Шок! Шок от первой строки до последней! Не встречал он таких, кто умеет настолько далеко! За всю историю их мира никто такого не совершал, никому и в голову не приходило!
–У полководца нет имени?
–Он его ни разу не произносил вслух.
–Продолжай, – приказал художник, и она не желала ослушаться.
–После той четырёхминутной бойни всё в мире поменялось. В первую очередь то, что люди начали бояться каждого шороха и грома. Мне пришлось создать больше закрытых городов, а Иллиан с полководцем пошли моей дорогой – создавали свои города, привлекали лучшие умы, но убивали всех тех, кто им отказывал. От войн оба на век отказались, но, узнав о тебе, у них появилась надежда – у обоих были свои планы на тебя, пока не поняли, что ты идёшь своей дорогой. Оба уверены, что ты мне нужен, как оружие – ни один из них не поверит, что я желаю тебя спасти! То, что люблю тебя, тем более, не увидят и не услышат…
Понять такую правду было проще, чем принять. Перед ним и правитель мира, и убийца миллионов людей, и спаситель его страны, и любимая женщина, за которую готов отдать жизнь. И уж точно, кому судить её, но только не ему! «Может быть, проще не продолжать душу памяти, а уничтожить её, и всё закончится тем, что заново начнётся?!».
–Теперь ты знаешь, что я за человек – убила миллионы, спасла миллиарды…
Её лицо стало унылым от последних слов, но Арлстау обнял её, поддержал объятием.
–Не кори себя. Без тебя этот мир не сможет…
Было приятно. Ещё бы, ведь тебя понимают. Когда ты век один, даже секунда с кем-то становится важной.
–Почему мы живём в таком мире? – сразу же спросил художник, не давая слову остыть.
–Мир один, а, значит, должен идти одной дорогой, а мы разрываем его на куски, примеряя на него все варианты себя самого. Видимо, миру нужен один правитель – ты…
–Нет, – нервно усмехнулся художник, вспомнив историю Данучи, в которой полководец правил один. – Миру вообще не нужны правители!
–Ты понимаешь, почему тебе нужно изменить душу памяти?
–Да.
–Когда не знаешь, за что воюешь, ты обречён на поражение! Войны не избежать. На этом континенте тебя помнят, а враг не знает, на кого идёт и не понимает, за что воюет.
Художник представил всё это и подумал, что у тех нет шансов, но спросил:
–Твой город за меня?
–За тебя не только этот город. Половина мира против того, чтобы тебя убивали! Я пообещала людям, что мир будет процветать, если мы выстоим, и художник будет жить! Обещание своё сдержу.
–Они верят в конец света или в меня?
–Они верят в тебя! Не твой дар тебя определяет, а твоё сердце! То, что ты делаешь – это не произнести слова и сделать вид, что они со смыслом! Ты творишь историю, я горжусь тобой, и вместе мы выстоим…
Художник взял в руки кисть и душу памяти. Лишь раз взглянул на полотно и замахнулся кистью так, словно желал порвать его на клочья. Одно движение кистью и изменил последний штрих души памяти. Руки затряслись, а голова раскалывалась от боли, но художник кричал не от боли, а от эмоций, что пронзили его также остро, как он желал пронзить полотно.
Править разумом это чудо!
В эту секунду все вспомнили художника. Арлстау видел каждого, но не каждый был ему по нраву. Ощущение, что запустил в свою жизнь не только тепло, но и тысячи мышей и тараканов…
–С тобой всё хорошо? – спросила она с заботой, предчувствуя перемены его души.
–Хочешь посмотреть жизнь Данучи? – внезапно осенила его душа памяти.
–Хочу. – ответила Анастасия.
Желания совпали в этот миг. Решили оба, что собственный бой можно отложить на потом, приняв участие в чужом.
В том мире бьются на мечах, а здесь за несколько минут могут погибнуть сотни миллионов. Война везде разная, хоть у неё одно лицо.
Когда он встал на колени перед полотном, на лице был нарисован риск. Рисковать всегда любил, но сейчас цена велика, а он зависимый картёжник, решивший бросить чужие кости, отвернувшись от своих.
