–Ему отрубили голову. Как это может быть не концом? Полотно окроплено кровью. Всё говорит о том, что это конец! Но не воспринимай его конец на свой счёт, у тебя впереди долгая жизнь!

–То есть, он превратил авров в людей, и полководец их уничтожил, и это всё? Какой тогда смысл был в прошлом художнике?

–С чего решил, что войско полководца победило?

–Нет, это не конец! – не унимался Арлстау.

–Успокойся! – не выдержала она. – Я не позволю тебе притрагиваться к этому полотну! В прошлый раз тебя не стало для меня на двадцать четыре дня, а в следующий раз насколько?

–Значит, ты тоже веришь, что не конец? – ответил он ей так, будто она дала надежду, словно не слышал сути её слов.

–Если ты дотронешься до полотна, можешь считать, что ты меня потерял! – перешла она к крайней мере.

–Вот, как значит… – ответил он, глотнув печали.

Было больно слышать такое. Он с тоскою смотрел в её глаза, и она уже жалела, что сказала ему жестокое слово – словно она уже была готова его потерять, будто и не любила вовсе. Но это не так!

Такие слова заставляют человека надолго задуматься над своим поведением и над вечностью других людей. Её губы желали извиниться, но вовремя успеть не суждено.

Дверь в их дом нежданно распахнулась, и за дверью был не ветер. Художник повернулся всем телом и застыл, беспомощно глядя на дуло пистолета.

Полководец мешкал лишь секунду, а затем прогремели два выстрела.

Две пули угодили в грудь художника, порвав те крылья, что порхали за спиной.

Художник упал, по-геройски, на спину, чтоб до последнего мига видеть лицо врага. Враг оправдал ожидания, подошёл ближе, но лик его неприятен, и Арлстау от него отвернулся.

Тело содрогалось, тело из пальцев упускало жизнь. Художник успел лишь раз взглянуть в глаза Анастасии на прощание.

Палец слетел с крючка и наградил художника контрольным в голову.

Художник перестал дышать, а в его умирающем взгляде навечно застыло лицо Анастасии, а не полководца. Не желал умирать, но, всё-таки, умер…

Слов объяснений перед деянием, как бывает в сказках, не было! Убил художника, молча, ведь это не сказка, а самая настоящая жизнь!

Все приготовленные им речи, но уже полузабытые, предназначались Анастасии, а не тому, кто держит её кисть.

Его лицо скрывала тень, но слепой увидит, что оно искажено гримасой злорадства и сожаления. Злорадство объяснить легко – он отнял у Анастасии то, что ей было дорого. Анастасия ему враг, источник зависти, ненависти и неполноценности. Во всём он винил её, но за спиной, в лицо сказать до сей поры стеснялся.

Сожаление в его эмоциях лишнее, оно вызвано тем, что в глубине души он восхищался ею. Не верил, что она любит художника. «Любовь это не про неё», – размышлял он как-то на днях,– «Век одна, и так сразу – любовь?! За пару дней после вечности?! Этого не может быть! Не может!». Считал, что художник для неё – оружие, а ему сейчас пришлось не убить её любовь, а пожертвовать их оружием, на которое он имел свои резоны.

Не стал рисковать – вот и всё! Риск это не про него. «Рискуют лишь обречённые однажды проиграть!», – такова его философия игры, и век она работает, не подводит, но сейчас он не знал, что Анастасия успела стать художником…

Она ещё не могла прийти в себя, но в ней уже закипала суровая ненависть ко всему этому миру, словно вся злость, что накопилась за её долгую жизнь, подняла восстание и в этот миг стремится лишь наружу!

Руки судорожно гладили пока ещё не остывшее тело художника и пытались нащупать в нём хоть какую-то жизнь, но от прикосновений был холод. Слёзы ласкали её щёки, но их ласки были лишены нежности. Лишь сейчас слёзы приобретали свою суть, когда уже всё было кончено!

Она жалела о своих последних словах, которые художник услышал от неё, но их уже не вернуть. Прошедшее время таково, что вся его цена лишь в опыте, да и то в переваренном. Прошлое можно использовать, но не изменить.

