– Как ты думаешь, почему несовершеннолетним запрещено голосовать?
И я, не дожидаясь его реакции, сам же на него и ответил:
– Потому что у них ещё нет способности трезво оценивать реальность, а это значит, на них легко оказать влияние со стороны, внушить им мысли, которые они будут воспринимать за свои. Любой хорошо сконструированный обман для них неподдельная истина. Конечно, существуют исключения – те, кто, не смотря на свой возраст, способен мыслить критически. Но этот малый – точно не из их числа. Ты только взгляни, как он напуган. Он не в силах отличить правду от красивого вымысла.
Естественно, сам мальчик нас хорошо слышал, и прилежно, со знанием дела, без устали покрывал меня отборными ругательствами – даже теми, которые раньше из его уст не звучали. Похоже, он приберёг для особого случая; и он не заставил себя долго ждать
Тот, к кому я обращался, был единственным из нас четверых, кто имел права свободно покупать алкоголь, голосовать на выборах и пользоваться прочими благами, которые даёт совершеннолетие. И всё равно, даже он сказал, что его друг-спирит рассказывает не выдуманные страшилки на ночь, а излагает неподдельные факты. Я напомнил ему о многих «чёрных ораторах», у которых точно так же правда и вымысел шли бок о бок, и которые манипулировали людьми красивыми речами, пользуясь отсутствием у них критического мышления, или притупляя его. Но, видимо, речь моя была к тому времени уже бессвязной, произносил я какие-то длинные, непонятные фразы и уже не мог никого убедить. В конце концов, меня все слушать перестали.
С перекура вернулся любитель историй про духов. Стоило ему только снова взяться за своё, как сразу его друга, единственного совершеннолетнего в палатке, начало жутко тошнить. В одно мгновение, из одного угла палатки, он переместился в другой и упал грудью мне на колени, высунув голову наружу. Несколько раз его вывернуло наизнанку, а в перерывах он застывал на одном месте так, что мне казалось, он вот-вот уснёт. Внутри палатки было лишь одно его тело без головы. В этот момент, я ощущал на себе всю его тяжесть, но думал не об этом, и не о привидениях, которые и к этому событию приложили свои мёртвые руки – я думал только о своих кроссовках, оставшихся там, снаружи. Главный рассказчик поспешил объяснить, что причиной внезапной тошноты его друга была его острая чувствительность к тёмным искусствам. Он извинился, что защиты, которую он построил вокруг него, не хватило, а затем пообещал, что в следующий раз подойти к этому вопросу более внимательно. А пока что, его несчастному другу должна помочь семидесятиградусная настойка на скорпионах, которую изготовляет его брат и бутылёк с которой он быстро достал из рюкзака.
После всего этого, мне захотелось выйти наружу и немного освежиться. Но внезапно нагрянувший холодный, совсем не летний ветер быстро заставил меня отказаться от своего плана и я вернулся в палатку. Всё это время моросил мелкий дождь из-за чего скалы, по которым я ходил, стали скользкими и непреодолимыми. Голова моя ещё не до конца избавилась от вертолётов в ней и я споткнулся; дальше, будто меня сдуло с ног ветром, я кубарем полетел вниз, как камень с вершины горы, прямо в палатку. Что-то сломалось в ней. Дождь шел всю ночь и затих лишь под утро. А те, кто спали в ней, проснулись на следующий день мокрыми и разбитыми. Это была ужасная ночь. Кто знает, чей дух в том был повинен.
Когда до выхода на сцену остаются считанные минуты, всё волнение от первого в жизни выступления исчезает – в один миг приходит смирение, момент самой проникновенной чистоты. Ещё совсем недавно каждая секунда ожидания была как натянутая до предела струна. Вот, мы выходим в роли олимпийских богов. Сам я в этот момент будто больше не контролирую своё тело и смотрю на себя со стороны. Мне хочется, чтобы все видели меня именно таким, каким я хочу казаться, каким я хочу себя показать. И если у меня всё получится, то результат будет стоить потраченных усилий. Невыносимые часы скуки с редкими и такими короткими вспышками вдохновения – всё это то, ради чего я живу, ради чего все мы сейчас здесь.
