Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Художник взглянул в зеркало, но видел себя прежнего. «Да уж. Видимо, он представил себя на моём месте, раз задело, что на глазах я постарел. Или это любого способно задеть?».

Однако, Арлстау остался равнодушным – не важны временные перемены, важен лишь фрагмент жизни Данучи.

–Что-то новенькое, – попытался улыбнуться он.

–Может, не стоит мешать другому миру жить? Нам бы в своём разобраться. – засомневался друг художника, вспомнив, чем закончился третий фрагмент.

–Тобою молвит страх, а он пустой советник! Данучи перехватил мою судьбу. То, что должен был сделать я, совершил он! Но у меня прорезались крылья, и теперь я взлечу, и помогу нам обоим исправить наши дороги!

Арлстау не стал дожидаться смелости Иллиана и потянулся ладонью к полотну, смирившись, что утонет в новом зрелище один. Но Иллиан остановил, решив, что не простит себе, если ещё раз не ощутит себя птицей в другом мире.

Ожидания будут оправданы, ведь их ждёт самый красивый полёт…

-–

История Данучи: фрагмент четвёртый.

Раненый хуже мертвого!

Два дерева, что коснулись небес, выросли в долине водопадов – место впадения всех рек. Ну как всех – их было три.

Те, что по краям, похожи на две идеальные, волнистые линии и огибали пол планеты. Чем дальше от водопадов, тем больше отдаляются друг от друга, но на той стороне планеты они снова встречаются. Можно считать, что это одна река, и у них одно на двоих течение – против часовой стрелки.

Река по середине – это ровная линия, будто руки природы не дрожали, когда рисовали её. Начиналась в городе, что восстал над долиной и впадала в водопады, обняв собою всю планету. На каждом берегу своё течение. Она, словно создана, чтобы разделить мир между двумя разумными существами, но природу ни в одном из миров не слушают и не слышат.

Долина водопадов – самая низкая точка планеты. Бассейн длиною в километры, и воды здесь тёплые. Левая половина водопадов падает вниз, как и положено, а в правой половине воды спешат вверх, вопреки законам природы, потому у рек такие «изъяны» в течении.

Это то место, что нельзя поделить, невозможно уступить его врагу. В долине водопадов авров не лишали жизни, ведь люди считали, что здесь живут все Боги, которым жертвы ни к чему.

Не удивительно, что деревья выросли именно здесь, раз даже Богам здесь жертвы не нужны…

Арлстау и Иллиан летели над войском полководца, что шло вдоль левого берега реки. Полёт в ста шагах от поверхности, длиною в минуту и на приличной скорости, а войско всё не заканчивалось, хоть и не стало таким, каким было перед битвой века.

Их заставили силой идти на войну. Многие отказались. Каким был тон их отказа, такая и ожидала судьба.

Иллиан, наконец, смог немного насладиться красотой спутника, что заслонил пол неба, но наслаждение неполноценно. Иллиан нервничал, тело колотил мандраж. Боялся он ожидающей его встречи с Данучи, а её не избежать. Художник этого мира пугал его намного больше, чем любой человек, которого он встретил на Земле…

Наступила ночь. Если её так возможно назвать.

Ночь на их планете не бывает обуздана темнотой. Спутник освещает все дороги, придаёт сказочности каждой достопримечательности. Здесь самые длинные тени во Вселенной, но и они не слишком уж темны.

Любая ночь способна стать сказкой, хоть в сказки перестали верить в этом мире, а жаль. Сказки со счастливым концом рождают иллюзии, но под них приятно засыпается, а сказки с печалью в конце способны тронуть душу человека и изменить его в лучшую сторону, убить в нём те пороки, из-за которых сказку и постигла печаль…

Полководец шёл первым – в острие войска, восседая на чёрном коне. Остриё напоминало наконечник стрелы. Данучи был впереди, оторвавшись от всех на сотни шагов – он так спешил к деревьям, будто боялся, что кто-то есть такой, кто пожелает его опередить.

