Вертолёт взлетел, взгляд художника пронзил иллюминаторы и прошёлся по всему городу, который превратился в руины. Город, просто, потух, его больше нет. Художник видел в нём лишь пустоту, а, значит, и город в художнике ничего не отыщет, ведь кисть, рисующая души, его не спасла. Не видел больше его души – ни света её, ни отблеска.

Не споёт здесь никто громких песен, ноги больше не пустятся в пляс. Мир широк был, теперь слишком тесен – никому этим не интересен, ведь сегодня зачем-то погас!

Ракета устроила хаос в обоих мирах, но принесла пустоту из мира Данучи. «Надеюсь, им повезло больше! Но не хочу узнать об этом, не хочу я больше лезть в его жизнь!» – рычал сам на себя Арлстау.

Покинули этот город в тот день, в который и хотели, но не так они этот день представляли…

Летели слишком быстро для вертолёта, направление – север. Уже через полчаса были на месте – берега Ледяного моря, и здесь другой закрытый город, принадлежащий Анастасии. По-своему красивый, по-своему чужой.

Вдоль берега разбросаны горсти людей, и все смотрят на прибывших, как на чужих, как на диковину, которую не хочется потрогать. «Для чего все они здесь?», – спросил себя Арлстау, но истина не коснулась его предположений…

Вертолёт коснулся земли, и все вышли!

Перед этим Иллиан схватил художника за плечо и сказал ему одну единственную фразу, которую тот запомнит навсегда!

–Ты наградил наш мир душой, сорвав короны с трёх королей!

Ничего на это не ответил!

Берег моря был прекрасен, и причал хорош собой – сотворён мастером, искренне любящим море – грубой, но тёплой рукой. Таких осталось мало, их всех убил прогресс.

Художник нёс Анастасию, которая успела потерять сознание, и жить ей оставалось несколько минут, а Иллиан плёлся позади с полотнами – лёгкой походкой, но с тяжёлыми мыслями. Жители города провожали их путь беспокойным взглядом, но глаза их что-то задумали. Все смотрели им в спину, весь мир дышал в затылок, и не у всех добрый взгляд, не у каждого приятное дыхание…

До лодки пару шагов, и раздался одиночный выстрел. Как гром, он пронёсся по небу, и Арлстау оглянулся.

Иллиан лежал на причале, поймал последнее дыхание, и глаза его стали на миг, как у авра, а затем потухли.

Отец художника был мёртв, его сердца дотронулась пуля. Он тот герой, что ничего не скажет на прощание.

Нахлынула тоска, и, хоть родной отец – тот, кто воспитал, но Иллиан успел занять своё место в сердце художника. Пусть и лгал почти в каждом слове, но честным был в главном…

Какой-то старик держал в руках красивую винтовку и, судя по всему, больше стрелять не собирался. Не улыбнулся, не усмехнулся содеянному, и взгляд его ничего не значил.

Художник аккуратно положил бездыханное тело Анастасии рядом с Иллианом и даже попрощался с ними, перед тем, как отвернуться.

Вынимая кисть и листок, понимал, что потерял всё, во всём оказался бессильным, и ничто ему не помогло.

Люди внимали в него и ждали своей участи. Когда окинул их своим жестоким взглядом, все, до единого пали на колени – не по воли художника, а по своей!

Пели молитву, и в ней славили девушку по имени Анастасия, и художник не знал: убить их или помиловать, достойны они жизни или нет, раз выстрелили в спину.

Арлстау взмахнул кистью, и в мыслях не добро и не зло, в мыслях был лишь туман, но за спиной умирающий голос возлюбленной:

–Не губи мой народ! Это я! Я им приказала убить его…

Часть 3

Новая жизнь…

Глава 10

Двое на орбите.

«Я не Господь, чтобы любить вас всех!», – думал художник, вспоминая павших на колени. – «Не могу на пороге встретить каждого! Кому-то не вспомню пожать руку, кому-то забуду при встрече «Привет.».».

«Вы все для меня равные! Но не в этом заключается любовь…» …

Ноги в бою – твоё всё, упадёшь – умрёшь. Но художнику не нужен бой, не нужна война – она уже началась, а он не видит ничего, и в голове какой-то шум.

