Мы шутили и дурачились словно подростки, вырвавшиеся на свободу из-под опеки строгих родителей. И на полную катушку использовали эти драгоценные часы безмятежности и покоя, предоставленные нам судьбой. Я очень хотела, чтобы таких счастливых мгновений в моей жизни и жизни моих друзей было как можно больше.
Прихлебывая ароматную уху, я жмурилась от удовольствия. Я думала о том, что, когда вернусь домой, обязательно приготовлю уху детям и мужу. Причем собственноручно. И поведаю им о своем путешествии в Элитарию в самых радужных красках. Не скрою, что под этот наваристый и благоухающий специями суп, я бы выпила грамм пятьдесят водочки. Но наши мужчины не пили и нам с Марой не предлагали. Про себя я почему-то решила, что еще полдень и мы традиционно, как это делали во времена моего детства почти все рыбаки, отметим отличную рыбалку позже, вечером, чтобы не пить на жаре. Но я ошибалась, у Павла и Ныркова были совсем другие планы.
После обеда Мара с дочерью принялись собирать посуду, мужчины о чем-то беседовали, расположившись в теньке, а я пошла к реке.
Конечно, я предложила девочкам свою помощь, но Мара остановила мой благородный порыв. Она настояла на том, чтобы я расслабилась и позволила себе роскошь отдохнуть от привычных женских хлопот. Мне как-то неудобно было сказать, что все заботы по моему дому уже давно лежат на плечах экономки Гратии Берг. Имя Гратия очень подходило пятидесятилетней симпатичной и доброй немке, которая уже давно работала у нас и считала себя членом нашей семьи. Она была одинока, любила моих детей как своих и Олаф, добрая душа, предложил Гратии жить с нами. Она согласилась и с легкостью влилась в нашу беспокойную семейку.
Я скинула кроссовки, закатала джинсы до колена и легла на спину, закинув руки за голову. Мой взгляд был устремлен в высокое голубое, совсем не осеннее небо. Шум листвы, мерный тихий плеск, накатывающих на берег волн, щебетанье птиц и доносящийся откуда-то издалека запах скошенной травы. Все просто, мирно и спокойно. Я смежила веки и провалилась в приятную дрему.
Не знаю, сколько я находилась в этом блаженном состоянии, пока кто-то осторожно не потрепал меня по плечу.
– Женечка, проснись. Ты можешь сгореть на солнце.
Я неохотно открыла глаза. Паша Гольский заботливо взирал на меня с высоты своего роста.
– Как же здесь хорошо, Пашенька, – промурлыкала я и села.
– Ты не хочешь с нами прогуляться по лесу? – без предисловий поинтересовался Гольский. – Со мной и Серегой?
– А Мара с Ладушкой?
– Они пожелали вернуться в поселок. Лада надышалась свежим воздухом и уже клюет носом. Ей необходимо поспать. Ну, а у Мары есть какая-то работа на огороде, да и ужин она хотела приготовить пораньше. А после ужина мы двинем в город. Завтра понедельник. Мне рано вставать.
– Хорошо, я с удовольствием прогуляюсь с вами.
Паша подал мне руку и помог подняться.
– Кроссовки обуть надо обязательно. После вчерашнего дождя в лесу будет сыровато. Мы не хотим, чтобы ты простудилась. И еще…
Я вопросительно взглянула на Гольского.
– Женя, тебе на руку необходимо надеть вот это.
Павел протянул мне широкой смарт-браслет.
– Что это? – удивленно спросила я.
– Это устройство изменит сигнал твоего чипа и притормозит на время показания СЭФа. Браслет будет транслировать твое эмоциональное состояние зафиксированное последним. То есть спокойное. А еще этот гаджет запрограммирован так, что пока мы будем гулять по лесу, на своих мониторах они будут видеть твое местонахождение именно в этой точке, на которой ты сейчас находишься. Кое-какие антенны на той недостроенной вышке уже способны получать сигналы с чипов. Лучше подстраховаться.
– А зачем? – еще больше удивилась я и посмотрела на правую руку Гольского. На ней красовался точно такой же браслет, который он держал сейчас в руке.