«Если потеряю сознание, то очнусь в руинах, проигравший и потерявший всё.» Эти мысли нужно гнать из головы сейчас же. Ему есть за что сражаться, и ради этого он вытерпит любую боль!
Кисть сжалась в зубах, прикоснулась к бумаге, и вновь боль незнакома. Не тронула тела, всё внимание душе.
Душа сжалась в комочек, угодила в капкан и треснула по швам, оголив забытые раны. Грехи отцов, грехи всех поколений окружили с доступных сторон и хрипели на своём языке, что отвечать за них художнику. «Ты готов ответить?» – спросил голос деда.
–За что ответить? – не понимал Арлстау.
–За мои грехи.
Длинная пауза и короткое:
–Нет…
Обмякшее тело подвергалось внешнему воздействию. Уже во второй раз за несколько минут художник заставил переживать возлюбленную, но, что поделать, это война.
Война пирует, когда кто-то на коленях, и кто-то слёзы льёт в загубленных ногах. Война похожа на смерть, ведь они обе не дают права на ошибку, а жизнь предоставляет тебе право на тысячу промахов, но не один из них человек не ценит по достоинству. Ошибка или промах лишь вызывают в нас недовольство, и этим совершаем шаг назад, не совершенствуя себя, как и вчера.
Художник, всё-таки, потерял сознание, но быстро пришёл в себя. Анастасия же была вне себя!
–Что же это за дар такой? – восклицала она, выпучив красивые глаза.
–Чем выше дар, тем больше наказание… – выдохнул Арлстау, вскочив на ноги.
Вокруг меча возник чёрный круг, меч был окольцован – вот и все изменения, произошедшие с душой Данучи. Его душа угодила в капкан под названием круг. «Видимо, Данучи станет ещё ближе к людям, чем к аврам.» – ошибочно решил Арлстау.
Анастасия не сомневалась в своей решимости, когда художник взял её за руку и пригласил отведать другой мир…
-–
История Данучи: фрагмент пятый.
Привет из будущего…
Если бы не было прошлого, то не стало бы настоящего, не предвиделось бы будущее, ни во что бы не открылись двери…
Они летели над реками. Чем ближе водопад, тем их течение было когда-то прекраснее, но сейчас вода не была живой. Течения нет, и вода умерла на глазах. Раз остановилась, значит, погасла!
Герои не держались за руки, видя доверие в другом – от того ощущали, что похожи на птиц. Расправляли свои руки и мчались вперёд, как самолёты. Жаль, что наслаждение – это миг.
Недолгий полёт, затем то место, где были водопады, прыжок змеи и дальний, алый свет. Видимости нет три секунды.
Когда глаза вернули свою силу, Арлстау метнул взгляд на поле боя – там рядами лежат мёртвые змеи, ни одной из них не была дарована жизнь.
Ни одного из людей вспышка не задела – это дало надежду на то, что пятый фрагмент закончится миром…
Оглянулся по сторонам – не увидел свою спутницу. Поднял голову и заметил её – она мчится вверх к летающей тарелке. Зачем-то ей она нужна.
Арлстау за ней. В мыслях ураган: «Что же ты творишь, Анастасия?». Не прошло и минуты, как она здесь появилась, уже решила вмешаться в ход истории.
Его спутница уже внутри, а он лишь подлетел. Успел лишь осмотреть «тарелку», а Анастасия уже вылетает из неё, хватает Арлстау за рукав и тащит за собой вниз. В этот момент он больше всего жалел, что говорить ему здесь не позволено. Ничего не понимал, но узнать желал, что его любовь совершила на этот раз.
Пока рано…
Художник боялся, что многое пропустил, когда направлялись к героям этого мира – так и есть, своим отсутствием позволили Данучи совершить ещё одну ошибку неисправным даром.
Вдвоём предстали перед ним, а он стоял на коленях и о чём-то так горько рыдал, затем взглянул в глаза и взглядом обвинил. Два меча, а не две кисти продолжают его руки – такова его вторая ошибка за сегодня.
Но рыдал не об этом – сразу хочется сказать. Хоть рукам было больно, хоть душе было невыносимо!
