Еле открываю глаза от того, что в ординаторской звонит телефон. Веки словно камнем придавило. Ведь только уснула! Тянусь в сторону телефона:
– Алло?
Я готова выругаться в трубку – сон во время дежурства на вес золота!
– Приемное. Необходима ваша консультация.
–
Сейчас спущусь.
Кладу трубку и встаю с дивана.
Черт бы побрал, этот приемник! Снова "тяжелый" ребенок». Подхожу к зеркалу: пара опухших от бессонницы глаз. Ну, конечно – третье дежурство подряд!
Накинув на себя халат, кое – как поправляю волосы и выхожу из ординаторской. В отделении пусто, все дети спят. Поворачиваю голову в сторону окон и чувствую, как в душе просыпается привычная тоска. Но взяв над собой привычный контроль, иду в направлении выхода. Свет слепит глаза, заставляя прищуриваться. И как назло он такой неестественно яркий!
Боже, как же я от этого устала… Сейчас по накатанной:
– За что нам все это? Почему именно мы? За какие грехи свалилось на нас это горе?!
А я откуда знаю! Полагаю, что, если бы знала, наверное, спасла бы куда больше жизней…
Спустившись по лестнице на первый этаж, я зашла в приемное отделение. Перед глазами «картина Репина»: заплаканная мамочка на грани нервного срыва и несчастный ребенок, испуганно прижавшийся к ней.
– Здравствуйте.
Я подошла к медсестре. Та, молча, указала на пару в углу. Дежурного педиатра на месте не было. Вызвали в реанимацию.
Взяв в руки лист первичного осмотра, читаю его записи. Ребенок осмотрен хирургом. Подозрение на «острый живот». Высокая температура, увеличены лимфоузлы. В общем анализе лейкоцитов тринадцать. Понятно.
Прочистив горло, бросаю короткий взгляд на мамочку и направляюсь в ее сторону. Сев на кушетку, смотрю на мальчика:
– Здравствуйте. Меня зовут Марьям Руслановна. Я – доктор. Глеб, мне нужно, чтобы ты сейчас снял маечку и дал себя осмотреть. Не возражаешь?
Ребенок исподлобья насуплено глядит на меня, искренне недоумевая, чего от него хочет «эта тетя доктор». Стараясь смягчить голос, я улыбаюсь и ласково спрашиваю:
– Глеб, а сколько нам лет?
Срывающимся голосом ребенок отвечает, что ему шесть лет.
– Глебушка, да ты богатырь!
Подмигнув мальчику, наигранно возмущенным тоном весело говорю:
– Такой большой мальчик, а не можешь маечку снять? Вот, смотри.
Сняв фонендоскоп с плеч, немного наклоняюсь вперед и, стараясь заинтересовать ребенка, кручу им в разные стороны, выписывая в воздухе фигуры – единственная игрушка, имеющаяся у меня «в наличии».
– А хочешь, я тебе покажу, как эта штука работает?
Вдев стетоскоп в уши, прикладываю его к груди мальчика и говорю:
– Смотри. Вот так я могу послушать твои легкие. Как ты дышишь. А вот так как сердце у тебя стучит.
Ребенок коротко смеется и охотней идет на контакт. Я облегченно вздыхаю. Дело сделано.
Мамочка обретает способность двигаться и помогает снять маечку с сына.
– А сейчас, Глеб, я буду щупать твои лимфоузлы. Хочешь их потрогать?
Беру руку ребенка и кладу ему на шею, имитируя пальпацию лимфоузлов.
– Не больно, правда?
Леша поворачивается к маме и начинает с азартом и искренним детским любопытством щупать мамину шею.
– Ложись на кушетку. Будем тебя щупать.
Начав с затылочных лимфоузлов, перехожу на следующие по порядку, отмечая их умеренное увеличение и плотность консистенции.
– Глебушка, молодец какой! Будущий мамин защитник!
По ходу пальпации, осмотрев тело пацана, обращаю внимание на синячковость и петехии* на ногах. В общем анализе тромбоцитов сто десять – гемостаз* адекватно не срабатывает. Ребенок скорее всего наш.
– Мамочка, когда в последний раз болели ОРВИ?
