Бойня №3
Подымитесь, дети отечества, день славы настал. Против нас вышли тираны, кровавое знамя уже поднято вверх…
Продолжим тем, что смысл жизни сам находит нас, а остальное – только ложь и усталость. Мы пришли на этот свет, чтобы стать свободными. Эта разновидность истины постигается в самую длинную и шумную из ночей. И если мне удастся сохранить её до утра – значит, я победил. И больше ничто не сможем меня побеспокоить.
…К оружию, граждане, вставайте в батальоны. Их проклятая оросит наши поля.
«После победы, мы должны карать бунтовщиков», – таким был девиз кровавой недели, – «Карать по закону, но неумолимо». Коммуна ещё не пала – она по-прежнему живёт в наших сердцах. А они хотят вырвать её из нашей груди. Парижане продолжили защищать свой город, заливая баррикады, площади и улицы своей кровью. Самые отважные и достойные погибли в тот день; вместе и с теми, кто не имел к коммуне никакого отношения, а просто оказался не в том месте в неправильное время. Тем, кто остался в живых, пятнадцать лет пришлось провести на ужасных каторгах, где коммуна погибла от ударов кнутов и беспощадных болезней. Но дух её – навсегда останется жить на этих улицах.
Многим хотелось бы забыть это время, вычеркнуть его из памяти и истории. И всё равно ужасающие картины вновь и вновь возникают перед глазами, будто это происходит до сих пор. Конечно, мне приходилось слышать описания того, что бывает, когда армия входит в город с боем. В прошлом, я знал людей, рассказывающих о взятии Константинополя турками, захвате крестоносцами Иерусалима, разграблении монгольскими ордами русских городов… Но ещё никогда мне не приходилось находиться в центре событий и видеть всё своими глазами, будто всё самое ужасное и дикое, что было в людях, вырвалось наружу. Все, кто оказались в этом мире – стали жертвами. Да будет проклята память, раз за разом заставляющая меня переживать этот день снова и снова, каждый раз начиная с начала.
Вы слышите рёв этих кровожадных солдат? Они идут прямо к вам – резать ваших сыновей и подруг.
Хорошо было бы верить, что гибель коммуны всё равно принесёт какую-нибудь пользу нашей идее и истории. Хотя, несчастный, подвешенный за ноги, потерявший голос из-за собственных криков, медленно умирающий от рук палача – не думает о том, что эти страдания могут принести хоть какую-нибудь пользу. Боль – вообще никому не позволяет думать ни о чём другом, кроме как о самой себе. Все мучения в корне бессмысленны. А вокруг: один лишь триумф слепой жестокости. Но чем меньше каждая жертва заслуживает этой участи – тем справедливее будет приговор, вынесенный судьбой и историей каждому палачу. Наш конец – всегда ужасен. Но он приведёт к победе, рано или поздно. Возможно, не совсем к той, на которую мы рассчитывали. Но даже после смерти дух коммуны продолжит борьбу в умах тех, кто ещё не родился.
– Куда вы идёте?! – крикнула мне убегающая женщина, – в той стороне солдаты. Спасайте лучше свою жизнь.
Она бы ещё что-нибудь сказала, если бы не вспомнила, что ей тоже грозит смертельная опасность и тогда она снова бросилась бежать. Вот только куда? Выбраться из города – всё равно вряд ли возможно.
Я боюсь не смерти, которая бродит по этим улицам повсюду; даже не плена и последующей долгой каторги – мне приходилось уже бывать там и как им не удалось сломить мой дух тогда, так им не удастся сделать этого сейчас. Куда страшнее всего осознавать, в какой опасности оказалась Мария и её нерождённое невинное дитя. Стоило мне только найти её на днях вместе с Фрицем – как она снова будто испарилась в воздухе.