Всё, что вокруг мешает соображать, не позволяет воображать ходы, что придётся выдумывать заново.

Потому что это новая жизнь, и старое придётся вычеркнуть!

Всё, что он хотел сделать для мира – уже не важно. Важно лишь то, что мир позволил сделать для себя…

Теперь не хочет принимать ни в чём участия. Кто бы не попросил, что бы не предложил, назовёт это «Мелочь»!

«Моя борьба, и я её веду, и ангел – победитель или демон, я сам сегодня, как-нибудь, решу. Я сам решу – вторым мне или первым.». Раз дрожь при виде первых, значит, вечно быть вторым, но никому так не хочется, и ему так не хочется, и каждый был готов его понять…

Обидно для художника не то, что он бежит от войны, будто трус, хотя одним взмахом кисти мог с нею покончить и стать единоличником. Обиден ему конец его девятого фрагмента.

Чем лучше считаешь, тем приятнее спишь!

Обида – самообман.

Попрощался с Иллианом взглядом, а не словом – не знал, что сказать этому, как он считал, великому человеку. Лишь потому что таких не встречал, потому так громко, пусть и про себя, но называл!

«Смерть не должна быть напрасной.», – возможно, скажет кто-то, но эти слова похожи на наивность. Смерть ничего не должна человеку. Какая жизнь, такое всё!

Лодка остановилась в открытом море, и художник решился нарисовать душу жизни. Не представлял, с чего начать и чем продолжить, фантазия не подсказывала, что из себя представляет её душа. Возможно, для каждого выглядит по-своему и похожа на собственную душу.

Провёл ладонью по холодной руке возлюбленной и ощутил тепло. Она ещё жива.

Достал листок и кисть, а на корму присел тот мальчик, который раздражает, который мешает, просто, жить.

С беспокойством смотрит на художника, как тот решает, как будет выглядеть душа жизни. Впервые так встревожен, впервые решил, по-настоящему, помочь. Боялся не за себя, а за него.

Пришедший знал, что нужно хотя бы век побыть художником, чтоб нарисовать то, что не получится сейчас.

–Какой нарисуешь жизнь, такой она и будет, – тихо начал он. – Одна ошибка – и возможна катастрофа. Видишь ли, ты рисуешь души не кистью, а мыслями! Как рождаются мысли в голове? Кто в ответе за их рождение?

–Надеюсь, не ты.

Художник был искренен в слове. Желал поранить правдой!

–Силы, которые тебя берегут! – ответил мальчик без обиды в голосе. – И было бы не честно для всего мира, если бы тобой правили лишь ангелы.

–Тебя я тоже нарисовал в своей голове?

–Только образ. Таким ты меня представляешь.

–Но я не знаю, что я мог представить таким образом! Кто ты?

–Не спеши узнавать. Запреты приближают завершение.

–Зачем пришёл?

–Хочу, чтоб не оставался один…

–Ты можешь её спасти?

–Да.

–Какова цена?

–Ты о чём? – ответил мальчик, сделав вид, что не понял вопроса.

–Если нужно отдать дар, то ради её жизни я отдам, – уверенно заявил художник.

–Если бы было всё так просто, я бы сам поднёс к её сердцу нож и поставил тебе ультиматум.

–Что требуется от меня?

–Кисть.

Этого ответа не хотел, но, что поделать.

Арлстау часто спрашивали: «Почему ты решил стать художником?». «Ну как почему?!», – отвечал он. – «Потому что ничего, кроме этого, я не умею.». И сейчас в который раз размышлял над протёртой разумом мыслью: «Если отдам дар, то, что я буду делать? В чём будет смысл моей жизни?!». «Да ни в чём!», – ответил он себе, но ради неё способен на многое.

«Нужен ли я буду ей, если перестану быть художником, а стану обычным человеком?! Высокомерный я! Жаль, что не скромен, как Данучи!» …

Ни о чём не спрашивая, художник извлёк кисть из кармана и протянул мальчишке. Тот лишь взял в руки и сразу исчез.

«Хорошо, что не с кистью!» – пришло первым в голову. Ни слова не сказал, что с нею делать дальше.

