Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Глаза, покорённые чудом, неотрывно глядели вверх, старались увидеть макушку, пока ноги художника обходили толпу и не заметили впереди идущего человека. Пока глаза делали вид, что что-то понимают, хотя душа деревьев им была не доступна, чьё-то плечо намеренно бросило вызов. «Дерзко…» – успел обдумать это художник, отлетая в сторону, надеясь, что мышечная память ног не позволит упасть.

Позволила – толкнули намеренно. Но быстро встал на ноги.

Перед ним стоял высокий мужчина – выше художника на пол головы, с чёрными, соломенными волосами и татуировками на лице. Был старше его на пару долей времени, хотя морщин не видно. «По крайне мере, он так выглядел со своей щетиной!» – ворвался в описание разъярённый художник. – «Что за чучело? Неужели, такие люди всё ещё нужны нашей планете? У него явно что-то не в порядке!».

Но это всё высокомерные эмоции, высокомерию всегда позволена ошибка.

Единственное, что настораживало порыв подраться, так это душа незнакомца. Она была похожа на наконечник стрелы, он был не острым, но не ясно – отравлен или нет. Одно лезвие ребристое, а другое, как восставшие волны. Это было мощно, от души шли незнакомые вибрации, и в них было бесконечное – словно с этого человека можно черпать и черпать, и никогда он не закончится.

–Что это?

–Не знаю.

«И я не знаю. Вряд ли ему век. Быть может, образно чувствуется его душа или что-то в этом роде. Но вечность не год, её почувствует каждый.».

–И это настораживает?

–Нет.

–А что же тогда?

Одна из татуировок была точной копией его души. «Как он это узнал?», – спросил себя художник, и в его вопросе было и восхищение, и свои резоны, ведь вот он шанс узнать, как выглядит собственная душа. На блюдце поднесли, как дорогому гостю. Это одно из важных желаний его жизни – узнать правду о себе.

Художник ни разу не встречал людей, изображавших душу на своём теле, ведь никто и не задумывается о таком – для всех татуировка это рисунок. Но ведь душа это тоже рисунок. Все души визуально разной формы и размера, есть похожие, но нет одинаковых. Похожие тянутся друг к другу до такой степени, что, где бы ноги не прошли, похожие рядом друг с другом, а ни на кого не похожие – либо одни, либо привыкают к тому, что больше понравится.

Тысячи похожих душ могут собраться и в одном месте. Они и не заметят, а для художника будет удивительно. Души округлой формы самые часто встречаемые, и художник сомневался, что его душа похожа на бесконечный круг. Хотелось чего-то другого, более эффектного что ли, но менее волнующего.

Что касается двух других символов, то они располагались вовсе не по краям и создали своей последовательностью не мало смыслов в голове художника. На лбу был символ, похожий на вопрос или на птицу; а под глазом это либо крест, либо перекрёсток. «Скорее всего, перекрёсток – в этом случае смыслов было бы больше.». Тем более, на подбородке те же символы, только меньше размером, расположены в обратной последовательности. «Есть и в этом что-то…».

Дважды изображена душа – на щеке и под губами.

Татуировки на лице не сказать, что исключительная редкость для их времени. Обычно, они уродуют, но лицо Иллиана они красили.

Незнакомец не злился, и хоть лицо было суровым, в душе он улыбался. Для него это было весело. «Захотелось толкнуть и толкнул. Оправдываться что ли должен перед этим чудиком? Да, я такой человек. Скучно мне бывает…».

–Глаза! Где твои глаза? – начал незнакомец щёлкая пальцами перед лицом художника, но продолжать не спешил.

Он улыбался, делая это, и всё встало на свои места. «Ему, просто, скучно.», – догадался художник. Задел, чтобы обратили внимание – и не важно толкнуть бродягу в яму или балерину на концерте.

Взглянул внимательнее. Когда-то этот человек был совершенно другим, а стал таким, каким сейчас стоит перед художником.

Первое, что бросилось в глаза так это гнев. Гневом он всего добился и, наверное, всё потерял.

Ещё кем-то, а, возможно, и собой в него заложена месть. Она низменного количества, на уровне инстинкта, ярко прорисована в зрачках – но это нормально, это по-людски. Ещё он, явно, обожал отказывать людям, ему доставляло эстетское удовольствие простое слово «Нет», с этим словом увереннее чувствовал себя. «Чем больше в жизни скажешь «нет», тем будешь ты сильнее!» – девиз такого человека. Хорошо, что художник ничего просить у него не собирался.