Конечно, все эти мысли появились лишь в самом конце – на сцене ни о чём, кроме собственной роли, я думать не мог. Я был сосредоточен на себе, но в то же время был неповторимо лёгок, будто спала с плеч невыносимая тяжесть, а осталось лишь одно – бытие. Три минуты перед публикой прошли почти незаметно. Это закончилось даже слишком быстро. Зал смеялся и аплодировал в силу своих возможностей и нашего таланта. Удаляясь за кулисы, мы прошли через ударную установку, стоявшую там с самого начала, как напоминание о том, что нам ещё только предстоит. Вот-вот, казалось, Гоголь сядет за неё и все мы начнём играть, как делали это уже сотню раз в его гараже.
Мы ушли со сцены и направились в аудиторию, служившей нам в качестве гримёрной. Все были так бодры и полны, особенно я – не помню, когда ещё чувствовал себя подобным образом. Всё было замечательно – даже слишком. И вот, подвох не заставила себя долго ждать.
На второй день нашего пребывания на реке, мы так и не увидели солнца. Облака затянули небо, переливаясь всеми оттенками синего и серого. Дождь как начинал идти, так сразу оставлял это дело на потом и уступал место ветру, дувшему на нас со всех сторон, чуть ли не сбивая людей с ног и ломая деревьев ветки. Сама природа изо всех сил пыталась добить нас, выжать последние соки и оставить одну бессильную оболочку. Ох, как она ошибалась, если думала, что ей это так легко удастся. Но не смотря на отчаянное сопротивление моего духа окружающей среде, я давно уже не чувствовал себя настолько беспомощным, потому что люди отвернулись от меня.
Прошлой ночью уснуть мне удалось, может, часа на два. Я проснулся вместе со всей своей палаткой, поскольку этим утром была наша очередь готовить завтрак на весь лагерь из двенадцати человек. Я медитативно стал собирать ветки для костра, но почти все были влажными, а так как ветер и не думал останавливаться, зажечь его у меня не получилось. Прошедшая ночь не переставала напоминать о себе. В один миг у меня даже возникла мысль, что хватит с меня – я уже достаточно нагулялся. После этого, я стал искать способ сбежать из этого лагеря и как можно скорее вернуться домой. Километрах в пяти была маленькая железнодорожная станция, откуда шли электрички до ближайшего города, а оттуда уже можно было добраться до нашего родного Запорожья. Да, это был самый настоящий побег от трудностей и испытаний, которые выпили на меня здесь. Мне предстояло решить, что делать: трусливо свалить домой или остаться здесь. Оба варианта сулили новые испытания и ещё больше трудностей, поэтому особо не привлекали. Вот, что такое безысходность – когда выбор состоит из одних только равных зол.
Определённо – это воскресенье было одним из самых тяжёлых в моей жизни. Я долго бессмысленно ходил вокруг лагеря, пытаясь понять, что должен делать. Но тут, кто-то сказал мне – увы, не могу точно вспомнить, кто именно: – «Раз ты дожил до сегодня, то и до понедельника дотянуть у тебя точно получится». На следующий день, в понедельник гнева, мы должны были покинуть это место. Тогда, впервые за несколько часов прожитого дня, я спокойно набрал чистого воздуха в лёгкие и выдохнул его, расслабив всё тело. Я ведь знал, что должен прожить, прочувствовать всё это путешествие до конца. Если я сбегу сейчас – то уже не смогу себе этого простить. Я выбрал остаться здесь – решение не делать ничего, не менее радикальное, чем всё изменить.
Слишком поздно я осознал, что это было ошибкой. Тогда, я ещё не знал, что лучше бы выбрал бегство, чем перетерпеть всё, что только ждало меня и всех нас впереди. В тот момент, когда я смирился с тем, что мне придётся остаться в лагере, я и не догадывался, что настоящие трудности ещё впереди.