Надежда тихо лелеяла душу, что Арлстау сейчас очнётся, что он был прав на счёт Данучи, но взгляд спотыкался о душу Данучи и не видел в ней никакого продолжения. Её надежда была слишком ничтожна перед горем, болью и яростью, что уже закипели, осталось лишь налить всем чаю.

Минута немого молчания, что щедро предоставил полководец, и она поверила во всё, что произошло сейчас. Перевела жестокий взгляд на него – тот собирался отвесить ей пощёчину, но взгляд остановил.

Полководец застыл над тем, что от неё осталось и без притворства улыбался. Его сожаление ослабло в силу неприятных воспоминаний. Он был копией полководца, убившего Данучи, а теперь он убил и Арлстау. Этим он убил и её. Всего минута, а жизнь троих закончена. Точнее, четверых…

Отошёл на три шага, сел на стул, не отводя пистолета от её груди и взора от, убитых горем, расплывчатых глаз и начал обдумывать слова, как бы сделать больнее. Возникло жгучее желание добить её словом и фразами кромсать всю душу на куски!

–Знаешь, почему всем людям нравится верить в конец света? – начал с середины.

Она в ответ молчала, не всхлипывала и не дарила взгляд. Раздражает такое его, но не сейчас – сейчас на губах полководца вкус победы.

–Потому что я так захотел! – продолжил он, искренне восхитившись звучанием своей фразы. – Я позволил тебе помогать всей планете, потому что этим ты сделала её слабее! Планета стала зависима от тебя, а без тебя и ничего не стоит, и ничего уже не может! Помощь ей падала с небес, а она лишь протягивала вверх свои бесчисленные руки и просила «Ещё!», а ты швыряла и швыряла звенящие монеты, наивно пологая, что помогаешь, а не губишь…

Он заглянул в глаза Анастасии, но не увидел ничего, чего хотел увидеть – она поглощена лишь горем о художнике, поэтому лишь пуще продолжал.

–Ты прекратила войну, но она не так уж и нужна мне, когда весь мир верит в свой конец. Ты слышишь меня? Весь мир верил и верит! Ничего не изменилось! Сто лет ты не побеждала, а проигрывала, и подвели тебя все поколения! Все до единого! Всего лишь, слово держал я под контролем и удалось пронести сквозь вечность свою идею. Заметила, как легко управлять миром, у которого нет будущего? Мягкая марионетка – мечта любого правителя. Конец света не миф, но он случится, когда я захочу, а не по воле художника…

Он был уверен, что Анастасия совсем не жаждет умирать и, скорее, станет союзником врагу, чем пожелает закончить свой путь. Сделал паузу, вспомнив что-то, что заставит её говорить и с еле заметным восторгом продолжил, оголив свои морщины:

–Ты желала купить всех людей добротой, Иллиан подкупал их эмоциями, а я менял людей и делал их такими, какими они мне были нужны…

–Безвольными? – наконец, она нарушила молчание, но в пустую, ведь полководец её слову рассмеялся.

–За неделю нашей войны уничтожено всё, что ты строила век! Век затишья закончился, и теперь на Земле лишь война! Я покажу им тело художника, и у войны не останется смысла. Нам остаётся лишь выбраться отсюда, и тебе решать со мной ты или против. Ты нужна этому миру, как никогда, а художник миру нужен мёртвый, а не живой…

Воскликнув последней фразой, он протянул ей руку и задрожал потёртыми временем пальцами. Она не сделала того же самого, не мила ей его рука. Слова задели, зубы издали скрежет, но ответила ему мягким, неузнаваемым голосом:

–Мне нужен кинжал, чтобы снять защиту с острова, – на ходу придумала она. – Необходимо убить одну из душ, которую нарисовал художник, тогда мы сможем отсюда выбраться

–Узнаю прежнюю Анастасию, – рассмеялся тот в ответ.

Два шага до кухни, три шага по кухне и вернулся с кинжалом в руках, больше похожим на меч, чем на кинжал. Провёл остриём по щеке, остановил на подбородке, порезал его слегка и швырнул кинжал на окровавленную грудь художника, понимая, что настолько рискует впервые.

