– Двадцать пудов можно сбросить.
Семья опять хохочет.
– Ну, все тридцать сбавлю. – На глазах мальчика слезы. – Ты только, дяденька, возьми меня.
– Нет, это дорого, – говорит мужик. Не сойдемся. Бабы, собирайте обедать.
– Меня обижают на деревне, бьют… Когда папашка был в Красной армии, не били… Папашка пропал…
– Не-е, дорого… Не сойдемся. Ступай, видно, не мешай, мы сейчас будем обедать.
– Дяденька, я ничего с тебя не возьму… Я вшей на снег вытрясу… Я буду под лавкой спать…
– Ну-ну, ступай, ступай, какой же ты работник: торговаться не умеешь… Вот подрастешь, Василий Иваныч, тогда дело десятое. То – сорок, то – ничего… Так заправские мужики не торгуются.
А мальчик жадными, голодными глазами впился в залавок, где старуха режет жирную, дымящуюся свинину.
Он будто оглох, застыл…
– Иди, милак. Иди, Василий Иваныч!
Мужик отворяет двери. Как во сне, мальчик переступает порог, но в пороге цепляется гнилой сумкой за гвоздь, не может отцепиться. Думает, что его нарочно тянут за сумку. Горько, громко плачет, выходя в сени. Старуха украдкой сует в его руку кусок мяса. Мальчик отталкивает руку. Полными пригоршнями ветер бросает ему в лицо снежную пыль, забивает пыль под лохмотья. Дрожа, втянув в плечи голову, нахлобучивая рваную шапку, мальчик скрывается в мутной поземке.