Та женщина, которая призывала меня спасаться – возможно, она уже мертва. Версальцы бродят тут и там, заходят с тыла и не оставляют в живых никого, кто бежит или сопротивляется. Я стою чуть ли не в самом эпицентре битвы между простыми горожанами и вооружёнными солдатами. Не сражение, а бойня – так её было бы правильнее всего назвать. Коммунары – те, кто ещё не пополнили трупные ямы – изо всех сил пытались удержать баррикады, последнюю защиту от орд зла. Но на одного живого бунтаря приходилось десять настоящих солдат, которые ещё до коммуны не питали особой симпатии к надменным парижанам. Слишком много людей погибло при обороне пригородов – защищать сам город было уже почти некому. Армии у коммуны больше нет, но её осколки будут держать отчаянную оборону на узких улочках ещё несколько дней, продлевая этот ад. Здесь, в одиннадцатом округе, опаснее и шумнее всего. Вскоре, во всём городе не останется мест, где не будут проводиться обыски, аресты и убийства. Ах, женщина, от кого и куда же ты бежала?! Останься ты на одном месте – мало что изменилось бы.
Я шел мимо самих баррикад, защитники которых уже через десять минут все до последнего будут мертвы. Я чувствовал себя призраком, до которого никому не было дела – сражение заняло всё внимание и последние мысли отважных мужчин, женщин и детей. Пули и камни пролетали мимо – всего в паре метров от меня. Обе армии – победителей и побежденных – смотрели друг на друга, не замечая человека, бродящего тут и там в поисках своей потерянной подруги. Будто я исчезал из этого мира постепенно, а может, уже исчез. И за все эти бесконечно долгие годы – не оставил после себя и следа.
Я должен был найти в этом аду Марию – она единственное моё спасение от кошмаров, которые будут длиться до вечера, всю ночь, весь завтрашний день и целую вечность для тех, кто оказался здесь. Без Марии – мне не зачем спасаться. Лучше мне умереть тысячу раз, чтобы допустить, чтобы кто-нибудь нашел её до меня. Я блуждал по лабиринтам Парижа, будто бы без всякой цели – действительно, я надеялся что ли, что она сама попадёт мне на глаза?! Но где мне её искать? Какие шансы, что она ещё жива или останется в живых, когда я найду её? Лишь бы не опоздать.
Как же много пыли в этом воздухе. Здесь люди разучились ходить и теперь могут только бежать сломя голову, пока рано или поздно не сваляться на землю без сил. Потом их подберут. Но даже после смерти между мертвецами не будет равенства. У гробовщиков работы не станет больше; она появится только у могильщиков. Мастерам по изготовлению гробов придётся закрыть свои мастерские и попробовать найти себя в другом ремесле. Только павших версальцев будут хоронить как солдат. От остальных же избавятся как придётся. Даже избежав участи жертвы, но всё равно оказавшись здесь, людям кажется, что этот кошмар не кончится никогда.
Пройдя несколько улицу, я оказался на бульваре Сен-Мартен, а оттуда попал во второй округ. Только в квартире её матери, что жила в седьмом округе, на том берегу Сены, я имел хоть какой-нибудь шанс найти Марию. В опустевших кварталах второго округа, теснившихся к реке, ещё не так был слышен запах разгрома коммуны. По дороге на меня напал сумасшедший, который сначала попытался убить меня с помощью камня, а когда ему это не удалось, расплакался у меня в ногах, крича на всю улицу о наступившем конце света. Кажется, внимание на меня обращали теперь лишь сбежавшие из приютов безумцы. Будто я снова оказался капитаном корабля дураков, затонувшего четыре века назад. Конец света – это слишком хорошо. Вряд ли этот кошмар когда-нибудь кончится.
Я шел по обрывкам воспоминаний, долго блуждая по лабиринтам улиц, постоянно сталкиваясь с людьми, спасающихся бегством, а так же с коммунарами, решительно настроенными сражаться до конца и погибнуть. Наконец, я добрался до нужного мне дома. Квартира на третьем этаже, принадлежавшая её матери – дверь слева. Как же давно она не появлялась там?! Осталось ли ещё что-нибудь целым там, после разбоя мародёров? Всё это было бы неважным, если бы я не нашел её там; кроме этого места оставалось только одно, где она могла бы быть – трупная яма. Надеюсь, она вернулась домой, пусть лишь потому, что её ребёнку грозит опасность. По своей воле, она никогда бы не вернулась к родителям.
