«Мне во всё это вовсе не верится! Не метелица ты, не зима! В тебе солнце моё, берег пенится, где лишь пена с годами изменится, неизменною будет волна! Я не верю во всё, что расскажется про тебя с незнакомых мне уст, что далёким мне очень покажется, что в душе моей не взбудоражится среди мною любимых искусств…».

Красивые мечты имеют свойство сбываться. Красота успокаивает душу, а жестокость слов лишает покоя. Искусство не творится грубым языком – всё, что можно счесть красивым это его неотъемлемая часть!

Уста той девочки были незнакомы ему, и он ей не верил, что любовь Анастасии построена на лжи. Это ведь он был мужчиной, а, значит, обманом. Та девчонка хочет их поссорить, потому так говорит.

Не верил художник и в то, что Анастасия не расскажет ему, кто эта девочка, если об этом каким-то образом узнает. Откровенность – это лучшее лекарство от боли и ранений души. Секретов между любящими сердцами быть не должно, но, с другой стороны, если раскрыть все секреты, то и любящих сердец может не остаться в мире.

Даже, живя вдвоём на необитаемом острове, можно быть неверным друг другу, и вкус любви потеряется в паутинах обмана. Однако, после всего, через что они вместе прошли, вкус их любви не способен чем-то затуманиться и от чего-то иссякнуть.

Арлстау обнял её крепко, чтобы поддержать, а ей казалось, что её обнимает весь мир. Постояли минуточку, помолчали обо всём и распахнули двери в дом, которые не были закрыты и замков у них не было. Не нужны замки на необитаемом острове, да и ключи в необходимости не нуждаются.

Дом был небольшой и светлый. В прихожей белый потолок, бежевые стены, десятки картин, повсюду бра и белые кресла. Полы были похожи на тонкий лёд, а под ним плавали дельфины, копошились черепахи, обволакивали друг друга водоросли.

Удивительное зрелище, но не такое живое, чтобы рисовать его душу.

Художника поразил и камин, но не внешним видом, а своим присутствием. Зачем он здесь, раз тут вечное лето?! Видимо, хозяйка так представляла свою возможную старость.

Рикошеты мыслей, и художника осенило, что он ведь состарится, а она будет вечно молодой. «Да и пусть!», – ответил он себе и пожелал им с Анастасией нового вечера, не остывающего чая, а затем усмехнулся с сарказмом своему пожеланию: «Неужели, настолько мир мудрый, раз так правильно поднял бокал?» …

–Помнишь, ты говорила мне, что тебе надо уехать? – загадочно спросил он её за долгожданным ужином, поднимая вверх свой фужер.

На ужин стол был переполнен едой и вкусностями, салатами и фруктами, солью и сахаром, а разбавляло аппетит горячее вино из ежевики. О еде им беспокоиться не нужно – Анастасия постаралась на славу, в подвале её дома еды столько, что хватит на две жизни.

–Помню, – ответила она.

–Для чего тебе надо было уехать?

–Никуда от тебя бы не делась! Всего лишь, хотела узнать, готов ли ехать со мной, хоть на край света, – мягко улыбнулась она, но через секунду что-то вспомнила, и лицо стало обеспокоенным.

–Что с тобой?

–Третий фрагмент жизни Данучи, – начала она озвучивать вопрос, стараясь голосом не проявлять волнения. – Как думаешь, чем он отличается от других фрагментов, что от него ты потерял сознание на сутки?

Художник нахмурился, прокрутил его в голове, вспомнил особенности, вновь вернулся в пустоту города, душу которого Данучи убил чужими руками и не нашёл никакого ответа, кроме:

–Данучи дал отцу надежду на спасение города, но всех жителей превратил в камень. Он не хотел этого делать, но я не понимаю, как он мог не знать, что душа любого города – это люди! Зря Алуар рассказал ему, что любую душу возможно убить. Зря не поведал тому другой, более значимой правды…

–Так причина в убийстве души или в лживой надежде?

