У неё другое мнение на этот счёт, но не стала озвучивать. Она считала, что он спал двадцать четыре дня, потому что разделил свой дар и стал слабее. Она сочла, что он проспал весь век, потому что лишился души…

–И ты знаешь, какой была его жизнь? – спросила Анастасия.

–Нет.

–Значит, узнаем.

–Я сомневаюсь, что нам нужно это знать! – поздно встрепенулся художник. – Зачем спешить? Не обязательно смотреть сейчас! Можем это сделать, скажем, лет через тридцать…

–Осталась горстка людей, считающих себя избранными – вот и весь мир! – громко воскликнула она. – Какие лет тридцать?!

«Печально. Но твоя ли в этом вина? Моя ли? Чья ответственность – хранить мир? Одного человека или всех людей? Или виноват полководец? Или Иллиан? Думаю, все мы в ответе – каждый человек, живущий на Земле, а не кто-то один, как обычно бывает…».

–Я хочу, – продолжила Анастасия без прежней покорности, – чтобы весь мир увидел седьмой фрагмент Данучи!

Художник за секунду обдумал её мысль, счёл её праведной и обрадовал своим ответом:

–Думаю, нам это по силам.

–Ты не против? – удивилась она

–Нет, пусть увидят! Может, задумаются о чём-нибудь, вспомнят о хорошем, поверят в честность, отвернутся от лжи, простят всех тех, кого не простили и будут лучше жить, чем жили раньше.

Анастасия подошла к нему, хотела обнять, но он впился в её губы, как вампир, как вчерашний оборотень, и она ответила ему взаимным поцелуем. Она всё также любила, а он любил её ещё сильнее!

Это любовь – сами пожелали увековечить свои чувства! Теперь, художник будет с ней всегда, даже в следующих жизнях. Тот, кто мог противоречить этому, сошёл с дистанции – убил свою дорогу по своей же воли! Леро это сделала ради него – чтобы художник был счастлив…

–Я знаю, – прошептала его любовь, – что это лишь начало! У нас столько всего впереди, и верю, что век ждала тебя я не напрасно…

Порою, одна фраза способна взять свою страну за плечо и поднять её с колен! Да что страну, даже весь мир…

Элегантной походкой дошла до стены и сняла с неё одно из полотен – оно оказалось душой Данучи.

Сразу же, порадовала его душа, заставила взбодрить унылую тревогу, что собралась склониться вместе с головой. В душе Данучи один свет, ни капли тьмы! Данучи был чист! Он стал огромным шаром света из сплошной чистоты. Любой грех возможно искупить, если сам того ты пожелаешь…

Арлстау восхищённо глядел на неё и так желал увидеть, как выглядит душа Анастасии и собственный последний штрих души, но не нашёл их взглядом. Спросить неудобно, ведь, судя по тому, что с планетой, чище её душа не стала…

–Что первым приходит в голову, когда говоришь вслух моё имя? – задала она ему глобальный вопрос.

Художник задумался, но пред глазами замаячил указательный палец Анастасии.

–Нет! – сказала она. – Не надо думать! Что тебе первым пришло в голову?

–Россия! – ответил ей художник.

Анастасия улыбнулась ему ласково и прильнула к нему так, будто всё поняла, а её чёрные очи говорили: «Спасибо!». Они увидели пред собою будущее.

В двух парах глаз сияние, горит в них яркий свет. Что в мыслях их, не знают и пророки. Финалу долгожданному воскликнут свой привет. Никто не скажет: «Это, просто, строки…».

Никто из них двоих не смог просчитать, каким будет их конец, но обо построили себе своё, собственное начало. Как жил ты эту жизнь, такое и получишь продолжение…

–А конец?

–А конец не всегда один и тот же…

Взяла его за руку, сжала покрепче, и он повёл её за собой в мир их кумира – Данучи!

-–

Финал Истории Данучи: фрагмент седьмой.

Шах далек от мата…

Кто вспомнит свои детские мечтания? И что у вас из этого сбылось? И не найти пустого оправдания, уже другое выбрано призвание, а почему? Ответа не нашлось…

Художника убили у всех на глазах – каждый видел, как он умер, но не все поверили глазам, что он смертен.