– Но мы же идем в лес. А вдруг мы начнем грибы собирать? Мы же за них не платили, – попытался отшутиться Павел, но я почему-то не поверила в искренность его слов.
– Ладно. Надо, так надо.
Я, не колеблясь ни секунды, протянула другу руку. Паша осторожно надел мне браслет и проверил полностью ли прикрыт СЭФ.
– Так, все нормально. Можно идти. И, дорогая, про кроссовки все же не забудь.
Пока я напяливала кроссовки к нам присоединился Серега.
– Я перетащил наши рюкзаки к дереву, – доложил он Павлу. – На обратном пути заберем.
На прощание я помахала девчонкам рукой и потопала вслед за мужчинами по проторенной дорожке вглубь леса. Чуть погодя, мы свернули на едва заметную тропинку, и продолжили забираться в лес все дальше. Признаюсь, я очень люблю запах леса после дождя. И сейчас я жадно вдыхала чудный запах свежести, насыщенный благоухающими ароматами травы, опавших листьев и мокрой коры деревьев. Мгновенно явились воспоминания о том, что в далеком детстве мне очень нравилось ходить с родителями в лес за грибами. Отец учил меня находить грибные места и маслята, мастерски спрятавшихся под слоем опавших иголок и листвы. А вернувшись домой, мы всем семейством чистили грибы. Потом мама долго варила их в большой эмалированной кастрюле, а затем жарила с лучком на большой сковороде. Я до сих пор помню, что больше всего любила лисички и маслята, хотя родители отдавали предпочтение боровикам и подосиновикам.
В надежде отыскать какой-нибудь гриб, я начала более внимательно смотреть себе под ноги и по сторонам. Но, увы, либо я со временем разучилась замечать их, либо местные грибники, предварительно оплатив грибную охоту, уже прошлись здесь и собрали все. Да, взимание платы за сбор грибов и ягод со стороны выглядело отвратительно и мерзко. Но таковы новые реалии, в которых живут мои друзья и бывшие соотечественники.
Очень быстро мои белые кроссовки промокли и стали грязными, но это нисколько не смутило меня. Так и должно быть, когда бредешь в лесу по мокрому мху и густой траве, присыпанными листвой и иглами елей. Под лучами солнца, старательно пробивающимися сквозь верхушки высоких сосен, капли дождя еще не успели испариться и высохнуть. И теперь земля уже вряд ли будет такой сухой, как на протяжении последних четырех аномально жарких месяцев. Осень рано или поздно вступит в свои права. Ее холодные ливни подпитают влагой землю, соскучившуюся по дождям после долгого и засушливого лета, совершенно не характерного для нашей средней полосы.
Мне показалось, что стало прохладнее и я накинула на плечи куртку, которую предусмотрительно прихватила с собой.
Спустя какое-то время мы вышли к истинной цели своего похода. Это была большая залитая солнцем поляна. На ее краю, прислонившись к лесу, стоял домик егеря.
Мои друзья обменялись взглядами, и Гольский после недолгих колебаний обратился ко мне:
– Женя, мы сейчас должны встретиться с людьми. Они уже в доме. Пожалуйста, подожди минуточку на крыльце. Я хочу предупредить их о том, что мы пришли не одни.
Я послушно присела на нижнюю ступеньку невысокого деревянного крыльца, а мужчины вошли в дом. Я настроилась на длительное ожидание, но довольно скоро дверь дома приоткрылась и в проеме показалась лохматая голова Сереги.
– Женя, входи, – пригласил меня Нырков и распахнул дверь пошире.
Я не заставила себя ждать и, перешагивая через две ступеньки, моментально оказалась у двери. Когда я вошла в крохотные сени, заваленные всякой всячиной, Серега запер дверь на засов. Он провел меня через темную кухоньку и легонько втолкнул в довольно просторную комнату с русской печью («Боже, сколько же этой избушке лет?»). Ставни дома были плотно закрыты, поэтому в комнате царил полумрак. В доме было сыро и пахло застарелой плесенью и псиной.