– Мы только вылечились. Нам доктор ставил фарингит*. И назначил Фарингосепт* от горла и…
– Понятно. Врач приемного покоя пишет, что вы поступили по скорой с высокой температурой. У ребенка были кровотечения, может из носа или он жаловался, что у него десны кровоточат?
– Да. У него был жар. Померила температуру, а она у него тридцать девять. Я дала ему Нурофен*. Но жар не спадал. Потом дала еще одну таблетку, но тоже не помогло. В последнее время он весь вялый, кушать не хочет. И у него сильно кровоточат десны.
Мать погладила сына по голове и испуганно посмотрела на меня. Я взяла записи дежурного педиатра и пробормотала себе под нос:
– Понятно. А здесь вам вкололи литичку*.
– Что?
– Литическую смесь – папаверин, анальгин и димедрол.
Я старалась выглядеть максимально успокаивающе.
– Для того, чтобы сбить температуру.
– Да, нам что – то вкололи и жар спал. А еще нас осмотрел хирург, но сказал, что его патологии здесь нет. У него живот болел.
– Вы в первый раз попали к нам в больницу?
– Да, он ни разу раньше не болел. Если, только не считая обычную простуду.
– Угу.
Я утвердительно кивнула, и, вдруг, почувствовала безмерную усталость. Этот малыш стал еще одним несчастным кандидатом на вакантное место в нашем отделении. Вопрос был только в том, сколько пройдет времени для того, чтобы оно вновь стало вакантным. Сколько ж еще таких Глебов пройдут через мои руки?..
Почувствовав, как сердце сжалось от боли, я резко отвернулась от мамочки и до крови прикусила губу. Мне нельзя было показывать свои слезы, а не то у нее началась бы паника. Женщина итак на грани – ее незаметно начала бить истерика. Я боялась, что, когда диагноз подтвердится, а обследование однозначно даст положительные результаты, она не выдержит и сорвется окончательно.
Встав с кушетки, я подошла к находящемуся поблизости столу. Отодвинув стул, села и быстро заполнила лист первичного осмотра. Поставив подпись, повернулась к несчастной матери:
– Результаты анализов у вас плохие. Боюсь, придется мне вас огорчить. Я ложу вас в наше отделение.
– Как? В гематологию? Но ведь…
Ну, вот все начинается заново, как в том старом фильме. Большие от ужаса глаза, поиски надежды, мольба о чуде, которого я не могу сотворить.
– Мы ведь никогда не болели ничем серьезным! В больницах не лежали!
Голос женщины перешел на визг. Она громко зарыдала, прижимая сына к своей груди.
– Мамочка, успокойтесь, пожалуйста. Мы ведь кладем вас в отделение для того, чтобы полностью обследовать и дать максимально адекватное лечение. Не стоит поднимать панику раньше времени.
Вытерев слезы, женщина шмыгнула носом и умаляющее взглянула на меня, словно прося забрать эти слова обратно.
Увы. Это не в моих силах.
Отодвинув стул, я встала со стола и подошла к дежурной медсестре.
– Оформляем его к нам. Лен, подготовьте, пожалуйста, историю. А я поднимусь в отделение и скажу, чтобы им приготовили палату.
Выйдя в коридор, я направилась в сторону лестницы, ведущей вверх в гематологию.
Боже, как же это все – таки тяжело! Где найти силы, чтобы вынести это? Откуда взять нервы…
Зайдя в отделение, я подошла к посту.
– Ну что, Саш, у нас новобранец. Готовьте палату.
– Хорошо, Марьям Руслановна.
Девушка с сожалением посмотрела в мою сторону: в ее глазах застыла привычная тоска. Глядя на нее, я вдруг вспомнила наше первое дежурство. Тогда она только пришла к нам работать. Такая веселая, хрупкая девчонка с задорным взглядом и звонким голоском. И куда все это делось?..
– Марьям Руслановна. Вы ведь третье дежурство подряд в отделении! Буквально живете здесь. На вас совсем лица нет. Может, хватит уже меняться дежурствами? Отдохните дома. Выспитесь!
Саша всем своим видом показывала, насколько она не одобряет мое поведение.
