Вложил ту мысль, с которою пришёл. Теперь, можно и уходить, но мальчик не спешил. Он ждал, что что-то произойдёт, и Анастасию отпускать ещё рано, потому продолжил о том, что для неё будет близким:

–Бери пример со своего возлюбленного и не пропадёшь, и не утонешь. Не просто так же вы каждый раз на всех планетах миллиарды лет встречаетесь! То расстаётесь, то остаётесь вместе. Расстаётесь, потому что не вы же одни на планете, и не всё зависит от вас! Кто-то тонет и тянет кого-то с собой, а Арлстау, уже утонув, всех вас спасает! Он не испугался войны, а, всего лишь, её не начинает…

–И тебя он спасает? – зацепилась вопросом за предпоследнюю фразу.

–И меня. – ответил он чарующим тоном. – Кем я стану, если жизнь во всех Вселенных исчезнет?

–Смертью.

–Почему же?! Смерть ведь тоже станет никем, если не будет Жизни.

–А как это возможно?

Она уже была готова бежать со всех ног к своему художнику, потому мальчик рассказал ей то, что её заставит не спешить. Решил открыть все карты и сделать себя и своего брата уязвимыми перед этой девушкой.

Он рассказал ей, в чём был заключён риск создания художника. Решил её удивить, чем они с Братом рискнули

–Мы придумали себе развлечение, потому что мало нам было одной планеты, но наше развлечение способно погубить! Если художник пожелает убить меня или моего Брата, ему это будет по силам, и он закончит всё, что было начато миллиарды лет назад. Если он убьёт моего брата, у всего, что есть и рождается на планете будет бесконечная жизнь. Ты представляешь? За месяц на планете невозможно будет жить, и жизнь людей превратится в мучения. Если художник убьёт меня, останется лишь мрак, исчезнет Рай, остынет ад, а ваши души превратятся в пепел и будут лежать на дне этого мрака…

Сделал паузу, с горечью вспомнил незабываемый момент своей жизни и продолжил:

–Я рассказываю тебе всё это, потому что знаю, что ты никогда не пожелаешь убить меня и моего брата! Когда-нибудь появится художник, в котором проснётся жажда убить нас обоих, по очереди. Не дружу со временем – не предвижу будущего, но чувствую, что это будет не скоро! Когда начали игру, оба понимали, что такой день способен наступить. Такова цена того, что мы будем царить во всех Вселенных. Может быть, такой художник появится через сотню лет, а, может, через миллион. В основном, планетам требуется семь тысяч лет разумного существования, чтобы узнать всё и поставить себя в тупик. Некоторым нужен миллион лет. Вы с художником рождались и с периодичностью в век и в тысячелетие. Между перерождениями чаще бываете вместе, но не всегда. С кем захочешь быть после смерти – с тем и будешь! Бывали такие моменты у вас, когда ваши желания не совпадали…

–Это удивительно. – зашептала она, чувствуя себя ничтожной перед этим мальчиком.

–Что именно?

–Всё, что ты говоришь.

–Хочешь помнить наш диалог во всех своих будущих жизнях? – хитро спросил он, и глаза его заблестели.

–Хочу! – уверенно ответила она, но тут же передумала. – А, хотя…

Поздно, уже сказала первое слово. Для Жизни слово «хочу» важнее, чем «хотя».

–Так и будет! – воскликнул он. – Арлстау изменил правила игры, которой миллиарды лет, потому, и мы их меняем, доверяя лишь тебе свою тайну. Теперь, в каждой жизни у тебя будет секрет от художника!

–Почему я?

–Достойна! – лишь ответил он.

–А предыдущий художник Данучи… – вновь вернулась она ко второму художнику, но мальчик не позволил ей закончить.

–Он не предыдущий! Данучи жил несколько тысяч лет назад. Арлстау считает его предыдущим, но это не так! Между Данучи и Арлстау поместилось не мало художников и других полководцев, и Анастасий.

–Почему же Арлстау видит именно его жизнь?

–Ближе всех ему она! Они с Данучи – два зеркала, потому Арлстау так любил Луну, что возжелал нарисовать уже после первого прикосновения кисти, потому он пожелал творить двумя кистями двух художников – два сильнее, чем один!

