошеломлённо думает Пиньков. – Да что они, с ума тут посходили? Когда это он мне взятку давал?..»

– Ну и привил! – нахально отвечает испорченный мальчуган. – А что мне терять? Меня вон сожрать обещали! И сожрут…

– Ну, ребята… – покачав головой, говорит Пиньков. – Моё дело, конечно, сторона, но пора вам, по-моему, отделяться, на фиг.

В темноте шорох – Голиаф очнулся и на ноги поднимается.

– Куда-куда отделяться? – робко переспрашивает хозяин ямы.

Объяснил Пиньков. И тут же – бум! бум! – селекционер с Голиафом.

– Что? Уже отделились? – спрашивает наглец из-за перегородки, хотя прекрасно ведь понимает, что произошло…

Да нет, какой сепаратизм, товарищ старший лейтенант? Ну сами подумайте: где Россия и где овраг!.. И потом Пиньков же сразу оговорился: моё, мол, дело – сторона… Просто дружеский совет, да и не совет даже, а так, сочувствие… Обидно же за гномиков-то!..

Короче, в яме и заночевали. Подъём сыграли чуть свет. Утро, товарищ старший лейтенант, прямо-таки лучезарное. Речка разлилась – аж до того берега! Дали кругом расстилаются… Так точно, в овраге… А почему нет, товарищ старший лейтенант? Впереди – да, согласен, впереди овраг смыкается, а если оглянуться, то там он, напротив, расходится, расходится… до бесконечности. Есть такое явление в природе: два луча, например, из одной точки… Так что если в ту сторону, то расстилающиеся дали там вполне могли быть… И даже были…

К полудню добрались до колдуна. Бункер не бункер, но что-то вроде. Одной гранатой развалить можно. В предбаннике пупырчатая сидит… Так точно, не пупырчатый, а пупырчатая… Виноват, товарищ старший лейтенант, иногда очень даже хорошенькие попадаются. Пока, конечно, хайло не откроют.

Ну, Пиньков – парень бравый, видный, подмигнул, потрепал этак игриво по холке – та, дура, и растаяла.

Прошли в бункер. А там ещё один пупырчатый, да такой, что и «Смирно!» ему не скомандуешь. А скомандуешь – всё равно толку не будет, потому что потолок в бункере низковат.

– К колдуну с докладом, – говорит рядовой Пиньков.

А мордоворот этот его вроде и не слышит – смотрит с весёлым удивлением на съёжившегося Голиафа и как бы прикидывает: сразу его сглотнуть или погодить немного.

– Э! Э! – говорит Пиньков. – Ты на него так не смотри. Это со мной.

В жёлтеньких глазёнках у пупырчатого – сожаление. Поглядел ещё раз на Голиафа, вроде даже вздохнул и нехотя отвалил корму от стенки. А там – дверца. К колдуну, видать.

Хотели оба пройти – не тут-то было! Пинькова пупырчатый пропускает, а на гномика рычит: нет, и всё. Что тут будешь делать!

– Ладно, – говорит Пиньков. – Придётся тебе, Голька, в предбаннике подождать. Если кто обидит… – тут Пиньков поворачивается и пристально смотрит в глаза пупырчатому. – Скажи мне – голову буду свёртывать против резьбы. Чтоб враз и навсегда.

Вошёл. Лежит колдун живёхонький на диванчике и, глядя в потолок, умиротворённо чему-то улыбается. Увидел Пинькова – обрадовался.

– А, служивый! Здорово, здорово…

– Здоровей видали, – холодно отвечает ему Пиньков. – Ты что ж делаешь, дед?

– А что такое?

– Да то самое! В овраге-то, а? Бардак!.. Пупырчатые, а? Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!..

– Быть того не может, – лукаво отвечает колдун. – Мне об этом никто не докладывал…

– Ещё бы они тебе сами на себя стучали! – говорит Пиньков. – Ты на гномиков посмотри! Пропадают гномики-то! Ведь до чего дошло: селекционеры и те впроголодь живут!..