Отрубили голову, но голова не пожелала отделиться от тела, когда оно упало на широкую спину. Кровь бежала ручьями, но сердце не желало останавливать свой бой. Душа его исполнила каприз – не пожелала покидать синеющую плоть.

Кто-то продрог, боясь, что художник восстанет, кто-то колебался вступать в бой, а кто-то, думая о том, как самому выжить, бежал с оружием на народ авров. «Они, лишь внешне, как мы, а внутри они всё те же страшные создания!», – таковы были мысли бегущих на них!

Полководец заставил свой народ возненавидеть авров. Его люди перестали замечать, что говорят они об аврах лишь то, что рассказал им полководец, а думают они совершенно другое.

Чаще мысли человека злее, чем слова, а у них наоборот. Одни мысли на весь народ и одна философия, бережно хранимая. Полководец не вспоминал, что его судьба будет такой же, какова его выдуманная философия, но не боялся он судьбы – для него она та же самая выдумка, но другого человека…

Бой через пару мгновений, а авры не способны поднять над головой ни мечей своих, ни щитов. Многие из них встали на колени, молились кому-то и, просто, ждали смерть. Страх сковывает движения, молитва отгоняет страх.

Несмотря на то, что их больше, многие из них желали проиграть – так повлияла смена облика.

Немногие из них решились воевать, Алуар был из немногих. Он настоятель – ему защищать народ до конца.

Скрывал под самоуверенной маской, что самому было страшно за свой народ, за детей, а теперь и за художника, но времени молиться не было – люди уже бежали на них, и на лицах их не нарисовано спасение…

Два гостя из мира вновь прибыли без крыльев, вновь не могли летать в знакомом мире. Рухнули вдвоём перед телом Данучи и еле смогли встать!

Поднявшись, отряхнулись и не могли понять, почему застали конец жизни Данучи, а не его детство…

Бой начался, как обычно, громким столкновением, заполненным хрустом и скрежетом костей, мечей и щитов. В столкновениях лоб в лоб выживают везунчики и небом хранимые, или тот, у кого есть меч Данучи, но Анастасия не бежала в бой, а лежала на теле художника.

Такая же окровавленная, как и он, но живая. Слёзы стирали кровь с её щёк, а она пыталась докричаться до Данучи. Но безуспешно, всё было обречённым на провал, а меч ей всё шептал, что не стоит ждать чуда. «Сражайся!», – повторял он ей, – «Сражайся! Слёзы битве не помогут, слёзы войско подведут!».

Авры проигрывали бой, но в чём-то ещё держались за нити удачи, а художник всё ещё не вставал. «Одним ударом побеждать в сражениях не интересно, одним ударом бьют неуверенные в своих силах народы, дрожащие перед возможностью повторного сражения.» – это ранние мысли Данучи, которые пришлось вычеркнуть во время битвы века. Сейчас же, битва без него – и началась, и закончится. Последний бой остался позади, как только вспомнил все годы своей жизни…

–Ты ему не поможешь! – промолвила Анастасия своему двойнику из далёкого прошлого.

Та обернулась и увидела её – такую же красивую, как она, но другую. Взгляд спустился вниз, узрел, что та держит своего художника за руку.

–Вы вместе? – спросила она, но ответа на вопрос не получила, и так всё видно без очков.

–Избавься от меча! – получила указание в ответ. – Мы позаботимся о твоём художнике!

Не поверить было невозможно, когда видишь себя же, что стала женщиной художника. Дочь полководца бросилась на поле боя, закричав что-то небу, поделившись с ним своей яростью, и небо её услышало.

Встала на сторону авров, хотя не разобрать, кто здесь кто и кто за кого. Оставила Данучи наедине с гостями, надеясь, что он когда-нибудь восстанет и разобьёт мечтания её отца о свой скалистый берег…

Один человек не решает всё, но решает многое. Авров вдохновило, что дочь их врага воюет за них, и меч, что не бессилен в её руках, принадлежал художнику. Именно ей он доверил его, словно чувствовал, что умрёт, а она совершит верный выбор!