–Не мог дорисовать душу Данучи, потому что не дорисовал душу луны? – внезапно осенило её.

–Ты то её дорисовала, – странно улыбнулся мальчик. – Теперь, и у души Данучи есть шанс на окончание и продолжение…

–Она потеряна.

–Мы это всё! – высокопарно он воскликнул ей, и глаза его засияли новым пламенем. – Мы всё, что у вас есть! Я Жизнь, он Смерть, и больше ничего у вас нет, кроме нас!

Затем роковая пауза, и мальчишка воскликнул, чуть ли не полыхая от счастья:

–Твой художник ещё минуту назад нашёл душу Данучи…

Одна фраза, и она бросилась прочь, крича на весь остров имя Арлстау. Все её мысли ненавидели этого мальчика и не желали прощать никогда! Они считали, что тот намеренно задержал её своим чарующим диалогом, чтоб она не успела остановить художника, и мысли были правы…

Художник был в ста шагах от неё и не слышал, о чём она молвила с Жизнью.

Он чувствовал, как нежно плывёт к нему полотно, словно чует своего хозяина и желает скорее с ним встретиться. Оно шептало ему, и этот тихий шёпот открывал все двери в его душу.

Размышлял о людях, что теперь все до единого ждали, когда он поставит точку! Он слышал их мысли – они просят, чтоб быстрее наступил конец!

Не желал он никому зла – ни врагам, ни друзьям, ни обиженным, ни тем, кого ненавидел, ни тем, кого любил!

–Неужели, это так сложно понять?

–Говорят, сложно…

Даже сейчас, сидя на краю, ему бы не понадобился ни советник, ни психиатр. Он чувствовал этот край, он видел его, он гладил его чуть ли не с любовью. Нравилось ему сидеть на краю! Как это кто-то может объяснить?!

У всех своя реальность – если ты живёшь в простоте, это не значит, что твоя реальность истинна!

Но, как же быть, раз не нужны советы? Ведь помнил он последнюю строку из дневника, которая лишала его веры, не предлагая ничего, чем её можно заменить…

Не покидало чувство, что ещё что-то не сделал, не узнал, не открыл всех очертаний жизни, ведь их так много…

Совершив идеальный прыжок, мало шансов когда-нибудь его повторить, но Арлстау это не пугало. Он ещё не сдался. Он так жаждал дойти до конца и доказать, что путь был не напрасен.

Раскопать истину сломленным или живым и полноценным? Мучительный для всех вопрос, но не всем он принесёт мучения. Скоро придётся выбрать и, желательно, второе…

Души, что он рисует, теперь видятся под другими углами – как иллюзии, как туманы, как больное воображение, как психическое расстройство. Мечтания выглядят неумелыми, необдуманными. Хотя, зачем их обдумывать? Это ведь мечтания…

Что-то не так, и это что-то нужно исправить. Ни рук у него нет, ни души нарисовать не способен – лишь начать, всего лишь, начать! Это слишком мало для него! Душа Данучи – единственное, что он способен нарисовать сейчас! «Да, желал разделить дар, но не таким образом! Приходится платить за свою прихоть, за прихоти – высокая цена…».

Все дороги вели к душе Данучи. На многих из этих дорог можно споткнуться, испачкаться и, даже утонуть, терзаясь собственной недосказанностью. Романтично, но не подходит здравомыслию.

«Три недели и три дня моя душа принадлежала Данучи! Сколько же сейчас он отнимет у меня? Месяц? Год? Десятилетие?» …

Полотно подплыло к нему и ударилось о его ноги. Арлстау вздрогнул, но, немедля, пусть и с трудом, но вытащил полотно на берег.

Оно манило своей незавершённостью. Мысли менялись в голове с поразительной тенденцией, и он уже готов был помериться силами с Данучи, не потеряв сознание ни на месяц, ни на день, ни на секунду!

Есть цели в жизни определённые, есть неопределённые – с одними движешься осознанно, с другими, как во сне…

Уже сжал в зубах животворную кисть, уже глядит в полотно, как безумец!

Глупо было надеяться, что за убийство Луны, Данучи не жаждет мести и способен пощадить Арлстау, и позволить тому ничего не потерять!