– Да-да, – прикинувшись озабоченным, говорит колдун. – Вот это действительно безобразие! Я и сам, знаешь, собирался селекционерам ставки поднять…

– Да разве в одних селекционерах дело? – перебивает его Пиньков. – Я вон гномика с собой привёл, он тебе больше моего расскажет!

– Ни-ни-ни, – испуганно говорит колдун. – Ни в коем разе. Сам говоришь: порядок должен быть. А по порядку это не ко мне. Это к моему заместителю по гномиковым делам.

– Это какой же заместитель? – спрашивает, ужаснувшись, Пиньков. – Это тот, что ли, мордоворот за дверцей? Да он же гномиков живьём глотает – по нему видно!

– Строг, – бодро соглашается колдун. – Что строг, то строг. Пожаловаться не могу.

– Ну, дед! – говорит Пиньков. – Ну, дед! Завалил ты службу!

Сбросил колдун ноги на пол, сел, руки в бока упер.

– Ну и завалил! – признаёт с вызовом. – И что мне за это будет? Бога-то всё равно нет!

Вот так, товарищ старший лейтенант! Верно поэт предупреждал: «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся…» Это нам с вами – что есть Бог, что нет его – Устав помним и службу знаем. А такие вот, как этот колдун… Он пока грозу чувствует – вроде бы ничего служит. Но как только понял, что начальства над ним нету – всё! Рви провода, топчи фазу…

«Вот это удружил я гномикам!» – думает Пиньков.

– Ну ладно, – говорит он, вроде бы остывая. – Бог с ним, с Богом. Я ведь к тебе по другому делу-то. Вот когда я в прошлый раз здесь был, у меня такая штука, помнишь, за плечом висела. Автомат называется.

– Ну, – соображая, говорит колдун.

– Ну так вот оставил я его здесь. А вещь казённая, я за неё отвечаю. Ты думаешь, почему я вернулся-то?..

Обрадовался колдун.

– Ну вот, – говорит. – Сам на сознательность давишь, а сам казённые вещи бросаешь где попало.

– Не твоя печаль, – отвечает Пиньков. – Я бросил – я и отвечу. Ты мне лучше скажи: он не у тебя тут случаем?

– Кто?

– Автомат.

– А что, на месте нету?

– Да нету, – говорит Пиньков. – Смотрел.

– Ну, значит, подобрал кто-нибудь, – говорит колдун.

– А кто?

– А кто ближе – тот и подобрал.

«Ага, – размышляет Пиньков. – Значит, скорее всего, тот пупырчатый из-под ближнего дерева. Зря я тогда с ним до конца не разобрался…»

– Погоди-ка, – говорит. – А вот, болтают, ещё реликвия какая-то где-то там у гномиков появилась. Может, автомат, как думаешь?

– А Бог её знает, – беззаботно отвечает колдун, тонко давая понять, что помнит он, помнит про отсутствие Бога.

«А! – думает Пиньков. – Была не была! Попробуем взять на пушку».

– Слышь, дед, – говорит. – А ведь я в прошлый раз нарочно тебе соврал. Вижу: развёл, понимаешь, показуху! Дай, думаю, совру, что Бога нет. Так что погорел ты, дед! Нет Бога кроме Бога, а я – Проверяющий Его.

Уставился колдун на Пинькова – и ну хохотать:

– Ой, не могу… – Одной рукой отмахивается, другой слёзы утирает. – Ой, распотешил, служивый… Ой, уморил… Да ежели бы Бог был – он меня давно бы уже громом пришиб!.. Так что ступай, служивый, ступай… Ищи своё имущество, а то влетит…

– Ну ладно, дед! – в сердцах говорит Пиньков. – Ну ладно! Только имей, дед, в виду: отыщу автомат – тебя первого в расход выведу!

– И большой расход? – с хитрецой спрашивает колдун. (Тёмный, видать, неграмотный.)

– А вот найду – узнаешь! – отрезал рядовой Пиньков и вышел, хлопнув дверцей.