Пусть они и стали людьми, но сражались, как авры и заставили пошатнуться врага, хоть отступать пришлось самим, так как воинов оставалось всё меньше. Скоро детям придётся браться за клинки, либо подойти к краю и вновь применить оружие, но уже против людей…

Нежданно для всех, дочь полководца свершила то, что ей велели! Мысль пришла откуда-то с другого мира, а приняла её она, как волю небес, и исполнила, как предназначение!

Подбросила меч в воздух, схватила на лету и вонзила глубоко в почву – так, что рукояти не было видно.

Планета дрогнула, затем секунда тишины и задрожала!

Все остановили бой и попятились назад, каждый в свою сторону – люди в яму, авры из неё.

По поверхности побежала трещина – так быстро, словно за нею кто-то гнался. Мгновенно скрылась за горизонтами, но вернулась с обратной стороны, поделив мир пополам. Сделала то, что не удалось реке.

Затем трещина начала увеличиваться в ширину, и меч обрушился в пропасть. Ширина трещины достигла семи шагов, когда остановила свой рост. Семь шагов – это мало, но иначе люди никогда не смогут выбраться с долины водопадов.

Все отошли подальше от обрыва, а полководец, наоборот, мчался к нему один на своей, покрытой золотом и кровью, колеснице, запряжённой парой борзых лошадей. Никого не взял с собой, даже верных псов. Они для грязной работы. Видимо, эта слишком чиста!

Ему не было страшно, когда принимал это решение, но, как только колёса прокрутили один шаг, с неба посыпались листья, и полководцу стало жутко.

На небе не было деревьев, но листья падали и падали, словно там тысячи ветвей вдруг зарыдали о своём. Выражение лица скрывало страх – оно, как и всегда, строило из себя пророка и выражало уверенность в каждом шаге, но его лицо не знало, что художник по имени Данучи очень скоро откроет глаза от кисти, которую ещё век назад сама Жизнь вручила в руки Арлстау. Сам Данучи не желал подниматься, не видел в этом смысла, и без Арлстау он никак не смог бы воплотить в жизнь свои детские мечты…

Алуар подошёл к дочери полководца и мягко опустил свою руку на её плечо. Она знала, что он ей скажет и была готова воспротивиться всем его словам.

–Твой отец направляется сюда. Мы оба понимаем, что тому причина ты, а не мы.

–Он мне больше не отец! – холодно отрезала она.

–Отец! И отцом будет столько, сколько пожелает Бог! Ты не должна губить свою судьбу ради нашего народа. Мы оказались слабее, вот и всё! Сильный всегда стирает слабого, а у тебя вся жизнь впереди…

–Мне двадцать два, и жизнь моя закончена! – с неприязнью к себе воскликнула она, чем заставила Алуара убрать руку с её плеча.

–Поговори хотя бы с ним, – закончил он и ушёл к своему народу…

Полководец стоял у обрыва и ждал свою дочь. Глядел на народ авров, состоящего из страха, женщин, боли, детей, мучений и раненых. Ничуть не трогал его этот факт. Воинов осталась горстка – и без меча Данучи шансов у них нет! «Они слабые, раз не способны применить своё оружие против нас! Они глупые, раз готовы умереть, лишь бы не делиться со мной своими секретами!» – мыслил полководец. Увидел, как авры трепещут над ранеными, желая каждого из них спасти, и попробовал сдержать улыбку, но не получилось – даже захохотал.

Он собирался устроить отменную взбучку своей дочке, но что-то его призывало к осторожности. Из-за неё он дал команду отступить, хотя не позволял себе такого. Это злило, выводило из себя – она нарушила его идиллию войны.

Похожа на маму и напоминает ему о ней каждый день. Те же глаза, те же слова, тот же характер, эмоции, объятия. Всё в ней от матери. Не может он её потерять, не может и выдать замуж за кого-то. «Моя и только моя! Либо мне, либо никому!» – решил он так когда-то.

Подослал её к Данучи, полагаясь на её чары. Не заметил, что ли, что у художника тоже есть они! Использовал её, как шпиона и потерял. Шпион из неё никакой, а враг получился отменным!