Иллиан повис над полководцем, Арлстау полетел к Данучи. Тот уже шёл по окраине города, который расположился над спуском в долину, а Арлстау заметил свысока, что кто-то желает пересечь ему дорогу.

Город принадлежал людям, был самым большим на планете. Здесь дома не из дерева, а выточены скульптурой, здесь никто не мусорит, не лежит под забором.

К городу тянулись многие, потому что здесь приятно жить, потому что здесь мирная долина водопадов.

Сейчас улицы были пустыми, видимо, люди предчувствовали что-то – спрятались и, вряд ли, потому что на них шло войско. Вина их страха – два дерева, что решили вырасти по соседству…

Девушка в сиреневом, бархатном платье, с золотой застёжкой на шее что-то задумала, судя по выражению лица. Перешла дорогу Данучи, и белый конь остановился.

Девушка невероятной красоты – глаза большие, зелёные, брови тонкие, ресницы пышные, губы созданы для поцелуев, щёки для прикосновений, а на коже лёгкий загар. Кого-то она напомнила Арлстау, да и Данучи глядел на неё так, будто пытался вспомнить, в каких краях её встречал.

–Возьми меня с собой, Данучи! – промолвила она.

–Кто ты? – спросил он в ответ.

–Я твоя первая жена, – улыбнувшись, ответила она так, словно шутила, но тот чуть не упал с коня.

Разум создал в голове десятки вопросов, но губы сорвали один.

–Почему ты не постарела?

–Потому что ты так захотел!

Ещё секунда молчаливых взглядов друг на друга, и Данучи не смог отказать ей, забрал её с собой. Магия очарования способна растопить сердце любого тирана, каждого воина…

Долина водопадов встречала войско широкими объятиями. Правда, объятия, да даже рукопожатия, войне не нужны. Долина чем-то напоминала яму, которую окружили водопады, образовав собой форму подковы.

Водопады росли от краёв к центру. Самым высоким оказался трёхступенчатый водопад, что выглядел, по-настоящему, великим. Перед ним и возникли два дерева, словно посчитали его своим защитником, будто бы достоин этого!

Спуск вниз четыре километра, он мигом был преодолён, ведь падать вниз быстрее, чем забираться на вершину.

Пока войска располагались в долине, Данучи изучал деревья, что сплелись друг с другом, не желая расстаться.

Первым делом утонул в них взглядом снизу-вверх, затем пал пред ними на колени и молился всем Богам, что устроили здесь пир, усевшись вокруг них.

С трудом поднялся на ноги и обнял их по очереди, пытаясь ощутить хоть что-нибудь, что раньше он не чувствовал – не получилось. Целый час сверлил их полупустым взором, пытаясь понять, что же сокрыто внутри и почему они выросли в ту секунду, когда он лишился рук.

Ему никто не мешал, его никто не тревожил, пока сам не отошёл от деревьев, усевшись у костра, что развёл для него какой-то бесстрашный воин. Красивая спутница села напротив, распивала тот же чай, что и Данучи, который благородно предложил.

–Художник, – окликнул его полководец, не спеша приближаясь к костру.

–Меня здесь нет. Я всего лишь миф! – пробурчал тот в ответ себе под нос, не обернувшись.

–Позволь, присесть рядом с тобой?

Задавая вопрос, полководец допускал мысль, что художник сейчас же лишит его жизни, но молился Богам войны о том, чтобы успеть сделать это первым – не сейчас, но когда-нибудь, когда художник сделает своё грязное дело и не будет ему нужен.

–Ты с первой встречи знал, кто я такой! – прорычал художник.

На миг могло показаться, что Данучи застал врасплох полководца, но тот молчал всего секунду, а потом уверенно рассказал частицу своей правды. Возможно, на него подействовало то, что художник остался без рук, а, может, просто, пришло время снять первую маску, чтобы показать вторую, и его не смущало, что напротив Данучи сидит девушка и слышит каждое слово – точнее, он её не замечал.