Между нашей юмористической сценкой про олимпийских богов и музыкальным представлением оказалось… полторы минуты – достаточно, чтобы ведущие могли прочитать стишок и объявить о выходе на сцену нашей группы. Те, кто придумали это – самые настоящие гении – лично бы их придушил. Я снова начал нервничать, хотя на этот раз, на подобное у нас просто не оставалось времени. Мы едва успели переодеться – все, кроме… Штефана. Наш главный музыкант и вокалист забыл, куда дел свою футболку. Экстремальная ситуация – бывает же такое. Она просто исчезла и теперь, ему нечего было надеть на своё голове по пояс тело. Выступай мы в каком-нибудь клубе – чёрт с ним, отправили бы его на сцену и так. Но ведь не на день учителя устраивать всем такой сюрприз!
Ещё несколько секунд и мы должны были выходить на сцену. Времени на раздумья оставалось не много.
Он схватил первую попавшуюся на глаза в аудитории-гримёрке кофту. В области груди она была слишком широкой и обвисала – видимо, ему попались женские шмотки; но выбирать было особо не из чего. Всё лучше, чем выйти на сцену по пояс голым. И всё же, показываться в таком виде на сцену Штефану не хотелось – засмеют, говорит. А мы уже заставляем всех ждать. Ему смущённо застыл на месте – и вместе с ним, замерло и всё остальное. Мы все ждали. Я растерянно стал водить взглядом по комнате, поворачивая голову так, будто шея у меня залита бетоном. Вдруг, я увидел маскарадную маску, выглядывавшую из чьего-то рюкзака – видимо, какая-то шутница или шутник взяли с собой, но так и не смогли найти ей достойного применения. Пролетев с одного конца аудитории до другой, я вытянул эту маску, подошел к Штефану и нацепил на него. От неожиданности, он ничего не смог сделать, даже увернуться. Только, когда маска уже оказалась на нём, он поднёс к ней руки, намереваясь сорвать, но я остановил его, достал телефон, и в чёрном зеркале дал ему увидеть своё отражение.
– Выглядишь великолепно. Во всяком случае, лучше, чем на стриптизе. Пойдём уже, под аккордеоном видны только рукава – не все поймут, что на тебе блузка. А маска – отвлечёт внимание и от них.
– Я похож на какого-то сумасшедшего. Как клоун.
– Мы все здесь такие, дорогуша, – я перевёл взгляд на Гоголя, – все. Пойдём, Гёте – это звёздный час, которого мы все так долго ждали.
И вот, настал этот момент – оттягивать его уже не было смысла. Мы вышли на сцену с таким видом, будто ко всему относимся с иронией: мы, которые стоим на сцене, они, многие из которых наши знакомые – всё это не в серьёз, понарошку. Но играли мы так, будто от этого зависала наша жизнь. Что и говорить, в каком-то смысле, это было правдой.
На завтрак у меня было три ложки гречневой каши и кружка атоксила, разведённого в тёплом чае – больше в меня просто бы не влезло. Аппетита у меня не было вовсе, но было понятно, что если я не поем, будет совсем плохо. Покончив со своим завтраком, я вернулся в палатку, которая за ночь совсем промокла. Тент от дождя не помог и по углам палатки скопились самые настоящие лужи. Зато внутри моего спальника было сухо и тепло. Это был маленький комок уюта посреди диких условий. Мне всё время хотелось кричать, чтобы кто-нибудь услышал, пришел, спас, пожалел. Но сил на крик не было, да и запас здравого смысла пока не иссяк. Проспал я до полудня без сновидений – зато потом, у меня наконец появились силы выйти за пределы своего жалкого комка комфорта. Затем, выйдя из палатки и встретив грудью поток ветра, я впервые за день ощутил приток сил и подумал о том, что ещё полон жизни, что слишком рано умирать и списывать себя со счетов.
Всё это – совсем не похоже ни на что, с чем мы сталкиваемся каждый день в обычной жизни. Это похоже, скорее, на чью-то историю – какого-то другого человека, но по необъяснимым причинам, происходящую именно с тобой. И тебе не кому жаловаться – только сделаешь всё хуже. Можно только сжать всю волю в кулак и посмотреть, насколько тебя хватит.