Подошла к другому краю обрыва и с вызовом посмотрела в отца. Взгляд снизу-вверх, а мысли перекручивают то, что собираются сказать.

–Прости меня, дочка, – начал он теплом, но его голос для её злых мыслей был, как солнечный свет для вампира!

Не всё так просто, и его тепло это лишь секундное помешательство! Простота слов ещё не говорит о их искренности.

–Ты убил художника! – прокричала она ему. – Он подарил тебе всё, о чём мечтать ты, даже не осмелился! Думаю, меня тоже сможешь убить, если я встану на твоём пути!

–Художник был мне орудием, а ты мне дочь, – холодно ответил полководец.

–Ты сошёл с ума, отец! – зарычала она и стала похожа на хищника, поймавшего свою добычу и не желающего её отпускать. – Если твои собственные мысли пытаются тебе навредить, то это и есть сумасшествие! Но тебе этого мало, и ты свёл с ума всех, кто окружал тебя! Весь наш мир ты сделал сумасшедшим…

–Художник жив! – оборвал он её эмоции!

–С чего ты это взял?

Она и сама не сомневалась, что скоро он восстанет и сделает всё то, о чём мечтал!

–Потому что убить его можно лишь одним способом.

–Каким? – на выдохе спросила, ведь он застал врасплох.

–Надеюсь, до этого мы не дойдём – он мне ещё нужен…

–Изверг! – вскричала она. – Ты не человек!

Ей хотелось верить ему, что художник жив, но ненависть к отцу почему-то лишь сделалась острее – «Лучше бы скрывал, насколько он бесчеловечен, чем выставлять всё это на показ!».

–Сейчас мои люди соорудят мост, ты пройдёшь по нему и сядешь в колесницу! – с раздражением приказал он.

–Или что?

–Тебя сочтут врагом – не будет шанса выжить. Мы победим в этой войне!

–Убьёшь меня? – бросила вопрос в его лицо с бесстрашным вызовом.

–Это был твой выбор стать мне врагом, но я даю тебе шанс выбрать другое. Пойми, развязки не избежать. Я не хочу рисковать всем миром, ради твоей прихоти…

–Рисковать чем? – с жалостью спросила она. – Ты уже всё потерял…

Анастасия повернулась к нему спиной, с облегчением выдохнула всё, красиво улыбнулась и красиво направилась прочь, в сторону лагеря авров.

На душе было сладко, на лице красовалась победа. Она только что победила человека, которого и любила, и ненавидела, и он ничего не смог, чтобы не проиграть!

Услышала щелчок и отзвук тетивы. Дыхание сжалось в маленький комок, и девушка остановилась. Повернулась лицом к своему отцу и растерянно посмотрела тому в глаза, наполненные отцовской любовью и ненавистью того человека, которым сделала его война.

В его руках был лук, в её спине стрела, а из груди торчало остриё. Могло быть всё иначе, но не быть собою сегодня не могла!

Ноги подкосились, и тело упало, завалившись на бок. Лежала на щеке, в глазах смирение и слёзы – глядят на то, как колесница безразлично уезжает вдаль, и человек на ней не смеет обернуться…

Чем громче спрашиваешь, тем тише отвечают. Порою, ничего не говорят в ответ. Анастасия парила в своих мыслях, и мысли считали, что не она умирала, а умирала её цель, её мечта. Спросить ничего не могла, да и не у кого.

Лишь Алуар подбежал к её умирающему телу, хоть и не таил надежды, что девушка выживет после такого попадания. Стрела в лёгких не давала сказать ей ни слова, но одно слово сорвалось с уст, и Анастасия сочла его важным.

–Отступайте, – с великим усилием произнесла она его, и Алуар ушёл.

Он не повиновался – не счёл он верным её последнее слово. Оставил умирать одну…

Войско полководца готовилось приступить к решающему натиску, в котором решится, кто вернётся домой, кому придётся лечь здесь навеки. Срубили десяток деревьев и несли их к пропасти, чтобы соорудить переправу. Каждый из них уже не желал воевать, но тысячи боялись одного. Могли поднять восстание, но не решались – молча, выполняли то, что сказано…

Дочь полководца была готова умереть в одиночестве, но ей не позволил Данучи. Он очнулся минуту назад. Не желал, конечно, этого, хоть и решение полководца снести ему голову с плеч заинтриговало.