–Пол века назад мой отец был полководцем и брал меня с собой на поле боя, чтобы с малых лет я возлюбил сражения и преклонил голову перед войной…

–Ты лжёшь! Ты снова лжёшь! – заорал на него художник, но полководец был невозмутим, хотя рука тянулась к стали.

–Когда я видел, что ты творил на поле боя, – продолжил он, – подумать бы не мог, что такое возможно забыть. Однако, все каким-то образом забыли про тебя, забыли про войну. Я и вовсе заснул сыном полководца, а проснулся сыном рыбака, так никогда и не вспомнившего, что он был полководцем. О войне я вспомнил десять лет назад. Вспомнил и о том, что родился не сыном бедняка. Я уже был стар, хоть и богат. Представляешь, каково мне было узнать, что из-за чьей-то злой шутки всю жизнь думал, что я никто?! Я сделал всё, чтобы начать войну и уже через неделю с небольшим отрядом напал на поселение авров! Мы вырезали всех…

Он сделал паузу, смотрел на реакцию Данучи, будто надеялся, что тому станет легче, что не один такой.

–Я был уверен, что это авры вмешались в нашу память, что это они виноваты в моей исковерканной жизни, и никто другой. Будучи ребёнком, не испытывал к ним ненависти, а стариком испытал – да такую, что решил их всех уничтожить, до единого… Но год назад я вспомнил о тебе и первым пришло в голову то, что это ты всем нам стёр память, что не я виновник войны, которую начал, а ты! Честно, сначала хотел убить тебя за то, что испортил мне всю жизнь. Приехал в твою деревню, чтобы сжечь её и тебя, а не делать из тебя союзника, но, когда ты хладнокровно разделался с десятком моих воинов, мне это напомнило детство – так с тобой познакомился мой отец. Я почуял, что ты жаждешь войны, что она у тебя бежит по сосудам, просится на волю, слишком долго спала. Решил помиловать твою деревню и семью, твою жену и детей, простил тебя и дал тебе возможность выпустить на волю зверя. Простил, потому что ты выше нас! Кому, если не тебе, решать судьбы, в том числе, и мою?! Когда глядел на мёртвые, бегущие статуи, я был счастлив, что ты не забыл, что родился человеком, а не авром…

–Время покажет, что я забыл, а, что помню, – ответил Данучи, на секунду смягчившись над полководцем, на минуту не видя в нём угрозы. – Авры – благородный народ, они лучше, чем мы! Их прогресс обошёл нас на тысячелетия, но они не пожелали изобретать оружие, чтобы уничтожить нас одним щелчком пальца. Один факт, а говорит обо всём! Понимаешь?

–Не понимаю, – ответил он честно, качая головой. – Я их никогда не понимал! Ни в одной ситуации! И не смогу понять, потому что не хочу. Они выше нас ростом, потому смотрят всегда свысока – не замечал этого, пока не помнил о войне. Это странный народ, а, значит, опасный…

–Опаснее, чем я?

–Ты художник, рисующий души! – заголосил полководец. – Ты творишь судьбу этого мира, потому я верю, что каждый Бог в долине водопадов восстанет за нас, и мы вместе победим в этой войне. Какое бы оружие авры не принесли на поле боя…

Старик поднялся на ноги и захотел уйти, не попрощавшись, но художник окликнул его. Вскочил, как будто рвался в бой, но тот не испугался.

–Как ты узнал, что я помню лишь последний год?

–Ты это показал мне сам. Я видел, как ты забываешь! Да, что говорить – о твоей семье я знаю больше, чем ты сам! Я храню эти воспоминания для тебя, ведь ты – мой единственный друг…

Последними словами не удивил, а убедил ему не верить, ведь Данучи, хоть и не помнил, но чувствовал, что знает, что такое друг…

Послышались шаги, и оба оглянулись, и молчаливая девушка подарила свой взгляд пришедшему гостю, хоть и не дарила своих глаз полководцу.

К ним приближалось создание удивительной красоты. Не с длинной косою до пояса, а с короткими, намеренно зачёсанными, чёрными волосами, будто она колючий ёж – любого может ранить словом, любого покалечит стрелами, что бережно хранятся за спиной. Ей бы быть гордостью мужа, а не воином, тогда бы, может быть, была другой.