Анастасия взяла его в руки и улыбнулась признательно, словно была безмерно благодарна полководцу…

–Только без глу… – не успел договорить полководец.

Он не успел ни договорить, ни подумать, ни выстрелить. Кинжал пронзил грудь, убил рёбра, вошёл в его сердце, не выйдя из спины. Полководец упал на живот, словно тело желало пронзённым быть полностью, и желание сбылось…

Так закончилась история большого человека, впервые позволившего себе рискнуть…

Анастасия с благодарностью поцеловала холодные губы художника, прошептала ему «Прости!», хоть он её уже не слышал, поднялась на дрожащие ноги и направилась к камину. С минуту переглядывалась с незаконченной душой луны, словно обменивалась с ней мыслями. Сначала взяла в руки мольберт, затем и её пригрела в ладонях, как своё дитя и отнесла к порогу дома.

За дверью никто не ждал, за дверью было пусто. Лишь одинокий листопад проливал свои слёзы, оплакивая гибель художника. Со всех деревьев падала листва – равнодушными были лишь пальмы.

Анастасия вышла за порог и наградила луну ненавистным взглядом. Сейчас она была так близко, так ярко горела, словно готова потухнуть навсегда…

Именно на ней жил когда-то Данучи! Именно планету Земля Анастасия видела в бездонном небе, но ничего об этом никому не рассказала. Лишь ей дано было видеть её. Остальные, словно не замечали огромную планету – она была спрятана для всех глаз.

Думала, что не с проста ей одной такое знание, и оказалась права. Просто, поделиться знанием ни с кем не успела.

Данучи жил на Луне миллионы лет назад, но погубил жизнь её художника, пробравшись через коридоры времени. Именно так она считала, и её мнение непоколебимо, потому что мир, теперь уже, точно рухнул, когда художника не стало…

Бережно дотронулась до живота и провела по нему уставшей ладонью. Пред дитя оправдать себя не могла, слов прощения не подобрать. И слёзы, как на зло, так быстро закончились! Чувствовала себя непонятой, неуслышанной, незамеченной, неразгаданной…

Никто в этом мире её не поймёт, кроме её художника!

Встала на колени пред душой луны. Не загадала желания, не попросила прощения, не посчитала нужным что-нибудь сказать. Вспомнила всё, за что ненавидит этот мир, что её заставляет этим миром стыдиться. Прокрутила в голове беды и горести, коварство судьбы, все ничтожности предсказуемости…

Прикусила губу и прищурилась. Вспомнила, что Арлстау говорил ей о том, как нужно продолжать душу и прильнула к его советам.

Кисть коснулась холста и сама повела, и сама выгрызала дорогу, не стеснялась крушить и хамить, не заботясь о том, что стирает весь прежний рисунок, что когда-то художник попытался свершить.

Власть искусства оказалась сильнее, и Анастасия ничем не могла себе помочь, чтобы искусить эту власть. Решила поставить точку на Луне, и пусть Земля, как пожелает, так и живёт без её сияния!

Пронизывающий холод сразил из ряда вон нежданно, и тело напомнило ей, что она, всего лишь, человек, решивший бросить вызов Высшим силам.

Зубы застучали, руки задрожали, а колени превратились в лёд. Она пыталась избавиться от кисти, но, увы – даже сильные пальцы не могли её вырвать из губ. Ей казалось, что губы, как и колени, превратились в лёд и сейчас рассыпятся на мелкие кусочки. Однако, этот момент не приходил, и девушка, не хотя, продолжала губить чужую планету, не заботясь о своей.

Душа луны не была для неё похожа на круглый кусок света. «Душа какого-то народа!», – подумала она и начала представлять и продолжать эту мысль, чтобы отвлечься от боли. Народ представлялся внутри луны и ожидал своего освобождения, но получал нечто другое. Почему-то в мыслях замелькали Алуар и авры, но мелькания были недолгими. Слишком уж невероятной была эта мысль.

«Жизнь на луне ещё есть! Они ещё живут на ней!» – хором воскликнули её мысли и возжелали остановить губительную кисть, но Анастасия была бессильна!