Человек потерял себя, в него не заложена истина. В нём нет высоких чувств, моральных правил. Может, живёт не своей жизнью, а, может, и своей, но слишком много допустил ошибок, что жизнь чужою мыслью проросла.

Да уж, а говорят, что творческие люди – отдалённые от реальности, но на деле всё оказывается наоборот – к реальности они ближе других, потому что не следуют за чьими-то правилами, а создают свои.

Сейчас его взгляд упал на руки художника, осознал свою ошибку, но не знал, как поступить – это далеко от его реальности.

На лице объявилась совесть и принялась грызть все ненужные черты, смягчая их и балуя. Выражение на лице замерло и плавно становилось непроницаемым. Сожаление было, но не было жалости, и это радовало.

Ни один актёр не способен сыграть совесть, пока сам её не призовёт. Этот человек сыграл, даже не призывая – но художник не заметил.

Перед ним мужчина, рождённый обманом, при чём, во всех смыслах этой фразы. Не вкусишь ложь – не проживёшь. Окутан какой-то самому неизвестной загадочностью, которая не дарит значимых ответов, лишь создаёт ненужные вопросы.

Серые, замученные глаза; растрёпанные волосы, которые красила длина, а не ухоженность; открытый лоб, чтоб оголить верхний символ, показав всем, что он этой птицей гордится; щетина, что не в силах скрыть символы его подбородка, благородные скулы. Одет в неординарное тряпьё – что-то похожее на тёмно-синий парадный костюм забытых веков, а на ногах были белые кеды.

Этому человеку, явно, легче без дома, и художник впервые ощутил, что и ему тоже. «Зачем тьма мне, если она повсюду в четырёх стенах? Зачем мне свет, раз над головою солнце? Видимо, чтоб было больше…».

–А я уже представлял как избиваю тебя одними ногами, – ответил, шутя, Арлстау, не дав возможности тому извиниться.

Нет смысла отвечать дерзостью, если не способен дать боя. Дерзость не может прикрываться немощностью.

Арлстау же битву дать способен, и хищные инстинкты, и чувство опасности ему нравились, были по вкусу. Однако, всё вокруг и внутри было не местом для боя и жестоких эмоций.

–Мечтай, – усмехнулся тот в ответ, протягивая руку, несмотря на то, что у Арлстау её нет.

Давно ему не протягивали руки. Все здоровались либо объятиями, либо на расстоянии, словно боясь напомнить о незабываемом.

Пожал твёрдую руку, как смог, не почувствовав ничего.

Кому-то могло бы показаться, что перед художником типичный, несерьёзный человек. Какой бы серьёзный вопрос не задай ему, он всегда ответит несерьёзно. Своих переживаний таким людям не подарить. Какая беда у него не случись, он всегда шутит, как ни в чём не бывало, и мало кому узнать, как выглядит его лицо, покрытое печалью. Но нет, он не такой, хотя Арлстау уважал таких, потому что в них нет жалости, и они говорят с тобой так, как ты того заслуживаешь, а не играют словами, потому что им тебя жаль.

–Приехал взглянуть на чудо?

–Нет, хочу нарисовать его, – зачем-то не скрыл правды художник.

–Да вы юморист, – улыбнулся незнакомец одной половиной лица, показав, что ухмылка – его выбор.

Ещё раз бросил странный взгляд на искусственные руки художника и ушёл, не попрощавшись и не представившись. Всё приходит вовремя и уходит тоже.

Такие люди сопровождают насмешками любые повороты судьбы. Глаза не выдают их, хоть прояви любую изощрённость, осыпая неудобством вопросов.

Чудо чудом, а место постепенно превращалось в помойку, ведь поток туристов был бесконечным, хоть и не брал это место количеством. Говорят, что у людей часто что-то происходило, как только собирались посетить холодную страну и дотронуться до деревьев, что дотянулись до небес – и перед дорогой, и во время дороги и после…

Бесплатное чудо намного привлекательнее чуда, за которое нужно платить. Деньги – это неотъемлемая часть жадности. Жадность без денег, как король без короны. Чем больше денег, тем больше хочется бесплатного – это самое важное доказательство того, что у монет есть своя магия, и эта магия сильнее любого человека, попытавшегося покорить её. Но здесь дело не в жадности. Уж от неё мир почти избавился и сразу стал почти красочным, начали думать не только о своём, но и о том, что вокруг.