–Надежде! – уверенно ответил художник и сразу же перевёл тему в то русло, что ближе. – Ты пришла ко мне в номер, потому что не было другого выхода?

–Потому что захотела этого! – искренне ответила она и добавила. – Очень!

Художнику в этот момент вспомнились все чувства, что он называл любовью. Слово «Люблю» говорил дюжине женщин, хотя всегда потом жалел об этом, потому что ни к чему хорошему это слово не приводило, ведь любовью и словами о любви играться нельзя. Два раза он любил по-настоящему, по крайней мере, ему так тогда казалось, и особенно запомнилась первая любовь, но не её содержанием и развитием, а тем, как она закончилась. У Арлстау возникло желание рассказать об этом Анастасии. Бывают моменты, когда, вроде, знаешь, что говорить об этом не стоит, но, всё равно, не можешь себя удержать и говоришь. Так произошло и сейчас…

–Я хочу с тобой поделиться, – начал аккуратно он. – Быть может, ты объяснишь мне этот волнительный вопрос…

–Делись конечно, – обрадовалась она, но рано радовалась.

Ей нравилось, когда он с нею откровенен. Пусть и откровенность, порою, жестока и способна разочаровать, но только сердце, не наделённое любовью, не способно её оценить.

–Когда я впервые в жизни полюбил одну девушку, это было взаимно, очень взаимно, и всё бы было хорошо, но каждый день всё шло против нас, словно Высшие силы были против, чтобы мы были вместе. Мы боролись, как могли, не глядя в лицо тому, что происходит. Но в один день всё изменилось. Авария, два дня в реанимации, и она вернулась другим человеком. Главным изменением в ней было то, что из её памяти была стёрта любовь ко мне. Через несколько дней она вычеркнула меня из своей жизни! Моей жизнью правит судьба?

История её тронула, но сначала задела самолюбие и взбудоражила ноты ревности. Однако, ответила ему с наигранным спокойствием.

–Нет, судьба с тобой бессильна, но о любви она знает больше нашего! Ты был создан для меня – вот и весь ответ! Кто знает, может быть, ты и не стал бы художником, если бы остался с кем-то на всю жизнь…

Звёзды уже облепили небо и приглашали героев взглянуть на них, присмотреться, каковы они над этим островом – и звёзды здесь ярче, и красочней облака. На свежий воздух выходить не пришлось ради них, потому что спальня у Анастасии такая же, каким был чердак у художника – со стеклянной крышей и простором для глаз.

Приняли ванну вдвоём, и без сил окунулись в белоснежную простынь, свернувшись на ней в совместный клубочек, несмотря на то, что было жарко.

Сегодня не было в их постели темноты и мужского рычания, грубость пальцев не прикрывала уста. Сказалась усталость и опустошение от сегодняшнего дня. Сказав друг другу пару слов любви, уткнулись в стеклянное небо и, молча, засмотрелись в звёзды.

Большая медведица ярко светила в глаза, и Анастасия, довольно-таки, быстро не выдержала яркости, прикрыла веки, и в бездну Морфея окунулись её карие очи. Она сладко заснула в объятиях художника – самой счастливой на самой несчастной планете.

Художнику же было не до сна. Ночь темна, но открытые веки пропускают мечтания в глаза, но мечтания легко сбить самолётом, заполненным беспокойством и переживаниями. Ночь это его время, наступает тишина, и мысли почти истинны.

«Почему я сбежал?», – спросил он себя, и ответов океан, но где-то в нём есть нужное море. – «Своё царство я бросил на жребий, только жребий меня загубил!».

«Приходилось быть сильнее других, чтобы не ловить в их взглядах калеку, и калекой быть перестал, но из-за меня погас город, из-за меня убили Иллиана, из-за меня рухнула ракета в мире Данучи, из-за меня началась война! Хотя, откуда я знаю, началась ли она, ведь я отрезан от мира? Раз люди так боятся конца света, рискнут ли они начать войну на пороге веков? Скорее, нет, чем да! Но, есть и другая сторона их страха, ведь часть тех людей, которые боятся конца света, на самом деле, его желают! Господь мой, поэтому ли ты пожелал, чтобы, рисуя души, я творил ими историю?», но Господь промолчал, он был там, где сегодня война.