Не остановить начатое, раз это нужно не только тебе.

Вновь вернулась ярость, будто почувствовала завершение шедевра и решила стать его основанием. Ярость вскрыла кожу и ворвалась в кровь, приучила её к огню и приручила к себе.

Вот и всё. С душой луны покончено, и конец был похож на первую, невероятную мысль. «Народ авров до сих пор жил на луне!», но теперь его не станет. Быть может, без Луны не станет и Земли…

–Кто ей дал на это право?

–Арлстау…

Точка была жирной, оставила отверстие в полотне и впустила в себя лунный свет. Анастасия поднялась с колен и отошла в сторону от полотна, со смирением взглянула на Луну, прощалась с ней и говорила ей: «Спасибо!», несмотря ни на что.

Секунда на прощание, и Анастасия прозрела от дара – раньше, чем все художники, что были до неё! Хоть раньше всех, но слишком поздно для себя!

Она дорисовала не душу луны, а душу Арлстау! Всё это время его душа таилась на Луне, поэтому он не мог дорисовать её, а она дорисовала.

«Нет! Нет! Нет!», – закричала она, но поздно! Она уже лишила Луну души художника!

Столько раз глядели вместе на Луну, и ни один из них не получил от неба мысль, что душа Луны это и есть душа художника, и нет у неё своей собственной души!

Взгляд бросился в землю, чтобы раскусить, чья душа бережёт планету Земля, но уже поздно!

Луна вспыхнула так жестоко, что ночь превратилась в день – но не такой, как от света Солнца. Свет был переполнен синевой. Анастасия протянула к нему руки, устремив ладони к небу, и свет полился по ним, как вода. Она с восхищением глядела на этот водопад, но видела в нём лишь конец – конец себя и всего мира.

Распахнула руки, чтобы величественно встретить смерть и возвела глаза к ярчайшему небу. «Вот и всё! Я иду к тебе!», – шептала она, скорее, своему художнику, чем кому-то ещё, но свет закончился также внезапно, как и наступил, и тишина обрушилась на остров!

Метнула взгляд на Луну – она, то гаснет, то вспыхивает! Луна похожа на, всего лишь, неисправность фонаря!

Взгляд резко бросился на полотно – на нём повис Арлстау в окровавленной, разорванной одежде, но живой и невредимый. Даже не услышала ни его прыжок, ни приземление, ни то, как он вонзил кинжал по рукоять в самую великую из ими созданных душ. Он эту душу начал, она закончила, и он её убил!

Счастливый взгляд девушки лишь слегка коснулся глаз художника и прижался к его рукам уже без счастья, наливаясь страхом и безнадёжностью, ведь художник только что убил свою душу…

Его руки тряслись и покрывались льдом. Кинжал упал на порог их дома и засиял синим пламенем, вместе с ним на порог рассыпались и кисти художника, и с леденящим звоном рухнуло на порог дома его обручальное кольцо.

Он снова был без рук, но ещё не знал, что только что убил и свою душу…

Художник поднимался с колен и в глазах его мерцало сожаление. Ему вспомнился сон, когда он искал остров по всему океану и чувствовал себя виноватым перед ним. Сейчас же, он чувствовал себя виноватым не только перед островом, но и перед Анастасией, и её поступок был для него его виной и его ошибкой.

У него был выбор – либо смириться, что сегодня настанет конец, либо дать миру ещё один шанс. Он выбор сделал, но не догадывался, насколько высока цена спасения утопающих…

Чувства Анастасии перемешались – любимый жив, но она убила его душу, как сама считала, и он, возможно, навсегда станет другим. Тем более, без рук…

Чтобы переосмыслить все чувства – нужны время и тишина; чтобы подарить Арлстау хоть слово – необходимы какие-то силы, но жуткий скрежет в небесах не предоставил ничего!

Затем грохот и гром был такой силы, что хотелось закрыть уши, но у одного не было рук, а другая сочла, что должна этот грохот терпеть.

Земля затряслась под ногами, но падать ещё не время!

Две пары глаз взглянули на луну и восхитились, и ужаснулись одновременно. На их глазах кто-то разорвал луну на две части! Грохот был, как весь гром небес, и из ушей тонкой струйкой стекала кровь!