Кисть упала на мостки, и художник, немедля, подобрал её, не постеснявшись пыли. Смотрел в неё, как в свой последний шанс.

Провёл ею по ледяным ладоням Анастасии и спрятал в надёжный карман.

Минуты не прошло – её глаза открылись. Раны затянулись, осколки растворились в кровеносных сосудах, не доплыв до сердца.

Художник прижал к груди на жалкий миг, затем отлип.

–Не оставляй меня, – он попросил её.

Его слова теплы, они – мечты, но те, что больше, чем реальны.

–Прости меня, – прошептала она, стоило взгляду коснуться лица.

–Простил.

–У меня не было выбора…

У него иное мнение на этот счёт. Озвучивать не стал.

Так часто Иллиан смотрел на него с гордостью, с восхищением, и лишь недавно Арлстау понял, почему всё так. Он, правда, старался быть лучше. Если и есть на Земле ангелы, то они с чёрными крыльями! Анастасии не доказать, что он бы не убил, да и не стоит доказывать, да и не узнать уже этого. Человек мёртв – с его историей покончено!

История сына не имеет права быть продолжением истории отца, у каждого своя жизнь.

–Скоро всё сам поймёшь! – заверила она, и он поверил…

С Анастасией лодка мчалась, будто самолёт, словно скорость это всё и жажда так долго в горле томилась. В глазах азарт, а впереди дорога к счастью, к новой жизни. Она их ждёт где-то на острове

Никто не поймёт жажды скорости, если не пробовал её на вкус. Кто-то шиной стирает асфальт, кто-то крыльями режет воздух, но мчаться по воде – это другое.

Воздух где-то вверху и плотностью своей не ощутим, земля внизу и тяжела, даже для ног, а вода – это золотая середина, потому скользить по ней особенно приятно.

Три стихии, и не хватает лишь огня, но и о нём оба героя успели позаботиться.

Арлстау вспомнил давний сон про океан, а Анастасии пришла та мысль, что не могла быть лишена безумия.

–Арлстау, – обратилась к нему она, плавно остановив лодку.

–Что?!

Она была не похожа на себя. После порогов смерти вернулась другой. Позже объяснит ей, что это всё приснилось, чтобы не думала об этом всю жизнь. Есть вещи, о которых не стоит постоянно говорить…

–Подожги океан…

–Что? – возмутился было он, но через миг довёл её мысль до конца, и его осенило.

Мысль дошла до того, как надо поджечь.

–Ты не дослушал…

–Нет, я дослушал. – остановил её Арлстау. – Я это сделаю…

–Уверен? – спросила она с подозрением, не поверив его словам.

–Конечно! Этот ход остановит войну!

–Как догадался?

–Пошёл впереди мысли…

–Когда огонь – иллюзия, это ход двумя конями. Крест на крест – петля для полководца. Никто не запрещал ему учиться, но он на те же грабли, как щенок!

«Жёстко она о нём.», – думал Арлстау.

Анастасия заставила противоречить самому себе, ведь сам когда-то всем твердил, что творить по чужой воле нельзя, что это искажает искусство, делает его менее значимым. Но это любовь.

Кто-то говорит так часто: «Да, что ты знаешь о любви?!» или «Да у них не любовь, вот у тех любовь…». Они не правы, ведь все любят по-разному. Но любим редко, большую часть своей жизни мы никого не любим – холодны, как зимняя река…

Душа океана похожа на сеть, что кормит голодных рыбаков. В неё можно угодить самому, но художник не рыбак. Не страшна чешуя под ногтями.

Самая большая душа его планеты и самая молчаливая – не говорит о том, что велика её цена, и, что за штиль однажды придётся заплатить штормами.

Посмотрел на мешок – посмеялся над собой. «Всю дорогу с этим мешком! Хорошо хоть не один его нёс…».

Вынул из него чистое полотно, взглянул на его просторы, не знал, с какой точки начать. Кисть металась, то вверх, то вниз, но не решалась дотронуться до бумаги. Глубина или поверхность? Что из этого важнее в океане?

Арлстау сильнее зажмурил глаза и бесцеремонно ткнул кистью в полотно. Затем он подглядел, что угодил в вершину.