Улыбнувшись, я бросила на нее короткий взгляд:
– Ну, так ведь просят! Не могу отказать. Тем более у всех семья, дети. А я – то что! Живу одна. Забот таких нет. Так что, почему бы и не подежурить?
Положив историю мальчика на стол, я хотела было уйти. Но от Саши невозможно было легко отделаться. Если уж она решила промыть ваши мозги, будьте уверены – она своего добьется.
– Ну, зачем вы так! Молодая, красивая женщина! Умная, образованная, врач!
Саша сделала особое ударение на последнем слове, вытаращив свои и без того огромные глаза.
Я поняла, что мне придется идти на крайние меры.
– Саш, ты недавно развелась. Твой муж выдержал то, что тебя по ночам нет дома?
Она резко опустила взгляд и сделала вид, что занята перебиранием историй. Но я видела, что сделала ей больно.
– Нет!
История болезни полетела в стопку рядом лежащих. Другая незамедлительно последовала за ней.
– Сказал, что женился на женщине, а не на медсестре, вечно пребывающей на ночных дежурствах.
– Ну, вот видишь. Не каждый способен принять такой график работы! А я по – другому не умею.
Пожав плечами, я примирительно улыбнулась и, повернувшись к ней спиной, пошла в сторону ординаторской.
Молодая, красивая. Я горько усмехнулась про себя. Может быть и так. Да только вот в наше время – это не бонус, а изъян какой – то! Хорошо, если ты обычный человек – это полбеды. Но если тебя угораздило стать врачом – личная жизнь перечеркивается огромным жирным фломастером. А меня занесло в еще более отдаленную пристань под названием детская онкология.
Когда была студенткой, думала – смогу изменить весь мир! Спасти жизни, которые будут в моих руках!.. Какая наивность.
На глаза снова навернулись слезы. Былого энтузиазма уже не осталось. Разбился вдребезги о холодные скалы реальности. Не знаю, что еще держит меня на этой работе.
Зайдя в ординаторскую, я подошла к столу и достала бланки анализов. Необходимо было выписать ребенку направления на ЭКГ*, биохимию* и коагулограмму*. Кровь, мочу они сдали в приемнике, рентгеновский снимок им сделали. Легкие у мальчика были чисты. Осталось выполнить пункцию спинномозговой жидкости*. Думаю, этого пока будет достаточно. Но то, что у него уже такой лейкоцитоз* и тромбопения* говорит о многом. Помимо того выраженный анемический* и геморрагический синдромы*. Необходимо было купировать их. И учитывая ангину, назначить антибиотик. Странно, что дежурный педиатр не назначил консультацию лора. Нужно будет это сделать.
Выйдя из ординаторской с необходимыми бланками, я подошла к Саше и увидела своих «клиентов».
– Так, подскажите мне, пожалуйста, как к вам обращаться?
Ведь нам предстоит долгое знакомство. Уж так распорядилась судьба.
Срывающимся голосом женщина ответила:
– Наталья Николаевна.
– Наталья Николаевна. Значит, смотрите. Вам необходимо заполнить и подписать вот эти согласия, которые дают мне право, проводить лечебные процедуры. Это информированное согласие. Подписывая его, вы соглашаетесь с методами лечения и проводимыми процедурами, и даете на это свое разрешение.
Мамочка взяла его дрожащими руками и утвердительно кивнула.
– А это согласие включает правило поведения и режим больницы. Подписывая его, вы соглашаетесь с тем, что не будете их нарушать.
Мамочка подняла глаза и посмотрела на меня с таким рассеянным видом, что мне стало ее жаль. У ее ребенка обнаружили тяжелую болезнь, а я сую ей какие – то бумажки. Но что поделать, система.
– Наталья Николаевна, я вас прошу, соберитесь. Я понимаю, вам страшно. Очень тяжело принять это спокойно, но нужно сделать это ради сына. Взгляните на него – он напуган не меньше вашего.
Упоминание о сыне подействовало на несчастную женщину как ведро холодной воды. Прижав его к себе, она ненадолго зажмурилась и, сделав глубокий вдох, покачала головой. Открыв глаза, она еле слышно ответила:
– Я все поняла, доктор. Спасибо.