Я поздоровалась. Люди, находившиеся в комнате (а их было шесть человек, не считая Павла и нас с Серегой) вразнобой ответили на мое приветствие довольно дружелюбно. Нырков усадил меня на стул у самой двери, а сам пристроился за столом рядом с представительным мужчиной в очках. Гольский же в это время устанавливал на голом, грубо сколоченном столе какое-то миниатюрное устройство в форме октаэдра. Матовый многоугольник стоял на круглой подставочке, на которой имелось несколько разноцветных кнопок. Гольский нажал пальцем на одну из них и устройство засветилось сиреневым цветом, отбрасывая лучи на людей, находившихся в избушке. Я подумала, что присутствую при съемках какого-то фантастического фильма. Слишком уж нереальной казалась мне сцена, разыгрывающаяся сейчас на моих глазах.
А тем временем, Гольский уселся на стул и удовлетворенно произнес:
– Вот, теперь можем и поговорить спокойно. Друзья, Демин просил меня передать вам, что к нашей акции все готово. Листовки, растяжки и плакаты уже находятся в условленном месте. Наши хакеры готовы и тоже начеку.
– А время начала остается прежним? – поинтересовалась серьезная девушка лет двадцати (наверное, студентка какого-то вуза).
– Да. Здесь все без изменений. Место сбора, сигнал к началу – все это остается прежним. Внимательно следите за информацией, которую в оставшееся время вы можете получать на свои нелегальные смартфоны. Она будет передаваться нашим единомышленникам по всей стране одновременно. А в воскресенье рано утром в условленное время всем жителям больших городов и поселков покрытых сетью «Look-Book», будет отправлено сообщение о начале акции. После этого наши хакеры полностью заблокируют и парализуют эту сеть. В случае, если возникнет что-то непредвиденное, вы должны свои мобильные телефоны и смартфоны уничтожить и вы знаете, как это нужно сделать. У вас есть какие-то вопросы, сложности, проблемы?
Гольский внимательно обвел взглядом своих единомышленников (заговорщиков, оппозиционеров?).
– Да, в моем районе есть проблема, – заговорил молодой мужчина с помятым лицом. – Низшие, простите, рабочие ЗКВ (Завод комплектации вооружений) хотят провести свою забастовку в пятницу или субботу. Накануне акции.
– И мы тоже хотим, – звонко выкрикнула полноватая приятная женщина. – Моим швеям уже надоело пахать целыми сутками только за еду. Они практически не видят свои семьи. А прошел слух, что наш рабочий день хотят увеличить до четырнадцати часов. Двенадцать им уже мало! И представьте, за те же сто пятьдесят баксов!
Женщина вскочила с места, прижала руки к груди и почти простонала:
– Господи! Когда же это кончится?
– Маша, присядь и успокойся, – мягко сказал Гольский. – Я все понимаю, но ты не имеешь права распускаться. Особенно сейчас. Прошу, возьми себя в руки. Терпеть осталось недолго.
– Извини, Паша, но даже мои силы уже на исходе, – виновато улыбнулась женщина и устало опустилась на стул.
– Маша, ты, конечно, права и силы у всех на исходе. Но «Лига Свободной Молодежи» против. Как вы не понимаете, что своими забастовками вы лишь создадите помеху на пути к нашей главной цели? Вы своими действиями сорвете общенациональную акцию, которая так долго готовилась по всей стране!
Юноша, говоривший сейчас горячо и страстно, привлек мое внимание к себе не столько своей речью, сколько внешним видом. Его серые брюки были заправлены в высокие резиновые сапоги, а из-за расстегнутой молнии черной ветровки из дешевой плащевки, выглядывала серая же роба без карманов и пуговиц. Волосы юноши были пострижены очень коротко, а глаза имели какой-то нездоровый блеск. Возможно его лицо мне казалось очень бледным и изможденным из-за отблеска устройства, стоящего на столе. Возможно, мальчик был просто серьезно болен, потому что алые пятна на впалых щеках могли свидетельствовать именно об этом.