Я поднялся по лестнице, постучал три раза в дверь. Никто не открыл, а изнутри не доносилось ни единого звука. По всему дому валялись осколки. Мне пришлось выбить двери и ворваться внутрь силой. Кажется, после этого я перестал быть таким уж невидим. Её мать, притворявшаяся, что её нет, сначала пронзительно закричала, а уже затем перешла на человеческий голос:
– Пожалуйста, месье, прошу вас – здесь уже были люди, они всё забрали, у меня ничего не осталось. Пожалейте старую женщину, пожалуйста.
– Мадам, вы меня не помните? Я друг вашей дочери и пришел, чтобы спасти её.
– О, месье, умоляю, не трогайте мою дочь!
– Мадам, она сейчас здесь? Я хочу её спасти, увести из города, ради её ребёнка. Она беременна. Отец, наверное, уже мёртв. Я был его другом и хочу спасти их дитя. Нужно поторопиться – нельзя допустить, чтобы Марии пришлось рожать здесь.
– Я правда не помню вас, месье, но вы опоздали. Мой муж отправился вместе с ней к нашей знакомой акушерке. Воды отошли слишком рано, если не поторопиться, ребёнок может погибнуть. У нас в доме не осталось денег, месье, это правда, они всё забрали…
– Как давно она ушла?
– Отпустите меня, месье, я умру. Не надо, прошу вас, уходите.
– Мадам, ради вашей дочери и внука, скажите мне, где живёт ваша акушерка? На улицах сейчас бойня – вы представляете, в какой ваш муж с дочерью находятся в опасности?! Пожалуйста, скажите мне, где они и я уйду.
От страха, сердце этой женщины, казалось, вот-вот перестанет биться. Но она назвала адрес. И я не стал терять ни секунды. Это находилось всего в нескольких кварталах отсюда. Но каким бы близким не оказался бы путь, он будто растягивался в памяти и пространстве. Всё время, что ушло у меня на преодоление этого необозримо далёкого расстояния, я думал о ней.
Приказы версальских генералов их солдаты исполняли беспрекословно, с радостью и воодушевлением, будто в один миг с цепи сорвались все их демоны. И вот-вот, среди бури смертей и ярости, раньше времени должен был родиться ребёнок от самой прекрасной девушки во Франции – по крайне мере, для меня она точно была ею. Больше всего я боялся не успеть. Страшно представить, какая опасность может угрожать ребёнку, выбравшему себе время для рождения в один из самых ужасных дней века.
Когда я добрался до нужного дома, то вспомнил, что не знаю, какая мне нужна квартира. Тогда, то ли из-за страха за Марию, то ли из-за ужасов за окном, я словно обезумел и стал стучать во всех двери – но никто, конечно, мне не открыл. Если кто и был живым во всех этих квартирах, то они сделают всё, чтобы никто об этом не догадался, вздрагивая от каждого шороха и звуков человеческого голоса. Я бы выбил все двери в этом доме, но меня остановил пронзительный женский крик. В мёртвой тишине дома его не трудно было услышать даже с первого этажа. Он доносился из последней квартиры на самом верху. Ещё немного и я снова увижу её. И мы найдём способ сбежать отсюда – я всегда находил. И возьму её с собой.
Я открыл дверь, из которой доносились крики, и вошел внутрь.
– Стойте, – прохрипел старик, наставив на меня пистолет, по виду, точно из прошлого века, – ещё один шаг и вы нежилец, месье.
– А-а-а-а! – кричала Мария, так перекосив лицо, что его трудно было узнать.
Акушерка, принимавшая роды, будто не слышала её.
– Ну… вот так, ещё немного.
– Пропустите меня. Я был другом Жоржа и Марии, и имею право быть здесь.
Старик неуверенно опустил пистолет.
– Свои слова будешь качать перед солдатами на улице, а пока, помоги мне, – крикнула в мою сторону акушерка, жестом подзывая меня к себе, – возьми её за руку. А ты тужься, давай, милая, тужься сильнее.