Было много причин отказаться от дара, ещё больше причин не отдавать никому, и все причины заставляли творить!

Считал, что ему дозволено ошибаться, что можно всё исправить, что что-то способен предугадать. Считал, что имеет право на вторую историю. «Раз история задела моё сердце, то почему бы её однажды не продолжить?!», – это его слова, а не чьи-то..

«Анастасия! Эх, Анастасия, что же будешь делать ты, если я проиграю свою душу Данучи?! Что же сделает он с моей душой, если меня ждёт поражение?! Наверное, и неважно, если проиграю и не вернусь к тебе. Но ради тебя я не сдамся…» …

Наконец, Арлстау заметил, что стало подозрительно тихо, и уже давно, а ничего не меняется вокруг. «Как так? Неужели, мысли подвели?».

Раскрыл глаза и с сожалением узрел, что он уже во сне.

Ни капли боли, но лучше бы котёл, раз проиграл без боя! Он зарычал, как дикий зверь, и выбежал на волю…

Анастасия лежала на его теле, рыдала и пыталась докричаться, но сон его другой – не стать ему явью от крика.

Услышала сквозь стаи мыслей, как её художник бросил вызов Данучи, как он объявил тому войну. Так долго бежал от войны, и сам её начал с самим же собой! И не важно, что арена ему – долгий сон, а не явь. Важно, что себя не обмануть!

Был мужчиной, а, значит, обманом, хоть все думали, что темнота это женщина высшего шарма, всеми чувствами высокопарна, только тьмою своею проста…

Не оправдал художник ожиданий. Тем интереснее Жизни, тем Смерти дольше ждать…

Глава 14

инал: У историй нет продолжения, у истории есть зеркала

У финала своё достояние, своя сила, свой вечный итог, пусть события были случайными, пусть слова произнёс он нечаянно, пусть иначе никак он не мог…

Ему снились дожди и туманы и мешали дорогой идти. Промокал он в них, промерзал, а потом уходил и искал своё уединение. Находил его, затем бежал от него, не оглядываясь, не спотыкаясь о пропасти. Волнистый путь – листал его, как книгу и умирал безнадёжно на нём, но шагал…

Нашёл во сне потёртый дом, захотелось немного погреться, но в том доме двери все настежь, царствуют здесь сквозняки. В дом вошёл и в нём вспомнил все детские сны, пожелал в них немного остаться. Долго не мог – слишком хороши.

Захлопнулась дверь и стала зеркалом. Арлстау посмотрел в него и закричал: «Нет, нет, нет!», но было уже поздно – из дома он вышел ребёнком.

Не всякого гостя принимают без умысла.

Затем была извилистой дорога, и художник, лишь ошибался, ошибался, ошибался, ошибался, ошибался…

Ноги нашли какой-то приют, и он в нём спрятался, и не хотел выходить никогда! Нашёл покой, гармонией своей лечил себя, и смелость всю вернул, и доблести украл из глаз прохожих. Оглядывался назад, а ошибки кусают глаза, хотят унизить, к душе пытаются тянуться, но всем им отказал.

Мнимый покой, безнадёжный приют, ошибиться позволили ноги. Уже в который раз. «Не смотри назад. Ты – человек будущего, а не прошлого.», – слышал он голос Анастасии и не на долго успокаивался.

Излечение, как самовнушение.

Наступили сонные холода, и ноги, обойдя стороною леса, пришли к бывшему морю. Лёд заменил в нём воду, потому и бывшее. Лёд – идеально скользкий, позавидует, даже змея. Ни снежинки на нём, ни пылинки.

Арлстау прыгнул в его прозрачность и провалился с головой – не повезло. На берег плыть не позволяла гордость. Лёд хрустел под ладонями, «но ладони присутствуют, значит, сам и выберусь.», – отвечал он берегу, хотя берег молчал, ничего не сказал ни до, ни после.

С ума сойти легко – поверь безумцу, и ты уже сумасшедший. Даже, если уверен, что будешь что-то помнить всегда – неизвестно, как часто будешь вспоминать со временем. Сумасшествие проявлялось в разных формах, но чаще в образах незабываемых воспоминаний.