«Всё-таки, поверхность!», – решил и поспешил продолжить душу океана. Все мысли направлял в пламя, которое разгоралось в груди. Пламя приводит к пожару, но пожар нужен, как иллюзия и не более. Никто не должен пострадать, но силу ощутить обязаны все!

Тучи в небе появились с запозданием, когда художник уже закончил своё, почти, безобидное творение. Они бордовые, с оттенками огня. Оттенки расплывались и плавали по небу, были похожи и на волны, и огонь.

Жутковатое зрелище, но Анастасия глядела в небо с восхищением и не сомневалась, что у её возлюбленного всё получилось.

Затем кисть выпала из губ, и поверхность океана стала непоколебимой – спрятались все волны. Было необычно видеть идеальную гладь – очень необычно. Вспомнилась история про остров, с которой вышел в путь…

Первая капля дождя заставила воду шипеть, а душа океана уже похожа на зажжённую спичку. Наслаждаться её красотой им не к месту.

–Жми на газ! – закричал Арлстау, и Анастасия была послушна.

Их лодка дёрнулась вперёд так быстро, что полотно чуть не выпало на плечи океана, но было поймано пальцами художника.

За мгновение дождь позади. Лодка остановилась, и два героя наблюдали, как туча завершает свою жизнь.

Когда всё закончилось, океан не вспыхнул ярким пламенем – сделал лишь пол дела, превратившись в гладь.

–Ничего не вышло? – спросила она разочарованно и чего-то ждала от него.

Арлстау ничего не ответил, лишь достал спички из кармана, зажёг одну и долго всматривался в её огонь, пока та не затухла.

–Что ты делаешь? – не понимала она.

Но он вновь ничего не ответил, поджёг вторую спичку, усмехнулся её пламени в лицо и бросил в океан таким жестом, словно всемогущий!

Океан вспыхнул, будто был не водой, а чёрным золотом и уничтожил своим пламенем всю видимость.

В самой лодке пожара не было, пожар был вокруг, и не ясно, каких он высот. Художнику ясно одно – огонь накрыл все океаны, но его пламя никого не обожжёт!

Теперь никто, ни на Земле, ни в космосе не увидит, куда они плывут, и каждый на Земле и в космосе подумает ни раз, прежде чем бросить вызов художнику!

«Нет меня там, где проще вам ищется, нет и там, где не стали искать, и в письме, для меня, что напишется, не моя, а лишь ваша печать…» …

***

Недалёкое будущее…

Леро бежала так быстро, как позволили ноги. Плевать на забрызганное платье и на мокрые насквозь сапоги. Ей позвонил художник, художнику она была нужна – это важнее всего на свете в её день рождения. Задутая свеча, даже без загаданного желания принесла ей больше, чем она могла мечтать.

«Мысль это не желание!» – считала Леро.

Загадать желание это одно и то же, что дать себе установку на будущее и разогреть мечтания перед сном. Каждую ночь, перед тем, как заснуть, ты будешь думать о том, что пожелал, и это будет согревать твою жизнь какое-то время, и даже те, кого мучают кошмары, забудут, что это такое. Такова сила желания, но загадывать их умеют, в основном, только дети…

Душистая сирень росла перед домом художника. Не один месяц прошёл, как отцвела своё, но душистость её до сих пор имела право на жизнь. Прежняя уверенность девушки ослабла, как только ароматы былого времени коснулись её обоняния. «Вот она дверь! Ну же, стучи в неё!», но Леро чего-то опасалась. Инстинкт самосохранения сработал, когда реальность предстала перед глазами.

Пока Леро бежала, реальность была невидима, были лишь чувства, чувства, чувства. А теперь его величество страх.

Тук, тук, тук, и она прислонилась к двери, с надеждой услышать глухие шаги, но в доме находилась лишь тишина. Тук, тук, тук, и тишина уже дарила облегчение. «Но почему?», – спрашивала Леро саму себя и поражалась, ведь она так радовалась голосу художника, а сейчас рада, что за дверью тишина. – «Неужели, настолько переменчива надежда?!».

Тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук! Вновь тишина, но пальцы дёрнули ручку, и дверь распахнулась, как и в прошлый раз.

Только, внутри всё было не так.

Слишком темно, в доме слишком темно, и эта темнота не похожа на тьму, да и темнотой её сложно назвать. Ноги переступили через порог, рука попыталась включить свет, но лампочка повела себя странно. Свет чего-то боялся и не отходил от лампочки ни на шаг – она светилась, но не освещала комнату.

Леро стало страшно, но до чердака путь не длинный. Девушка попыталась включить фонарик на телефоне, но темнота поглотила и его свет. Пришлось идти на ощупь и по памяти. Хоть она была в этом доме лишь раз, из памяти не стёрлось его извилистое содержимое.

–Арлстау, ты здесь? – спросила она тихо, подойдя к двери, ведущей на чердак, но никто ничего не ответил.

Толкнула дверь, раздался скрип, и Леро схватили за волосы, и лицом ударили о край стола, оставив на щеке рубец.

Свет так и не зажёгся. Темнота так и не исчезла. Глаза мало, что запомнили, но перед тем, как потерять сознание, Леро увидела знакомый силуэт, и в голове звучало лишь одно: «Ты совершил ошибку!» …

***

Жизнь человека может полностью измениться абсолютно каждой своей составляющей только в двух случаях: если он сам того пожелал и готов ради этого на всё или, если кому-то ударила в голову необходимость поменять чужую жизнь, в силу своих или чьих-то резонов.

В первом случае ты сам подготавливаешь почву для дальнейших изменений – одно вычёркиваешь, другое добавляешь, третье разбавляешь. В такие моменты ты уверен, что, наконец-то, всё делаешь правильно. Не что-то одно, а именно всё меняешь в своей жизни, говоря себе: «Да, я готов! Я совершенно готов к новому этапу жизни!», и, как по взмаху волшебной палочки, жизнь твоя меняется, и изменения такие, какие сам себе желал. Идеально, если бы было всё так просто, но не просто изменить свою жизнь полностью.

Во втором случае, когда кто-то изменил тебе жизнь, будь то обстоятельства или человек, ты можешь быть не готовым к этому, и вопрос «Когда ты сдашься?» становится лишь заложником времени. Если сдашься, то всё, это твой конец, и не будет второго шанса, потому что это не ты решил изменить свою жизнь, а за тебя решили…

Иллиан погиб, не потому что не был готов к войне, о которой весь век люди не знали. Он погиб, потому что закончена его битва. Он сделал всё, что мог, что было в его силах. Он оказался способен на подвиг и на жертвенность, но об этом никто не вспомнит, потому что не кому написать историю о нём, потому что никто его не любил.

То, что художник не смог по-человечески попрощаться с отцом, терзало его душу. Даже не смог проститься взглядом, наполненным горем, не то, что словом и чувствовал себя виноватым перед ним, даже больше, чем перед городом, который превратился в пустоту. Конечно, память стирает о людях многое, и с каждым годом всё больше стёртого, чем вписанного. С годами остаются лишь фрагменты с привкусом прежних ощущений, но, всё-таки, что-то от человека да остаётся…

Арлстау и Анастасия плыли, доверив путь автопилоту, через весь океан, разрезая холодный огонь. Сердца их заполнены грустью, хотя тела прижались друг к другу. Найдут ли они покой в том месте, куда плывут, зная, что во всём мире, либо война, либо смирение?!

Арлстау не спросил её, куда они плывут. Он полностью доверил ей всю жизнь, свой дар, своё предназначение.

Их лодка не была обделена тонкой крышей, потому говорить в ней могли свободно, не нужно голосить и пытаться перекричать ветер.

Оба представляли, как сейчас выглядит из космоса их планета, оба летали в тоскливых облаках, мчась навстречу к счастью.

Первое, чем Анастасия поделилась с Арлстау, так это мысли о жизни Данучи и о том, что произошло в конце пятого фрагмента:

–Эмоций было больше, чем слов, когда с тобой летели по незнакомому небу – я впервые ощутила полёт. Эмоции стали шоком, когда увидела те же самые лица, что мозолят мне глаза и в этой жизни. Как такое возможно? Получается, это наша прошлая жизнь, и мы в ней тоже бились вдвоём против всего мира? Значит, мы с тобой встретимся и в следующей жизни?