Они не увидели тех рук, что разорвали луну на две части, но представляли, как они выглядят. Каждый представлял по-своему – Арлстау видел свои руки, Анастасия – свои!

Два неровных куска недолго висели в космосе, за мгновение потухли и пали вниз, как в замедленной съёмке, а потом скрылись из вида за горизонтом, потерявшись где-то в просторах космоса.

И наступила темнота…

Глава 13

Темнота и мужское рычание…

«Снег на дождь от души разозлился, вместе стали проточной водой. Также я с ночкой-ноченькой слился, стал её долгожданной частицей, и зовусь я теперь темнотой!».

–Любимый мой, – наконец, воскликнула Анастасия. – Что же я натворила!

В последней фразе он чувствовал усталость, но знал художник, что спать ещё не час. Сейчас случится что-то, и надо, просто, подождать и посмотреть, что будет.

Бросилась в его объятия и погрузилась в них, пытаясь нащупать остатки души художника, но их под сердцем не было, хоть было ей тепло…

Подглядывал за ней из-под её плеча, хоть взгляд тянули покалеченные руки, но мысли были, точно, не о них. Его мысли и не об упавшей Луне, сиянием которой уже не насладиться никому и никогда…

Он думал о душе Анастасии. Он совершал расчёт, насколько её душа изменилась и возможно ли обратить всё вспять.

Не было души на свете светлее, чем у неё. Нет и тех, чьё сияние чище. Теперь же, всё иначе, теперь в ней темнота.

«Нужно найти её в глубине города и по-другому нарисовать, дорисовать недостающее, вычеркнуть то, что позволило ей покуситься на душу Луны!» – строил планы он, обнимая Анастасию.

О своей душе художник не думал, хоть и душа Луны убита им. Луна упала, и её уже не вернуть, а душу вернуть на былые круги возможно. Он в этом не сомневался и был готов к решительным шагам.

Сейчас Луна летит в небытие, и ей не вспомнить ни одной молитвы. Сколько ей падать вниз – никто не знает. Быть может, полёт в пропасть это навсегда, и у Луны есть начало смерти, но не сыскать конца ей никогда…

–Что теперь будет? – отчаянно спросила Анастасия. – Наша планета умрёт?

–Нет, – тихо ответил художник.

Он, будто уже знал, что будет дальше, как жизнь будет листать свои страницы, лететь с холодным Солнцем, без Луны.

–Я была без ума! – кричала она, отстранившись от него, и слёзы вновь вернулись. – Клянусь тебе, была я без ума! Так желала Луну покалечить, что о главном забыла опять! Мне чудилось, что у меня столько силы, сколько не было ни у одного художника! Мне, будто снилось, что все мы не достойны жить!

–Это твоя вера, – ответил он. – Вера в конец света! У верящих в него больше оснований наш мир убивать. Не верь больше в него, прошу тебя…

Он обнял её крепче, сжав хрупкое тело остатками сил. Он внушал этим любовь, забирал огонь из её сердца, пока он не сжёг всё на своём пути.

–Я не хотела говорить тебе того, что сказала перед тем, как тебя… – она запнулась, но сразу же продолжила. – Я никогда тебя не брошу!

–Я люблю тебя, – ответил он ей

Ответил, как простой человек, позволивший себе сегодня смелость.

Она, наконец, улыбнулась, хотела рассказать, как сильно любит, но услышала шум запоздавшей волны, и взгляд свой подарила океану.

На смену темноте пришла тишина. Отлив был настолько стремительным, что, даже не верилось, что вода так способна бежать. Вода бежала без оглядки, но обещала обязательно вернуться!

Вдалеке показалась великая волна, высотою в тридцать три шага, шириною в бесконечность. Высотой будет выше и шириною тоже. Она была похожа на Цербера, возжелавшего сожрать всех на своём пути, и два художника были малы перед ним. В чём-то величественнее, но не сейчас.

Волна красного цвета! Океан уже весь стал таким!

