Снег ушёл и пришёл дождь, но тоже был краток – не сумели стать вместе проточной водой. Он тоже, как и всё на свете, закончился, и наступила полная тишина, и ни одной живности не было слышно, хотя она на острове была.

Тишина не пугала, но художники, сами того не замечая, глядели во все стороны, будто ждали очередного врага. Но все враги повержены, остались лишь те, что внутри них.

Внезапно для обоих, раздался страшный крик в глубине поваленных деревьев. Это был крик о помощи, хоть слов не разобрать. Оба героя синхронно обернулись на него – обоим стало жутко.

Художник мог поклясться, что этот крик принадлежал Анастасии, но с этим не было согласно её мнение. Анастасия считала, что ничем на неё не похоже – это, как вкусно и безвкусно, как бархат и хрипота.

Спорить бесполезно, и Арлстау не стал, но тревога засела под сердцем…

Спать легли рано, на чьи-то лохмотья, что успели высохнуть у костра. Чувствовали себя бродягами, но счастливыми. Говорили лишь о хорошем, о плохом не хотелось. Решили отвлечься от всего, от всех бед мира, что устроил сам мир.

Кто знает, быть может, это последний вечер и последняя ночь в их жизни, и ею нужно наслаждаться, а не вспоминать о нераскрытых секретах и печалях, о которых лучше думать, когда ничего уже не станет…

Подставляла шею под нежность, а руками обнимала его. Пыталась ими остудить его пыл, принести успокоение. Старалась не думать о том, что он без души. Верила в то, что не вся душа его была в луне…

Художник дышал любимой женщиной, старался не думать ни о чём. Так хотелось забыть всё, что было и начать новую жизнь, с чистого листа.

Забыть невозможно и думать ни о чём тоже, и он поделился с ней всем тем, что произошло с ним после цунами – как умер во второй раз; как был во сне своей собственной истории, с которой вышел в путь; как выбрался из сна; как плыл до берега; как на берегу упал; а в конце спросил её:

–Может, я уже умер, и это всё нам только кажется?

–Нет. Мы живы! – ответила уверенно она.

Считала, что всё, что ты способен видеть, слышать и чувствовать это и есть настоящее, а иллюзий не существует. Даже, если ты умер, ты всё равно, жив.

–Я тоже умерла, когда волна ударила меня, мне тоже снился сон. Я стояла на горе и мне нужно было прыгнуть с неё вниз, но я не могла, мне было страшно. Я бы и не прыгнула, если бы кто-то не толкнул меня в спину…

–То есть, мы никогда не сможем умереть?

–Да, – ответила она с улыбкой, и в улыбке было счастье. – Мы ведь сможем любить друг друга тысячи лет?

–Да, мы сможем! – уверен был художник. – Нам всё с тобой по силам!

На минуту утонули своим счастьем в палитре костра. Прижались друг к другу, глядели в него безотрывно и чувствовали себя самыми счастливыми на свете!

–Творить можно без полотен и кистей. – принесла ему открытие Анастасия.

–Откуда знаешь? – удивился он.

–Пока ты спишь, я становлюсь полноценным художником! – сразила наповал первым же словом и продолжила в той же манере. – Могла и начинать, и завершать! Вела себя, как ребёнок – рисовала малое. Цветы, ручей, песок, душа волны особенно прекрасна. Не знаю как, но у меня всё это получалось рисовать лишь мыслями и эмоциями. Представляешь? Ни кисть не нужна, ни полотно, и убить такую душу невозможно!

–Представляю, – ответил он честно и понял, почему так долго спал…

Затем она рассказала ему о том, что возможно нарисовать душу времени, усыпить стрелки часов, организовать им ловушку, если он только пожелает.

Художник начал представлять, в какой момент времени желал бы вернуться. Первая мысль о том дне, когда нарисовал душу Леро, потом вспомнил момент, когда вышел из дома с мыслями, что похожи на тупик, затем два дерева до небес. Город Ирон пришёл в голову позже, и очень захотелось заново прожить все встречи с его Анастасией

Что-то защемило в груди, и он представил, как выглядит душа времени. Она была похожа на песок, что бесконечно льётся. Наблюдать за ним не стоит – можно не заметить всё.