Полководец с дочерью желали узнать у Данучи, с кем тот говорит, видя в этом причину безумия. Их трясло от того, что он с собой сотворил, они уже не верили в его дар – ошибочно сочли, что Боги от Данучи отвернулись…
Девушка в сиреневом платье пыталась доказать, что он не прав, но он не слушал. Эмоциями подтверждала, что ему жена, что к нему относилась особенно. «Но для чего ему была женой, раз в итоге покинула?!». Кричала о том, что у рук нет души, нет души и у тела. «Что ты знаешь о душах?», – думал он ей в ответ.
–Ну предложи! – кричал попозже. – Хоть что-то предложи!
–Тебе так важно их мнение о тебе?
–Нет, – солгал он.
–Хочешь, все увидят второго художника?
Девушку в сиреневом могут видеть лишь художники, потому Арлстау был заранее шокирован тем, что сейчас произойдёт, а его спутница ещё ничего не знала – она, лишь наслаждалась здешними видами, что отличались от того, к чему привыкли её глаза.
Данучи взглянул на Арлстау, затем на его руки, затем сказал:
–Хочу! Но…
Одна фраза, а переживаний на года.
Не успел к «но» добавить ни слова. Девушка исчезла, и взгляд полководца и его дочери уже вовсю буравил Арлстау, забыв о Данучи, будто его здесь и нет, словно надежда на него потеряна.
В их мыслях говорилось, что второй художник пришёл на смену первого! Не за что судить банальность. Они оба не знают, куда катится мир…
–Кто ты такой? – с восторгом спросил полководец.
Спутницу Арлстау никто не заметил, да и слова сказать не могла – с грустью смирилась с участью наблюдателя.
Все глаза смотрели на него, все сравнили двух художников, и все поверили, что Арлстау – их спаситель, а Данучи ничего уже не сможет рисовать!
Наивные часто проигрывают. Один в поле воин, если он годами мечтал об этой битве! И никакое войско не способно его остановить…
Дочь полководца глядела, как на Бога, а полководец, как на Божество, но Арлстау ответил:
–Я на стороне авров!
Сразил каждого этой фразой. У каждого мир подкосился под ногами – особенно, у полководца. Даже Данучи не ожидал!
Люди ахнули, люди схватились за головы, но на Данучи нет смысла теперь смотреть и ждать помощи. Он то не слепой – видел, как вы быстро отвернулись, увидев того, кто свежее!
–Они тебя не видят, – шепнул Арлстау своей спутнице, но шёпот был услышан. – Они видят лишь меня.
–И с кем ты говоришь? Здесь есть кто-то ещё? – спросила его дочь полководца, ничуть не испугавшись того, что он с другого мира. – Кто ты такой? Сколько вас таких художников?
Лишь взглянув второй раз, можно понять, что каждый жест не просто так – это касается любого искусства. «Жаль, что жизнь нельзя прожить второй раз!», – думал Арлстау, глядя сквозь неё.
–Рядом с ним твой двойник, – ответил ей Данучи за него и поставил тем вердикт. – Им обоим нравится жить не своей жизнью…
После этих слов мир дочки полководца в который раз перевернулся за этот длинный день. Поняла, что между художником и ею в следующей жизни будет любовь. Сделала шаг в сторону Данучи, и это говорило обо всём.
Данучи встал на ноги и подошёл поближе к тому, что так похож и этим раздражает. Свысока взглянул на Арлстау, оценил его с ног до головы, и, то ли посоветовал, то ли одурачил, но сказал ему:
–Я веду свою кисть высшей силою, всех Богов для неё призываю! Ты же рисуешь лишь собственными красками, тратишь всю энергию, транжиришь себя ради всех! Тебе не хватит сил на всю дорогу. Так хочешь идти пол пути?
–У меня две дороги, – ответил Арлстау, – и я обе завершу…
Ответ не по нраву, но бурю эмоций не создал.
–Не рисуй здесь ничего, в этом мире есть свой художник! Два это много для этого мира…
–Нет, – нагло прервал его Арлстау. – Здесь всё создано для того, чтобы жили вы в мире. Просто, не замечаете этого.