Убежать можно в бункер и спрятаться в нём, но они об этом не думали. Не шевелились и не пытались спастись, не отрывали взгляда от волны вплоть до её обрушения и не думали ни о чём. Они молились, чтобы вновь не расстались, чтоб далеко друг от друга не отбросила их волна.

Лишь в последний момент, когда волна была готова упасть, Анастасия схватилась крепко за художника и вжалась в его кожу, как преданная! «Люблю! Люблю! Люблю тебя, родной ты мой!» – жалобно скулили её мысли, но вслух их не произнесла…

Затем звериный рёв, смертельная красота перед глазами, удар, что силой не измерить, и им пришлось расстаться.

Не удержали друг друга, потерялись в солёной воде.

Их дом снесло до основания в одно мгновение. Анастасия погибла сразу же от одного удара!

Художника понесло волной в глубь острова!. Он плескался в обломках, не чувствуя боли, а волна увлекала его за собой на другой конец острова или, быть может, в красный океан.

Все мысли об Анастасии. Она не успела сказать о любви, но это не так уж и важно. Слово о любви могущественно, но не настолько, чтобы быть сильнее самой любви.

Волна сметала все деревья, затем нырнула вниз – в том самом обрыве, где художник катился кувырком. Сейчас же, его, просто, швырнуло в землю и закрутило в воде, как монетку, как марионетку.

Было ощущение, что сломаны все рёбра и позвоночник, и, даже крылья, но художник не сдавался, пытался выбраться на поверхность, горел желанием не утонуть. Всё лишь в его руках, хоть их снова нет.

Его уже несло под водой, и он видел, как тонут небоскрёбы, между которыми совсем не давно он прошёл. Под одним пронесло в сантиметрах, повезло – был бы похоронен небоскрёбом. Потом он вынырнул и узрел впереди, как волна сносит все небоскрёбы, сносит всё, что здесь строилось веками или, быть может, за несколько дней!

За минуту унесло на километры. Когда волна приблизила его к краю острова, он попытался зацепиться, хоть за что-нибудь, но без кистей рук попытка не удалась. Его поглотил водоворот, и Арлстау со спокойной душой захлебнулся, хоть и мог, хотя бы попытаться спасти себя. Если бы не знал, что не умрёт, что убить художника невозможно, он бы поборолся…

Очередной парадокс, но уже парадокс бессмертия!

Владычица жизни жива, поэтому легко поддался смерти!

Такое вот решение его души! Или не души?

Но мы не он, у нас выбор помягче, потому и сдаваться не позволено!

Важно в жизни не то, что ты ни черта не понял, а то, что сумел ни раз переварить и воплотить! Воплощение это не созидание плоти, а предоставление сосуда для души!

Порою, слышим мы в младые годы:

–Да, что ты можешь знать о жизни?! Ты щегол!

–А в чём?! В чём это измеряется?

–В том, что произносишь вслух!

–А я намеренно в лицо бросаю едкость фразы, чтоб посмотреть на всех людей – кто из них, просто, поймёт меня по-человечески, а кто набросится, как шакал, на одну неудачную фразу и будет грызть меня за неё! Лучше быть щеглом, чем шакалом, в которых все когда-нибудь, но бросят камни!

Все знания бесполезны, если не способен их использовать! Говорить, что не умею – это бред; говорить, что не хочу – не стоит…

Ему снился Данучи, рассказал, как живётся в Раю. Признался, как там тепло, как птицы внушают полёты, и ты летишь.

Рассказал, что познал красоту. Не в простом она, даже не в формулах. Она во всём, но мы не замечаем, глядя на мир не добрыми, безвкусными глазами. Рассказал про добро, что творить его надо для всех, а не для избранных. Показал, как добро влияет на жизнь, как предоставляет новые шансы, и художник был удивлён, не думал никогда, что от добра такие бумеранги!

Снилась и Анастасия, звала его с собой. Говорила о том, что они ещё не побывали во всех, нарисованных ею, городах, и для них жизнь будет счастьем, если посетят их все. Он верил ей. Если уж, ей не верить, то смысл жизни исчезал, а он был очень нужен.