– Наталья Николаевна, присядьте вот здесь. Заполните все согласия. А я сейчас приду.
Подойдя к посту, я попросила Сашу принести стакан воды несчастной матери.
– К сожалению, это единственное, что я могу вам предложить.
Протянув ей стакан, я присела рядом.
– Выпейте, это хоть немного успокоит вас.
Женщина кивнула и дрожащей рукой взяла его из моих рук.
– Доктор, почему так?
Застывшие от ужаса глаза, красные и буквально, отекшие от слез непонимающе смотрели на меня.
Стиснув кулаки, я проглотила комок в горле и постаралась взять себя в руки.
– За что? Ведь мы не сделали ничего плохого! Жили как все обычные люди! Он в школу ходит, учится только на одни пятерки.
Женщина громко зарыдала.
Саша отреагировала моментально, по отработанной схеме, впрочем, как и всегда. Принесла валерьянку и накапала в стакан с водой. Мы еле уговорили несчастную женщину выпить ее.
– Наталья Николаевна! Никто в этом не виноват.
Я старалась, чтобы голос звучал ободряюще.
– Но такое случилось. Вам необходимо обследоваться, пройти курсы химиотерапии. Сейчас в наше время медицина шагнула далеко вперед. Открываются новые препараты, находят новые методики лечения. Главное, не отчаиваться! Соберите волю в кулак, потому что вам она понадобится на протяжении очень долгого времени.
Проговаривая вслух все эти слова, я сама не верила в них. Да, сейчас сделано много открытий, и найдено много лекарств. Безусловно, возможна пересадка костного мозга. И скорее всего, если бы это было за границей, оно так и было бы. Но не в нашем отделении, где всего пять коек предусмотрено больным с лейкозом, а оставшиеся двадцать пять делят апластики*, дети с аутоиммунными и другими заболеваниями. Где не хватает средств, для того, чтобы дать адекватную терапию детям! Где ремонт не делался на протяжении тридцати лет!.. Увы, это жестокая реалия жизни. Нашей жизни. Если бы я могла, я бы сказала этой матери, что им повезло еще, что койка нашлась! Не говоря о том, что необходимо становится на очередь в министерстве здравоохранения, где помимо Леши есть еще куча таких же несчастных детей, ждущих годами свою квоту на операцию. Лекарства дорогие, отделение не способно закупить их, и поэтому мы проводим химию низкодозными препаратами, от которых в организме творится невесть что. Оборудование, возможно, знавало времена и получше. Кадров не хватает, и скорее всего, когда пенсионеры окончательно выбьются из сил, или перестанут занимать две врачебные единицы, встанет вопрос о том, кто вообще будет лечить.
Все это укрылось за ободряющими нотками моего голоса. То, что осталось только мыслями, сопроводившими их.
– Но как можно успокоиться, когда такое происходит в жизни?!
Мамочка смотрела прямо перед собой, держа дрожащими руками стакан.
– Как?! Когда нам педиатр говорит, что у нас всего лишь обычная ангина! А потом температура подскакивает до сорока.
Женщина всхлипнула и снова начала плакать.
Я не могла больше это терпеть. Отобрав у нее стакан, развернула ее и посмотрела прямо в глаза.
– Наталья Николаевна, вы ДОЛЖНЫ успокоиться! Поймите это! Это НУЖНО принять, и сделать все возможное и невозможное, чтобы помочь сыну!
– А может не стоит?
Мамочка, словно не видя меня, посмотрела куда – то вдаль.
– Ведь все равно, не выживет. Зачем его мучить всеми этими ужасными процедурами. Заберу его домой, так хоть с семьей подольше побудет.
Я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Внутри буквально все вскипело. Как можно так говорить?! Я понимаю у тебя истерика, стресс и все такое, но это же не означает, что нужно сдаваться!
– Наталья Николаевна, придите в себя! Быстро возьмите себя в руки и выбросьте все это из головы!
Возможно так проще, но мы ведь не имеем права решать – прекращать жизнь человека или нет, тем более, когда это сын! Пусть тяжело, пусть больно, но часы превращаются в дни, а дни иногда в месяцы и годы!