– И Саня прав, – веско поддержал мальчика представительный мужчина в очках. – Мы тоже считаем, что забастовки, пикеты и саботаж сейчас преждевременны.
– Согласен с вами, Юрий Антонович, – кивнул Гольский. – Демин тоже настаивает на первоначальном плане. Без поддержки всего народа забастовки на предприятиях будут жестоко подавлены. Вы и ваши люди будете арестованы и просто не сможете повести людей за собой. Начнутся репрессии и нам не удастся провести демонстрации по всей стране одновременно. А ведь именно в этом и заключается смысл акции. Одновременно по всей стране, в один день и час народ должен выйти на улицы и показать власти свое единство и сплоченность. Только так мы сможем громко заявить о себе и избавиться от этой власти раз и навсегда. Более того, к нам присоединятся и Послушники, и даже некоторые Высшие. И поверьте, найти союзников среди них было не так просто. А еще часть здравомыслящих моповцев окажут нам поддержку и не будут препятствовать нашему проходу к площади.
– Да видели они в гробу ваши акции, – очень тихо, но внятно сказал невзрачный человек, сидящий в торце стола и до сего момента никак себя не проявлявший. – Вспомните так называемые времена Стабильности. Неужели те годы вас ничему не научили?
– Нет, Иван, научили, – подал голос Серега. – И эта акция станет лишь началом нашего пути к освобождению. Сначала мы должны попытаться мирным путем добиться своего. А потом, если все останется по-прежнему, мы возьмемся за оружие. Но до этого своими забастовками и стачками мы будем раскачивать их власть. И наша акция должна сдвинуть ситуацию с мертвой точки. Надо же с чего-то начинать.
– Солидарен с вами, Сергей Петрович, – поддержал Ныркова мужчина, сидящий у окна. Его длинный брезентовый плащ скрывал черную форму моповца. (Я умудрилась ее рассмотреть, когда он закинул ногу на ногу. И, признаюсь, мне стало как-то не по себе). – Мы несколько лет готовились. И сейчас нам нельзя отступать. И еще… В течение последнего времени наши активно распускают слухи, что Демин арестован. Это ложь, поэтому пресекайте все разговоры на эту тему. Демин в порядке и в воскресенье будет с нами на Центральной площади.
– С нами? Не в Столице? – послышалось с разных сторон комнаты.
– Да. Он будет с нами. В Столице акцию будет координировать и возглавлять другой человек, – подтвердил Гольский. – Если, друзья, вопросов больше нет…
– Они все знают, – неожиданно вырвалось у меня.
– Женя, что знают? – быстро спросил Нырков.
– Они знают, что ваша акция назначена на следующее воскресенье, – громче сказала я и обвела взглядом вмиг насторожившихся людей.
– Кто тебе сказал? – тревожно поинтересовалась Мария.
– Полковник Пряхин. Из МСС, – прямо ответила я.
– Когда? – коротко и резко бросил Нырков.
– Вчера. Во второй половине дня. Когда проверяли работу моего чипа и заменяли СЭФ. Паша, извини, что я не рассказала тебе об этом сразу. Я просто не придала значения его словам. Я не знала… Мы в юности были хорошо знакомы. И я думаю, что он хотел предостеречь меня. По старой дружбе…
– А как он предупредил вас? – спросил моповец, развернувшись ко мне.
– Когда я уже уходила, он сказал мне, чтобы в следующее воскресенье я не выходила из дому. И желательно, чтобы без надобности не появлялась в центре города.
– Понятно, – серьезно произнес офицер и выжидательно посмотрел на Гольского.
В комнате повисла тишина. В глазах Павла я заметила проблеск тревоги, но он поднялся и, обращаясь ко всем, твердо сказал:
– Да, возможно, Женя права и они в курсе. Да, могут возникнуть серьезные трудности. Но по большому счету, это ничего не меняет, потому что мы предусмотрели и такой ход событий. Мы готовы выступить. Мы проведем акцию в назначенный день, как было запланировано. Мы просто скорректируем кое-какие действия. Друзья, предупредите своих, я свяжусь с людьми в Столице. Они в свою очередь поставят в известность штабы в других городах. Все согласны действовать?