Анастасия рассказала и о душе Солнца – если планете будет холодно, можно её нарисовать и сделать Солнце жарче. Поведала художнику, даже про душу ангела-хранителя, что и её возможно нарисовать – душа его похожа на ладонь, способна остановить или подтолкнуть вперёд, если это нужно…

Вновь раздался крик из леса, и он принадлежал художнику. Анастасия вздрогнула, Арлстау не поверил.

Оба не знали, что сказать, а крики продолжали сокрушать тишину – одни принадлежали ему, другие ей. С каждым криком страшнее, жуть пришла в этот мир, и оба не решались идти в упавший город. Догадаться не сложно, что происходит, но лучше в такое не верить…

–Я бы другое полотно дорисовал, – ответил ей он честно, вглядываясь в темноту, ожидая, что в ней кто-то появится.

–Данучи? – нахмурилась она.

–Да.

–По-моему, мы закончили эту тему! – властно надавила она.

–А по-моему, мы проигрываем, и это единственный шанс победить!

–Кого победить?

–Себя. – признался ей он в своей слабости перед самим собой.

–Два раза в те же грабли?

–А чем мы лучше всех остальных людей?!

–Почему так уверен, что в прошлом главный ответ будущего?

–Потому что я слышу тысячи голосов тех, кому я нужен, тысячи вопросов и ответов, и все они ведут меня к Данучи!

Смирение удел покорённых. Хоть ему свою гору не покорить, но узреть хочет все небоскрёбы.

Желает, чтоб жила планета, не хочет, чтоб потухла. Можно сложить руки, но, как бы не так – и без них можно сотворить добро…

–Может, остановим войну? – прозвучало в воздухе, отразилось в лёгких и осталось в памяти навсегда.

Художник желал раскусить во всех смыслах её фразу, но искуситель никакой, и многие смыслы безнадёжно отпали.

Снова крик в лесу и так кричит, словно старается напугать или, быть может, прогнать. «Надоел, честное слово. О многом мешает сказать, под контролем держит русло разговора.».

–Ты боишься проиграть? – спросила она уже другим тоном.

–Я боюсь потерять.

–А я не боюсь ничего! – холодно ответила она.

–С каких пор? – спросил сражённый художник, не успев ничего почувствовать.

–Когда узнала, что мы не можем умереть! Зачем теперь нам прятаться? Выйдем в мир и утихомирим его! Мы ведь не знаем, что там произошло за это время и что происходит – пора узнать, пора вмешаться.

–Я знаю, что там. – кратко и спокойно ответил он, хоть она и взбудоражила его своими желаниями.

–И что же?

–Там тебе не понравится.

–Сейчас мне не нравится, что наши голоса кричат в лесу, словно мы, и правда, уже умерли, а они пытаются до нас об этом докричаться!

С казала с такой злостью, что художник захотел признаться, но она опередила:

–Это то, что ты нарисовал, чтобы разделить дар?

Арлстау замер, его дыхание застыло. Так хладнокровно раскусили, и, что бы не сказал и не удумал оправдаться – всё мимо нот и за полями стёртого листка.

–Как долго ты знаешь? – спросил он беззащитно.

–С тех пор, как стала художником. Я понимаю тебя, не сужу! Ты спрятал мою душу, чтобы уберечь меня, чтобы не сделать больно…

И нечего ответить, холодные слова морозят ум, а она продолжала:

–Ты не хотел ранить меня. Я тоже не хотела ранить тебя, поэтому о многом промолчала.

–Например? – наконец, ожил художник.

–Я знаю тебя с рождения!

Повергла в шок первой же фразой. Всю жизнь заставила пересмотреть. Теперь, он понял, кто ему тайно во всём помогал…

–Как? – спросил он так, словно раздели, и в голове защемили все воспоминания.

–Давным-давно мне пришла идея. Она кружилась надо мной, царапала шипами и говорила мне, чтоб не хранила я её, а использовала.

–И…

–Чтобы находить уникальных людей, мои люди слушали мысли всех новорождённых детей в течении первой недели их жизни, затем происходил массовый отсев, и оставались единицы тех, мысли которых продолжали слушать…

–И чем же я отличился при рождении? – с интересом спросил он.