Отогнал все безумные мысли, и вспомнилась в который раз Анастасия. Её объятия, поцелуи, жесты, слова, забота, переживания, советы, предостережения, тепло и любовь. Согрелся в холодной воде её бурей эмоций и выбрался на лёд, пусть и с таким видом, словно и сам бы смог!

Мир чуть наклонился от его чувственных эмоций, но художник устоял. Затем мир рассмеялся и наклонился так, что ни устоять, ни зацепиться за лёд невозможно, и художник покатился вниз, лёжа на спине, как на санках.

Снова ощущения, как в детстве, и счастливая улыбка на всё лицо. Не боялся разбиться, боялся остановиться.

Угол наклона увеличивался вместе со скоростью скольжения. Скорость была настолько велика, что обошла само время. Взбесились секунды, растерялись минуты и смирились на время года.

Стрелка часов поймала за рукав и только рукавом довольствовалась, но, всё же, полёт художника сдержала, заставила катиться кувырком. Не могла остановить навсегда, ведь впереди долгожданное падение.

–Почему долгожданное?

–Потому что после него всё только начинается!

Глухой удар, и над глазами листопады, листья умыты каплями росы. Спускались на лицо равномерно, ведь ветер не нашёл дорогу в здешние места, а художник был не в силах подняться – падение болезненно, сломило его прыть.

Очнулся, когда был похоронен на метр в листву, огляделся и пошёл, куда глаза глядят по голому лесу.

Шёл по пояс в листве и звал Данучи, не надеясь, что он когда-нибудь откликнется. Желал обойти лес, но вновь в него вернулся, когда тот уже почти растаял, потеряв листву. «Сколько я сплю?», спросил он у себя, но ответил себе лишь вопросами, – «Месяц? Два? Или я, всего лишь, умер? Что-то слишком долгий сон!» …

Увидел Анастасию и побежал за ней так быстро, как мог, но её ноги быстрее!

Арлстау был недоволен ею, что бежит от него без оглядки, а та корила его, что он думает лишь о себе! Казалось бы, быт, но для них он не свойственен – её претензия не соответствовала действительности.

Побег помог «избежать конфликта». Художник остановился и лишь слышал где-то впереди её напутствие: «Твори!» …

«Я оборотнем стал и веселился, вкушал плоды других земных существ. Я много, много, много, много злился! Не страшен ни кулак, ни меч, ни крест!».

Арлстау настолько запутался и покалечился, что начал превращаться в оборотня, но, разозлившись, наконец, решился сотворить хоть что-то.

Он был объят туманом, покалечен и изувечен, а клыки вонзались в собственные губы, когда решился попробовать нарисовать душу в своём сне. Извлёк мысли, закрыл рот инстинктам и чувствами нарисовал всё, что себе желает – рисовал мечтами и мыслями, без кистей и полотен. Несмотря на то, что зверем стал, человек имеет право возродиться…

Открыл глаза и видит над собою небо, и ветер щекочет щёки и глаза, и запахи те самые, что и должны быть у берега океана.

Исчезли клыки, зловоние и сухость.

«Неужели, я проснулся?», – обрадовался он. Рук вновь не было на месте, но он был этому лишь рад, – «Действительно, проснулся.».

Поднялся на ноги и огляделся. Очнулся на том же месте, а рядом никого. «Фух», – выдохнул художник, обрадовавшись, что проспал не так долго. Взгляд бросил на костёр – Анастасия перед ним. «Ну, Слава Богу!», – про себя сказал художник. – «Возьму полотно и пойду к ней – вместе сотворим седьмой фрагмент Данучи!».

Огляделся – полотна рядом нет. Глядел под камни и под волны, но нет нигде души Данучи. Она куда-то исчезла.

Это насторожило, но не настолько, чтобы запаниковать. Хотел направить своё тело до любимой, но сзади шум шагов.

Оглянулся – Данучи.

Не впервые видел его, но застать в своём мире – неожиданно! Арлстау сделал шаг назад.

Гость открытым взглядом смотрел в глаза, не пытался его затуманивать, не смеялся над тем, что Арлстау от него попятился.

«Чего он хочет? Зачем он здесь? Почему не желает, чтоб я ушёл к Анастасии? Или сон не закончился?» – посыпались в голове вопросы, но вслух не были произнесены.