У ближайшего торгаша купил ананасовый сок, воды для творчества и два пирожка. Потом помялся и купил у бабушки семечек, оставив ей сдачу, а она подумала: «Как же он их будет грызть?». Ответа на свой вопрос не узрела любопытными глазами – художник скрылся за спинами, где порадовал семечками стаю воробьёв.

Сам отобедал в кругу птиц, обделённых гордостью и начал искать удобное место для сотворения очередного шедевра. Столпотворение не мешало ему, ведь не один человек не способен заслонить собой такие деревья. При людях рисовать не очень-то хотелось – опыт был неудачным, но теперь художник защищён душой памяти, и это многое меняло, открывая новые горизонты для творчества…

Арлстау извлёк аккуратный мольберт из баула и, не спеша, установил его на невысокий холмик. Присел в ожидании стремящегося вечера, глазея на толпу, то сталкиваясь, то отталкиваясь от каких-то взглядов и не думал о них, думал о тех, что далеко.

Дерзкий незнакомец наблюдал в сторонке, прислонившись широкой спиной к маленькому, но пышному деревцу. Он крутил в руках массивную, серебряную зажигалку и размышлял над этим человеком. Конечно, ему было любопытно, как этот «шутник» будет рисовать. Был поглощён уверенностью, что вдохнуть жизнь в полотно способны лишь живые руки, а не искусственные. Уж кто-кто, но он дождётся первых прикосновений кисти, любил глазеть на новизну.

Часы тянулись, солнце близилось к закату, а народа становилось лишь больше. Теперь уже, не только незнакомец ожидал, когда художник приступит к своему искусству. Больше сотни взглядов глазели на него, а ноги не бесстрашно отступили на несколько шагов. Художник, словно был на арене, где лишь от него чего-то ждут.

Уйти было бы глупо. Зачем тогда творить, если уходишь, не дождавшись чуда?!Арлстау прочувствовал, что от него ждут, но вынужден не оправдать все ожидания. «Смотрите, раз собрались здесь неслучайно. Хоть не запомните лица, но не лицом вас всех я буду радовать, ведь то, что на поверхности не создано для вас!».

«Буду творить, когда захочу и никого не услышу и не послушаю!».

Встал на колени, эмоций было много. Все прежние переживания возобновили свою боль. Леро, как будто резала плечо кинжалом, а близкие просили не забыть и вспомнить то, ради чего придётся жить и улететь вперёд, не оглянувшись.

В чистом небе появились тучи, как только кисть оказалась в руках художника. Души деревьев так и не увидел, она летала выше его глаз. «Быть может, спряталась в макушке или уж слишком велика…».

Доверился губам, а не глазам, в которых был разочарован. Ткнул кистью в полотно так неаккуратно, словно уже позабыл вчерашние навыки. «Деревья тянулись к небу независимо, раз ни разу друг к другу не притронулись. Как понять их жизнь?», – думал он, нарисовав пятно на полотне.

Пробил час нервозности, и тело задрожало, а уши слушали восторженные вздохи, что доносились не так уж позади. Настроение вперемешку, с преобладанием беспокойства и эйфории.

Закрытые глаза не имели возможности увидеть, чью душу рисует, кому или чему она принадлежит. Рисовал почти уверенно, но не ведал что, прекрасно понимая, что получается не то, чего он желал ещё минуту назад. Это ново, можно растянуть и для себя час загадки, не обязательно интриговать других.

Тучи набегали – народ паниковал. Им уже всё вокруг не казалось весельем, забавой и чудом. Всё насторожило, всё напрягло их ожидание.

Художник слышал панику, но не желал открывать своих глаз, пока не закончит, хоть и мог себе такое позволить, но интрига была слишком захватывающей и драгоценной.

Растянул своё удовольствие и открыл отдохнувшие глаза лишь, когда первая капля дождя коснулась лица. Душа была нарисована, вновь потребовалось немного времени – видимо, опыт, а то, что позади – это лишь необходимое подаяние.

Улыбка растянулась по лицу, и ровные зубы показали, что они есть. Гордость и удовольствие проникли в сердце и заставили его возвышенно стучать.

Душа напоминала огромную стаю диких волков. Но на полотне изображены не голодные волки, а беззащитные деревья. Кисть посчитала, что душа двух деревьев, что дотронулись небес, не так уж и важна – важнее было место, в котором два дерева решили начать и закончить свою жизнь.

Эйфория художника иссякла, когда гром прорезал небеса, затрещал, как от удара молота, и дождь полил ручьём. Всё бы ничего, но на небе не осталось ни тучки, и дождь уже был невозможен, но всё же он пошёл.