Затем сон перенёс его в им же сочинённую историю, с которой вышел в путь. Остров-яма встретила своим дном, и художник упал в грязь лицом.

Он, чувствуя боль, поднялся на ноги, взглянул на себя – нет смысла отряхиваться, всё это не стряхнуть.

«Неужели, я умер?!», – не поверил он.

Взглянул на руки – на месте. Взглянул на небо – луна. «Ну, точно, умер, раз и луна освещает всю яму, из которой предстоит мне выбираться…».

Посмотрел по сторонам – люди. Одеты в абы что, зато поняли, что тряпьё это тряпки. На них падает еда – они подбирают, на них капают дожди – открывают рты.

Эмоций не обмануть, испытывал презрение. Выглядят смешно, зато не скрывают…

К ногам Арлстау упала кисть, и он не растерялся, взял её, презрения к себе не испытав. Ветра не было, он не принёс листок, и художник рисовал на левой ладони – не ценил её, считая, что уже не вернуть, когда проснётся.

Нарисовал душу дороги. Три взмаха кистью, да и всё о ней.

Нет, не похожа на змею – две линии пересекли третью.

–Люди, – обратился он к питающимся. – Нам нужно что-то большее, чем пища…

Но его не слышали. То ли громко чавкали, то ли мясо застряло в зубах.

Оглянулся – дорога была готова. Полторы тысячи белых ступенек, и океан, что без волн, на ладони, и нужно будет выбрать – плыть или тонуть.

Посмотрел на людей с состраданием, повернулся к ним спиной и спокойно пошёл по белой лестнице. Она была широкой, но не для всех. Все на ней не поместятся.

Вновь с неба посыпалась еда, но теперь уже на лестницу, и люди роем бросились за художником. Все до единого, и цель каждого – схватить. Схватить и еду, и художника.

У них были такие лица, что таким в аду будут рады! Художник бежал со всех ног от них, но уставал, а те, словно и не знали, что такое усталость.

Хватали за карманы, терзали рукава, кубарем летели вниз по лестнице, но до края с художником, кто-то, но добежал.

Художник пришёл первым и чуть не ушёл за борт. Перед ним синий океан, что без волн, но лодки на берегу не оказалось.

«Что делать дальше?», – думал он, но в воздухе сквозило безыдейностью.

Люди уже близко, им осталось чуть-чуть добежать, а художник размыслил: океан или в лапы? Выбрал второе, но выбор не верный.

Первый житель острова пробежал мимо и нырнул в океан, второй за ним, за ними и остальные. Проносились мимо художника, не трогая его. Просто, падали в воду.

Нырять не хотелось, но стоило об этом подумать, как пробегающий мимо толкнул, и художник упал в гладь океана…

И всё, сон окончен. Очнулся посреди красного океана. Солнце било в лицо, кисти рук отсутствовали. Вдохнул побольше воздуха, унюхал что-то в нём и сразу же поплыл, чуя, где спит вчерашний берег.

Волны заглатывали и выплёвывали его из себя, руки леденели и сохли, глаза солёные до невозможного, а он всё плывёт.

Когда ноги сводит по середине реки – это знак. Доплыви, и начни жизнь заново.

Руки отказали послушанию, когда увидел берег. Километр не мало, но умереть он не может, потому остаётся лишь плыть. Шёл снег, и волны с каждой упавшей снежинкой становились мощнее. Было холодно, а холод это то, что не любил. Океан уже не был тёплым, вода не только стала красной, но и ледяной.

Доплыл. Ноги по колено проваливались в волны, воздух в воде ему мешал, но добежал и рухнул. Закрыл глаза и заснул, забыв о всём на свете. Два раза умереть – не шутки.

Очнулся, когда уже давно рассвело – среди песков, поваленных деревьев, небоскрёбов, мраморных домов. Очнулся недалеко от места, где Анастасия стала ему женой и прошло уже пол дня, как рухнуло цунами.

Предсказание не сбылось. Леро изменила ход событий, рассказав художнику то, что предначертано, и ход истории ушёл в другое русло. Вчерашний день прошёл, наступило сегодня, а мир, все ещё, жив и ранен вовсе не смертельно…

Вокруг обломки статуй Анастасии и полководца – не выдержали силы волны.