–Не совсем так. Во-первых, это другой мир, другая Вселенная…

–С чего взял, что другая? – истинно перебила она, ведь видела в том мире то, что другим не по силам увидеть, но Арлстау, хоть и задумался, но продолжил.

–Во-вторых, там художник не за мир, он сам любитель войны и хаоса, в-третьих, ты дочь полководца…

–Полководец, – прервала она его, вложив гнев в свои слова. – В этой жизни я его ненавижу, а в той он был мне родным отцом. Неужели, настолько всё сложно в мироздании?! Теперь, я и не знаю, как смотреть на мир. Такое ощущение, что за эти несколько минут я узнала больше, чем за всю жизнь, но всё это так трудно объяснить!

–Попробуй, и у тебя получится, – поддержал её Арлстау.

–Почему ты считаешь, что предыдущий художник подсказывает тебе, что нужно делать? – спросила она, не попытавшись попробовать.

–Не подсказывает. Просто, когда я смотрю очередной фрагмент его жизни, ко мне приходят ответы на то, что нужно делать дальше.

–А ты не думал, что всё наоборот, и он пытается достучаться до тебя и показать тебе, как жить не нужно?

–Думал и ни раз и, даже осуждал его за многое, но, если глубже копнуть его суть, то я поступаю практически также, как он и ничем не лучше того художника.

–Нет, – возразила она. – ты совершенно другой. Он слепой, а ты зрячий – в этом ваше главное различие, и ты не повторишь его ошибок!

–Надеюсь, – ответил он, а сам думал о том, как позже донести ей, что нужно завершать всё начатое, ведь это их вина, что ракета прилетела в мир, где ждать её не могли.

–Ты хочешь встретиться со мной и в следующей жизни? – отвлекла она его от раздумий.

–Хочу!

–Поклянись, что сделаешь всё, чтобы это случилось!

–Клянусь!

–И я клянусь!

Помолчали чуть-чуть о вечном, и художник обратился к ней с теплом:

–Настя.

–Что?

–Я был и в ямах, и на вершинах, если их так можно назвать, и везде всё одинаково испачкано. Высшие люди творят плохое, хоть и имеют шанс на сотворение хорошего, на искупление грехов, а низшие слишком многим подчиняются, творя свои низости, не имея возможностей на сотворение добра…

–К чему это ты? – обеспокоенно прервала она его искренность.

–Благодаря тебе, на нашей планете не было войны сто лет! Такое ведь впервые, чтобы сто лет не было войны. Каково это, управлять всем миром?

–Не так интересно, как может кому-то показаться, – улыбнулась она, немедля с ответом, – Хочешь, расскажу историю, которые ты так любишь?

–Хочу!

–Жил был пастух, – начала она высоко, – и было у него стадо, и шло оно туда, куда шагал пастух. Стадо не спрашивало – зачем, да почему, а, просто, ступало по следам. Мало того, стадо вообще ни о чём не спрашивало, и мнения у стада не было! Пастух подвёл стадо к обрыву, повернулся к нему лицом, дал знак, что стаду надо повторить за ним и прыгнул вниз…

–И…

–Но стадо не прыгнуло за ним. Все в нём взглянули друг на друга и подумали: «Зачем нам это надо, да и зачем за ним мы шли, если он такой же, как и мы?!», развернулись и ушли, каждый своей дорогой…

–И у всех так? – задумчиво спросил он.

–Нет, только у пастухов.

–А у тебя как было?

–А мне приятно править индивидуальностью! Не желаю я, чтоб у мира была лишь одна дорога и не было выбора!

–Но почему, всё-таки, почти все люди стали верить в конец света?

–Потому что мир и без войны катится вниз, и с каждым поколением люди почему-то становятся хуже, несмотря на то, что умнее. Наверное, мы заслужили этот страх…

–Ты тоже веришь в конец света?

–Да, – искренне ответила она, взглянув чувством вины в глаза художника.

–Но почему? – удивился тот.

–Потому что я поверила людям!