Вернувшись в мир живых, вторым сильным переживанием после осознания собственной силы, было чувство вины. Те двое, которые купили мне пиво, с которым мы играли всю ночь в карты и которым я случайно проломил головой палатку вчера жутко обиделись на меня. Мало того, что они проснулись в луже, всё время, пока я досыпал в своём сухом и мягком спальнике, они чинили поломку, пытаясь хоть как-то укрепить своё полуразвалившееся жилище и спасти его от будущих бурь, которых недолго осталось ждать, судя по грозовым тучам, сжимавших в медвежьих объятиях небеса. Когда я пытался выяснить, что изменилось в моё отсутствие, я увидел, как они играли в карты внутри своей палатке с девчонками, но без меня. Я не смог попасть внутрь, меня вытолкнули мягко, но решительно и настойчиво.
От былой уверенности, переполнявшей меня ещё пару минут назад, не осталось и следа. Внезапно, пределом моих мечтаний стало только одно – как-нибудь прожить этот день, чтобы он поскорее прошел, а я вернулся домой и вспоминал бы его как всего лишь ещё один ночной кошмар.
Если вспомнить первый день, то он был, скорее, приземлённым, полным простых наслаждений и любований. Второй был духовным. Мне приходилось думать, что делать с образовавшейся вдруг дырой во времени. Дома это было бы не трудно – достаточно просто зайти на ютуб; но там – это было нереально. Конечно, нескольких часов было недостаточно, чтобы почувствовать себя отшельником, погружённым в медитацию у реки. Но одиночество среди камней и воды сильно изменило меня – по крайне мере, в течение всего того дня. У меня появилось время для многих мыслей, которые я откладывал на потом, а потом забывал. Я вспоминал всё, что произошло со мной, думал о времени и дышал полной грудью, вдыхая чистый воздух вдали от больших городов.
Насладившись уединением, я вернулся к людям. Они раскаляли камни на костре для полевой бани. Булыжники, собранные с утра, были сложены в форме камина вокруг огня, который поддерживался всеми силами, не смотря на сырую погоду, пять часов, чтобы каждый квадратный миллиметр камня пропитался жаром, словно из самого ада. Мы взяли тент три на три метра, чтобы изготовить из него палатку – корпус бани. Все вместе, мы стали натягивать его через верёвку над раскалёнными до алого цвета каменными глыбами. Натянув, я стал растягивать края тента колышками, вбивая их в землю. Таким образом, у нас получилась полевая баня – полностью воздухо и влагонепроницаемый. Дно мы застелили сухой травой, что росла у берега реки. Под конец, чтобы снизу не поддувало, мы прижали края палатки брёвнами. Вход мы закрыли накидкой от дождя. В общем, организовать такую баню было намного проще, чем сюда добраться.
Сам я – не большой любитель тесных жарких помещений и компании большого количества голых людей. Но помочь им – я не откажусь. Мы были заняты строительством полдня. Впервые делал нечто подобное, но вроде, мне удалось облегчить им этот процесс. Когда баня была готова, все пришли в безумный восторг. Хоть мне и было сложно уловить их образ мыслей – получать удовольствие полуголыми, в адской жаре, пока снаружи дует сильный ветер и бурлит река, избивать себя вениками, а после выходить навстречу всем ветрам и прыгать с разгона в ледяную воду.
Да, их сложно понять; но можно порадоваться вместе с ними. А у меня, тем временем, были другие развлечения. Моё простое счастье – это сушить промокшие вещи и самому греться у тлеющих остатков костра, пока внешний мир всеми силами пытается свести меня в могилу. На какое там – теперь-то мне не страшно ничего: ни ветер, ни простуда, ни одиночество. Счастье – это гармония снаружи и внутри, и вовсе не важно, чем в это время заняты остальные.