Душа, как звезда, не такая, как у полководца, чья душа – обыкновенный, чёрный круг, хотя при первой встрече была совсем другой…

Арлстау был поражён всей душой, но заметил, что и Иллиан тоже – он тоже узнал эту девушку. Стало не по себе от его взгляда, но не думал, кто же он ему, думал, кто он ей.

Все мысли о ней. Напряжённо глядел на двойника его любимой Анны и молился всем Богам долины водопадов, чтобы она в этом мире не пострадала, и, чтобы Анна из его мира не была ему врагом.

–Анастасия, – представилась она, глядя в глаза Данучи без любви и симпатии.

Во взгляде, хоть и восхищение, но грязное, во взгляде и чистое презрение.

Полководец был возмущён, разъярённый мозг не мог найти пути, чтобы прогнать её, а сама девушка, видя его ярость, улыбалась ей в лицо, как он её и учил.

Это дочь полководца, почти всю жизнь провела рядом с отцом, кроме последнего года. Никто его не знал лучше, чем она, но она желала не знать!

–Данучи, – ответил художник.

–Ты остался без рук! – начала она бесцеремонно. – Думаю, тебе не помешают лишние руки. Тебя бы я поберегла…

Сарказм в последней фразе, но художнику понравилось, ведь все, кто вокруг, такого не посмеют…

–Это моя дочь, – вставил своё слово полководец, чем вызвал гнев на лице Анастасии, ведь теперь художник смотрел иначе на неё.

–Почему же раньше я её не видел? – бестактно и бесстрастно спросил Данучи, не скрывая подозрения, обратившись к полководцу так, словно Анастасии здесь нет.

–Потому что я присоединилась к моему любимому отцу, когда ты убил душу города! – ответила с вызовом девушка, но дрогнул не художник, а полководец, не успевший раскрыть рот.

«Как она поняла, что убита душа города?», – вопрос родился у обоих, но не сорвался с языка.

–Данучи – лучший воин, – ответил ей отец. – Ему не нужна нянька! Он сам способен…

–Отнюдь, – прервал его слова художник. – Мне очень нужна нянька и нужен воин, способный защитить меня, которому бы я доверил мой меч во время боя…

–Нет, – с ужасом в голосе прошептал полководец, но был не услышан.

Это слово исходило и от Арлстау, и от Иллиана, но оба невидимы для неё. Оба в этой истории сопереживали Анастасии.

–Я согласна, – ответила она, немедля словом.

И делом не помедлила, подошла к художнику и протянула руку, чтобы вытащить меч из ножен, но Данучи остановил её жестом беспалой руки.

–Ещё не время, – сказал он тихо, и все здесь знали, что время придёт…

С этого момента его пребывание здесь украшено бдительным взглядом двух очаровательных девушек, одна из которых невидима ни для кого, кроме него и Арлстау, а другая стала хранителем кисти и бумаги, будущим покорителем меча, внутри которого душа войны.

Для чего Анастасия оказалась нужной художнику? Потому что она дочь полководца, а он ему враг. Она, всего лишь, козырь для Данучи, который можно швырнуть в лицо полководца в подходящий момент! Она – второй ферзь на поле боя. Привыкать к ней не хотелось, ведь в любой момент придётся использовать – как инструмент, а не, как человека.

И раздражение, и умиление, и гнев, и радость он испытал к ней лишь за первую встречу, а к следующему дню список эмоций оказался шире, но и это ещё не будоражило сердце!

Другая девушка не уходила, ещё не бросила художника, как когда-то давно, но и слов молвить не желала – не мешала ему быть с Анастасией наедине, хоть и ревновала, и Данучи её безмолвию не противился.

Солнце пекло его спину уже несколько часов, он сидел у деревьев и смотрел в кусок зеркала, в котором только что увидел сморщенное лицо старика. Ещё одно наказание прикатилось сквозь коридоры времени. Раньше он видел себя таким, каким видели люди – молодые глаза, молодое лицо. Для всех он выглядел молодо, а от зеркала истину скрыть не всегда получается…

Да и сам Данучи понимал, что стар – с временем не стал шутить, создал лишь иллюзию, по которой всем кажется, что он молодой.