Испуганные взгляды всех людей рванули к небесам, будто надеялись найти хоть одну маленькую тучку, а душа беззащитного леса заметалась по полотну, заколыхалась, пытаясь найти выход, но полотно для души, как для человека лабиринт. Она менялась на глазах и всё ещё сияла, но уже не так. Новый свет не был вкусным, он был горьким и на вкус, и на свой аромат.

Впервые художник ощутил страх перед своим талантом, да и то ещё было не время.

Ещё миг, и деревья заплакали. Зарыдали, затянули всю боль под чужую мелодию. Сначала тихо и осторожно, как люди, а потом завыли, не стесняясь ничего, как раненые звери, как голодные волки. Их вой был невыносим для слуха, сводил с ума, внушал пустые мысли. Люди падали на колени и закрывали уши, вдавливая в них ладони, но деревья лишь громче рыдали, заставляя людей не падать, а бежать.

Арлстау внимательно вглядывался в каждое дерево, что было доступно взгляду, и, действительно, видел в них лица и слёзы. Все деревья рыдали, кроме тех двух – тем было не о чем плакать.

За несколько минут не осталось никого, кроме художника и загадочного незнакомца. Все запрыгнули в автомобили и экскурсионные автобусы, и, как ошпаренные, покинули лес с большим желанием в него не возвращаться. Даже торгаши бросили всё и сбежали, не желая узнать, что же будет дальше.

А дальше наступила тишина. Деревья прекратили вой, а незнакомец с бесстрашным интересом вникал в лицо художника, который стыдливо прятал взгляд, словно чувствовал себя виноватым.

–Объясни, что это сейчас было или повтори пожалуйста, – воскликнул изумлённый незнакомец, выдавив из себя смешок, но тут же добавил. – Я шучу на счёт повторить.

Не дождавшись никакого ответа от не менее изумлённого художника, он выбрал иной путь:

–Знаешь, я застал рождение этих деревьев и считал это единственным чудом Земли, но что я вижу? – спросил он, восторженно взмахнув рукой в сторону полотна. – Что это за Божественное творение? Если бы это, всего лишь, приснилось, то я также бы видел весь мир. Но я не сплю, и мир, как раньше, видеть не осмелюсь! Так ответь же мне, художник, что это? Как называется твоё творение и почему оно влияет на весь мир?

Лесть всегда была в моде, но ею не очаровывают, хотя улыбка художника выдавала, что он испытывает удовольствие от лести.

–Почему вы решили, что оно божественно? – ответил художник вопросом, его смутило это слово, ведь только что он распугал людей, изгнал их из Святых земель.

–Потому что сияет…

–Это душа Беззащитного леса.

–Душа? – переспросил он так, словно не поверил.

–Да душа, разве не похожа?

–Похожа, – соврал он и спросил. – То есть, у каждого дерева есть душа и у леса тоже?

–И у каждого здания, и у каждого города есть душа, есть своя история.

–А как выглядит моя?

–Я думал, ты знаешь, – разочарованно ответил художник и удивил незнакомца не только ответом, но и разочарованием.

–Откуда я могу знать? – вспыхнул он, но интерес в нём лишь разгорячился, ведь никогда и не задумывался, как выглядит собственная душа.

«Неожиданно.», – продолжил разочаровываться Арлстау.

–Нижнее тату на щеке, твоя душа – наконечник стрелы, – спокойно ответил он и намеренно сделал вид, что собирается уходить.

Казалось, ответом сразил с ног, но незнакомец не падал, лишь лихорадочно о чём-то размышлял.

–Куда же ты?

–Пока не знаю.

–Сначала узнай, а потом собирайся.

–Я хочу узнать, как выглядит моя душа! – зачем-то решил поделиться сокровенным художник.

Снова пауза, незнакомец вновь о чём-то думал.

–То есть, видишь душу всего, но до своей глаза не достают?

–Так и есть.

–Думаю, нам по пути.

–С чего это?

–Это не татуировки, – интригующе начал он.

–А что же это?

–Я таким родился.

–Интересно…

Он и правда задел художника за живое, раскрыл один замок.

–Всю жизнь думал, что они значат, но о душе, даже мысли не пришло! Эти символы я встретил лишь в одном месте, хотя обошёл весь мир. Возможно, оно даст тебе ответ, как выглядит твоя душа…

Художник молчал, доверить свою жизнь бродяге считал глупостью, и перед ним бродяга, что не глуп.