–Думаешь, конец придёт из-за меня?

–Нет, из-за людей! – воскликнула она. – Частица света, что принёс в этот холодный мир, сиять будет веками, она не может быть в ответе за конец…

Огонь исчез с океана спустя три часа, когда герои уже подплывали к острову. Художник выполнил задачу идеально и был горд собой, пусть и ничтожный миг.

Остров был воистину красив, у Анастасии прекрасен вкус во всём. Где же, где же она начинается, то, что люди зовут красота? В каких письмах она улыбается, а в каких это, просто, слова?

Низкие горы, длинные пальмы, да и все деревья высокие, разбросаны по салатовым холмам, словно что-то скрывают. Голубая вода, белый песок и шикарный, деревянный дом на берегу. Рай для двоих, и третьему здесь не место, хоть это и жестоко звучит. Третьим может быть лишь дитя, но никто другой…

Вся красота бросилась в глаза не сразу. Первое, что привлекло взор было взято не у Рая и заставило художника присесть на корму от увиденного величия, заставило ещё раз взглянуть на возлюбленную другими глазами – это статуя, что возведена кем-то в честь Анастасии.

Статуя девушки-воина с каждой чертой любимой женщины художника, с той же косой, зачёсанной на один бок. Высота статуи – семьдесят шагов. Доспехи, шлем из серебра, оборонительная стойка. В руках широкий щит, на котором изображён рисунок. Рисунок поделен на доли – на нём и стрелки часов, и само время.

Статуя Анастасии стоит на берегу, одной ногой в океане, а спину наклонила ближе к суше. Щитом защищает весь остров – готова к нападению в любой момент! Все мышцы напряжены, на лице эмоции заряжены – всю силу готовы отдать, но защитить это место!

Художнику, конечно же, стало интересно, кто воздвиг для неё такую величественную статую посреди всех океанов, и он спросил:

–И как это можно было не заметить с космоса?

–Сама смотрела – не видно.

–И не знаешь причины?

–Знаю.

–Какая?

–Прогресс. Закрытые города ведь тоже не видно с небес…

–А статуя? Её воздвигла ты? – перешёл он к главному.

–Нет.

–А кто же тогда?

–Не знаю. – почти честно ответила она.

Ответом взбудоражила. «Вот так повороты жизни!», – задумался художник. – «Что же это за остров такой? Как назвали его? «Беги-беги, но от себя не убежишь?!».

–Об острове знаю лишь я, и нет его на карте мира, – промолвила Анастасия, – и уже нет никого в живых из тех, кто строил этот дом. Дому почти век. Связи с миром нет, и ни у кого нет шанса нас найти. По крайней мере, мне такие шансы неизвестны…

Художник увидел душу острова. В ней немало углов, немного поворотов, но безвыходность – вот и всё, что о ней можно сказать. Помимо неё почувствовал ещё одну душу – чего-то необъятного, имеющего выход, как душа авра, но не смог раскусить, чему она принадлежит или кому…

Волновала статуя и тот, кем она была возведена – этот вопрос убивал сосредоточенность. Из-за него художник не смог разглядеть две души.

–Для чего ты построила здесь дом? – спросил он свою половинку.

–Привычка смотреть на тысячу шагов вперёд, – ответила она, улыбнувшись и взмахнув изящно кистью…

Лодка причалила к берегу, к ноге статуи. Художник спрыгнул в воду, промокнув до колен, принял на руки Анастасию и прихватил мешок с полотнами. Она возразила, когда Арлстау не захотел выпускать её с рук, желая донести до дома, и возражение было принято.

Шли по песчаному берегу, наслаждались багряным закатом, провожали в дальний путь сегодняшний, тягостный день, и у обоих было обманчивое чувство, что все испытания уже позади, что мир теперь справится без них в своей жестокой войне, которую начал художник тем, что вышел в яркий свет из непроглядной тьмы человеческого существования.

Арлстау всматривался в алеющие облака, думал о неважном, пытаясь отвлечься от важного, когда Анастасия остановилась и прервала его шаг. Опора плеча слетела, девушка пошатнулась, но на ногах устояла. Агрессивно выхватила холодный пистолет, что был спрятан за спиной и сняла его с предохранителя, нацелившись в сторону дома.