– Да, конечно. Назад пути нет. Мы готовы, – разнеслось по комнате.
– Отлично, – резюмировал Гольский. – А сейчас будем расходиться. Капитан, проводите Сашу до условленного места.
– Хорошо, – коротко ответил моповец.
– Серега, Женя, отправляйтесь к берегу и ждите меня там. А я провожу остальных.
17.
Нырков и я покинули домик егеря первыми, хотя у меня сложилось впечатление, что Паша специально выпроводил меня с собрания, незаметно поручив Сереге сопровождать меня. И я не обиделась. Я хорошо понимала, что людям надо было обсудить новую информацию, поступившую от меня. Когда мы отошли от избушки на некоторое расстояние, я задала вопрос, который мучал меня на протяжении всего собрания единомышленников Гольского:
– Сергей, а почему вы пригласили меня на эту встречу? Зачем?
– Мы хотим, чтобы ты рассказала обо всем происходящем в Элитарии в ваших СМИ. Паша заверил нас в том, что тебе можно доверять и что ты очень честный человек. Он заметил, как болезненно ты реагируешь на все происходящее здесь. Ведь ты уже и на себе почувствовала некоторые «прелести» нашей жизни.
– Не знаю… Смогу ли я…
– Но ты же журналист.
– Пойми, я не политический обозреватель. Я всего лишь редактор модного журнала.
– Госпожа Свенсон, вы себя недооцениваете, – шутливо проговорил Нырков, а затем серьезно добавил: – Ты уже многое видела и, уверен, в оставшиеся дни своего отпуска еще со многим столкнешься. Да ты и сама знаешь об этом. Я нисколько не сомневаюсь, что ты все подмечаешь и анализируешь. У тебя ясная голова. И ты умная женщина. Ты, Женя, способна видеть реальность такой, какая она есть. На твоих глазах нет шор, скрывающих правду.
– Возможно это и так, – неопределенно сказала я, – но я не уверена, что справлюсь и оправдаю ваши надежды. Но все эти дни, в глубине души я надеялась… Нет, я верила, что есть люди способные сопротивляться режиму. И рада, что не ошиблась.
– Вот видишь, – повеселел Нырков, – сам бог послал нам тебя. И если хочешь знать, это я помог Маре связаться с тобой через «Facebook».
– Правда?
– Да. И смарт-браслет – это тоже мой гаджет.
– А устройство, которое стояло на столе?
– Ну… это коллективное творчество моей новой команды. Правда, Гольский сегодня немного перестраховался, активировав его. В этом лесу было достаточно и браслетов. А еще представь…
Серега загадочно замолчал, чем опять вызвал мое любопытство.
– Что? – подыграла я своему собеседнику.
– Мы близки к завершению античипов, которые при необходимости можно будет активировать, отключив старые. Одним нажатием пальца ты прекращаешь работу старого и тем самым даешь импульс античипу. Он активизируется и передает на их мониторы запись картинки, которую ты хочешь. Например, ты сидишь дома и читаешь газету. Или сидишь на унитазе… – Нырков засмеялся, представив это зрелище. – А в это время ты находишься совсем в другом месте и спокойно делаешь то, что твоей душеньке угодно. Представляешь, что это значит для нас? Это значит, что в недалеком будущем мы сможем выйти из-под контроля эсесовцев и будем свободны!
(«Однако… Вот тебе и сосланный пенсионер! Как же Гольскому повезло, что он встретил этого человека! И Пашка… удивил, так удивил»).
– Да ты, Серега, просто компьютерный гений, – не удержалась я и сделала новому приятелю комплимент. Он не переставал меня удивлять.
– Вроде того, – улыбнулся польщенный Нырков. Потом его лицо разом переменилось, и он очень серьезно сказал: – К моему великому сожалению младшая дочь Гольских тоже весьма одаренная девочка.
– Ну, почему же к сожалению? – спросила я и неожиданно почувствовала смутную тревогу. – Здесь, по-моему, радоваться надо.