Полководец с гневом смотрел на уже нежеланного гостя, бросая ему вызов. Его дочь же глядела иначе на Арлстау. Её взгляд говорил: «Вот, таким я, художник, тебя представляла! Жаль, что в нашем мире художник другой!». Хорошо там, где нас нет – куда бы не летел, от себя не сбежишь.
–Ты поможешь нам? – с надеждой спросила она Арлстау, и тот растерялся от её взгляда.
Переглянулся со своей спутницей – та ревновала.
Для Данучи её мольба о помощи стала последней каплей: «Я лишь проникся к этой девчонке, а ты хочешь забрать её! Зря ты так думаешь!», но намерения Арлстау были далеки от ревностных доводов Данучи.
–Ты не должен вмешиваться, – закричал он на двойника, а затем толкнул плечом дочь полководца и зарычал. – Это не их битва, а наша!
–Символы на лице Алуара это твой путь. Он твой отец, он зачал тебя, он тебя вырастил. Он любил тебя больше других детей и никогда бы не погубил твою семью. И ты бы не погубил свой дом, если бы знал, что он твой…
Казалось, что слова Арлстау зацепили каждого, и каждый задумался, особенно полководец. Дочь полководца и вовсе тонула взглядом в госте с восхищением – услышала в его словах добро, в них не было намёка на удар. Посчитала, что он здесь не случайно – есть у него в этих краях своё предназначение.
–Откуда ты это знаешь?
–Девушка в сиреневом, – ответил кратко, но понятно. – Её слова – истина!
Лишь больше разозлил ответ.
–Ты этого не можешь знать! – наорал на него Данучи и приказал полководцу. – Готовь войско! Будем биться до последнего......
Тот, как раб, был послушен, возмущение скрыл за глазами и отправился раздать распоряжения. В его кармане два художника, и, если бы сам не был в чьём-то кармане, то мог бы рассчитывать на многое.
Умирать сегодня не собирался, веря всем сердцем, что новый художник их спасёт, «пусть и не всех, но самых важных, пусть и сам себе лжёт, что он на стороне авров!».
Дочь полководца не готова к такому повороту событий, не скрывала страха. Пугало приближение боя, самой битвы не боялась.
Музыка барабанщиков авров действовала на неё удручающе – люди никогда не понимали, зачем им музыка в бою, для чего им мелодия в сердце, когда бьются за Родину…
Змеи мертвы, лежат на поле боя, авры не решались по их телам ступать, а люди не знали, куда отступать, и в двух художниках не видели спасения. Раньше бои были лишь с численным преимуществом, а теперь всё наоборот. Ни один из воинов полководца не верил в победу – не потому что врагов больше, а потому что враг есть на небе.
–Возьми меч! – приказал Данучи дочке полководца.
–Я не могу взять его, я боюсь потерять в нём себя. – осмелилась она на протест.
–Возьми, – настоял он, и она не устояла, мольба глаз не помогла.
Ладонь крепко сжала рукоять, слегка задрожав, и чёрная сталь порезала воздух красивым жестом.
Меч идеален по своему содержанию, в два щелчка очаровал Анастасию, подобно змею искусителю. Резала им воздух и представляла, как будет спасать художника в скором бою.
Руки трясутся и видят, что в этой стали закат, но приняла без обиды, хоть тяжела рукоять. Меч, как второе дыхание. Он, как талисман, как Божество! В нём весь гнев, что собран по крупицам по планете, в нём вся ненависть, к которой приручил себя человек, в нём вся сила, от которой закипают вены.
Всё это ощутила и приняла всё, что обрушилось, хоть и не знала, что ей с этим делать…
–С ним ты не умрёшь, – запоздало ответил Данучи.
–Когда падают звёзды, я мечтаю о мире, но мечты не желания и не спешат сбываться, – поделилась она сокровенным, на что художник ответил:
–Я стёр людям все воспоминания о войне, и это не помогло. Стоило одному захотеть войны, и она к нам вновь вернулась! Видимо, война это наша неотъемлемая часть, без которой мы, просто, не можем!
–Сотри память хотя бы мне.