Когда увидел умирающую дочь врага, об интригах забыл. Человечность вылилась наружу, и он подбежал к ней, как к человеку, который для него имеет значение. Она не пустое место для него, она та, кем стоит дорожить, хоть и любовь ей никогда он не подарит!

«Что нужно нарисовать, чтобы избавить её от мучений? Вариантов много, но надо ли?», – Данучи сам удивлялся своим мыслям, но им пришлось противоречить. Он не мог позволить ей умереть, раз она желала жить!

Он держал её за руку, чтобы чувствовала, что не одна и молчал.

Она столько хотела сказать, но не могла. Ловила воздух ртом и ощущала себя рыбой, которую выселил водоём. Ей стало легче от того, что увидела художника, по-прежнему живым, несокрушимым, но она ждала, очень ждала, что он её спасёт, а затем всё исправит, и мир вновь станет царём их планеты.

Почувствовал, что ей осталось несколько секунд и взглянул с надеждой на гостей из другого мира, что стояли рядом.

Ещё секунда, и Арлстау повернулся лицом к войску полководца, что уже было готово перекинуть мост.

–Не пощажу никого! – воскликнул он громко и добавил. – Если кто-то пересечёт границу.

Люди остановились от двусмысленной фразы и не знали, как быть! Полководец неуверенно топтался на месте.

В следующую секунду Арлстау протянул Данучи кисть, что была подарена мальчиком с золотыми волосами посреди Ледяного моря.

Пальцы дотронулись до неё и сокрушили время! Всё остановилось – и дыхание ветра, и бурчание высоких рек, и листва застыла на деревьях, и все люди замерли, но каждый из них в эту секунду смотрел на жизнь художника по имени Данучи…

***

Данучи родился среди авров в те времена, когда они не покоряли ничего и никого! Им не были доступны ни границы разума, ни его чистота! Не перешли они тогда на новый уровень восприятия мира, не думали о том, как сделать свою жизнь счастливей, а были равными всем людям.

Тот же разум, те же пороки, но люди более жестоки, а в аврах больше обиды и озлобленности! Люди считали их дикарями и изгнали их в туманы, к которым сами боялись идти, в которых одному не сложно потеряться, так легко не найтись…

В туманах появилось три города, но не все в них поместились, остальные авры расползлись по окраинам тумана, изредка забегая к людям, чтобы глотнуть свежего воздуха.

Данучи родился, но его народ об этом не узнал, потому что Алуар стыдился им! «Первое дитя, рождённое в туманах и сразу человек!» – сама мысль его раздражала! Скрывал дитя от народа, и прятать он хотел всю жизнь в своём высоком храме. Считал позором и не мог подарить тому свою любовь. Не мог, а его никто в семье понять не мог: «Чем он хуже, раз родился человеком?». «Быть может, это чудо!», – говорила тому супруга, но Алуар так не считал! Для него иначе выглядели чудеса.

Ребёнок чувствовал к себе презрение, но понимал отца, ведь сам ни разу не встречал похожих на себя. Не огорчало всё это детскую душу, потому что он видел истинное лицо Алуара. Видел душу каждого, кто его окружал и не понимал лишь одного – почему они не чувствуют, что у него самого на душе…

Ему любовь и не нужна его – её вокруг так много, что можно утонуть.

Но отец был интересен. Особенно, тем, что у него на лице нарисована вся его жизнь. Три символа сказать могут о многом – тем более, фантазии ребёнка…

Когда Данучи исполнилось пять лет, он застал врасплох свою небольшую семью – сработало его возмущение.