– Я так не думаю, – ответил Серега и придержал рукой ветку ели, пропуская меня вперед.
Какое-то время Нырков шел за мной молча. Наконец мы вышли на уже знакомую мне дорожку, ведущую к берегу реки. Серега поравнялся со мной и с горечью в голосе заговорил:
– Помнишь, я рассказывал тебе о том, как меня выдернули из семьи и отправили учиться в закрытый колледж?
– Да, хорошо помню.
– Вот и Ладу ожидает то же самое. И Гольские уже знают об этом. Им сообщили о решении Минобра еще в конце мая.
– А сама девочка?
– Она пока не в курсе. Детям говорят об этом в последний день занятий. Избранные еще целое лето могут жить в семье, а осенью покидают родной дом навсегда.
– А отказаться можно?
– Нет. Нельзя. Это приказ ГГ. А его распоряжения, указы, приказы, просьбы и пожелания выполняются беспрекословно.
– Но почему Гольские не говорят девочке о том, что они скоро расстанутся?
– Жалеют ее. Они хотят, чтобы ее детство оставалось детством до самого конца, а не ожиданием полной изоляции от всего остального мира и того, что она любит. И тех, кого любит.
– Да-а… – протянула я. – Это бред какой-то.
Незаметно для меня мы оказались на берегу реки. Здесь было так же тихо. День неумолимо перетекал в вечер. Жара спала, а тени от деревьев стали заметно длиннее.
Серега предложил мне подождать Павла у высокой сосны, где были свалены наши рюкзаки. Я не возражала. Порывшись в своем рюкзаке, я вытащила сигареты и закурила. А еще с удовольствием обнаружила, что это моя первая сигарета за день. И меня это порадовало. А Нырков по-прежнему был настроен не так радужно, как я.
– Это еще не бред, Женя, – продолжил он прерванный разговор, когда мы уселись на прогретую за день землю. – Гораздо ужаснее то, что наше Самое Счастливое Государство для людей сделало с их старшим сыном.
– Да-да, Сергей, расскажи мне об Игоре. Я пыталась несколько раз поговорить о нем с Марой, но она всякий раз под любым предлогом уходила от разговора, либо меняла тему. И я понимаю, что с мальчиком произошло что-то плохое. Он жив?
– Да. Жив.
До этой самой минуты, все происходящее на родине я воспринимала как очевидные признаки тоталитаризма. Мне это не нравилось. Я не могла примириться с этим. Но я честно хотела принять страшную действительность, успокаивая себя тем, что изменить здесь хоть что-то я не в силах. Естественно, я немного воспряла духом, когда увидела людей, пытающихся поменять положение дел в стране. Меня порадовало то, что они не просто есть, и их сотни и возможно тысячи. У них есть свои методы борьбы и средства защиты от монстра, превращающего людей в бессловесных животных, способных только размножаться и питаться объедками с барского стола. Но моей неуемной фантазии никогда бы не хватило придумать тот изуверский способ превращения людей в Послушников (рабов) к которому прибег Властитель и его приближенные.
Вскоре после моего отъезда за границу, на фоне жесточайшего экономического кризиса, ГГ озаботился тем, что в казне не хватает денег на его прожекты и идеи. Например, на покорение космоса и свою космическую ракету и на завершение строительства АЭС; на создание электромобилей, супервелосипедов, беспилотных супертракторов и суперкомбайнов. И, конечно, на громко озвученный на весь мир проект превращения страны в IT-державу. Через какое-то время был издан Указ «О лентяях и тунеядцах», обязующий всех безработных быстренько трудоустроиться и платить налоги. Кто не желал трудиться, обязаны были вносить подать раз в полгода. Остальные же граждане страны получили еще один дополнительный пятипроцентный налог на поддержку госпрограмм. Дань начали взымать с пенсионных выплат и различных пособий. Постепенно обязали ее платить младенцев и недееспособных, проживающих в семьях. Только взымали новую подать в размере одного процента от совокупного дохода семьи. Таким образом каждая семья должна была платить налог дважды. Стали появляться уклонисты, не согласные отдавать то, чего у них нет. И таких людей было много. Их искали и наказывали принудительными работами, штрафами, а порой и сроками. В сети даже появился сайт, на котором власти предлагали гражданам сообщать об известных им уклонистах. И такие сообщения начали появляться, потому что за уклонистов должны были платить их родственники. Для тех, кто не владел компьютером во всех населенных пунктах были поставлены специальные ящики для доносов. И за недоносительство тоже предполагался штраф.