–Я не понимаю тебя, – нарушил тишину Данучи. – Почему ни с кем из тех, кто тебя окружал, ты не желал затеять войны?

Арлстау задумался на три секунды и ответил:

–Потому что я не ты, не создан для сражений! Все художники не похожи друг на друга, каждый рисует своё – оно у нас разное…

–Но ты решил развязать войну со мной, то есть, с собой! – продолжал не понимать Данучи.

–Нет у меня врагов, кроме самого себя! Сам отнял у себя жизнь, сам её и верну! Дрожь при виде первых, и я стал вторым. Ты был первый, теперь мы оба будем впереди, и весь мир вместе с нами – не хочу, чтоб он дышал нам в спину…

–Так и будет! – искренне ответил Данучи. – Но надо было нам обоим жить своей жизнью так долго, сколько осилили, а потом уже думать о чужих. Мы поспешили за всем и сразу!

Правда жестока. Её лицо бывает не красивым, но вовремя умеет улыбнуться, если ей не безразлично что-то в тебе.

–Насколько давно ты жил?

–Не так уж и давно.

Арлстау почему-то стало грустно от ответа.

–Не печалься! – подбодрил Данучи. – Ты сыграл лучшую из ролей в моей жизни и в моём последнем решении! Если бы не ты, я бы не сделал того, что сделал перед смертью. И это единственное, чем я могу гордиться…

–И каким будет конец? – еле борясь с любопытством, спросил Арлстау.

–Зачем знать заранее о том, что сам увидишь собственными глазами? Расскажу – не интересно будет! Или, того хуже – всё сделаешь не так!

Интриговал его Данучи, но интрига его с добрым умыслом.

–Я буду один в твоём последнем фрагменте или с Анастасией?

Арлстау посмотрел в сторону возлюбленной, Данучи повторил его взгляд и с теплом засмеялся его вопросу. Ответил за себя, а не за неё.

–Я пережил с Люмуа слишком много, чтобы позволить себе мысль – отдать своё сердце Анастасии. У тебя всё вышло иначе…

–Значит, она будет там? – спросил с надеждой.

–Лучше, проснись! – ответил Данучи, и на лице его очнулась грусть.

Арлстау оглянулся в сторону костра, и всё увидел – как мальчик с золотыми волосами отвлёк Анастасию, чтобы она не успела остановить.

«Мальчик поступил подло!», – воскликнул он, разозлившись. Обидно было за любимую. Не желает он, чтоб кто-то так с нею поступал!

Упал на песок, теряя сознание, и, молча, бесконечно благодарил Данучи за его откровенность. «Лишил глаза тумана! Отныне, сделав шаг, я буду знать, к чему он приведёт!»!

Чей-то звук разрезал перепонки, крик снаружи ищет берега, и он принадлежит Анастасии. Она сумела докричаться, и темнота отступила, и наступил свет....

***

«Чтобы о тебе не забывали, надо что-то делать! Жаль, что эта истина славится беспамятством. Блеснуть улыбкой или парой слов – недостаточно. Это не дело, это может каждый. Надо, хотя бы пытаться совершать что-то стоящее…

Как обойти своим смыслом любую философию? Как оставить не у дел всю психологию? Без нужды не справиться. Пока не загонит жизнь в угол, ты так ничего и не совершишь!

Я кое-что понял в своём даре, но ещё не всё. Как, хорошо, что всё сразу понять невозможно. Это позволяет с каждым шагом совершать большее. Беспредельность совершенства дарит нам шанс каждый прожитый день наслаждаться жизнью…».

Глаза открылись – над глазами стекло. «Нет, не то!», – подумал художник, посчитав, что, по-прежнему, спит.

Снова закрылись, снова открылись, зрачки пробежались по потолку, но всё то же стекло!

Дыхание было спокойным и ровным недолго. Голова повернулась влево, глаза заметили белые халаты, красные следы. Следами были их рабочие места.

Люди эти какие-то другие, есть в них что-то неродное, ненужное и далёкое. Художнику они не понравились сразу, как только голова повернулась, и в мозг ударила мысль, что проспал!