В голосе наивность – умиляет, но не цепляет. «Неужели, она серьёзно?», – думал он про себя, – «Почему не видит последствия? Лучше закончить войну раз и навсегда, чем отложить её на потом! Возможно, сегодня последний день войны, и больше люди не познают её, если не начнут воевать друг с другом…».
–Нет! – твёрдо ответил он. – Намеренно повторять ошибки не моё!
–Сорок лет мира не может быть ошибкой!
«Может!», – мысленно ответил он, и направился в глубь войска, ловя пустые и косые взгляды. В них художник раскусил непозволительную расслабленность – словно каждый боец доверился судьбе.
Полководец чем-то пытался их бодрить, кричал речи о великом, о чести, о подвигах, но кого он обманывает – они все бились за деньги, за звон монет и стоны душ заблудших. Кто-то мечтал о доме, о женщинах, о детях, о том, как потратят все свои богатства. Кому-то на это нужна жизнь, а кто-то спустит всё в один день и проснётся утром с мыслью: «Для чего я воевал?!».
Расслабленное состояние войска не понравилось Данучи. Ни один воин не надеялся на себя. В своих фантазиях видели, как новый художник превращает авров в камень, не смотря на свои слова, что он за них. Мечтали, как Данучи пытается ему противостоять, но не может без рук.
Слух о том, что Данучи – сын Алуара, пронёсся по войску, оставив неизгладимый след, потому они не верили, что он пойдёт против своих.
В Данучи уже никто не верил, но он встал рядом с полководцем и перебил его пустую речь громкими словами:
–Посмотрите на меня.
И все посмотрели. Расслабленность ушла, и войска повиновались, показав полководцу, кто здесь главный. Это вызвало в нём неприятное, щекотливое чувство, от которого опускаются в землю глаза, сжимаются кулаки и зубы.
Впервые художник обратился к ним за долгий год войны, но сделал это всем сердцем, от души.
–Война забрала мои руки, моё прошлое, мою Родину, мою семью, мою жизнь! Но я верю, что у меня есть будущее, что не всё в этой жизни я сделал! Я верю и в вас, хоть вы в меня уже не верите! Станьте единым целым, чтобы победить в решающем бою! Хоть раз станьте целым, и этот день не будет для вас последним! Если не устоят первые, упадут вторые, а раздавят третьих! Жизнь надо заслужить, и вместо вас никто не будет биться! Докажите самим себе на поле боя, что вы достойны жить…
Затем взял паузу и спросил:
–Кто со мной?
Раздался оглушительный рёв, и все до единого взметнули оружие вверх. Впервые обратился к ним художник, половину его слов, даже не поняли, но это не важно. Главное, внимание, а оно бесценно! За минуту изменил их мнение о себе, заставив вновь в него поверить, пусть и не на долго…
Взмах руки полководца, и горн затрубил на всю долину, оглушив собой ритм барабанов.
Данучи вёл войско, шагал впереди, чуть позади него Анастасия. Она готова в любой миг спасти его, ведь меч придал слепой уверенности.
Полководец на коне, за спинами конницы. Так надо – как они без него, если первым падёт…
Авры стояли на месте – хоть и сами убили всех змей их планеты, но не решались пройтись по их останкам.
Данучи первым переступил змею и побежал на врага, Анастасия мчалась по следам, остальные осторожно шли, боясь укусов мёртвых змей.
Авры отступили на десять шагов, и Данучи с Анастасией остановили свой бег, как только переступили последнюю змею.
–Нам есть куда отступать, – поделился с ней мыслью, ничуть не запыхавшись от пробежки и затем обратился к ней. – Ты готова?
Чёрный меч померк в женской руке, но прежний страх испарился, улетел пугать собой атмосферу. Однако, на вопрос о готовности ответа не нашла.
–Чтобы идти первым в бой, нужно быть готовым умереть! – высокомерно заявил Данучи и глядел на неё свысока.
–Ты ищешь смерти, но я не дам тебе её найти!
«Что за женщина?» – подумал он, но мыслей не озвучил, лишь яростно взглянул на войско авров, конца которого не видно и закричал им:
–В вашем войске нет лидера! Вы обречены на поражение!