Желательного эффекта от этого Указа правительство не получило, но и не отказывалось от него. А рецессия продолжалась, люди массово теряли работу. Под сокращение попали и Гольские, причем оба в одно время. Они занялись поисками работы, но их гуманитарное образование оказалось не востребованным.
Народ начал бедствовать. Повальная нищета мощной волной захлестнула города. И особенно тяжело приходилось жителям маленьких городков и деревень. Тогда люди вышли на улицы с требованиями отмены нелепого и антиконституционного указа. Демонстрации жестоко разгонялись. Лидеры слабой оппозиции были арестованы и приговорены к разным срокам заключения и штрафам. Но уклонистов и недовольных становилось все больше и тогда вышел новый Декрет правительства «Об уклонистах и социальных гарантиях». Но этому Декрету всем уклонистам (а теперь их стали называть Лишними) и членам их семей было отказано в бесплатном образовании и бесплатной медицине, а также различных пособиях, льготах и единовременной помощи.
Тут я прервала Сергея:
– Ну, ладно. Безработные, уклонисты… Ну отказали им в медицинской помощи, но люди всегда находят лазейки, чтобы решить возникшие проблемы. Но образование? Я не понимаю. Детей безработных что-ли перестали пускать в школы?
– Вот мы и подошли к трагедии, произошедшей в семье наших друзей.
Нырков вытащил из кармана куртки пачку сигарет и зажигалку.
– Я не знала, что ты куришь, – в который раз удивилась я.
– Я и не курю, но по старой привычке всегда ношу сигареты с собой. Я давно бросил. Но иногда позволяю себе выкурить сигаретку-другую. Я от этой привычки пытался избавиться, еще работая в институте. ГГ ненавидит курящих и не переносит даже запаха табака. А мне приходилось общаться с ним. Так что сама понимаешь… Кстати, родителей, чьих детей застанут с сигаретой в руке, штрафуют.
Нырков жадно сделал глубокую затяжку и тут же затушил сигарету.
– Так что Гольские? – нетерпеливо напомнила я.
– Да… Гольские, – задумчиво произнес Серега. – Ты хорошо знаешь, что они получили отличное образование. Пашка успешно занимался археологией в университете Неверска и читал лекции. У него даже монография есть, но я ее не читал, к сожалению. Мара – филолог от бога. Но когда они потеряли работу, то еще какое-то время платили налог на тунеядство из своих накоплений. Пашка время от времени нанимался чернорабочим на стройку, а Мара мыла полы. Потом он уехал в Иконию с какой-то бригадой строителей. Они в Олигарске строили дом одному финансисту. Кстати, там мы и познакомились с ним. Но это было только шапочное знакомство. Я был дружен с финансистом и как-то раз он решил похвастать своим домом, вот и пригласил меня с собой.
– Серега, не отвлекайся.
– Да, да… Гольский пробыл в Иконии около года, пока ГГ не посоветовал гражданам работать дома, а не шляться по заграницам в поисках работы. Мол, у нас рабочих рук не хватает, а вы шастаете по заграницам. Чиновники с привычным рвением тут же начали претворять этот совет в жизнь и возвращать людей домой. По моим сведениям, тогда из страны на заработки выехало что-то около миллиона человек. Именно тогда встал вопрос о чипах и массовом чипировании людей. Да… Маре было трудновато растить Игорька одной. Павел вернулся в Неверск, и они еще какое-то время жили на деньги, которые он привез с собой. А тут пришла пора собирать сына в школу, но его нигде не принимали, ведь к этому времени Гольские перебивались случайными заработками и «лентяйский» налог не платили.