Всё началось со вспышки гнева Алуара – тот сам не свой был ещё с рождения Данучи. Вспышка пришла из ниоткуда, из ничего. Хотел покинуть стол раньше других во время праздничного ужина, но сын остановил того бездонной фразой:

–Твоя душа – наконечник стрелы, но такие стрелы убить не способны, они склонны к поражениям…

С этого момента он стал первым сыном, а не вторым! Хватило несколько месяцев, и Алуар изучил его дар видеть души своим, пусть не слишком далёким, но разумом. Прошёл год, и Алуар научил его рисовать, о чём он никогда не пожалеет!

Неизбежно то, что необходимо…

Представил своему народу, как сына, как художника, рисующего души. Извинился перед народом за то, что шесть лет скрывал от них чудо, за то, что шесть лет обманывал свой народ!

Город простил, ведь сказано всё искренне, и слеза текла по двум символам одной щеки – все почувствовали её, все попробовали на вкус. Дали тому очередной шанс…

Данучи радовал весь город своими безобидными, детскими творениями, и город благословлял его, заставлял ценить самолюбие, самолюбование. Город подарил ему мечты, город показал, какой он изнутри. Авры демонстрировали, как выглядит снаружи, как смотрит свысока и видит близко. Город подсказал, что далёкое в других краях, а всё близкое здесь, рядом. Протяни руку – и ты всё увидишь, и ты всё поймёшь…

Восемь лет рисовал простые, безобидные чудеса, которые замечал вокруг и рядом, но, лишь потому что не смотрел на небо и не знал о его существовании.

Туман над головой стал привычкой, но Алуар показал своему дитя, что туман не везде, что есть места, где пред глазами чисто. Объяснил, что в тумане нельзя ходить одному – если с кем-то ушёл, то с ним и вернись, за него ты в ответе! Одному туманы покидать нельзя.

Юный художник не слушал, он задыхался от восторга, увидев свободу. Юный мастер воскресил себя заново, когда бросил свой взгляд в небеса и увидел планету Земля!

–Что это? – спросил восхищённый Данучи, не даря своих глаз ледяному спутнику.

Сине-зелёная планета восхитила своей красотой и теплом настолько, что спутник был не интересен. Несмотря на то, что он выглядел больше, спутник казался помехой для глаз!

–Это планета Земля, – ответил ему Алуар, погрязнув взглядом в далёком.

–Почему бы нам не улететь на неё? – сорвалось с уст художника то первое, что искренно.

–У нас нет крыльев. – тяжко вздохнул Алуар, словно и сам не прочь улететь на другую планету.

–А, если я их всем нарисую?

–Да? – встрепенулся Алуар и представил это на миг. – И сколько нам лететь? Годы?

Данучи задумался. Пока думал, Алуар передумал:

–Здесь наш дом, и твой дом тоже здесь. Зачем нам жить на чужой планете?

–Я вижу, насколько она красива, насколько она велика! – говорил мальчик, растягивая слова, пытаясь поместить в них весь свой детский восторг. – В ней нет изъянов, в ней лишь то, что возрождает восхищение! Я никогда ничего не встречал прекраснее того, что сейчас перед моими глазами, и всему этому ещё, даже не придумано названия! Наша планета это ничто в сравнении с планетой Земля…

Последние слова произнёс зеркальными эмоциями. Они задели, но не на столько, чтоб Алуар не спросил:

–А есть ли на ней жизнь?

–Нет, – ответил честно Данучи и улетел в глубокие мечтания, в которых он, так по-геройски, вдыхал жизнь в далёкую планету.

От мечты так часто отвлекает то, что ты видишь впервые. Не увидел бы этого, и жизнь его сложилась бы иначе, и он бы улетел ещё юнцом жить на огромную планету.

Перед ними восстал человек, что не случайно подошёл к туману, и Данучи впервые увидел себе подобного. Это заставило пересмотреть все свои мечты и вмешать в них не только авров, но и людей.

Мальчик жадно изучал его глазами, а человек растеряно смотрел в него, не понимая, почему тот не убегает прочь от злого авра.

Перевёл взгляд на лицо Алуара, сверкнул глазами и побежал в него с бесстрашием. На бегу выхватил нож, оскалил зубы и приготовился к прыжку!

Решил, что тот похитил ребёнка. Данучи чуял эту мысль, как свет, как благородство и остановил того взмахом кисти.