–В том то и дело, что ничего особенного. Я не знала, что ты сын Иллиана – мне не были интересны его дети. Всего лишь, одна случайность, и я оказалась в твоём городе, в твоём приюте и увидела тебя. Как раз, решался вопрос, в какую семью тебя отдавать – в бедную или богатую. Тебе было всего восемь дней, и не знаю, что на меня нашло, но я взяла тебя на руки и прислушалась к твоим мыслям. Ты посмотрел мне в глаза, и твои мысли сказали…

–Что сказали? – на выдохе спросил художник.

–Они сказали: «Я нарисую твою душу!»!

Снова шок для художника, снова повод сказать: «Ничего я не знаю о жизни!».

–Ждала этого всю твою жизнь! – продолжила она. – С того момента начала слушать твои детские мысли, в которых ты так часто рассуждал о душах и о людях. Ты не прогонял меня из них, хоть и чувствовал моё присутствие, и я в них осталась навсегда. Их слушала лишь я, и находила в них тысячи ответов. Половину своего времени я проводила с тобой. Каждый день ты разукрашивал мою жизнь, а я хотела ещё… До того, как ты смог нарисовать душу своего дома, ты рисовал высокие картины и так мало за величие просил. Я покупала сотни твоих холстов, чтобы ты творил, и каждый раз ждала, очень ждала, что будет дальше. В мысли старалась не лезть, жить не мешала – ты плескался в свободе и творил, что хотел во всех смыслах, но потом ты лишился рук, и я не могла тебя оставить одного. Была всё время с тобой, забыв про весь мир…

Последнюю фразу промолвила любящим шёпотом, и приятные мурашки пробежали по телу Арлстау, несмотря на то, что её откровенность подкашивает его дальнейшие шаги и веру в своё начало.

–Так нельзя! – ответил он. – Нельзя слушать мысли!

–Когда ты нарисовал душу дома, – продолжила она, не слушая его, – я ходила кругами по комнате и мечтала тебя уберечь! Ты поразил меня своим творением. В тот момент, когда ты нарисовал душу Леро, я захотела, чтобы ты был моим! И так уже давно любила, как художника, как мужчину, как человека, долго терпела твоих баб, но не вмешалась я в твою судьбу, хоть и тебя не оставляла… Судьба сама привела моего художника ко мне, у неё ведь тоже есть душа…

–Но её не нарисовать…

–Потому что нас не хватит на неё! Тебе важна душа Данучи, а мне важна наша душа…

–Мне важно, чтобы мы были вместе, чтобы мы не бежали всю жизнь, а были счастливы!

Её это тронуло, но не настолько. Приятные эмоции совершили пируэт и выстрелили вопросом.

–Если я, просто, держу кисть, просто, держу её и ничего не делаю, но она, всё равно, движется по своему пути, то, кто ею управляет? Судьба?

Художник догадался, что она имеет ввиду душу луны и ответил:

–Нет, душа…

–Как выглядит моя душа сейчас?

–Как звезда.

–Ты лжёшь! – вспыхнула она. – Ты не знаешь, как выглядят наши души!

–Ты ищешь в этом ответ на то, что нам делать дальше? – спросил её, а сердце буйствует от незнакомой ярости.

–Когда приходит тысяча мыслей в секунду, ты не знаешь, с какой начать, какой продолжить, какой сотворить кульминацию и долго-долго топчешься на месте…

–Каково тебе слушать мои мысли? – не дал ей он закончить.

–Таково, что люблю тебя больше жизни и не могу без тебя жить! Когда тебя не было двадцать четыре дня, чуть с ума не сошла! Слушала твои мысли, потому что не пережила бы я без них! Они были, а, значит, ты был жив!

Он представил себе всё это и думал: «Вот так да! Как-то неловко даже, словно раздели и выгнали все маски. Я не могу, даже представить, зачем она так жила и живёт…», – врал он себе, хотя всё предельно ясно.

Правда на правду, секрет на секрет, но у неё и у него они всё ещё оставались – их тысячи, их невозможно все открыть, да и не нужно!