– Но как же так? – возмутилась я. – Это же нарушение их конституционных прав!
– Женя, какая ты наивная, – с горечью отозвался Нырков. – Какая конституция? Какие права?
– Но это же полный беспредел и ужас!
– Ужас Гольских был еще впереди. В середине сентября в дверь наших друзей постучали. Это была комиссия по надзору за детьми уклонистов. Они приехали за Игорем. Старшая группы предъявила постановление об изъятии ребенка из семьи… Павел никогда не рассказывал о том, что тогда происходило в их квартире, но Игоря забрали…
– Куда? Как можно… – просипела я.
– Сначала в детский приемник, – жестко прервал меня Серега. – Потом в детский дом. Позднее детские дома и приюты были переименованы в ДДС («Дома для сирот»). И при живых родителях дети стали именоваться сиротами. И именно с этого времени начал формироваться класс рабов, так называемых Послушников. Из ребенка вырастить раба гораздо легче, чем заниматься ломкой сознания взрослого человека.
– Нет, это не может быть правдой, – простонала я, переполненная сочувствием и жалостью. Я уже не могла скрыть своего потрясения. Но я, как всякий здравомыслящий человек, еще пыталась ухватиться за соломинку: – Но такие вещи скрыть невозможно! Мир бы узнал об этом! Правозащитные организации должны были вступиться за детей и их родителей…
Мои губы задрожали, и мне уже было не по силам сдерживать слезы, хлынувшие из глаз. В эту минуту я не могла представить себе эту отвратительную и трагическую картину, описанную Сергеем всего парой слов. Волна сострадания и безмерного горя захлестнула меня. Как женщина, как мать двоих детей я не могла не понимать, что творилось с моими любимыми друзьями в тот роковой час. Теперь я была убеждена в том, что Мара поседела именно в тот день, а Павел принял единственно верное решение: искать пути к сопротивлению беспределу, творящемуся здесь.
Я почувствовала приступ дурноты и сложилась пополам, чтобы угомонить разбуянившийся желудок. Слезы катились по моим щекам, но я не вытирала их. Я хотела, чтобы боль, пронизывающая меня насквозь, ушла вместе со слезами. Серега притянул меня к себе и погладил по голове, как маленького обиженного ребенка.
– Ну все, все, успокойся, – мягко проговорил он. – И пока Павел еще не присоединился к нам, я все же хочу договорить, прости. – Нырков собрался с духом и тихо заговорил вновь: – Когда Игоря забрали, Мара получила удар такой силы, что не смогла с ним справиться. От пережитого потрясения у нее начал развиваться острый психоз. Ее долго лечили. Паша продал оставшиеся золотые украшения Мары, которые они берегли на черный день. Друзья, правда с большим трудом, устроили его водителем в автопарк и ему стало немного легче с оплатой больницы, врачей и лекарств. Но вернуть, выкупить сына он не смог. Нужны были очень большие деньги. И отдавать детей даже за выкуп, чиновники не хотели. Рабский труд оказался очень востребованным, и страна нуждалась в нем. Так сказал ГГ. Поэтому никакие жалобы, уговоры, суды и адвокаты не помогли Гольскому вернуть мальчика домой, даже невзирая на то, что он уже имел работу.
Нырков надолго задумался. Молчала и я. Но потом все же Серега решил выложить все карты на стол.
– Ты спросила меня, почему мир не знает об этом? Так вот, вы знаете эти учреждения как воспитательные колонии для трудных детей, подростков и сирот. В ДДС детей учат читать и писать. Их кормят за счет государства. И с самого первого дня их пребывания там их зомбируют. Даже разработаны специальные программы и пособия, как это делать быстро и эффективно. С 8 лет они начинают работать. Бесплатно, естественно. Содержат их там до 23 лет, а потом приписывают к домам Высших или к предприятиям. Крепких и сильных физически отправляют на службу в армию или МОП. Иногда родители могут навещать своих детей, но представляться должны как благотворители. Дети должны забыть о родителях навсегда. За эти визиты и коротенькие свидания надо платить, и многим это просто не по карману.