Человек поднялся в воздух, застыл на месте и плавно приземлился на ноги, не почувствовав боли.

–Это мой отец! – воскликнул мальчик, и человек не знал, что сказать и не сказал ничего.

Убежал, будто услышал что-то страшное…

Спустя месяц Данучи собирал вещи, и много не нужно. Отец пытался вразумить, но мальчишка кричал:

–Не хочу я так жить! Не хочу! Не хочу жить, как все вы! Я другой, и ничем я на вас не похожий!

–Все мы разные, – молвил Алуар, не пытаясь остановить.

–Нет, – ответил художник. – Никто из вас не может стать мною! Никто из вас не хочет этого…

Ему всё разонравилось, никого не хотелось ни чувствовать, ни видеть, ни знать. Чем старше становился, тем больше не понимал их всех. Почти в каждый поступок заглядывал, но не знал, что на это сказать. «Кто вы такие?» – кричал на них он мыслями, но авры плохо слышат, к тому же молчаливы.

«В вас столько грязи, и вы ею живёте, и лишь она вам интересна, а чистота лишь забавляет! Нет, не хочу становиться таким же!». Даже того сбежавшего человека, он понимал больше, чем их.

–Я родился человеком не для того, чтобы от человека прятаться! – сказал он своей семье, уходя из дома.

Все поддержали его, приняли его выбор. Не стали перечить, не стали останавливать и не сказали плохих слов на прощание.

И он ушёл…

Но, уходя, остановился.

Лишь Алуар его провожал, но в туман придётся рискнуть одному! Алуар не художник, не найдёт он обратно дороги.

Данучи же уверен, что способен выбраться один из тумана! Уверен настолько, что его это не волновало.

Он задумал то, о чём давно мечтал. Помимо Земли есть и другие мечтания.

Взял в руки кисть и листок и начал, молча, рисовать душу города. Алуар кричал ему: «Что ты задумал?», но художник не слышал, он уже начал представлять, как туман рассеивается, и для города открывается небо. Мечтал, что авры глядят на планету Земля каждый день и желают её посетить.

Затем кисть соскользнула на всех, кто жил в этом городе и решила изменить их разум. Всего-то, движение руки, и он поделился со всеми своей чистотой, хоть и знал, что, сделав это, сам её, возможно, потеряет!

Изменил душу каждого, кто жил в его городе. Душу всего народа трогать не желал, потому что со всеми лично не знаком…

Отныне, у всего города был чистый разум, который смотрит в будущее на тысячи лет, на миллионы шагов вперёд, не оглядываясь на прежние, стыдливые грехи, сутулые ошибки. Убрал в них всё, что ненавидел, вычеркнул, что раздражало. Добавил не то, что любил, а то, чего им не хватало!

Их души стали другой формы – не безвыходные круги, а символы, что имеют выход и наделены простором для развития.

Когда закончил, листок вспыхнул в руках синим светом, и вспышка растворила туман, что залёг над их городом, но туман, что вокруг, не покинул места, что когда-то он выбрал.

Зато небо открылось глазам…

Что лучше: песню написать или исполнить? Каждому своё, и все живут своим. «Интересно, кому достанется тот мир, что плещет красотой?», – размышлял Данучи, глядя на планету Земля, думая о всех, кого он знал!

Но все, кого он знал, уже стали другими!

Сейчас они глядели в него так, словно подобен Богу, что решил наделить их чистой силой, совершенной красотой. Их глаза впивались в его грусть и понимали, что сделал он всё это, уходя, покидая их, но каждый взгляд желал, чтоб он вернулся!

Однако, сам Данучи, лишившись большей части чистоты, видел в их глазах предвкушение своих возможностей. Он наградил их не только сердцем, но и идеологией. «Наука об идеях чистым людям не мешает!» – решил художник, но, лишь Алуар поговорил с ним перед тем, как тот покинет их.

Постояли на дорожку, поглядели вместе на Землю.

Каждый день Данучи мечтал очутиться на ней и пройтись по зелёной планете. Бывал на ней во снах и явь терял из глаз от снов грядущих. Для взгляда так велика, что его родная планета Луна казалась лишь жалким подобием величия. Как бы колко не звучали слова, но они первыми прокрадываются в мысли и желают сорваться с уст. Значит, в них что-то есть.