Эх, Гёте, ты играешь и поёшь «Yesterday». Уверен, тебе тоже есть, что мне рассказать. И если бы я только мог сравнить обе наши истории – уверен, из этого точно вышла бы отличная повесть. К чему сводится вся наша жизнь – половину её мы заняты искусством, а вторую её половину мы пропили. Наши истории и жизни остальных людей – все они происходят параллельно друг другу. За один оборот солнца человек способен прожить множество жизней – это звучит странно, непонятно, но это так, в мире и без того так много необъяснимого. И это самое прекрасное, что есть в нём – бесконечное количество трагедий и историй, которые мы не устаём рассказывать друг другу.
Штефан закончил играть, исполнив от себя хроматическую гамму в конце. Затем, он растянул под ферматой финальный аккорд. Этот знак, фермата, как объяснил мне Гёте – символ в музыке, увеличивающий длительность ноты. Последнее трезвучие, сыгранное под ферматой, исполняется столько, на сколько музыкант способен её растянуть – или, выражаясь поэтично, он длится, «пока не растает звук». Он разводит меха своего аккордеона, пока инструмент не застывает неподвижно в его распахнутых, будто в объятиях, руках, а затем настаёт тишина. И вот, хоть зрителей собралось совсем немного, половина зала начинает бурно аплодировать, а вторая даёт шуму, крича: «браво!». Все были в восторге, а мы – больше всех. Моя импровизация со сценическим образом Штефана сработала на ура. Никогда раньше я не любил так сильно этот мир и людей, живущих в нём. Ещё целую минуту мы провели на сцене, под стихающие аплодисменты – это почти как ещё одно выступление. До нас не сразу дошло, что пора потихоньку сваливать оттуда – нам намекнул на это диктор, выглядывавший из-за кулис и зазывающее махая на нас рукой.
Послевкусие от концерта стоило всех потраченных на него времени и усилий. Что такое знать, что тебя любят все, что ты смог ненадолго завоевать внимание публики и покинуть сцену под хлопки и улыбки – теперь, я знал ответ. Понятно было и то, что от этого отказаться мы не сможем. Это как болезнь, только самая прекрасная на Земле. Наша группа будет жить и мы сыграешь ещё не раз, возможно, вскоре даже собственные песни. Жалко только, что мы не успели договориться о названии – было бы неплохо создать нашу страничку в инсте, канал на ютубе и перед каждым концертом объявлять себя: «Мы…», и нас будут узнавать, а кто слышит о нашей группе впервые, запомнит надолго.
– Вот что, Гёте, – сказал я в доме Штефана, думая о том, как жалко будет выбрасывать полные банки с пивом, – у нас завтра выступление. Наш первый концерт – выйдет не очень хорошо, если мы на нём облажаемся. Я к чему, мы с тобой как-то сильно засиделись.
– Ты хочешь что-то предложить?
– Твои родители скоро вернуться?
– Не знаю. Мамы с тётей уже давно нет. Должны вот-вот.
– Я ведь смогу здесь ещё остаться?
– Не думаю.
– Тогда, постараюсь побыстрее закончить, а затем, можем пойти к Гоголю, может, хоть немного ещё разыграться.
– Я с удовольствием. А ты не можешь это сделать по дороге.
– Да нет, расскажу уже здесь – тут так спокойно.
– Ладно, только в двух словах.
Целые сутки тогда оставались до нашего выступления на сцене. Ни перед одним экзаменом мы так не готовились, так не переживали. Вот оно, настоящее – застывшее мгновение между историей из прошлого и будущего. Столько успело произойти и ещё большему предстоит случиться. А ты просишь меня поторапливаться, будто у нас не целая вечность, отложенная про запас. Вслух, я, конечно, постараюсь уложиться в как можно меньшее количество слов – их будет в десятки, в сотни раз меньше, чем смыслов, которые стоят за ними и тех, которые останутся не упомянутыми даже в этой версии моей истории, самой широкой и самой правдивой.