– Вы поймите, даже если мы отвоюем у болезни день его жизни, это уже великая победа и надежда, которая всегда должна быть в вашем сердце! Если вы перестанете бороться за жизнь своего сына, что тогда говорить о нем?!
Женщина громко зарыдала и закрыла лицо руками.
Я почувствовала, что сама нахожусь на грани. Из глаз брызнули слезы, и я отвернулась, чтобы Наталья их не увидела.
Да, возможно, в нашем отделении не самое лучшее оснащение и нет хороших лекарств! Но ведь мы не бросаем свое дело. Сражаемся за каждый вдох, взгляд, лишь бы дать ребенку хоть небольшой кусочек жизни!
Мне так хотелось сказать этой женщине, что я вижу смерть каждый день! Каждый день – рыдания, истерики родителей. Смерть забирает не только моих пациентов, но и их близких. Они превращаются в тени, а от живого человека, способного дышать, ничего не остается. Но, не смотря на все это, я продолжаю работать здесь – в месте, которое считается адом медицины, и нахожу в себе силы забыть про это.
– Наталья Николаевна, так говорить нельзя.
Я сжала ее руку и постаралась максимально успокоить ее.
– У вас даже диагноза точного нет. Выживаемость при нынешней медицине составляет больше пятидесяти процентов. Возьмите себя в руки.
Женщина всхлипнула и, вытерев, наконец, слезы срывающимся голосом сказала:
– Простите меня, доктор. Просто никогда не болел.
Рыдания душили ее изнутри и, заикаясь, она добавила:
– Он же у меня один единственный!
– Вот именно поэтому боритесь за его жизнь!
Я обняла ее и настойчиво продолжила:
– Вам столько нужно сделать! Поймите, многие лекарства придется покупать. А еще пересадка костного мозга. Это можно сделать только за границей. Вам нужно будет обратиться в Минздрав, в благотворительные фонды. Столько работы!
Женщина освободилась от объятий и, шмыгнув носом, прошептала:
– Спасибо вам.
– Рано еще благодарить.
Я сжала ее руку и тихо возразила:
– Вот поставим окончательный диагноз, добьемся ремиссии – тогда можно будет.
***
Боже, наконец – то, я дома… Третьи сутки подряд в отделении – это ужасно выматывает.
Я подошла к электрическому чайнику и, набрав воду, поставила кипятиться. Захотелось покурить – достала пачку сигарет из сумки и пошла к окну. Приоткрыла немного форточку: на улице было холодно, на балкон выходить не хотелось. Я усмехнулась, чувствуя нарастающий внутри сарказм. Хоть спустя трое суток покурить нормально, елки – палки! На работе я не могла из – за родителей пациентов. Они видели во мне в первую очередь врача, занимающегося спасением жизни их детей, и я не позволяла себе быть обычным человеком со своими проблемами. Но приходя домой, я имела полное право сбросить эту маску и стать собой – одинокой женщиной, безмерно уставшей от такой жизни. Но, к сожалению, другой не знающей.
Глубоко затянувшись, я выдохнула облако дыма и посмотрела в окно: туман, на улице, никого нет. Все сидят по домам, греясь на диванах, смотря телевизор в кругу своей семьи. Везунчики.
И почему меня занесло именно в медицину?
Чайник вскипел. Сбросив пепел, я сделала еще пару затяжек и потушила окурок в пепельницу. Подойдя к столу, налила себе чаю и достала печенье, завалявшееся в шкафу еще с той недели.
Может, потому что это всегда казалось мне благородным – помогать людям, спасать жизни, чувствовать свою «нужность». Я – неисправимый романтик. По крайней мере, была. Даже стыдно иногда становится, куда все это делось?
Сделав глоток обжигающего чая, я почувствовала, как он продвигается по телу, прокладывая свой путь к месту назначения.
Да потому что, когда была совсем юной, все казалось банально простым! Еще Хауса насмотрелась в придачу. Хотела стать такой же. Я горько усмехнулась своим мыслям: гением, щелкающим непонятные случаи, как орехи. Увы! Не суждено.
Конечно, если бы у нас все было так, как за границей, возможно, я не сидела бы в этой убогой квартире и не пила чай с дешевым печеньем. А моим пациентам не приходилось бы спать в коридоре, потому что в отделении отсутствуют свободные койки.