– Жо-орж! Ты нашел Жоржа? Где Фриц?
– Скорее всего, Жоржа уже никто не найдёт. Как и Фрица.
– Бунтарский сброд! Попользовался и выкинул. Конечно, он ведь у нас революционер! Коммуна поступил с Парижем и со всей Францией точно так же, как и этот кобель с моей дочерью.
– Па-ап! Умоляю…
А ведь в чём-то он был прав. Жорж напоминал коммуну. Он зачал новую жизнь в этом мире, но погиб раньше, чем смог её увидеть.
– Уже почти показалась головка, ну же, дорогая!
Так длилось ещё невыносимо долго. Тем временем, там, за окном, одни люди гибли, другие попадали под арест. В какой ужасный мир придёт этот ребёнок.
Затем, крики Марии прервал детский вопль. Даже шум с улицы на время утих. Мать перестала кричать и теперь только дышала. Ни один голос не звучал во всем мире, кроме первого звука новорожденного дитя – прекрасной девочки. Ни у кого из тех, кто находился в этой комнате, не нашлось слов, которые можно было бы произнести вслух. Будто вновь над нашими головами сияло мирное небо. Все голуби Парижа взлетели вверх, а всех этих тысячей смертей – будто не было вовсе. В который раз, слушая первый плачь младенца, я убедился, что нет в этом мире ничего сильнее красоты. И имя ей – жизнь. Смерть в это время – пусть остаётся в стороне.
Ребёнок успокоился лишь тогда, когда стихла и боль матери, сменившаяся несказанным счастьем. Акушерка запеленала дочь Марии и вернула в её руки – самой прекрасной и сильной женщины во всей Франции.
– Девочка, – сказала Мария и это было первым словом новой эпохи.
Но опасности никуда не исчезли и я ни на секунду не забывал о них. Я всё ещё помнил, зачем пришел в эту комнату. Я успел вовремя; но и теперь мы не должны терять ни минуты.
– Можешь встать? – спросил я у Марии.
Она подняла на меня удивлённые глаза, будто впервые заметила моё присутствие. Я был нежен и ласков с ней как никогда. Я действительно, будто впервые за много веков, стал другим человеком. Я должен был поздравить её и дать отдохнуть наедине с этим маленьким чудом у неё на руках. Но пока она кормила малышка, я сразу перешел к делу – неприятному, но жизненно важному.
– Ты ведь понимаешь, что мы не можем здесь оставаться. Я знаю, как покинуть Париж, но взять я смогу только вас двоих – больше никого; и то, только в том случае, если вы поторопитесь.
– А мне и некого больше с собой брать. Жорж погиб. Теперь… я не знаю, что будет с нами дальше.
Ни я, ни она – мы не слышали об его смерти. Но для неё будет лучше думать, что он действительно погиб, защищая то, во что верил и что любил. Ведь если это не так – но хотел бы я быть ни на его, ни на её месте. Но это и неважно сейчас. Неизвестно, что случится с этим городом. Пока что, для нас троих будет лучше искать свою судьбу где-нибудь ещё.
– Она ещё слишком слаба. Её нельзя выносить из дому, – сказала акушерка.
– Иначе поступить мы тоже не можем. Здесь ей каждую секунду грозит опасность.
– Папа, – сказала Мария, взглянув в его сторону, – прощай.
– Пока, – улыбнулся он, – во всей этой безумии за последние два месяца, только ты была тем, что радовало меня. Не забывай о нас с матерью. Расти её воспитанной девочкой. Знаю, она не будет носить нашу славную фамилию, но не забывай, что она – кровь от крови французской аристократии. Мы с твоей матерью тоже никогда не забудем вас.
Дом мы покинули через чёрный выход и вышли в переулок.
– И куда ты хочешь отправиться? – спросила она.
– В Германию. Там у меня осталось ещё несколько знакомых.