…А затем, Гёте, была безумная ночь, свободная от всего, что ты когда-либо знал и слышал. Получать удовольствие можно по-разному. И фраза «была безумная ночь» у каждого вызовет свой набор ассоциаций и смыслов. У меня же – она была триумфом чистоты и радости – самая настоящая из всех, лучшая за невероятно долгое время. Ты попросил вкратце рассказать о ней – но чтобы описать её целиком, мне может не хватить и дня.
Наш главный пустоплёт снова напился и стал рассказывать о привидениях – почти всё о тех же, в частности, упомянув призрак девочки то ли в белом, то ли в сиреневом платье, которая стремительно приближается к нашему лагерю, только теперь стоит к нему чуть не вплотную. А затем, он на время отрубился. Его друг, единственный из нас, кому было восемнадцать, а так же несколько девчонок, крепко обвязали его спальником так, чтобы он напоминал мумию; а главное, не мог выбраться из него без чьей-либо помощи. Не знаю, через сколько он вернулся в сознание, да и терял ли он его вообще, но смех звучал из той палатки не смолкая, а смеялись они над ним, над собой и над всеми.
В остывшей бане было теперь немногим теплее, чем снаружи. Уже давно скрылось солнце, а луна со звёздами не могли выйти из-за грозовых туч. Все остальные собрались под тентом, греясь последним теплом от камней. Старый турист взял в руки гитару и отдал себя в руки ностальгии и семидесятиградусной самогонке на абрикосах. А остальные слушали его, посетившего больше стран и мест, чем все они вместе взятые. В эту особенно холодную ночь каждый мог почувствовать тепло, исходившее из обеих палаток – молодых и стариков. В обоих люди смеялись, но каждый о своём.
Я остался сидеть где-то посередине – меня по-прежнему не принимали в палатке с пьяной молодёжью, а в бане со стариками сам бы я чувствовал себя неуютно. Поэтому, пока я не веселился с остальными, мне поручили приготовить карпа. Что ж, это я могу. Я снова разжёг костёр и стал жарить на сковородке речную рыбу, заодно грея собственные кости. А душе костёр нужен был лишь в качестве дополнения к уже имевшемуся внутреннему теплу, согревавшему меня весь день. Жаль, что мы не можем увидеть звёзды – проклятые тучи не покидают нас с первого дня и останутся с нами и завтра. Но как это и бывает со всеми поэтами, некоторыми художниками и многими писателями, я смог представить звёздное небо таким, каким ему полагается быть и поместил его в себя. А в большем я и не нуждался.
Рыба вышла превосходной – это вынуждены были признать все, кто пробовал её; а кто нет – тот многое потерял. Весь секрет был в маринаде: финиках и лимоне. Она уже была маленьким шедевром – оставалось только правильно её обжарить. И хоть все и называют меня лентяем, в тот вечер за сытый желудок меня так и поливали благодарностями.
Я встретился со своим вчерашним собутыльником, с которым мы вчера делили пиво. Вместе, мы сели на холодную скалу у самого водопада и принялись за свой восхитительный ужин. Фотограф поделился с нами белым вином и мы с благодарностью стали запивать им успевшую слегка подстыть рыбу. Затем, к нам присоединились ещё две девушки. Одна – не переставала смеяться над чем-то, даже когда вышла из палатки. Уж не знаю, что её так рассмешило, но доигралась она до того, что уронила вниз один из своих кроссовок. К счастью, не в реку, а всего лишь на самый край скалы, в сантиметре от воды. Мой друг стал спускаться за ним вниз, а я светил ему фонариком. Я не думал о том, что после дождя скалы могут быть мокрыми и что он имел все шансы упасть в воду – только после ко мне как гром пришла мысль, что такое могло произойти. Но он успешно достал его и поднялся обратно. Нам с девушками оставалось лишь восхищённо аплодировать. А как обрадовался та, что его уронила – она даже перестала смеяться, мысленно попрощавшись с единственной своей обувью, не пропускавшей воду – а ведь та ей ещё как пригодится. Приобняв, она поцеловала его в щёку, растянув на всё лицо улыбку искренней благодарности.