Единственное, что я поняла – жизнь не всегда бывает справедлива.
Тяжело вздохнув, я выкинула эти мысли из головы, и быстренько допив чай, помыла кружку и выбросила пакетик печенья в мусорное ведро. Оно уже засохло практически.
Выйдя из кухни, направилась в сторону единственной комнаты, являвшейся спальней и гостиной одновременно. Нужно было поспать, чтоб хоть как – то прийти в себя. Я хотела, чтоб лицо выглядело свежим и отдохнувшим, не смотря на бессонные дежурства. Ведь что бы ни было у тебя на душе, и какие проблемы не грызли несчастный ум, «лицо» должно быть всегда. Особенно в моей профессии.
***
– Марьям, у тебя на этой неделе студенты.
Черт! Совсем о них забыла.
– Да, Алевтина Владимировна, я поняла. Не могли бы вы распечатать план занятий?
– Хорошо. Завтра придешь, заберешь. Это пятый курс. Делай упор больше на теорию, чем практику. Но не забывай водить их в отделение и показывать больных.
– Я поняла. Спасибо.
Выйдя из аудитории кафедры госпитальной педиатрии, я выпустила, наконец, пар. Алевтина Владимировна была замечательной женщиной, но начальник из нее был не просто очень строгий! Она не оставляла никакого пространства для тех, кто хотел бы хоть немного отклониться от заданного ею курса! Почувствовав неистовое желание вытащить сигареты из сумки, я еле сдержалась, чтобы не закурить прямо в коридоре. Сделав глубокий выдох, постаралась взять себя в руки. Учитывая ситуацию, сложившуюся в стране, приходилось мириться со всем этим.
Но, честно говоря, мне нравилось работа со студентами. Глядя на них, я, невольно, вспоминала свою юность и испытывала огромную радость, видя их «профессиональную невинность». Еще не побитые жизнью лица, без тени разочарования, горящие энтузиазмом глаза. Сама была такой, когда – то. Очень давно. В другой – лучшей жизни.
Что ж, придется мне немного освежить память и подготовиться к занятиям. Практика это одно, а вести занятия у студентов это другое.
Незаметно для себя, я подошла к двери своего отделения. Остановившись перед входом, оглядела холл. Удивительно! Если кто – то, в смысле, не болеющий и не ухаживающий за больным, совершенно посторонний человек, вдруг, решил бы заглянуть в нашу больницу, думаю, он поразился бы больше всего тишине в гематологии. Если подняться выше и пройтись по другим отделениям, исключая конечно реанимацию, которая, кстати, находилась напротив нашего, можно услышать крики возмущенных санитарок и не менее возмущенных родителей. Первые отстаивают чистоту своих полов, вторые – полноту кошельков. Видано ли это каждый раз тратиться на покупку бахил, когда им нужно всего лишь на минутку, чтобы поговорить с врачом! Доктора снуют туда – сюда, жизнь бурлит ключом. Пациенты, как ни в чем не бывало, сидят, уткнувшись в планшеты, ноутбуки и другого рода андроиды. Никто особо не замечает «Смерть». Ведь рядом с Ней ходит ее диаметральная противоположность и люди смотрят только в ее сторону. Черная Дама с косой остается незаметной в пределах этого обитания.
Чего нельзя, конечно, сказать о нашем отделении. Даже не думает хотя бы ненадолго покинуть этот «отель». Если вдруг кто – то окажется в пределах Ее обозрения, то обязательно будет схвачен крепкой рукой, которую, Она не отпустит уже никогда.
Но, как это ни странно, наши детки совсем не боятся Ее! Первое, что отличает их от пациентов других отделений – спокойствие. На самом деле, если бы кто – то посторонний, действительно, решился бы посетить нас – он не услышал бы вопли ребятишек, страдающих от болезней. До его слуха долетали бы только безутешные рыдания родителей, теряющих их. Наши маленькие солдаты переносят все, что выпадают на их долю с поразительной стойкостью! Я иногда думаю, что ордена нужно вручать не только тем, кто способен броситься под танк. Убить себя одним махом очень легко. Попробуй, выдержи хоть один курс химии. Это не одно и тоже.