Внушить поражение легко, особенно, устами мастера, но сработает ли, покажет, лишь битва. Он бросился в их густоту под собственный рык, Анастасия за ним, то же самое сделали и их воины, только с заметным промедлением, словно от этих нескольких секунд зависела их жизнь.
Гости из другого мира парили над ними, не слышали их слов, но Арлстау всё также был виден всем, и в аврах вызывал тревогу. По его мнению, авры боялись его, потому не нападали, а растоптать змей, которых сами же убили, ещё как могли…
Короткий разбег, прыжок, и враги попадали от мощи двух мечей Данучи. Два меча лучше, чем один, потому художник беспощаден. Швырял тела, кромсал щиты и шлемы комкал под ногами, и никто, то ли не понимал, как укротить этого зверя, то ли боялся это сделать.
Один из воинов был пронзён клинком и поднят вверх, как трофей, другому отрубил руку по локоть – не было в нём жалости, не было в нём веры, что рубит свой народ, а не чужой.
–Вы все трупы! Все! – кричал на них Данучи, и войско сжалось, подобно беззащитному котёнку и испуганными глазками внимало его гнев, пропитанный безумием!
Потерь у авров больше, но их слишком много – сложно биться, когда не знаешь, в каких краях закончится твой враг. Авры не старались драться, стремились прорваться к водопадам. Одному удалось пробраться, даже до деревьев, да и то он куда-то исчез…
В какой-то момент Данучи почувствовал сильнейший удар в грудь и упал на колени. Оглянулся по сторонам, а рядом месиво, и стоять на коленях не время, но он не мог подняться, не было сил. Доспехи в бой не одел, остался в рубахе. Взглянул на грудь, а на ней красовалась глубокая рана, но не кровоточила.
Странное чувство схватило его за всё живое, что было в нём. Данучи заскулил, как пёс и начал ползать по почве. Он был насквозь, до кончиков волос пропитан липкой кровью и пачкал ею белизну.
«Что же я творю?», – спросил он себя, но ответить не мог, ведь всё вспомнил – как детство провёл, как родился, как дом свой с миром оставил и, как врагом в него вернулся потом.
Вспомнил всё, что ему не хватало, и боль души не стала ждать, явилась показать ему, как нужно слёзы лить о горе!
Загадочная рана, появившаяся из ниоткуда не только вернула воспоминания, но и пробудила в нём совесть, жалость, сочувствие, сострадание ко всему и ненависть к себе.
Данучи поднялся на ноги и зашагал прочь с поля боя, махнув Анастасии, что пришло время отступать…
Бой длился два часа, хоть всем казалось, что двенадцать. Войско Данучи разгромило «трёхметровых монстров», но тех не уменьшилось, а людей стало вдвое меньше.
Люди отступили победителями, но на губах нет привкуса победы, а авры вновь «спрятались» за змеями и снова не решались наступать на них.
Кто-то убит, а кто-то безнадёжно ранен, в живых вновь возродилась пустота – чаще всех в этом мире встречается. Все понимали, что это ещё не всё, и самое страшное впереди, и надежда в душах не сияла.
Художники бездействуют, а люди без них уже ни на что не способны!
Полководец бежал через трупы, не спотыкаясь и не падая, и, явно, не для пышных поздравлений. По его стопам следовал воин, держа в руках не окровавленный меч, а белые полотна. Видимо, не устроила полководца такая война, раз бежит умолять художника о чём-то большем.
«А чего он ждал, когда начинал её?!». Начал он войну, ещё ничего не зная о художнике, но чувствуя, что авры во всём опередили человека – даже в человечности. Непоколебимо был уверен, что ему по силам победить весь мир, а сейчас желает закончить всё чужими руками. Как-то это неправильно, не по-императорски. Да и императором он не был…
–Следующего боя мы не выдержим! – воскликнул он, глядя с двояким беспокойством на странный шрам, что выглядывал сквозь рваную рубаху. – Ты ведь знаешь это! Для чего ты это делаешь?
–А для чего тебе война? – парировал художник.
–Разве, ты не понимаешь, что мир нельзя делить пополам, что авры здесь лишние? Мир должен принадлежать лишь людям!
–То есть, по-твоему, высшие силы, которые создали авров, ошиблись?