Не чувствовал на Земле жизни, что была на Луне, но от всей души желал, чтобы жизнь в тех горах и равнинах объявилась, поймала небо за крылья и процветала всегда, хоть и понимал, что без его кисти это невозможно…

–Зачем ты это сделал? – спросил Алуар сына, зная, что тот поймёт с полуслова о чём он.

–Хочу, чтобы вы стали лучше, но это не единственное, чего я хочу! Теперь, вы и чище, и выше меня разумом, но надеюсь, что, когда найдёте способ жить лучше, чем сейчас и разыщете шанс покинуть эту планету, вы возьмёте меня с собой…

–Этот спутник, – взмахнул рукой Алуар, посмотрев на миллион шагов вперёд. – Он не позволяет проснуться жизни на Земле!

–И что ты предлагаешь? – с интригой спросил Данучи, не ожидавший этих слов, ведь спутник был не интересен.

–Лучше думать о своём, чем о чужом…

Не послушал, когда уходил и в мыслях построил мечту, как вдохнуть в Землю жизнь, как пройти по ней первыми шагами – по тропе, что никем не замечена.

На прощание сказал:

–Спрячь все мои души, что я нарисовал и покажи их миру, когда спутник падёт!

–Вложу в твоё желание все чувства! – пообещал ему Алуар.

С собой взял лишь нож, немного еды, бумагу и кисти, но сила не понадобилась, чтоб выйти из тумана. Туман сам его отпустил…

Спустя два дня пришлось украсть еду, и сказал он на это – «Иначе никак!». Одеяния выглядели богато, но в них пустота.

То, что лучше быть никем, он понял, когда встретил на пути солдата. Тот, увидев на нём богатые одежды, сказал ему:

–Дай денег!

–Но у меня их нет! – ответил растерянный юнец. – Это лишь одежда выглядит так ярко, а сам внутри я нищий, как твой взгляд!

Последнее сравнение оказалось напрасным.

–Ты лжёшь! – услышал он звериный рёв и получил пощёчину за колкость.

Данучи не испугался, он был разъярён! Вскочил на ноги и был готов биться, ждал ближайшего повода, словно пощёчины ему мало…

–Снимай одежду, раз нет денег! – прорычал ему солдат и попытался ещё раз ударить.

Художник пригнулся, выхватил нож и вонзил его в слабое колено бойца.

Тот упал, замычал от боли, но его братья по службе поспешили на помощь. Окружили художника и глядят в него с ненавистью, но, как на добычу, которую в итоге придётся убить.

Их было двенадцать, а в стороне стоял знатный мужчина, в белых одеяниях и с безразличием смотрел на то, как желают убить ребёнка, хотя рядом с ним стоял такой же пацан, тех же лет, но других взглядов.

Данучи вытащил листок и кисть, и без рёва, без крика, без шороха нарисовал то, к чему не стремился. Не убил он их – лишь усыпил на время – точнее, на неделю.

Но, всё же…

Все упали, как подкошенные, а художник закричал:

–Кто ещё бросит мне вызов?

Мужчина, стоящий в стороне оживился. Догадался он, что это тот самый ребёнок, который взмахом кисти может всё, о котором месяц шла молва, но до этого дня в молву он не верил!

«Раз ребёнок, то можно слепить, что угодно, не смотря, что так громко кричит о себе!», – подумал он и раскрыл перед ним свои объятия.

Художник не воспротивился, потому что идти больше не куда…

Принял, как сына; впустил в свой дом, как хозяина, а не гостя; накормил, как родного, предоставил уют, как близкому.

Даже сына своего перестал замечать с появлением художника в доме.

Не знал Данучи, что за всё, что не бескорыстно, когда-то придётся платить. Не знал и то, чем придётся платить, но брал то, что дают – не считал это постыдным…

Он радовал людей своими безобидными душами. На лицах их появилось счастье, и каждому не важно было, что художник способен и на не безобидное. Главное, что он за них – это лишь было ценным.