Мои пациенты – самые благодарные и безропотные. Этим бедняжкам приходится переносить столько боли и страданий, что они стараются скорее помочь окружающим! Будто не хотят, чтобы те прошли через то, что выпадает на их долю.
– Марьям Руслановна?
Мои мысли были прерваны появлением Александра Богдановича Звезднева, заведующего отделением реанимации. Мне он импонировал: веселый и юморной. Истинный реаниматолог.
– Здравствуйте.
Он как – то пытался флиртовать, что, впрочем, касалось в его случае всех молодых женщин больницы. Будучи при этом женатым! Я тогда сразу поняла, что фамильярность в общении с ним должна быть абсолютно полностью исключена.
– Как ваши дела?
– Нормально. Вы как?
– Да, у нас все также. Один с несовместимым пороком сердца, у другого билирубин за сто пятьдесят. Ничего не меняется!
Он ухмыльнулся и подмигнул мне.
– Да и у нас тоже. На последнем дежурстве поступил мальчик с подозрением на лейкоз. Лейкоцитов тринадцать, в формуле выраженный лимфоцитоз. Провели более полное обследование, выявили миелобласты.
– Ну не зря же отделение реанимации находится напротив гематологии!
– Александр Богданович, ваш черный юмор…
Я покачала головой и посмотрела в сторону своего отделения.
– Что?
Сощурив глаза, он с самодовольной улыбкой, взглянул на меня, в который раз пытаясь вывести на флирт.
– Неважно. У меня студенты на этой неделе. Прохорову на среду назначена пункция, хочу им показать.
– Хорошо. В процедурной найдете все необходимое.
– Отлично! С удовольствием поболтала бы с вами, но нужно идти. Пациенты ждут.
Я пожала плечами, всем своим видом показывая, что работа льется через край.
– Ну что ж, увидимся.
Оставив его стоять одного возле двери, я вошла в отделение и направилась к сестринскому посту. Работа, действительно, наступала на пятки.
– Эльвир, Чепурнову поставили капельницу с глюкозой?
Подойдя к нашей медсестре, я открыла историю и просмотрела лист назначений.
– Да, Марьям Руслановна.
– Отлично. С лаборатории пришли анализы Гладковой? Мне нужно было проверить ее группу крови, чтоб заказать тромбо и эритромассу* на переливание. У нее была химия, ей это необходимо. И еще ей нужен Церрукал*.
Сделав соответствующие записи в истории, я отдала ее медсестре.
– Хорошо, Марьям Руслановна. Я поняла.
– Отлично.
Я оставила пост и направилась в сторону палат, где лежали мои пациенты. По идее, они должны были проснуться и привести себя в порядок.
Войдя в четвертую, я застала одну из них, за чтением какой – то книги.
– Привет, Жень. Ну как ты сегодня?
У этой девочки был хронический лимфолейкоз, в стадии обострения, спустя шесть месяцев ремиссии. Она только закончила курс химии.
– Здравствуйте, Марьям Руслановна. Я нормально. Правда тошнит все время.
– Так бывает после химиотерапии. Можно сказать, что это относительно «нормально». Я тебе назначила противорвотное. Будешь их пить, станет немного легче.
Я мягко улыбнулась, стараясь приободрить ее. Побочные эффекты химии – самые тяжелые, и я бы даже сказала самые отвратительные.
– Женек, мне нужно тебя осмотреть. Как всегда – легкие, сердце. Так что маечку придется снять.
Девочка послушно выполнила мои указания.
Ну, как и ожидалось – систолический шум над всей областью сердца, вследствие выраженной анемии. Костный мозг не функционировал «как должно» из – за болезни. Легкие чистые, тоны сердца в пределах возрастной нормы.
Женька готовилась на повторную пересадку. Стояла на очереди в Министерстве, вроде должна была вот – вот получить квоту. Но помимо этого, ее родители работали с местными благотворительными фондами, и я надеялась, что нужная сумма будет собрана вовремя.
– Жень, глазки сухие. Капаешь что – нибудь?
Я вопросительно взглянула на девочку. Та натянула майку, и, просунув сквозь нее голову, невнятно пробормотала:
– Да. Мама купила мне какие – то капли, не помню точного названия. Но они вроде как помогают. Марьям Руслановна, а скажите, почему меня тошнит все время?