«Желание покинуть дом было высоко, хоть я и чувствовал, что, если останусь, Леро станет женой, а я буду рисовать души лишь для неё, но я ушёл, и это не случилось! Почему я так горячо желаю творить историю мира, а не свою собственную жизнь?! Потому что это моё, у меня это не отнять!». Мысли, мысли, мысли, это всего лишь мысли…

Большая медведица светила в глаза, и художник вспоминал тот момент, ради чего он нарисовал её душу. Для кого-то это творение сочтётся самым бессмысленным, но для художника оно самое значимое. «Те семь звёзд станут кому-то одним Солнцем…», – мечтал он, и мечта желала сбыться…

Он не всё рассказал Анастасии о первой любви, всё рассказать о таком невозможно. Его первая любовь была слишком светлым человеком для него, и в этом он видел причину случившегося, ведь считал, что она достойна лучшего. Счёл себя недостойным её чистоты – ошибка каждого мужчины.

Анастасию нельзя назвать светлячком, раз она правила миром и решала судьбы людей. Возможно, поэтому фортуна разыгралась на их стороне, из-за их совместимости в тьме, и Бог позволил им быть вместе, пусть и вдалеке от всего мира.

Они оба далеки от света, хоть свет в них и есть, но разве тьма не может быть достойна любви?! Кто достоин любви? Только добрый? Или тот, кто меняет сердца? Кто у Бога был силой отобран или тот, кто у тьмы за Творца?

Это, всего лишь, мысли художника, хоть и без кавычек, и ответов. Но это всё его, и всё равно, что уже повторялись, когда ещё душа не взлетела на свой перекрёсток…

Послышался скрип кресла в прихожей, словно кто-то в нём удобно расположился, и сердце не ёкнуло, но насторожилось. Арлстау аккуратно убрал руку Анастасии со своей груди, стараясь не разбудить, и поднялся с кровати. Осторожно открыл дверь и заглянул в прихожую.

В прихожей горел камин, дрова трещали по швам, смирившись со своей участью. В кресле кто-то сидел, но, спинка высока, и, чтобы увидеть кто там такой наглый, нужно либо обойти, либо подкрасться сзади.

Арлстау выбрал второе и засеменил. Сердце колошматило рёбра, а шаги не были беззвучными и выдавали крадущегося, но восседавший в кресле намеренно молчал.

Барабанная дробь, художник заглянул через спинку кресла и облегчённо выдохнул скопившийся в лёгких углекислый газ.

–Зачем так пугаешь? – возмутился он.

–Чтоб не расслаблялся, – улыбнулся ему мальчик.

–Зачем разжёг камин?

–Мне стало холодно.

И правда, руки мальчика посинели и дрожали от неведомого холода. Только вот, где он умудрился его найти?!

–Зачем ты пришёл?

–Три вопроса и везде слово «зачем» – удивительно…

–А ты отвечай, а не удивляйся! – раздражённо воскликнул художник.

–Пришёл поддержать тебя после твоего первого поражения!

–Почему поражения? – с сомнением в голосе спросил Арлстау. – Не заметил, что был кем-то побеждён!

–Да? А разве не твоей целью было лишить человечество веры в конец света?

–Да, и я это сделаю.

–А почему сомнение в голосе?

–Говори, что случилось!

–Ты потерпел поражение, потому что теперь ты один на этой планете не веришь в конец света! Ты поджёг весь океан иллюзией и показал всему миру, на что способен твой талант. Теперь враги будут стрелять, пока ты не убьёшь их всех…

–И что мне делать? – спросил художник шёпотом, с отчаянием.