Хоть ужин и кончился, мы продолжала наматывать круги по скалам, дойдя до одного их конца, возвращаясь в другой – и так без конца. Теперь, почему-то, когда я рассказываю, мне всё это кажется таким нереальным. События переплетаются в моей памяти так, будто всё это происходило без всякой последовательности, а случалось одновременно – слова, чувства, действия. С одной стороны, я никак не могу повлиять на события, которые произошли в ту ночь в действительности; но с другой – моя память, будучи далёкой от совершенства, могла заразить их домыслами, а воображение исказить. Поэтому, у этой истории множество трактовок и сценариев, противоречащих друг другу – каждый раз мы рассказываем её по-новому, а истиной становится лишь то, чему нам легче всего поверить. На что только не способна людская фантазия. Лучше, не вспоминать о том, что было после ужина – достаточно того, что мы провели это время на тёмных скалах у водопада, а случиться могло всё, что угодно.
Вернувшись в палатку, мы с моим другом-героем стали играть в карты и открыли ещё одну двухлитровую бутылку с пивом. Только под вечер, я позволил себе немного выпить, помня обо всём, что произошло за день до того – демоны и прочие злые духи, если верить нашему спириту, наглотавшемуся спирту, никуда не исчезли, ведь так? Они по-прежнему здесь и с ними нужно быть как можно осторожнее.
Те временем, ночь была тихой и ничто не предвещало беды. Но вот, небо вдруг стало белым от внезапно вспышки света, а спустя считанные мгновения, в которые моё сердце несколько раз успело станцевать чечётку, раздался гром. Через секунду снаружи пошел дождь, ветер стал буйствовать с новой, невообразимой силой, чуть ли не сдувая палатки вместе с их содержимым, то есть, нами. Человек тогда был беспомощен перед природой. Ему оставалось лишь сжаться в комок и, трясясь от страха, просить пощады у всех известных ему богов. Но разве те услышат человека? Сумеют ли разглядеть песчинку, коей было наше беспомощное существование перед этой всесильною грозой?
Так уж вышло, что ночевать мне пришлось в палатке, которую я вчера пробил головой. Вместе со мной был мой вчерашний собутыльник – в положенной нам палатке ночевали девочки, которые и предложили нам обменяться спальными местами с двумя этими парнями – спиритом и самым старшим. Весь вечер из их палатки доносились крик и смех. Теперь, вряд ли у них так много повод для веселья, а если им удалось найти повод для улыбки, то хохот точно было не расслышать сквозь оглушительные завывания ветра.
Но, не смотря на бурю, в нашем убежище мы мирно спали, усыпив себя остатками пива. Поломка палатки не чувствовалась совсем – видимо, им удалось на время устранить её и вода не проникала внутрь, а как это и полагается ей, стекала по стенкам снаружи. Эта ночь была спокойно. Но вспоминая, каким трудным был этот день, я не мог заснуть без улыбки. У нас получилось. Завтра, мы возвращаемся домой. Затем, царство снов забрало меня к себе из этого прекрасной, но совсем не дружелюбной реальности.
Но вот, настал день испытаний.
Мы планировали уехать в обед, если не будет дождя. Когда я проснулся, первым, что я услышал, был звук, напоминавший пулемётную очередь – капли бившиеся о стенки палатки; а первым, что я увидел, была лужа в её углу. И всё же, тогда, это было для меня хорошей новостью – всё это значило, что мы быстрее покинем это место и вернёмся домой.
До чего наивно я был когда-то.
Это было настоящее природное бедствие. В спешке, все в лагере собирали палатки и бегом, по скользким скалам, взбирались наверх, где стоял наш автобус. Уже неважно было, что ноги в последней паре носков промокли; неважно, что мы даже не смогли приготовить завтрак – лишь бы покинуть это место, пока ещё не слишком поздно. Но единственной нашей ошибкой было вообще сюда приезжать. Вот, казалось, я выбился из сил, то спускаясь к лагерю, то подымаясь к автобусу. А затем, я спустился ещё раз, взял на себя байдарку, и как мог, стал подымать её наверх. Уже ничто для нас не было настолько важным, как бежать, бежать и только бежать.