Жаль, что оба научились различать их в шероховатостях лица. Но секреты ли это? Ведь жизнь такая длинная – рассказать все мысли и воспоминания никто не в силах. Человек, всего лишь, выбирает, что говорить, а что нет, и это не значит, что остальная жизнь – его секреты.

Мыслей всех не озвучить, а Арлстау так желал вернуть себе свои детские мысли. Воспоминания о детстве остались, а мысли позабылись. «Жаль, что не снимал на киноплёнку всю свою жизнь, как остальные!», – упрекнул он себя. Судя по словам любимой женщины, в детстве он знал больше, чем сейчас, но эти знания принадлежат лишь ей, а не ему…

Кто-то объясняет всё Богом, кто-то матушкой природой, кто-то Вселенной, кто-то психологией, звёздами, судьбой, временем, Землёй и космосом. Сколько людей на Земле, столько и высших сил, но не думайте, что это неправильно и не справедливо…

Арлстау верил во всё на свете, и никто ему не скажет, что он не прав или поступил не честно. Честность не в почёте с детства, хоть правду бескорыстно уважал…

Пока мечтал, она заснула. Крепко прижалась, засопев. Во сне ей было холодно, он это чувствовал. Укрыл её и насладился красотой лица, увидел, что и этим с ней похожи, хотя себя красивым не считал.

«Родная ты мне! Родная…», – говорил он ей, пока она спала.

Затем закрыл глаза, прилёг с ней рядом, обнял и провалился в сладкий сон, но он не интересен, чтоб говорить о нём. Завершение его пути так близко, что говорить приходится лишь важное… Тонкой поступью

вдоль детальности!

В зоне доступа

чары хрустальные!

Светит дальностью

строчка финальная,

с головою испив уникальности....................

Один сон на двоих приснится им сегодня этой ночью, но досмотрит до конца лишь один из них. Такое с ними впервые, такое не повторяется…

Им снилась дверь. На неё не падал свет, потому казалась тусклой. Была потрёпанной, безвкусной, как матрас. Убого смотреть, неприятно прикасаться, но они её открыли.

Час сомнений наступил, когда не поздно, но сомнениям не верил никогда. Руки во сне на месте, потому, почему бы не схватить ручку двери, раз в жизни ничего уже не схватишь?!

Дверь открылась так легко, и даже очень, скрип её ничем не удивил, а за нею так темно, как будто ночью дверь эту никчёмную открыл.

Заглянули, захотели войти.

На чёрном полу под ногами валялись часы, стрелки в них по-своему кружились, каждая выбрала свой ритм, свою сторону. Художник пнул их ногой и пошёл вперёд, нащупывая руками стены, но стен здесь никогда не было, о них здесь не знают. «Что такое стена, если вокруг лишь пространство?!» – философия сонного царства, и лишь большее слово её способно изменить и заменить.

Перестал идти, когда понял, что идти некуда. Захотел вернуться назад к двери, но не нашёл её среди обломков прежней вьюги.

Был слышен топот ног, и что-то померещилось, и художник рычал на то, чего не видел. «Что ты делаешь?», – спросил он себя, наконец, остановившись, но не нашёл ответа и решил проснуться…

Не получилось.

У Арлстау не получилось. Анастасия, что во сне играла ту же роль, проснулась и первое, что увидела – свою душу.

Не могла ошибиться. Это её душа, что нарисована её художником. Та же звезда, но пропитана тьмою, блеклой темнотой, лишённой сияния.

Девушка вскочила на ноги, не разбудив, и заглянула глубже в тьму, и всё для неё прояснилось! «Вот почему я всё могу! Вот почему любая душа мне покорна! Отнёс её ты слишком далеко, раз она сама ко мне вернулась!».

Теперь, она верила художнику, что её душа – звезда, и она сияет. «Тьма жила в пустом городе!», – ошибочно подумала она, но ошибка спасёт её душу навеки…

Упала на колени пред душой, внимала в ней неяркий свет – последний штрих души её художника. Вздохнула облегчением, выдохнула тяжести и утонула всем сердцем в незнакомом сиянии.

В остатке горел свет, словно смог осветить всем дорогу…

Художник во сне обернулся, перед ним мальчик. Тот же, с золотом на голове.

–Что будешь делать? – спрашивает он.