«Может быть, прошёл уже год или два, и, раз я здесь – у врага, значит, Анастасия проиграла!», – мысль безнадёжна, потому надо вспоминать, как творить. Взглянул на руки – на месте. «Жаль, что уже не нужны!».

«Они не заметили, что я проснулся, но нужно что-то делать…». Мысли подсказали много, но сделал то, что пришло в голову последним.

Всего лишь, вскочил на ноги, а у людей уже паника. Были не готовы к его пробуждению. Ещё бы, раз ещё не просыпался! «Я проснусь уже завтра, обязательно завтра проснусь, буду смелым я и аккуратным, если снова кому-то я здесь пригожусь – не вернусь послезавтра обратно…».

Их незнакомые лица говорили, что Анастасия уже умерла. Художник не знал почему, но именно это они говорили!

«Все мы посланы не теми дорогами, чтобы найти ту самую – хоть отброс ты, хоть выброс. Судя по мыслям этих людей, вышел из кадра я гордо! Они не знают, что у меня на душе, что у меня на уме! Они не знают, что, на самом деле, я, всего лишь, проиграл Данучи, солгав себе, что он это не я! Весь путь враг мой был невидим для меня, потому что я и был своим врагом! Во мне боролись двое, и каждый раунд не признавал ничью…».

Так и должны бороться – иначе, всё было бы слишком просто, а это предрекает сожаление в конце. Художники не воюют с миром, они ведут войну с самим собой. Бой вслепую. Мир победил, а художник ещё не проиграл. Возможно, это справедливо…

За один вздох нарисовал чью-то душу в своих мыслях, и стёкла, окружавшие его, исчезли. Сделал три шага вперёд – люди отступили настолько же.

Художник взглянул на них с удивлением, но с безразличием, и в голове вопрос: «И как мне с ними жить?!».

–С чего вы взяли, что я для вас опасен? – спросил художник, сделав ещё три шага вперёд.

Люди остановились и задумались. Боялись подойти, боялись выпустить и не решались, что-либо сказать.

–Ты легенда для нас! – наконец, ответила девчушка лет пятнадцати. – Ты первый художник, рисующий души, давший нам шанс на жизнь!

–Шанс? – переспросил он, не поверив в существование этого слова.

–Да.

–Вы уверенны, что это был именно шанс? – спросил он её родителей, что пытались прикрыть телами свою дочь.

Все застыли от его вопроса, а девочка ответила:

–Нам есть ради чего жить!

–Сколько я спал?

Никто не ответил. Все, словно проглотили языки – боялись стать тем, кто принесёт художнику гнев.

Глаза стали покорными, а головы склонились. Руки легонько сжались в кулаки, а на лице смирение. Не успел он подумать «Что это с ними?!», как громкий стук каблуков дал ответ их покорности, и на лице художника засияло счастье!

Да, именно оно засияло, ведь пришла она – его Анастасия. В душе взрыв, в голове ураган! «Вы не правы все, господа! Да и дамы, вы тоже не правы! Чертежи в голове не исправны, обесточены провода!» Она жива! Глаза каждого были не правы!

Слова между строк улетели, и их не поймать. Не зацепиться за солнце метелью. Взгляд по глазам, и друг друга уже не узнать.

Хотя, со стороны кому-то и покажется, что ничуть не изменились оба художника. «Надо ли ей демонстрировать, что я виноват перед ней? Нужно ли ей это сейчас?», – думал Арлстау, когда, молча, смотрел в её далёкие глаза.

Всё такая же она – красивая, невероятная, но уже другая!

На ней белый костюм, в котором нет женственности – в нём она похожа на солдата. Хоть идеально облегает, но далёк от её былого образа.

Глаза стали тёмными, волосы посветлели – теперь, русые они у неё. Всё также до пояса, но не зачёсаны на один бок – та причёска была для художника, потому что он так любил! Губы другие, стали тоньше – не её будто. Да и руки были другими. Всё было чужим, не принадлежащим ему. «То ли, я не весь проснулся, то ли, она настолько другая? Но на лице её счастье от того, что я проснулся, а глаза ещё не могут в это счастье поверить!».

–Привет, моя любовь! – воскликнул ей художник.

Она мягко улыбнулась, отвела в сторону взгляд и еле-еле прошептала:

–Здравствуй, Арлстау!