–Ты хоть понимаешь, что ты наделал? – воскликнул незнакомец. – Рядом с первым чудом света сотворить такое! Выбрал же ты место! Тебя ведь весь мир будет искать!

–Не будет. Я позаботился об этом…

Незнакомца ответ озадачил и насторожил, заставил отступить на шаг и замолчать. Арлстау этого не заметил, сейчас он видел в нём, что он не умеет быть благодарным, что не стыдится своих мыслей и грехов и во всём себя считает правым. «Стоит ли путешествовать с таким человеком или он – роковая ошибка?».

Что ещё можно сказать о человеке с перепачканным лицом?! Не знал он, как стучать, чтоб достучаться; не знал великих, кого также величал; не знал простивших, что посмели попрощаться; не знал он берег, где единственный причал. Да и сам он сплошная неизвестность, и неизвестно что он может принести…

–Знаешь, что обидно? – спросил незнакомец.

–Что?

–Тебе столько людей будет зла желать, и это всегда будет не взаимно. Ты никогда в ответ им зла не пожелаешь!

–И это для тебя обидно?

–Для меня да! – интригующе воскликнул он и вздохнул. – Эх, душа!! Да, что ты знаешь о душе?!

Так сказал, будто знал о ней всё, и художник ответил:

–Согласен, я поеду с тобой!

Всего-то слово, всего лишь эмоция.

–Моё имя Иллиан. – сказал он, ударив на первый слог, хотя звучит имя иначе.

–Арлстау…

–Подожди минутку, Арлстау.

Через минуту подогнал свой почти неприметный, спортивный электромобиль тёмно-синего цвета, с шестью тонкими белыми полосами на капоте, крыше и багажнике.

Затем поспешил примкнуть к мародёрству. В ларьках, что минутами ранее принадлежали торгашам, он набрал несколько пакетов еды, упаковку газировки, но денег не взял, хоть и художник думал иначе.

–У меня есть деньги, – крикнул ему на это художник.

–У меня тоже, – ответил Иллиан, но про себя добавил. – То, что брошено – ничьё!

–Не считайте чужих денег, и свои не пропадут, – с улыбкой уколол художник.

–Почему на вы?

–Так лучше звучит.

Не стал объяснять художнику, что ехать далеко и светить свои лица в магазинах не стоит. Молча, хлопнул багажником, молча уселся за руль. Художник сел на единственное, оставшееся место и, судя по выражению лица, ни капли не судил нового знакомого, понимая, что у каждого своя жизнь, но чужие правила. Не каждому деньги и еда падают с небес, не ему судить их.

–Машина тоже краденая? – однако, осмелился спросить он без упрёка.

–Да, – замедлил с ответом Иллиан, не ожидавший неудобного вопроса, – но я украл её давно. Она уже моя, и проблем с ней не будет. Тебя, я вижу, ничем не смутить?

–Чем рискованней шаги, тем приятнее любой результат, – пробубнил в ответ Арлстау, купаясь взглядом в двух деревьях и мысленно прощаясь с ними. – Лёгкие пути эмоций не приносят и долго не живут.

–Это точно, – согласился Иллиан и тут же добавил, заметив полотно, прислонённое к одному из двух деревьев. – Почему ты не взял нарисованную душу?

Он глядел на полотно с жгучей жадностью, не веря глазам, что художник так легко расстался с детищем. Счёл это ошибкой, но переубеждать не собирался.

–Потому что её место – здесь…

Машина тронулась с места и поспешила выбраться из леса, который неустанно рыдал, даря коре всю горечь мокрых слёз. Художник чувствовал, что больше сюда не вернётся, что нет пути ему назад. Назад идут лишь против ветра, где ветер – ангелы, что нас оберегают.

Деревья стали священным местом, а он всех прогнал из него. Всех! Значит, и ему здесь не место.

Размышляя о своём поступке, он наткнулся на вопрос, о котором раньше даже не желал думать. Вопрос не даст покоя, пока не сорвёшь его с уст.

–Иллиан…

–Что?

–Ты ведь застал рождение деревьев…

–Да…

–Значит, ты должен помнить точное время, когда они выросли…

–Должен…

–Это было в полдень?

–Да, – восторженно ответил он, ожидая продолжения заинтересованности художника, но она не последовала за его ожиданиями.

Художник повернулся к окну, по которому барабанил дождь и попытался заснуть, почему-то надеясь, что во сне он узнает ответ, почему два дерева родились в тот момент, когда он потерял руки – или же, всё было с точностью, да наоборот…