–Да, Боги ошиблись! – уверенно ответил полководец.
–Скорее, мы здесь лишние, а не они, и наше место в каком-то более скверном и жестоком мире.
Полководца уже раздражало всё в художнике, поглядывал на шрам, что на его груди и думал, как убить…
–Поэтому ты решил уничтожить моё войско?
–Его уничтожил ты, а не я! Оставь полотна и уходи, я исправлю твои ошибки…
–Что ты задумал, художник? – сквозь зубы спросил тот.
Полководец сверлил его неоднозначным взглядом – то ли ненависть вновь в нём проснулась, то ли страх, вдруг, куда-то исчез. Это не столь важно – Данучи уже видел его пешкой, а не королём. Не возвестил об этом, но заставил дрожать полководца одной лишь мыслью.
Анастасия бесшумно подошла к художнику, но при отце не сказала ни слова, дождавшись, когда тот недовольно покинет их.
Они остались вдвоём, точнее, вчетвером – их двойники стояли рядом.
Ни люди, ни авры уже не глядели на Арлстау, как на врага или союзника. Видели в нём судью их войны, а не участника.
–Здесь не только войска авров, – обратилась к обоим художникам дочь полководца. Здесь весь их народ – женщины, дети, старики. Неужели, вы допустите, что сегодня они умрут?
Её слова, словно сжали в кулак души художников и раздавили бесцеремонно и жестоко.
«Что же ты наделал!», – воскликнули мысли Данучи и жгучим кнутом ударили по лицу. Самобичевание не его конёк, но всё бывает впервые, когда начинаешь осознавать, что уже давно переступил черту – ещё до того, как пролил чью-то кровь.
В войске авров произошло волнение, и все взгляды долины упали на него. «Чего они добиваются? Что они хотят доказать своими шагами?», – мысли не давали ответов ни одному из людей, но ответ был близок, нужно было, лишь немного подождать.
Ещё совсем недавно Данучи кричал им самонадеянно, что у них нет лидера, и вот он лидер перед ним – шагает к нему по красной планете, усыпанной змеями, аврами и людьми.
–Алуар, – прошептал Данучи, и стыд перед отцом и домом не заставил себя ждать.
Но Алуар не подошёл к художникам – оставил свои ноги в двадцати шагах. Посмотрел на них с вызовом, также смело озвучил слова.
–Вы хотите убить нас всех или кого-то оставить? – прорычал Алуар, обращаясь к обоим художникам. – Убейте, раз не можете иначе!
Все герои глядели друг на друга, и каждому было стыдно и не по себе пред Алуаром, что довели его до таких слов, подвели за руку к тому, чтобы использовать оружие – пусть не против человека, но, всё же…
Их отвлёк адский гул – от него плавно замирает сердце, резко оборачивается голова. Глаза встречаются со смертью, и тело послушно ждёт…
В небе возникла белая точка, что сияла от света солнца, и чем ближе она, тем больше похожа на ракету. От ракеты едкий, белый след на небе, но белизна не предвещает ничего хорошего! Летит она с востока – с того простора неба, в который чаще других глядит спутница Арлстау, будто видит то, чего другие не видят, но об этом, почему-то, говорить ей никому не хочется! Чего-то боится…
Вопрос о том, что она видит в этом куске неба, Арлстау отложил на потом. Ракета приземлится очень скоро, и надо что-то делать, а герои, то смотрят на неё, то на друг друга – вместе решают, кто здесь виноват, вместо того, чтобы решить, как им быть.
Вновь застучали барабаны, и авры пели свою песню о том, что благодарны лишь дому своему, о том, что нет у них нужды просить, и ничьё прощение им не нужно.
Алуар и Данучи глядели на Арлстау без презрения, но, как на судью, подписавшего им приговор, а он мотал головой, говоря этим: «Я не хотел!».
Миг на раздумья, и взлетел в небо, чтобы пожертвовать собой, ради их мира. Его спутница бросилась в погоню за ним, но не успела.
Ракета не долетела, над долиной она взорвалась, над лугами она прогремела, ударив художника в грудь, не задев его сердца…
-–
Обычно, после каждого фрагмента наступала тишина, но не сегодня.