–Поражение должно бодрить и вдохновлять на новые подвиги, приносить перемены! Если сдашься, опустишь руки до колен, то не быть тебе победителем!

–Поэтому ты так мёрзнешь? На тебя жутко смотреть!

Арлстау оглядел мальчишку – тот посинел от холода, зубы стучат, скулы не находят место, а маленькие ручонки ослабли и не могут поднять себя. Он был жалок каждой молекулой себя.

–Мёрзну, потому что чую приближающийся холод, он уже близко…

–Почему ты желаешь мне помочь? – спросил художник, не желая знать, с каких сторон летят холодные ветра.

–Помогая другим найти дорогу, больше шансов найти свою.

–Разве, ты не нашёл свой путь?

–Возможно, ещё нет…

«Удивил!», – подумал про себя художник. Неожиданно слышать такое от него. Был бы он человеком, тогда ладно, но он…неизвестно кто, но, явно, не человек.

–Твоего брата видят люди, он появляется при них и говорит им неприятные вещи, а ты появляешься лишь, когда я один…

–Люди не смогут меня увидеть и услышать. Появляюсь, когда ты один, лишь для того, чтобы не ставить тебя в неловкое положение, что ты разговариваешь сам с собой.

–Как Данучи?

–Да.

–Чем он лучше меня? Тем, что скромен, а я высокомерен?

–Увидишь. Скромность или высокомерность это выбор каждого – кому, как удобнее жить. Высокомерность – не порок, а защитная реакция. У тебя не осталось шансов стать лучше, чем Данучи, но есть шанс быть не хуже! Раз захотел ты стать Богом души, то, я не знаю, кто ты такой, Арлстау! С Данучи всё было проще…

–Кто ты? – вспылил художник, не боясь, что разбудит Анастасию.

–Если бы я мог сказать, то сказал бы! Если бы я мог изменить что-то, то изменил бы! Я верю в тебя художник! Надеюсь, ты поступишь правильно…

–То есть, отдам тебе свой дар? – спросил Арлстау, и брови качнулись в сторону лба.

–Да! – ответил мальчик, хоть и имел ввиду совершенно другое.

–А говоришь, веришь в меня! – усмехнулся художник. – Я верю в тебя, но отдай дар? Так получается? Что же это за вера такая? Это не вера!

Мальчишка молчал, лишь сильнее дрожал, кожа становилась ярко-синей, глаза опухали, а из носа тонкой дымкой струился холодный пар.

Художник с жалостью глядел на него, а в голове таилась мысль, что мальчик сейчас умрёт, что ему осталось совсем немного. Он не мог на это смотреть, не выдержал бездействия и схватил кресло, поднял его вместе с мальчишкой и переставил ближе к камину. Тут же сбегал на кухню, взял вина, нашёл плед и вернулся в гостиную. Вино забрызгало пол, переливаясь через края хрустального стакана, но это не беда – всё сотрётся, всё вытрется.

Арлстау завернул мальчишку в плед и начал заливать в него вино, зная, что это далеко не мальчишка, что ему скорее двенадцать миллиардов лет, чем двенадцать. Тот мотнул головой в знак благодарности, сжал фужер в руках, чтобы продолжить самостоятельное распитие, но продолжил своё дрожащее, интригующее молчание.

–Ты умираешь?

–Нет, – засмеялся тот, его это рассмешило, – мне не дана такая привилегия. Скорее, я заканчиваюсь, а затем снова начнусь…

–Почему ты, просто, не отнимешь у меня мой дар, раз ты такой могущественный и бесконечный?

–Потому что я создан светом, а свет не отбирает, он лишь дарит и принимает дары.

–Зачем тебе мой дар?

–Хочу его уничтожить! – впервые признался мальчишка.

–Свет, который уничтожает? – усмехнулся сарказмом Арлстау.

–Дар рисовать души был создан и тьмой, и светом, а, кто тебе его вручил, лишь самому решать!

–Про Паганини тоже говорили, что он скрипач дьявола, но кому он зло принёс своим искусством? Он лишь миллионы вдохновил.