–Я не знаю, – честно признался Арлстау.

–Данучи не выживет без твоей кисти! – перешёл сразу к делу. – Без твоей кисти никто там не выживет! Их мир так мал, а ваш велик…

–То есть, я верно поступаю, вмешиваясь в чью-то жизнь? – почти обрадовался он.

–И да, и нет, ведь ты мог бы и позже. Сначала раскрасил бы свой, а затем и чужие миры, но ты сам поспешил…

–Это последний фрагмент? Седьмой?

–Да.

–И мой тринадцатый? – горько усмехнулся художник. – Хватило только на фрагмент?

–Не тебе это знать! Не тебе делить жизнь свою на фрагменты! Думаю, их будет больше – одни у ног, другие на руках.

–Значит, решено! – сказал он, поверив мальчику, и проснулся…

Арлстау замер, когда открыл глаза, когда увидел, что с Анастасией.

Лежит перед душой, рыдает в землю, и боль её ничем не избежать. Стало жаль её и хочется всё сделать так, чтоб не было в ней боли. Только, как?

–Вот почему! – сквозь слёзы прорыдала она, намекнув своей фразой, что всё поняла.

–Нет. – ответил робко художник.

–А почему же?

–В твоей душе был свет, какого не было ни в ком! В тебе лишь свет, – кричал он ей, – а мой дар сплетён и светом ярким, и темнотою. Я не должен отказываться от дара, потому что, лучше уж всю жизнь буду выбирать, чем разом всё закончу!

–А кто из них достоин победы?

–Никто, у всех одни ошибки…

–Я должна тебе кое-что сказать, – остановив слезу, осмелилась она.

–Скажи.

–Когда тебя убил полководец, я хотела отомстить Данучи, – начала она исповедь, и каждое, следующее слово будет пропитано дрожью.

–За что? – не понял он.

–Его во всём винила!

–Но, как ему возможно отомстить?

–Луна. – выдохнула она.

–Что Луна?

–Луна это планета, на которой жил Данучи

–Нет, – не желал в это верить художник. – Этого не может быть! Земли ведь не было видно, да и спутник…

Не хотел такой правды, что одним движением кинжала убил планету, которую хранил для них Данучи.

–Я не могла остановить свою кисть, хоть и пыталась. На планете была жизнь, на ней были люди, Данучи спас её, но затем…

От такой правды опускаются руки, закрываются глаза и хочется заснуть, и не проснуться.

–Что затем? – спросил он, подготовившись к худшему.

–Я увидела твою душу…

–Где?

–Она была нарисована на Луне. – прошептала она и снова зарыдала. – Прости меня, прошу! Лишь миг безумия – и он всё погубил!

Арлстау был сражён, который раз тупик. К такому готов не был. «То есть, я без души, но не умер?!».

Не так всё, как ему хотелось, а жаль. «Кусочек же души ещё остался, но, что мне делать с ним?». Её не винил, сам поднёс кинжал к полотну – спас свой мир, погубив чужой и растерзав свою душу.

–Не кори себя, – сказал он ей. – Убил я сам, и ты здесь не при чём! Теперь, я знаю, что в жизни Данучи есть и седьмой фрагмент. Я поступил верно, рисуя не только свою жизнь. Отныне, не забуду, зачем я рисовал Данучи!

–Зачем?

–Чтобы дать ему шанс…

Прежнее желание дорисовать жизнь художника Луны вернулось с новой силой и заклеймило Арлстау, чтоб никуда не делся. «Но как найти его душу среди разобранного острова? Не чувствую её совсем, словно покинула она эти края или исчезла в космосе вместе с Луной…» …

–Дойду до берега? – спросил он возлюбленную и добавил с тоской. – Хочу побыть один чуть-чуть…

Не хотела отпускать, хоть и берег перед глазами. Беспокойство стало её сутью, с каждым прожитым годом оно становится острее.

–Хорошо, – тихо ответила Анастасия и крепко обняла, показав, что не желает отпускать, а затем от души произнесла напутствие. – Не торопи момент, который позволяет жить…

–Я растяну его на вечность… – пообещал он ей и слово поклялся сдержать.

Двусмысленно звучало для неё, хоть для него понятным всё казалось.