–Ты больше не рисуешь губами? – спросил он нежданно для всех, чем заставил окружавших приподнять глаза.

«Видимо, не полностью покорны!», – вздохнули на это мысли художника, но рано радовались!

–Ты дал нам шанс на жизнь! – воскликнула Анастасия и напомнила этим ту девочку, что говорила с ним до неё.

Жестом велела всем встать на колени – все повиновались, повиновалась и сама.

Художник смотрел на всё это расплывчатым взглядом и не желал верить, что мир стал таким! «Уж лучше бы верили в конец, чем в такой шанс!» – промолвили его беззвучные мысли.

–Мы жили только тем, что ты в нас поверил, но нам тебя не хватало, и все мы ждали, когда ты проснёшься!

Слова её покорны, но не милы! Сама ситуация была пугающей – ведь это его любимая женщина, и она стала другой, и вернуть её прежнюю нет ни единого шанса!

–Почему ты стоишь предо мной на коленях? – спросил, не скрывая разочарования.

Вопрос её смутил, и вместо ответа, она поднялась с колен, приняла открытую позу и обратилась к художнику, не касаясь взглядом его глаз:

–Позволь, поговорить с тобой наедине?

Вновь в голосе покорность. Арлстау не понимал, что с ней и зачем задаёт такой вопрос. Выяснить необходимо. Происходящее было похоже на поражение, хотя не хотелось в это верить!

Он подошёл к ней вплотную и ощутил, как химия её тела начинает меняться для него, подстраиваться под его потенциал. Задышал в её шею, взял рукою за талию – почувствовал, что всё ещё желанный.

Шепнул ей на ухо: «Что с твоими губами?» и сразу же заглянул в её незнакомые глаза, не дав им шанса – избежать.

Контакт был недолгим, но познавательным. Она взяла его за руку, крепко сжала ладонь, как родную, и куда-то повела она художника. Люди за ними не пошли, каждый остался на своём месте…

Три поворота, лифт, стремительный подъём вверх, словно летели на небо, чтобы подальше от мечты. Затем двери лифта ушли в сторону, и два героя вошли в широкую, круглую комнату.

На первый взгляд она пуста, хоть и светла. Украшали комнату лишь стол и кресло, что расположились у окна.

Второй взгляд направил себя вверх – высота неизвестна, а на стенах тысячи полотен с нарисованными душами. «Тысячи она их нарисовала! Как мы и мечтали…» – мысли Арлстау были грустны.

Третий взгляд определил, что ни одна из душ не нарисована губами…

–Люблю искусство, что не стирается из памяти! – зашептала она зачарованно, глядя на все эти души. – Люблю истории, конец которых не забуду никогда!

–Душу невозможно переплюнуть! – ответил ей художник, наблюдая за её творениями.

Он был, даже больше очарован её душами, чем Анастасия, ведь видел их впервые, а она на них смотрит каждый свой день.

–В неё можно лишь плюнуть, – с горькой тоской добавила она.

Художник посмотрел в неё, и стало жаль, и стало стыдно. Не сказать, что соблазны их разлучили; не сказать, что так нужно судьбе!

–Знаешь, как чаще всего воруют идеи? – спросил он её.

–Как?

–С уст человека! Кто-то, просто, желал поделиться, а у него украли всё, вместо того, чтобы ценить, что с ним кто-то желает делиться! Неуязвимы лишь мысли, да и то не всегда! Самое благородное воровство – из глаз человека. В его глазах можно найти бесценные идеи и мечты, о которых он сам не догадывается. Но ещё благороднее не украсть у него, а всё ему рассказать…

Он прервал свою мысль и продолжил тем, что счёл важным:

–Имея руки, я старался рисовать губами, пусть и не всегда получалось! Почему же все эти души нарисованы тонкими пальцами?

–Нарисовала душу Солнца! – ответила, как выстрелила. – Единственной моей ошибкой было то, что в какой-то момент я посчитала, что у Солнца две души! Засомневалась и обожгла губы. Хотела уничтожить холод, но Солнце нельзя сделать ярче, хотя возможно потушить…

Арлстау всё понял, но сказать нечего. Упал в кресло и обречённо начал думать, хоть прежде чем над чем-то думать, о чём-то нужно знать…

Не провидец, но здесь яснее некуда – «Зачем идти против того, что в десять раз сильнее?! Она, как народ людей, восставший против авров!».