– Погоди, ты хочешь, чтобы наша дочь росла в стране этих свиней, надругавшихся над Францией?! В стране этого мерзавца Бисмарка?! Почему не в Испанию или Италию?!
– Путь туда долгий и опасный. К тому же, ни в Испании, ни в Италии я не знаю никого, кто смог бы нас защитить. Фриц был немцем – ты видела, что не все они на одно лицо. Там у нас будет новая жизнь и ни Бисмарк, и ни один немец нам не помешает.
– Их правительство ведёт себя по-свински!
– Ещё хуже, чем наше?
Она замялась. Вдалеке послышался марш версальских солдат.
– Нет, ладно, не настолько. Но я не удивлюсь, если эти мерзавцы у власти развяжут лет через пятьдесят какую-нибудь очередную войнушку.
– Перестань. Германия не станет больше ни с кем воевать. Они устали он войн.
– Ты уверен?
– Ну, в следующем, двадцатом веке им точно незачем будет с кем-либо воевать. Твоей дочери будет лучше в Германии, чем где бы то ни было ещё. Если у нас двоих не получится там прижиться – то у неё будет больше шансов. Мы сможем там остаться жить. Главное, не устраивать никаких бунтов.
– Ты говоришь как мой отец. Думаешь, я только тем и занята всё время, что вынашиваю план какого-нибудь очередного народного восстания?!
– По крайне мере, в Германии так говорят обо всех французах.
Она дала мне пощёчину. Да уж, хорошо мы начали операцию по нашему общему спасению. Главное, что бы всё не закончилось так же хорошо.
Чем дольше я живу, тем, кажется, меньше мозгов остаётся у меня в голове. Разумеется, наша ссора не осталась незамеченной. Разумеется, внимание на неё обратили солдаты версальской армии. Одни кварталы они опустошили, убивая всех; в других проводили массовые аресты. Десятки тысяч погибли; ещё больше лишились свободы, через ограбления и унижения.
Не осталось ни одной лазейки в этом городе, где не побывали бы солдаты. Кроме нескольких тайных. И всё равно покинуть город можно было только с помощью удачи. Чаще всего это удавалось тем, кто шел лабиринтами улиц, прячась во всех каналах и ямах, во дворах и переулках, притворяясь мёртвыми перед шедшими навстречу версальскими дивизиями. Они ловили и наказывали тех, кто пытался «сбежать от правосудия» сильнее, чем тех, кто просто оказывал им сопротивление. Последних они просто убивали; а вот беглецов могло ожидать кое-что похуже. И всё равно, были те, кому удавалось проскользнуть сквозь пальцы железного кулака Версаля.
Мы оказались неосторожными и недалёкими. Если честно, то я не верил, что у нас хоть когда-нибудь были шансы просто так сбежать отсюда. Я просто ждал, как скоро произойдёт то, что должно было произойти. Один, два… шесть, семь… десять солдат преградили путь мне, Марии и её ребёнку.
– Отойди, – сказал я ей, – и не смотри на то, что сейчас произойдёт. Что бы ни случилось, обещай мне не оглядываться. Я выживу – можешь быть уверена; и затем догоню. Позаботься о малыше. А теперь, иди. Ну же, скорее!
– Ни с места! Вы оба, руки вверх. Поживей!
Скольких людей они уже заставили себе слушать?! Конечно, они думали, что любой предпочтёт арест расстрелу. А потому, эти солдаты думали, что я поступлю точно так же, как и остальные их жертвы. И я воспользовался тем, что они не ожидали удара. Я набросился на одного из них, разоружил, нарушил их строй. Когда они поняли, что произошло, их стало на одного меньше. Они стреляли по мне, но я укрывался за телами и атаковал. Одному из них удалось убить меня. Я силой вернул себя в этот мир раньше обычного – я не мог терять ни секунды. Схватка продолжилась. Вскоре, всё кончилось. Девять бездыханных тел лежало на земле. Один раненный полз к стене ближайшего дома. Он упёрся в неё спиной и взглянул на меня. А я стоял на ногах, хоть и падал уже несколько раз. Я поднял пистолет одного из убитых солдат и наставил на него. Он тяжело дышал и зажмурил глаза, прикрываясь рукой.