Анастасия с утра с интересом наблюдает за ним, но со страхом ожидает момента, когда прикажет ей поднести кисть и полотно. Язык чесался. Без слов внимать на размышления художника надоедает – и лучше рано, чем поздно.

–Что ты видишь в них? – спросила она.

Данучи поморщился – будто бы нарушила его идиллию, вырвала из фантазии, и он снова вошёл в тупик. Во всём обвинил её неуместный вопрос.

–Себя, – ответил после долгой паузы, во время которой ему показалось, что девушка что-то в нём успела раскусить.

–Значит, ничего ты в нём не видишь!

Обернулся, встретился взглядом. Поднялся на ноги и подошёл к ней, щёки горели, уши желали её слушать.

–Так и есть, я ничего не вижу, а что видишь ты?

–Я вижу в них второй шанс.

–Считаешь себя лучше других? – спросил он, усмехнувшись.

Вопрос был нежданным и колким. Застал врасплох.

–Это плохо?

–Если считаешь себя лучшей в чём-то, то это хорошо, полезно. Но считать, что ты лучше, чем все остальные люди – это великая глупость, которая приводит к тому, что ты остаёшься один. Такое ощущение, что ты всю жизнь провела со своим отцом, а другие мужчины боялись смотреть на тебя, потому что полководец для них это страх!

–Так и есть. – выдохнула она. – Ты первый, кто смотрит на меня, как на женщину…

–Предана ему?

–Нет.

–Потому что хочешь на свободу?

–Я не знаю…

Она была растеряна, от его слов ей хотелось рыдать. Хотела раскусить художника, а выдала себя.

–Тебе легко судить, – бросила она ему в лицо, вложив ярость и боль. – Ты вечно молодой, заморозил время для себя, а я уже устала ждать, когда закончится война…

–Ты на моей стороне?

–Да, – ответила она уверенно. – Надежда лишь на тебя, но, если ты убьёшь моего отца, сам понимаешь – либо умру, либо убью тебя твоим же мечом!

Ему понравился её выпад.

Анастасия приподнялась и уселась с ним рядом. Широко улыбнулась, и он не понимал, к чему всё это. Даже позволил себе мысль, что она его поцелует, но девушка, всего лишь, достала из сумки шахматы.

–Играл в них когда-нибудь?

–Думаю, да, раз помню фигуры и сейчас вспоминаю ходы. Но, как…

Он хотел намекнуть ей про руки, но она опередила:

–Ты говори, а я за тебя буду двигать фигуры.

–Долго…

–И что?

Действительно, и что, что долго?! В первых пяти партиях победы были за художником. Атаковал конями и ферзём, остальными фигурами оборонялся.

В шестой победу одержала она, не удержался – поддался!

–Я с детства размышляла над этой игрой и над мудростью того, кто её придумал. Её создал чей-то гений, а не человек! Почему король такой слабак в ней, как и пешки, которые лишь расчищают для него дорогу?! Все фигуры наделены какими-то особыми способностями, ферзь так и вовсе всемогущий, но, однако, игра заканчивается со смертью короля, а не ферзя…

Она остановила свои мысли, подарила взгляд водопаду, защищавшему два дерева, словно в нём было продолжение её рассуждений, а рукой дотронулась до левого плеча художника, собираясь подняться.

–Продолжай, мне интересно, – ответил он и взглядом, и словом.

–Не короли мы с тобой, душою мы тянемся к пешкам – нам с ними приятнее, нам с ними по душе. Ты не главный герой, а я и вовсе не похожа на героиню. Поймём мы это лишь, когда смахнут нас с шахматной доски…

–К чему ты ведёшь своё слово?