Проход между сидениями в автобусе был забит вёслами и грязью. Весь задний ряд превратился в дополнительное багажное отделение гигантских размеров. Вся одежда намокла – грело лишь мысль о том, что двигатель завёлся, а наш автобус берёт курс домой.
Я подумал, что это, наконец, кончилось, что страданиям пришел конец. Ох, как же я ошибался.
Настоящее испытание ждало нас впереди. Впрочем, не так уж и далеко – в десяти метрах, которые нам чудом удалось преодолеть по грунтовой дороге, которая в такую погоду превратилась в одну огромную грязевую ванну – в ней увяз бы даже внедорожник. Когда автобус остановился, застряв в яме – только тогда всем стало ясно, что это за безумный выдался денёк. Но тогда нам было не до шуток.
Человек никогда точно не знает, на что способен – и не узнает, пока не лишится выбора. Во мне, как оказалось, были скрыты силы, о существовании которых я и не подозревал, пока от них не стала зависеть моё собственное выживание.
Мы вышли под бурю толкать автобус из грязи. Приложив все силы, которые только остались, мы подняли его на руках и он двинулся с места. Но стоило нам только вернуться в салон грязными, мокрыми от дождя и пота, как через следующие сто метров рыхлой почвы, он соскользнул с дороги и чуть не перевернулся. Это было чудо – хотя, это зависит от того, с какого бока этой ямы посмотреть. Все могло бы быть намного хуже, но это плохое утешение, когда всё просто очень плохо. Оценив ситуацию, стало ясно, что руками здесь сделать ничего не получится. Заднее колесо было заковано в грязь, как рыцарь в латы, а одно неосторожное движение – и автобус просто мог перевернуться. Но должны были двигаться дальше. Достав с пола вёсла для байдарок, мы вооружились ими как лопатами и стали откапывать колесо. Если ты, Штефан, никогда не пробовал копать веслом, то скажу, что это – чертовски сложно, почти невозможно.
Старый турист и ещё несколько бывалых путешественников отправились в ближайшее селение за трактором – ничто больше вытащить нас оттуда не могло. Пока мы ждали, в конец усталые, мы пытались развлечься, играя в словесные игры. Скукотища, что и говорить. Только музыка могла придать нам сил. В жизни каждого человека наступает такой момент, когда ему нужно послушать ритмичный нойз. Если в тебе сейчас этого не хочется, Штефан – не переживай, у всех людей, рано или поздно, настанет свой автобус, застрявший в грязи в диком поле во время грозы. Но хотя бы трактора мы дождались – спустя полтора часа в этом грязевом заточении. Он вытащил нас из ямы, протащил немного, а затем – мы свалились снова.
На этот раз, даже трактор ничем уже нам не мог помочь. Старый турист позвонил в МЧС, с просьбой об эвакуации нас, то есть, детей. Но у них не оказалось машин. Странная служба спасения у нас, что и говорить.
И так, помочь нам в ближайшие сроки никто не мог. Мы утопали в грязи, чуть не поддавшись отчаянию. Но подобно лисе, освободившейся от капкана и птице, увернувшейся от камня, мы сами должны были помочь себе.
Четверо самых старших из нас остались в автобусе, вместе с водителем. Мы же, пережив за этот день уже достаточно, отправились на поиск моста через реку, который привёл бы нас в деревню. Дождь не переставал лить, но шел уже как-то мягче. Местность была живописная. Только промокшая обувь и отваливающиеся ноги напоминали нам, что мы не на пикнике, а спасаемся бегством. Мы бы долго ещё блуждали, если бы наш спирит не показал нам мост. Мы успешно перебрались через реку, нашли в деревне нужного человека с микроавтобусом и тот согласился довести нас до города – Никополя. Глядя в окно, на проносящиеся мимо деревни и шатаясь от ям на дороге, я слушал музыку и думал: что за день. А ведь он даже ещё не кончился.