Полководец спиной и головою в воде, лицом и грудью на воздухе, а ноги, наверное, остались в земле – там, где раньше стоял. Копья нигде не видно, обезоружен солдат.

От Анастасии здесь только обломки щита. Видимо, щит спас её тело.

«Столько километров их протащило и именно в то место, где я очнулся! Интересно, в обломках чего очнётся моя Анастасия…» …

Статуи художника, Иллиана и его жребия, будто неприкосновенны – их волна не тронула, хотя весь город лежал на земле.

Здесь руины и кровь, не взрастить вдохновлённых садов, и цветам ароматы уже не нужны. Виноград не поспеет в вино, не услышишь шагов, ведь теперь здесь очаг тишины…

Лучи солнца, хоть и били в лицо, но были холодными, бесчувственными. Не было в них той прежней чувствительности, не было в них и тепла!

Вокруг зима, и снег проснулся. Колени задрожали, но хрустнуть им ещё не время. Босые ноги побрели по снегу, оставляя глубокие следы, и лишь босые пальцы чувствовали холод.

«Мороз, и путь мой не такой прелестный, следы мои не так теплы!», – думал художник, крича на весь лес имя Анастасии. Шагал по развалинам острова, но никого кроме своего эхо, пока ещё не встретил и не услышал.

Что бы не случилось в жизни или даже в какой-то пробирке, этому не способствует один фактор – либо их много, либо их череда. В случае Арлстау, срабатывает два «либо», несогласованность Вселенной и Бога привела к обесцениванию жизни. В обоих случаях он умирал с чистой душой. Невероятно, но придётся поверить!

Что касается любви, то он понимал, что в его жизни она была тремя кругами, разного объёма и цвета. Выбираться из кругов не умел, как бы не желала этого Вселенная. Да и нужно ли, если чувствуешь, что за кругами лишь пустыня?!

Услышал вдалеке хруст ветки, и он уже бежит, будто дикарь горит своей добычей. Деревья все лежали, приходилось много прыгать, но в сто прыжков до цели добежал.

Анастасия, обессиленная и выжатая, лежала в камнях, в обломках их алтаря. Да, именно в этих обломках дрожит она сейчас, трепещет, бедняжка, но художник облегчённо выдохнул, ведь, главное, что жива.

Она была в сознании, но телу мешали обломки. Руки придавлены камнями, и, если бы не Арлстау, то шанса выбраться у неё не было!

Плечами сдвинул камни с её рук, и она не пискнула, лишь сквозь боль улыбнулась.

–Ты пришёл… – зашептала она и потеряла сознание.

Жаль, что лишь на несколько секунд.

Когда извлекал её из обломков, молился, чтобы ребёнок был жив. Молитва никем не услышана, но ребёнок был жив.

Пальцы его возлюбленной были раздавлены, тело изранено, изломано, обломков много, и надо что-то делать.

Не пискнуть не получилось, когда он, пусть и бережно, извлекал крупные обломки из её тела. Было больно. Могла в каких-то моментах стерпеть, но не очень-то этого хотелось, поэтому кричала так сильно, как только могла!

Художник кое-как извлёк кисть из промокшего кармана, сжал её в зубах и провёл ею по рукам Анастасии, и боль отпустила её из костлявых пальцев и, словно с тоскливой улыбкой смотрела за тем, как зарастают раны на коже.

Тело исцелилось также стремительно, как было с руками Данучи. Ребёнок в животе тоже был живучим, как родители – каким-то чудом он остался жив.

«Жаль, что на мне кисть не сработает!» – съедал на ужин мысль свою Арлстау…

Прошёл час, они сидели у костра, у статуи художника – под его коленом, чтоб не бояться непогоды. Жевали фрукты, что нашёл Арлстау и думали о том, что делать дальше.

«Ни крыши нет, ни дома. Ни души Анастасии не слыхать нигде, и душа Данучи молчит. О душе луны можно забыть – из кинжала не выбраться, потому не важно, кем будет найден он…». – набор мыслей Арлстау! Знал бы он, кто найдёт его…