–Про Паганини солгали люди, потому что до сих пор его считают лучшим в своём даре, но лучшими становятся от света, а не от тьмы, и это неоспоримо! Во всех Вселенных есть свой Паганини!

–А я, разве, не лучший?

–Как ты можешь быть лучшим, если ты единственный в своём даре? – остудил его пыл мальчишка. – Чью одежду примеришь, того дорогой пойдёшь, ведь примеряешь его душу, а затем ещё чью-то душу примеришь, и вновь меняется твоя дорога! Знаешь, почему у тебя такое лицо?

–Почему?

–Потому что больше всего в мире именно таких лиц, и столько людей выдаёт себя за художника, столько уверенных, что знакомы с тобой.

–А что скажешь о тех, кого я встречал, но меня уже не помнят?

–Те, кого не зря ты встретил, рады, что ты есть.

–Кого больше?

–Тех, кого встретил не зря…

–Что скажешь о Данучи? – поменял он тему.

–Ты и есть Данучи!

Художнику и так всё это ясно, но услышать сей факт от странного мальчика – совершенно другое ощущение. Это, как подтверждение всех идей, что на Землю принёс.

–А другие люди, которых встретил на пути?

–Не все конечно, но самые значимые тебя окружают во всех твоих жизнях. Конечно, души меняются со временем и предстают в неожиданном свете, но предназначения чаще одни и те же, с которыми, либо справляются, либо нет!

–А имена?

–Ты хочешь знать, почему один полководец, а другая Анастасия?

–Да!

–Мой ответ тебя разочарует!

–Говори! – жёстко отрезал художник.

–Потому что они – твои искушения!

Задумался, но мыслями пошёл по поверхности, не стал углубляться, не желал, чтобы любовь стала разочарованием. Не для этого он сбежал с ней на необитаемый остров и готов провести здесь всю жизнь.

–Как погиб Данучи? – выкрикнул художник, уже не выдерживая диалога, что для него похож на монолог.

Мальчик молчал. Его, словно что-то сковало и мешало ему ответить на этот вопрос, но художника это не волновало.

–Ответь! – сквозь зубы прошипел он.

–Я не могу! – с сожалением ответили ему.

–Видимо, я выбрал не ту сторону, но именно её я выбираю! – на зло воскликнул художник.

Слова, как завершение, и мальчик исчез. Огонь в камине погас, как будто его не было, не оставил и запаха дыма. Плед медленно осел в кресле, а фужер со звоном разбился, ударившись о деревянный пол – потерял в этой жизни своё искушение.

В спальне послышалось шевеление, глухие шаги, и из дверного проёма выглянуло сонное лицо Анастасии. Она подошла к нему и бережно обняла, шепнув на ухо: «Пойдём спать, любимый!».

Её глаза проснулись, глядя на разбитую посуду, уста же ничего не стали говорить. Не то, что всё равно – скорее, не во всё желает лезть…

Утро разбудило их лучами солнца – так, как любил Арлстау. Началось оно мягкими объятиями, продолжилось горячим чаем. Молочный шоколад, холодный душ, песчаный пляж, плеск в океане…

После полудня гамак раскачивал их дремоту, и утро незаметно преклонилось перед вечером, ведь день летит стремительно, когда всё хорошо, когда всё так, как тебе нравится.

Ужином Анастасия решила заняться самостоятельно, а Арлстау сидел на пороге дома, крутил в руках деревянный брусок, который заметил минуту назад в камине и мастерил что-то из него острым ножом.

Мастерил что-то важное – чувствовал это, но почему-то в этот момент думал о том, как мал перед теми, кто смотрит на него откуда-то с небес. Они, всего лишь, души, а у него и тело, и душа, но знает о себе он меньше, чем знают о нём они. Они не осуждают его, они понимают, они всё понимают!

Чириканье красивой, синей птицы, прыгающей по земле и ковыряющей ростки, отвлекло его на секунду, и мысль соскользнула с небес, не зацепившись за облака, ударилась о землю и рассыпалась.