–Я замечала, что, когда рисую пальцами, никто не в силах украсть мою идею, а ты намеренно рисовал губами, делясь душой и мыслями со всеми! Почему?

–Мне было важно для кого-то рисовать…

–Нет ничего сильнее твоих творений! – воскликнула она с гордостью!

Он промолчал её слову, и за это поплатился пощёчиной по сердцу.

–Я не виню тебя! – произнесла она, как гром, свои слова.

–А я виню себя! – ответил горько он. – Не справился, тебя потерял и, даже страшно узнать, сколько я спал!

–Ты дал нам шанс! – повторила она то, что чаще всего в голове её крутится!

–Да какой это шанс? – вспылил он чуть-чуть. – Шанс это, если бы я был всегда рядом с тобой!

–Ты и был всегда рядом…

–Нет.

–Ты проснулся, когда я сдалась, когда подвела тебя уже во всём! Для людей ты был подобен Божеству, а я была той, кому ты оставил свой дар! Когда ты спишь, я становлюсь полноценным художником, когда просыпаешься – ничего не могу без тебя…

Пауза. Ждёт вопроса, и художник не стал подводить.

–Почему ты сегодня сдалась?

–Устала жить.

–А наш ребёнок?

–Он прожил прекрасную жизнь.

–Прожил? – испугался художник.

–Он познал многое в жизни, и жизнь его была счастливой – также, как и жизнь его внуков. Правнуки отдалились от меня, я не знаю, что с ними…

–Сколько? – выдохнул художник, а сердце колотилось.

–Сколько спал?

–Да.

–Ты спал век!

Сначала застыл, затем схватился за волосы, и опустилась голова. «Почему? Почему? Почему?», – кричал на себя художник, получая в мыслях разные ответы, ни один из которых не способен пощадить!

Анастасия понимала его чувства. Жаль, что ему её чувств не понять. Для него век это миг, для неё целая жизнь!

–Когда ты заснул и не проснулся, – продолжила она, – Луна стала страшным мифом, Жизнь обернулась врагом, Смерть показалась другом, а наш сын – единственным смыслом жить. Слушала твои сны, боролась с мыслью, что не скоро ты проснёшься. Большую часть своей жизни я была с тобой – искала способ разбудить, читала твои мысли, пыталась проникнуть в твой сон. Наш сын и наши внуки любили смотреть на тебя – больше меня верили, что ты проснёшься. Они тоже побывали в твоих снах, но никого из нас ты не увидел…

Она прервала слова и разрыдалась – ей было больно говорить об этом. Художник представлял всё это и тоже не сдержал слезу!

–Дай мне, хоть пол тысячелетия, я бы не справилась! Везде холодно! Жертва для души Солнца была напрасна! Что бы я не делала, всё приходит к одному! Мне так много хочется тебе рассказать, но боюсь на это нужны годы, как и тогда, когда многое скрывала от тебя…

«Какой она была мамой? Как любила их сына? Каким был его сын?», – он не спросит у Анастасии, ведь не затмить тот факт, что он проспал всё самое драгоценное, что было в его жизни.

«Любила ли хоть каплю, как прежде? Или это уже не важно?» – спрашивал себя и отвечал, что очень важно.

Вся жизнь сложилась в один пазл, но чего-то не хватало – наверное, последнего штриха его души. Или, всё же, последнего фрагмента жизни Данучи?!

–Знаешь, мне и не хочется знать о том, каким стал этот мир! – промолвил художник, заглянув в широкое окно.

Напротив два дерева, что дотянулись до небес. Точнее, напротив окон их общая макушка. Небо тёмное, холодное, а внизу лишь лёд.

–И правильно. Порою, чтобы узнать большее, мы теряем всё!

Арлстау ничего не ответил. Она не пыталась уколоть – просто, так, порою, складывается жизнь, что, со временем, в каждой фразе можно видеть уколы и укоры…

–Данучи, – воскликнула Анастасия. – Я хранила его душу для тебя! Седьмой фрагмент никем не был подсмотрен…