Поцеловал её трепетно в губы и ушёл, а она осталась одна у костра. Смотрела ему вслед без слёз, но в глазах расставание и поезда, расстояния и самолёты.

Женский шёпот, мужское молчание. Пародирует эхо шаги. И глаза его вновь – одичалые, и готов он расстаться отчаянно, только шёпот сбивал с пол пути…

Также и Люмуа глядела на Данучи, желавшего познать весь вкус войны. Также Леро смотрела вдаль, когда поверила, что художник больше не вернётся!

«Арлстау точно также покинул своих близких в начале своего пути. Ничуть не иначе! Также уходил от них, не оборачиваясь! Покорила его память этот эпизод, вычеркнуть из сердца невозможно! Вот и грабли вечно повторяются – запоминаем мы, как они выглядят. Назвать его путь войной язык не повернётся, но и на мир его шаги не похожи…», – и это не его мысли о себе, а её о нём.

Всё было точь-в-точь для неё, хоть она и не видела этого события – лишь раз слышала про него с уст художника.

Его истории творили безумие с её воображением, но поверила в каждую из них, потому что в них жизнь, в них нет ни воздушности, ни груды камней на плечах, но такой, видимо, захотела быть жизнь. Видимо, иначе ей не интересно…

Он рассказал ей много историй – почти все, что встретил на пути, и всё, что им рассказано, она обнаружила в его дневнике, на который наткнулась, пока он спал двадцать четыре дня.

Тогда она разочарованно захлопнула дневник, себя ругая за то, что позволила влезть в то, что не назвать общим, а является личным. Его мысли не читала с тех пор, как встретилась с ним в их сокрушённом городе Ирон, потому не подозревала, что у него на уме – лишь верила в то, что срывается с уст.

Пообещала себе, что не будет этого делать, что бы ни случилось, но сильное обещание сокрушила собственной слабостью. Двадцать четыре дня – слишком много, когда ты один на необитаемом острове, и она позволила себе проникнуть в его сонные мысли.

В них он рассказал ту малость, что желал для всего мира. Он, всего-то, мечтал, чтобы в людях было в меру зла, чтобы люди не верили в конец, но художник не желал связать их своими убеждениями.

«Пусть сами к этому придут…», – говорил ей он меж коридоров снов, и из-за этих слов считает и будет считать его лучше себя. Она привыкла толкать вперёд то, что не желает шевелиться…

Ещё раз открыла дневник, но не с начала, а с конца, и прежние строки исчезли, появились новые.

В верхнем углу первой страницы красовалась надпись «СНЫ», написанная заглавными буквами. Она прочла их все, и в каждом обнаружила, что ни она одна толкает художника в пропасть – все сны намеренно кем-то были посланы, чтоб интереснее с художником играть. Дошла до половины дневника, а дальше пустые страницы.

Пролистала вперёд. На последней странице была написана, всего лишь, одна фраза: «Не будет Луны – не будет Земли. Всё на свете создано парами…» …

Если бы прочла эту фразу сегодня, рухнула бы оземь, не выдержав силы правды, но она её прочла три недели назад. Момент уже иссяк. В памяти обрывок без эмоций, и она позволила себе замахнуться кистью на Луну. «Не нужно мне два художника! Мне нужен тот, что мой!» – и это не оправдание…

Жизнь или смерть, что творили свою судьбу за пределами острова, художники предоставили самим себе, и не сказать, что это был неверный выбор, но сами без жизни и смерти не справились.

Видит Бог, не всё стоит рассказывать любимым, ведь мы им посланы, чтобы беречь, но все знают, что закончится жизнь, и придётся им всё рассказать…

Она осталась одна, и ей было страшно. Взглядом искала его возвращение, но он всё ещё сидел на берегу.

Любящий ни по какой причине не оставит, любящий жизнь отдаст, но не предаст, но смотришь в спину Арлстау, и ощущение, что он ушёл от неё навсегда, и, если окликнуть, он не обернётся.

Вспомнилось, как мечтали вдвоём, что не покинут этот остров никогда и будут здесь вместе всегда. Построят что-то своё, и лишь через сотни лет люди увидят, что они построили. Такие мечты…

Бездонные минуты мучительного ожидания, и она решилась подойти к нему. Уже сделала первый шаг, но её остановили.