Девчонке было уже пятнадцать лет – интересоваться о состоянии своего здоровья в этом возрасте было своего рода приобщением к болезни.
– После химии, слизистые во всем организме, как бы, «иссушаются». То же самое происходит в желудке. Его нормальное функционирование нарушается, и возникают позывы к рвоте или тошнота, как в твоем случае. Придется это выдержать.
– Понятно.
Девчонка тяжело вздохнула.
– Да мне и не в первой, если честно.
– А где твоя мама?
– Она спустилась вниз купить воды.
– Понятно. Попроси ее зайти ко мне в ординаторскую. Мне нужно поговорить с ней.
– Ладно.
Еще раз, улыбнувшись девчонке, я оставила ее и вышла из палаты. На ум, вдруг, пришли воспоминания о том, как она впервые попала к нам в отделение. Ее привезли поздно вечером, в очень тяжелом состоянии. Это как раз было на моем дежурстве. Родители скитались два месяца по врачам в поисках правильного диагноза, пока те не довели девочку до того, что процесс поразил нервную систему.
Иногда становится страшно, что среди моих коллег есть те, кто лечит пневмонию Мукалтином. И ставит такой диагноз без рентгеновского снимка, как в случае с Женькой.
Каждый раз, когда захожу в эту палату, вспоминаю убитых горем и черных от слез женщину и мужчину – ее родителей. Сколько им тогда пришлось пережить! Девчонка была «между». На тот момент казалось, что возможность выздоровления полностью отсутствует. Но она выкарабкалась. Мы еле ее вытащили тогда.
Вот в такие минуты, я задумываюсь – а может все же есть смысл в моей профессии, если я могу отвоевать даже минуту жизни у «ЧЕРНОЙ?..»
Я вошла в ординаторскую и села за компьютер. Мне нужно было оформить выписной эпикриз* пациенту с идиопатической тромбоцитопенической пурпурой*.
День жизни – много это или мало? Не знаю. Но уверена, что скорее первое, чем второе. Ведь если есть надежда, вера во спасение, значит, человек все еще человек и не превратился в тлен и прах!
Проработав здесь врачом в течение семи лет, я поняла одно: жизнь – это борьба. И пока у тебя есть силы, ни в коем случае нельзя сдаваться.
Никогда не смогу забыть, те страшные приступы судорог ночью, и днем. И потом еще и еще. Бедной девочке столько пришлось перенести. А сколько выпало на долю несчастных родителей! Реанимация, интенсивная терапия, процедуры, исследования. Исследования и процедуры…
И вот Женя живая стоит перед моими глазами и разговаривает о том, что ее просто тошнит! Разве это не чудо?
Я почувствовала, что на глаза навернулись слезы, и вытерла их рукой.
– Марьям Руслановна, тебя ищет мать твоей пациентки!
Дверь ординаторской открылась и в нее просунулась голова Виталия Олеговича, моего коллеги.
– Я поняла. Это, скорее всего, Гладкова.
– С тобой все в порядке?
Быков бросил на меня быстрый взгляд из – под очков.
– Ты в последнее время как – то сама не своя.
– Да, все нормально! Не переживайте.
Ничего не ответив, Быков вошел внутрь и подошел к своему столу. Он встал ко мне спиной и начал рыться в кипе историй болезней. Воспользовавшись этим, я незаметно протерла глаза и, придав себе более – менее свежий вид, начала печатать.
– У нас освобождается койка?
Быков бросил на меня короткий взгляд.
– Да, выписываю Чепурнова.
– Это тот, у кого ИТП*?
– Ага. Он хорошо пошел на преднизоне*. Спленэктомия* не потребовалась.
– Ремиссия*?
– Да, клинико – гематологическая*. Думаю, через недельки две ему можно в детский сад.
Найдя, наконец, то, что искал, Быков повернулся ко мне лицом:
– Ты от меня так легко не отделаешься Марьям. Имей в виду.
Я почувствовала, как краснею. Хотела было съязвить в ответ, но Быков не дал мне такой возможности.
– А вот моим Нурбаевым так не повезло!