И всё, она исчезла, раз записать не куда, и теперь уже он думал не о душах, а о ростке. Кто-то считает, что ростку необходимо семя, чтобы прорваться, но это не так. Он может прорваться и без него, если ему это очень нужно и даже дотянуться до небес, как те два дерева.

Художник мысленно тянулся вместе с ними, и от ростка мысль накинулась на Богов.

Боги были главным источником энергии и силы – вдохновляли на подвиги, отнимали бессмысленность смерти. У каждого народа свои Боги, у каждого народа своя сила. Люди верили в них и получали за это надежду, благодаря которой могли жить дольше, чем миг. Так было до рождения огня, а потом человек научился всему, что возможно, и Боги куда-то делись. Кто-то говорит, что они мертвы, но нет – они живы и выжидают момента, когда единый Бог перестанет жить внутри нас. Но это не произойдёт, пока есть смельчаки, способные кричать всему миру: «Я и есть Бог!» …

Из-за сумбура странных мыслей он и не заметил, что смастерил из деревянного бруска. Мысли загипнотизировали, и художник творил, не осознавая, что именно. На ладони лежало аккуратное кольцо, словно сотворённое десятком инструментов, а под кистями рук ошмётки дерева.

Луна уже вовсю озаряла небо, и художник взглянул на неё сквозь кольцо и пригубил восхищения: «Как же она великолепна! Повезло, всё-таки, людям жить на этой планете и лицезреть такую красоту!».

Глядя на луну, осознаёшь могущество Вселенной, насколько всё в ней велико и красиво, и не бессмысленно – и это будоражит всех художников. Холодная величественность луны, порою, настораживает, и не попросишь у неё всего, чего желаешь, но чаще человеку хочется просить у луны всё и рассказывать ей обо всех мотивах своей жизни, о которых люди и не догадаются…

–Ужин готов, а стол почти накрыт, – выходя из дома, промолвила Анастасия, и Арлстау поспешил спрятать кольцо.

Её лёгкое, белое платье еле касалось колен и очень волновало художника. Лёгкий ветерок сейчас безжалостен к высоким пальмам, но не смел помять собою её платье.

Он смотрел в неё так, словно видел впервые и впервые ел взглядом её красоту. Это не осталось ею незамеченным, и не понравиться этот взгляд ей не мог – он, как первое свидание, как первый снег.

–Что с тобой, Арлстау? – улыбнулась она, ожидая, что скажет что-то приятное, похожее на комплимент, но ожидания не оправданы – ну и пусть.

Он встал на одно колено перед ней, прислонил губы к её тёплым ногам и смотрел на неё снизу-вверх всё также, будто видел впервые.

Достал кольцо и почувствовал, как её сердце бешено забилось в потёмках груди.

–Окажешь ли мне честь, быть моей женой? – полушёпотом спросил он её.

Сначала она потеряла дар речи, но счастья на лице от этих слов не скрыть. Здесь нет священников, нет ЗАГСов и церквей, но, разве, это имеет значение?! Разве, женщине без этого нельзя быть кому-то женой?!

–Да! Да! Да! – закричала она, сияя от счастья и скомкала художника в чарующих объятиях.

Кольцо подошло идеально её безымянному пальцу, скользнуло по нему и, словно прилипло, пожелав остаться навеки. И пусть, что оно из дерева, а не из золота, и пусть не украшает его многомиллионный бриллиант, но оно значит больше, чем вся бумага мира.

Жизнь им обоим показала, что и счастье не в деньгах, и сила тоже не в них.

Художник поднялся с колена и крепко обнял свою возлюбленную, чувствуя, что она уже стала ему женой в этот миг. Затем глубоко заглянул в её карие очи, и голос его немного продрог, и сомнение никуда не спрятать, но спросить удалось:

–Разделишь ли ты со мной моё дарование? Желаешь ли ты стать художником, рисующим души?