Ни хруст ветки, ни крик павшего города, а чей-то незнакомый, детский голос сказал ей:

–Постой и не спеши.

Анастасия без испуга обернулась, а перед ней стоит кудрявый мальчик со взрослыми, счастливыми глазами. В его очах победа, в очах его восторг, что ещё не всё закончено, не всё потеряно, и жизнь ещё цветёт! Только вот, кого он победил?!

Догадалась, что это тот, кто безнадёжно выпрашивал дар, но никто не мог видеть его – лишь Арлстау. Возникал лишь вопрос: «Почему?» – почему он стоит перед ней, а не почему никто его не видел…

–Я остановилась, – напомнила ему Анастасия.

–Твой талант подобен предательству, – начал он, вспомнив первый диалог Арлстау, довольно-таки, приятным тоном, и в мыслях Анастасии возникла фраза: «Ну, началось…». – Когда предаешь, это меняет всё, правда?

–Правда, – коротко ответила она, немного смутившись, а мальчик, не замечая ничего, продолжал.

–Вся связь между двумя людьми, что лишь росла со временем, нарушается, и в ней появляются помехи. Не важно, сколько времени она создавалась, важно, что рушится за мгновение даже то, над чем кропотливо трудились тысячелетиями…

–Тебе нужен дар? – перебила она его. – Я могу тебе отдать свой дар, если от этого всем будет лучше, если этим я верну душу моему художнику…

«Если, если, если…», – говорил не вслух мальчик, задумчиво улыбаясь ей. Её слова согрели ему душу, не смотря на «если», хотя своей души ей он не показал.

–Всем книгам книга его дневник, да? – спросил он, прочтя мысль.

–Я.... Я об этом не думала…

–Днями и ночами думала! – ответил он ей с теплом. – Без секретов нельзя. Рассказать всю свою жизнь невозможно, так ведь?

–Тебе не нужен мой дар? – спросила растерянно.

–Он не твой, ты не можешь им распоряжаться. – ответил тот с безразличием.

–Чего же ты хочешь от меня?

–Рассказать тебе то, что не имею права рассказать Арлстау.

–Интересно…

–Перед тем, как раскрою главную тайну его дара, ты можешь мне пообещать, что никогда ни ему и никому об этом не расскажешь?

Она задумалась, посмотрев на спину художника и хотела сказать: «Нет!», но мальчик опередил:

–Если он узнает нашу с тобой тайну, это навеки столкнёт его в глубокую пропасть, из которой так легко не выберется, как выбрался во сне, поэтому он не должен узнать всё, что я тебе расскажу…

–Почему мне ты можешь рассказать, а ему нет?

–Таковы правила.

–Какие ещё правила?

–Ты ещё не пообещала. – напомнил он.

–Обещаю! – ярко воскликнула она, решив, что, только это станет секретом, но, если настоит художник, то расскажет.

Мальчишка прочёл её мысли и слегка усмехнулся им в лицо. Для него её слово важнее всех мыслей, что пронеслись в голове.

–Когда-то очень давно для вас, но недавно для меня, жизнь присутствовала только на одной планете, хотя тысячи Вселенных расположились вокруг неё, ожидая своего часа, но их час не пробивал. Жизнь на первой планете никак не могла закончиться, хотя уже давно загнала себя в тупик. Мой брат был возмущён, да и мне было скучно и неприятно от того, какими стали люди, и я попросил его согласия впустить жизнь и в другие Вселенные, но сделать так, чтобы была наделена не только началом, но и концом! Брату стало любопытно, он откликнулся на просьбу,

и мы создали художника, рисующего души, что добавил шарма и эмоций нашему существованию. Да и не только шарма…

–Прости, что перебиваю, но, кто вы такие?

Вопрос был резкий, не смотря на «прости», но не желала слушать откровенности, не представляя с чьих уст они летят.