Отель рухнул, как карточный домик. Город бомбили, над городом кружились самолёты. Готовы любого ужалить, отравить каждого желают на тот свет.
Все жители с оружием в руках, сражаются за малую Родину. На лицах бесстрашие, им страх не помощник, но они готовы отдать жизнь, а Арлстау с Иллианом к жертвенности не приучены. «Умереть за что-то – одно, за кого-то – другое!». Оправданием не назовёшь…
Бились за города Ирон и Иронию, за художника, а такое не стирается с памяти, этот след для него ни волною не смыть, ни размыть с неба каплями…
Но художник ещё не у дел, он откапывал из обломков тело Анастасии и умолял кого-то, чтобы она была жива. Мольбы услышаны – она жива, но раны смертельные. Подняться не могла, многие кости сломаны, тело в ссадинах, в крови одежда и красивые волосы.
Однако, была в сознании, глаза открыты, мозг понимает, что вокруг творится! Поняла, что не заметили начала собственной битвы, пока плескались в чужом…
Рядом появился Иллиан, подошёл к влюблённым и, не теряя секунд, первым же словом решил изменить ход сражения:
–Сделай это! Иначе не спасти художника!
Художник с полу слова понял, о чём он её просит, но не был согласен. Однако, никто не спросил.
В руке Анастасии появилось что-то, похожее на небольшое зеркальце, но ловить в нём свою красоту она не собиралась. Раздавила в руке, порезав ладонь, и самолёты рухнули на землю, к её ногам! Все, что кружились над городом нашли выход в земле, ни один не улетел покорять космос. Без памяти ничто не управляемо, но почему-то именно вниз уходит полёт
Без памяти пришли на войну, без памяти её закончили. Для кого-то справедливо, но Арлстау так не считал. За две минуты его жизнь изменилась полностью! Сначала в истории Данучи, а теперь и в своём, собственном мире! «Две минуты, а столько всего, что не знаю, смогу ли продолжить…».
И всё, все враги её пали – может, и к лучшему, что войне достаточно мгновения, не нужно ей часами слушать звон мечей.
Взглядом с Арлстау встречаться не желала, боялась поймать в его глазах разочарование. Не желала сейчас осуждения – враг есть враг, и он у них общий. Между «выжить» и «погибнуть» выберет первое, как и любой человек.
Ждала вертолёт, который скоро прибудет за ними, Иллиан собирал полотна с нарисованными душами, а Арлстау смотрел во все стороны – на разрушенный город, расплескавшееся озеро и не желал жить в этом мире. Утомлённые люди проходили мимо, а художник хотел провалиться сквозь землю, но не смотреть им в глаза.
В их руках пригрелось оружие, в их глазах вера, что художник всё исправит, но в мире столько ожиданий, что невозможно их все оправдать!
Не нужна война светлому ангелу, злому бесу она не нужна! Никому она не нужна, кроме тех, кто желает править всем миром!
–Иллиан нам враг? – спросил её Арлстау, дав понять, что тот отдельно от них.
–Не знаю, – солгала она, хоть знала наперёд судьбу отца художника.
Иллиан послушал это и поразился им обоим – насколько он её не знает, насколько не похожим вырос сын.
–Да, бросил тебя! – воскликнул он на их слова. – Да, бросил в мире, который принадлежит не мне, бросил в этом городе! Не мог же я знать, что ты вырастишь художником, рисующим души! Знал бы…
Остановил слова, не знал, чем их продолжить, но продолжения не надо – и так заметна вся циничность его слов. Однако, Арлстау задело другое – что родился он в городе Ирон, а сейчас стоит на его останках! «Это месть Данучи или сам я творю так нелепо судьбу?!».
–Хотел бы убить, убил! – добавил Иллиан, и в небе зашумел вертолёт, предоставив возможность оставить его вспышку чувств безответной.
Приземлился на набережной, вмяв фонарь в асфальт, словно он ничто перед ним.
Арлстау взял на руки возлюбленную, и все трое поспешили к птице высокого полёта и, немедля, заняли свои места. Иллиан сел рядом с пилотом, а Арлстау был занят Анастасией и думал, что нарисовать, чтобы спасти её.