–Я видела, что ты сделал с тем городом. Я ощутила пустоту, что ты создал в нём – это самое страшное, с чем я столкнулась в своей жизни! Будь у меня такая сила, я бы прекратила войну, а не начинала бойню…

Стало горько, словом порезала сердце, но не желал оправдываться. Не важно, что не хотел убивать – важно, что убил.

–Однако, идёшь по стопам отца…

И ей стало горько от его слова, что брошено во имя мести.

–Дети часто идут по стопам родителей, если с детства потеряли себя.

–Как ты сказала, я не король, чтобы решать – мир или война.

–Ты не король лишь, потому что тебе нравится быть ферзём! Любишь ты творить невозможное…

Затем лежали на траве, глядели на два дерева, на главный водопад, мечты полетать над ним, но не хватало крыльев. Распивали вино, слушали шум воды, размышляли пьяным разумом, почему именно здесь выросли деревья. Желание отвлечься – так часто бывает полезным, что рискует стать болезнью…

Вечер неизбежно приближался, и Данучи решился нарисовать душу двух деревьев, не наградив её ни временем, ни границами – лишь желаниями.

Не видел эту душу, не чувствовал её нигде, не верил своим губам, но понял, что готов импровизировать. Если сказать, что желал нарисовать бесцельно – это неправда. Цели присутствовали и в предназначении души, и в собственном самопознании, которое в эту минуту считал второстепенным.

–Дай мне кисть и листок, – приказал он Анастасии.

Ей стало страшно, она не шевелилась, боялась и ослушаться, боялась и быть причастной к злодеянию. Стояла позади него, как и «призрак» его жены и размышляла, насколько глупо будет выглядеть, если сбежит.

–Листок и кисть! – повторил он в глаза, обернувшись, повысив тон до недопустимости.

Послушалась и положила листок на стол, что принесла для художника ещё ранним утром. Тот сел за него, на невысокий табурет, в зубах сжал кисть, что подана рукой Анастасии, и прислонить её уже он был готов, но первая жена ему сказала:

–Отдай мне свой дар, Данучи…

–Где-то это я уже слышал, – ответил он, растерявшись, обронив кисть под ноги.

Арлстау был солидарен в растерянности – не ожидал, что мальчик, приходивший к нему пару раз, когда-то был первой женой Данучи, если, конечно, девушка не солгала об этом.

–Ни один художник не продержался так долго, как ты, ни один не смог настолько развить свой талант, но ты всю жизнь рисовал души, используя руки. Губами рисовать способны единицы, и ты не их числа – вчера наглядно это показал! Я верю, что ты не желал убивать город, но отдай свой дар, пока не поздно! Не мучай себя, мой Данучи!

–У меня получится, – запротиворечил он ей, хоть в слове своём был не уверен.

–С кем это ты? – не поняла Анастасия.

Глядела с беспокойством, как на безумца и всё больше не верила, что Данучи сможет рисовать губами.

–Ты сошёл с ума? Ты кого-то здесь видишь? Рисуешь по чьей-то воле?

Вопросы сыпались, но оставались без ответа. Данучи обратился не к ней, а к первой жене, что для него загадочней, чем неизвестность.

–Что мне нужно сделать, чтобы я вспомнил всю свою жизнь?

–Если бы это зависело от тебя, вспомнил бы давно…

–Вспомню ли я её когда-нибудь?

–За два шага до смерти! – ответила она, хоть в ответе была не уверена.

Данучи закрыл глаза и начал рисовать, как сумасшедший, как слепой художник, как хищник, положившийся на свой инстинкт.

Кисть была непослушна, подобно избалованному ребёнку и создавала не то, чего желал художник, ибо губами рисовать он никогда не сможет!

Художник был готов пожертвовать собой, чтобы помиловать их всех – как Алуар когда-то, когда был молодым.

Пытался вложить в создаваемую душу умиротворение и покой. Конец войны, которого боялся тот же Алуар, становился важным основанием души, но это те же грабли, в которые наступил, будучи ребёнком.

Уверен, что в этих деревьях ответы на всё, но ответы ему не важны. Для него отступать было некуда. Впереди либо война, либо мир – вдвоём ужиться они не смогут, да и воин из художника уже никакой.