Мальчик задумался на миг и ответил ей правду со всей своей лёгкостью:

–Я – Жизнь, а мой брат это Смерть…

Ответ заставил пошатнуться и застыть, взглянуть на «малыша» по-новому. Вспомнилась её единственная встреча со странной девочкой и их единственный диалог – «Она и была нашей смертью! Почему же тогда показалась для этого жалкой?!». Страх отразился на лице, но не проник в нутро. Возникло две тысячи вопросов, но обо всём не спросить!

–Не бойся, дитя, все рано или поздно умирают, – поддержал её мальчик, что назвал себя Жизнью.

Было странно слышать от него, что она – дитя, но его слова пробудили в ней жгучий интерес ко всему, что расскажет ей сама Жизнь.

–То есть, Жизнь попросила Смерть о том, чтобы…

–Да, так всё и было, – не дал ей закончить мальчик.

–Почему ты выглядишь, как мальчик, а смерть, как девушка, если Жизнь это она, а Смерть это он? Зачем путали художника своими голосами?

–Такими нас видит Арлстау, и сам не догадывается о том, почему мы выглядим именно так. Если бы знал, кто мы такие – догадался бы. Признаюсь, от моего образа зависит моё поведение, и в жизни Данучи я многое себе позволил, благодаря красоте, которой наградил меня художник! Я, всего лишь, образ, выдуманный Арлстау, потому и для всех вас я выгляжу так. Образ не соответствует голосам, потому что и жизнь не такая, какой видят её люди, и смерть не такая…

–Продолжи свой рассказ, прошу тебя… – поторопила она его, будто боясь куда-то не успеть.

–Мы впустили жизнь во все Вселенные, – продолжил о далёком он, – но было решено, что, когда жизнь на какой-либо планете заходит в тупик, на ней рождается художник и высоко подбрасывает свою монету. Пока она летит, он думает, как быть. Кто-то в тупик заходит сразу же, кто-то постепенно, но нет таких миров, где поселилась вечная дорога, и нет такого художника, который пожелает вечно жить…

После слова «жить» Жизнь остановила своё слово, позволила переварить важное и продолжила.

–У нас с братом правила – мы можем говорить с художником о чём угодно и путь его, как захотим, менять, но нельзя говорить, кто мы такие, нельзя рассказывать, как и чем мы живём! Даже перед гибелью художника не открываем ему этой тайны – важно нам, чтоб умирал с загадкой…

–Почему? – не выдержала она.

–Тебе могу рассказать, – продолжил мальчик, отложив ответ на вопрос на потом, – потому что, по сути, ты не художник. Для тебя нет правил, да и брат на это дал добро – ему тоже любопытно, что ты будешь делать с этими знаниями. Ты бросила ему вызов – это его ответ.

–Я ведь, в любом случае, проиграю?

–Да, – ответил тот, не став топить надеждой. – То, что сделал Арлстау, произошло впервые. Никто из художников ни с кем не желал делить свой дар! Возможно, это единственный шанс, что в вашем мире всё сложится иначе – не как в других мирах. Цель моего брата – уничтожение, а мне хочется, чтобы в вашей Вселенной хоть кто-то, но выжил. Я просил художников отдать свой дар, но ни один ещё не соглашался, кроме тебя. Мой брат же просил их творить и творить, и они вытворяли шедевры под миноры, что пахнут не только началом…

Рассказ остановился, будто Жизнь ожидала вопроса. Вопросов много, и каждый мешал друг другу своей значимостью.

–Это и есть тайна, о которой нельзя говорить Арлстау? – спросила она, переведя взгляд на спину художника.

–Каждое моё слово – тайна. Самое важное, что ты должна знать, а Арлстау ни в коем случае, так это то, что не было ещё художника, не поставившего точку на своей планете!

–Как же так? – спросила она, стараясь не терять дар речи.

Его слова двусмысленны, и оба смысла зеркальные. Один худ, другой приятнее, но Анастасия не стала уточнять.

–Побеждаю, побеждаю, побеждаю я, а в конце проигрываю смерти. Все планеты вашей Вселенной, что вы считаете безжизненными, уже держали жизнь в своих объятиях, но выронили и раскололи. Ваша планета – последняя, которой досталась жизнь. Если проиграешь, то путь вашей Вселенной будет закончен.

–А Данучи?

–Что Данучи?

–Он тоже поставил точку?

–Я не могу сказать…