– Стыдись, – приказал ему я.
Он помолчал несколько секунд, а затем ответил:
– За что мне стыдиться, проклятый коммунар?! Я спасал самый прекрасный город на Земле и всю Францию от вашей чумы. И будь у меня второй шанс, я бы сделал точно так же, только тебе было бы не так просто одолеть меня снова.
Он воспользовался моим временным замешательством, дотянулся до пистолета и выстрелил у меня прежде, чем я успел среагировать.
– Здохни, ублюдок!
Этот раненный солдат оказался отличным стрелком и отважным воином. Ни секунды он не боялся и не роптал перед смертью. Даже в таком положении, он даже не целясь выстрелил мне прямо туда, где находилось бы моё человеческое сердце, будь я простым смертным. Когда я упал, он подумал о том, что теперь со спокойной совестью может умереть от своих ран. Но его уверенные глаза превратились в два бледных диска ужаса, когда он увидел, как я подымаюсь с земли и встаю на ноги.
– Дьявол! – закричал он во весь голос и подумал, что он и умрёт с моим именем на устах.
– Да, я он. И ты тоже. Мы вместе с тобой – два демона смерти. Ты был одним из тех, кто устроил эту бойню. А я – тем, кто убил всех этих солдат. Но это не может продолжаться и дальше. Оставайся жить, воин. И эту подаренную тебе жизнь постарайся не прозевать. Перестань ломать судьбы остальным; создай, лучше, что-нибудь новое в этом мире.
Я вернулся к Марии и сказал, что вскоре здесь будет целая армия солдат, с которой мне уже не справиться.
– Давай, скорее, нам нужно бежать, – торопил её я.
– Нет. Я всё видела. Я видела, как ты расправился с ними. Ни у одного человека не Земле не хватило бы сил справиться со всеми ними. Значит, ты вовсе не живой и совсем не человек.
Я тяжело вздохнул.
– Сейчас не время говорить об этом. Я не могу умереть – но я не непобедимый. Если сюда прибудут другие солдаты – тебе, мне, ребёнку – всем нам настанет конец.
– Я никуда с тобой не пойду. Я слышала, что кричал тот солдат. Ты ведь и вправду дьявол!
– Прошу, ради твоей дочери, ей же не выжить здесь.
– Ты манипулируешь мной с помощью моего же ребёнка. О, господи, о… Зачем я тебе нужна?!
– Идём, нам нужно идти, – я схватил её за руку и потянул за собой, – я клянусь, что оставлю вас, как только вы будете в безопасности, но сейчас – идём.
– О, как же я несчастна, Жорж, а…
– Вперёд. Идём…
Вот так вы и выбрались из города, дорогуша. Как вам, правда, удалось сбежать от целой армии вооружённых до зубов версальцев, которые действительно услышали звуки боя и бросились в погоню – навеки останется тайной. Но не для самих версальцев и не для вашего ангела-хранителя – Фрица. Мне снова удалось тебя обмануть; прости, но хотел всегда быть рядом.
А солдат, которого ты оставил в живых, лишился левой руки, чтобы спастись от гангрены. Он повёл солдат по ложному следу, а я – запутал их ещё больше. Впоследствии, он пытался рассказать о твоём бессмертии, но все считали его за сумасшедшего, обезумевшего после битвы с целой армией коммунар, сбежавших из города. Свой путь он закончил лишь много лет спустя, что выращивал помидоры где-то в Аквитании. Забавный оказался малый.
Вам удалось найти прибежище в Германии. Несмотря на все ваши ссоры, вы остались жить вместе, а она – стала новой хранительницей твоего самого большого секрета. Но это счастье не могло длиться вечно – сам понимаешь: жизнь, новые войны, новые трудности – всё только впереди. История безжалостна, а время разрушает всё.
Но пока что, эта кровавая вечна кончается. Наступает лето; и это – будет сезон жизни. Пусть звенят колокола, возвещая о мире. До встречи на той стороне, друг мой.