Взволнованный взгляд художника мгновенно узрел, что её напугало, но страха не разделил. В увиденном опасности не чуял, увиденное хоть и жестоко, но во многом ему помогло.

–Кто она такая? – зашептала Анастасия, стараясь, чтобы девочка её не услышала, но та слышит, даже мысли, не то что шёпот.

–Честно, не знаю! Развитие всех домыслов ударилось в тупик, когда пытался распутать загадку.

–Она, словно из другого мира… – завороженно промолвила Анастасия, не отводя глаз от интересной девчонки в ярких шмотках.

–Зачем вам знать то, что вам не поможет? – крикнула им своей хрипотой и широко улыбнулась, ожидая, когда к ней, наконец, подойдут.

Прежний, красивый голос вновь исчез. Лишь раз прозвучал для художника, и вновь вернулась хрипота.

–Зачем ты здесь? – с любопытством спросил Арлстау, медленно приближаясь.

Спешить к такому персонажу желанием не горел, хоть и опасностью она не пахла, но мысли её нередко едкие и вызывают малоприятные эмоции.

–Помнишь, наш последний диалог? – спросила она, но не дождавшись ответа, продолжила. – Ты был не прав! Я, прям, чувствую, как ты признаёшь сейчас это где-то там в глубинах своего разума, до дна которого сам достать ещё не способен! Всё-таки, как видят тебя другие, порою, важнее, чем то, как ты видишь себя сам! Люди узрели в тебе монстра, они видят тебя чудовищем, и ты для них лишь тот, кто принёс им войну, а не тот, кто подарил им надежду. Только вот, зачем ты бежишь от войны, если сам её начал? Не слишком ли трусливый поступок?

Всё так, как художник и думал. Других слов от неё и не ждал.

–Я войны не начинал! Да и что ты знаешь о трусости? – намеренно огрызнулся он, хоть чувствовал, что обо всём она знает больше любого человека.

–Всё! – усмехнулась девочка и переключилась на Анастасию. – Взять хотя бы тебя! Ты так боишься умереть, что не устояла перед лекарством от старости. Ты желала обманывать смерть, но смерть придёт к тебе, когда ей будет нужно, и ничем ты её остановить не сможешь! Всё твоё общение с художником было ложью от начала и до конца, потому что ты боялась сказать правду! Вся ваша, так называемая, любовь построена на лжи, ведь правда для тебя страшнее смерти…

Её прямоте не позавидует каждый. Художник не знал, куда себя деть, а Анастасия решила защищаться.

–А твой страх, – прервала её она, – заключается в том, что мы узнаем, кто ты есть и сможем нарушить твои планы? Ты ведь боишься, что художник отдаст свой дар! Ты боишься, что мы узнаем, кто ты такая!

Девочка подошла к ней ближе и встала на расстоянии вытянутой руки, заглянула в глаза, словно пытаясь этим напугать, и прохрипела ярким полушёпотом:

–Ни один из художников не отдавал свой дар из-за страха стать никем! Однажды, ты узнаешь, кто я, и от правды будет так страшно, что никому не сможешь об этом рассказать!

Анастасия улыбалась её слову в лицо, хотя художнику не по себе. Злой, маленькой девочке неприятно смотреть на безразличие. Её задела не улыбка, а то, что Анастасия не дрогнула от правды.

Зубы издавали скрежет, а глаза наполнялись темнотой, когда девочка обратилась к художнику, не отводя взгляда от Анастасии:

–Когда мир испытает очередное потрясение, и ты попытаешься всё исправить, все решат, что ты заглаживаешь свою вину и никогда не простят тебя, художник! И ещё, раз ты избавился от одного балласта, то зачем тебе этот?

Она кивнула головой в сторону Анастасии и получила пулю в лоб! Это было неожиданно – и для неё, и для Арлстау.

Секундное недоумение на лице сменилось безумной улыбкой, девочка прислонила палец к отверстию от пули, а затем к губам. Кровь приятна ей на вкус. Расхохоталась над чем-то и испарилась в воздухе, оставив после себя чёрствый осадок с запахом плесени.