Отдать дар он не сможет, а убить себя своим же искусством – ему по силам, как он сам считал. Такова его преданность дару.

Рисовал дольше, чем пара секунд, вложил больше стараний, страданий, эмоций, чем во всё, что было раньше. Использовал не только свою, но и силу всех отмеченных им персонажей, но результат плачевный, и вино тут не при чём…

Душа была похожа на короткую, волнистую линию с острыми, ядовитыми концами. Данучи решил, что это душа водопада – надо же, настолько ошибиться, настолько ослепнуть. Видимо, в их мире не было змей, потому что Арлстау сразу догадался, что он нарисовал душу змеи, но не понимал, зачем она ему…

Душа змеи без прыжка ужалила все водопады. Они прекратили свой шум, и тишина порезала слух.

Вода уже не падала в бассейн и не поднималась из него. Убил её круговорот неисправностью дара, а люди лишь глазели во все стороны и ничего не понимали, но ждали, как всегда, плохого.

–Бегом из воды! – заорал, как резаный, и эхо его крика пролетело над долиной.

Воины, что грели конечности в бассейне, не смели пререкаться и сразу же послушались художника. Не все успели выбежать, не все.

Вода на глазах потеряла свой уровень, словно её кто-то выкачивал. За минуту исчезла полностью, бассейн превратился в овраг, с глубинами от десяти шагов и выше.

На дне остались только змеи, что, видимо, здесь плавали всегда. Кто-то похож на кобру, кто-то на удава и размерами намного больше, чем когда-либо видел Арлстау. Как по щелку, свои глаза открыли и проснулись. Подняли ядовитые головы, увидели карабкающихся по оврагу солдат. Могли одним прыжком их разорвать на клочья, но дали тем спастись..

Кто-то и вовсе ошарашенно бегал по оврагу, ожидая, что змеи набросятся на них, но так и не дождались ничего, кроме шипения.

Долину водопадов окутал дикий гул. Нет, змеи не пытались выбраться из ямы, но они что-то высматривали, ловили глаза человека, намеренно встречались с ними взглядом. Такое чувство, что у них был разум, и не инстинкты бежали по нему, а мысли, не лишённые коварности.

Анастасия заглянула в глаза одной из змей, что привлекла своим ярко-синим окрасом и не успела поразиться мудрости глаз неизвестного для неё существа, как та отвернулась, будто за миг всё успела понять.

–Что ты творишь, Данучи? – с яростью закричала Анастасия. – Верни водопады обратно! Ты нас не спасёшь, а погубишь! Зачем ты это сделал? Зачем?

–Я не умею рисовать губами, – признался он ей, и её истерику, как ветром сдуло. – Хотел пожертвовать собой во имя мира, но дар отказался меня убивать…

–Отдай мне свой дар, художник, – промолвила девушка в сиреневом.

–Без дара я никто! – закричал он на неё так, что услышали все. – Не отдам я его!

–Может, ты скажешь мне, кто здесь стоит рядом с нами и просит у тебя твой дар? – спросила Анастасия.

–Я не знаю, кто она, – честно признался Данучи, поставив своим ответом тупик на широкой дороге…

Звеня доспехами, на всех парах бежал к ним полководец – словно хотел напомнить всем про то, что он ещё не плох. Был чем-то озадачен, чертами огорчённый, но не водопадами, не змеями и не унылыми лицами солдат. В творении Данучи, наоборот, видел надежду в решении проблемы – представлял, как эти существа воюют за них.

Сложно его судить за однобокую фантазию. Если Данучи создаст из воздуха котёнка, полководец решит, что котёнок будет биться за них. Такой он человек…

–Не говори моему отцу, что дар твой барахлит. Он скверно поступает с ненужными вещами, – шепнула Анастасия художнику, но тот пропустил мимо ушей, не воспринимая того всерьёз, как противника.

Полководец предстал перед ними взволнованным и напряжённым, но для чего-то сделал вид, что подслушал слова Анастасии и косо посмотрел в неё. Первым же словом дал понять, что пропащие водопады его не волновали.

–Мы находимся в яме. Здесь не безопасно! Под угрозой всё войско! – говорил уверенно он, затем огляделся и обратился непосредственно к Данучи. – Хоть это и место Богов, но всё Святое ты, как вижу, уже выпил.

Он взмахнул руками, указав на царство тишины, на отсутствие водопадов. Художнику этот жест не понравился, как и слово, брошенное им. Хотел высказать ему, но отвлекла карета. «Вот жизнь, да? Глядишь на всё и думаешь: да это всё фантастика, но мысли лишь о том, о чём не думал раньше…» …

Рыбака принесло на санях – это образно. Он был не рыбак, а забитый хромающей жизнью солдат. Да и сани не были санями. Просто, первая фраза отменно характеризует этого человека.

У него в руках свиток, в нём донесение. Протянул полководцу, но Данучи сказал:

–Не спеши.

Художник, будто ударил его по руке, и тот не знал, что делать, застыл на месте, да и полководец не решался руку протянуть. Для обоих повисла неловкая пауза. «Оба что ли струсили?», – подумал Данучи, но мысли не извлёк. – «Ничего, им простительно…».

–Умеешь читать? – спросил художник, глядя на солдата, как на плешь.

Солдат неуверенно кивнул в знак согласия, и этого было достаточно.

–Читай вслух, – приказал Данучи.

Тот не хотел, но не имел такого права, как ослушаться. Опустил глаза в ноги и прочёл все слова, что увидел впервые:

«Авры сожгли деревню художника, убили всех, кто в ней находился! Затем они уничтожили половину наших городов! Убили всех, кого увидели, не перед кем не дрогнуло их сердце! Их больше, чем мы думали. Их оказалось больше, чем людей, и все они идут в долину водопадов…».

После первой строки Данучи не слушал содержания письма. В нём уже закипела огненная ненависть к Алуару. Не за то, что тот себе позволил отомстить, а за то, что оказался ниже, чем думал о нём художник.

Не помнил семью, но было больно слышать, что их не стало. Их больше нет из-за него. В этом не винит он Алуара, в этом обвиняет лишь себя, но месть уготована обоим. Она уже затаилась в изувеченной временем душе, несмотря ни на что, не глядя на то, что ждёт его в будущем.

–Это ложь! – воскликнула девушка в сиреневом, и в глазах Данучи мелькнула надежда.

–Ты уверена? – спросил он её. – Почему же так красиво сыграно?

Полководец искал взглядом ту самую, с кем говорил художник, но её образ никогда для него не откроется. «Не достоин!», – по её горделивому мнению.

–С кем ты говоришь, художник? – спросил он растерянно.

Не посчитал нужным ответить, лишь жестом попросил всех превратиться в тишину, а девушка продолжила свою искренность:

–Не за тех ты воюешь, Данучи! Люди – не твой народ. Их пороки низменны, а твои высоки! Ты не помнишь своего детства, а я помню тебя с рождения…

–Продолжай…

–Ты родился среди авров, в городе, который вчера уничтожил, – с горечью продолжила она. – Тебе бы перейти на их сторону и жить покоем, а не бурями. Твоя душа сейчас на перекрёстке, но у тебя не три, а два пути. Либо люди, либо авры, нейтральным быть не дано.

У неё получилось удивить лишь Арлстау, но Данучи ей не поверил: «Лучше бы она остановилась на фразе: «Это ложь!».».

–Тебе здесь не место, – обидел её словом безрукий художник.

–Кому здесь не место, так это ему! – ответила она, указав пальцем на Иллиана, который никак не смог бы догадаться, что говорят о нём, ведь не видел её и не слышал.

Если в третьем фрагменте всё для него было ясно, то в четвёртом ничего не мог понять, потому что не всё готово для него открыться – оказалось, что мало кто ему здесь рад!

–Почему ему не место здесь? – спросил наигранно Данучи так, чтоб каждый подумал, что он спросил про него.

Подмигнул своему двойнику, чем пуще всех озадачил. «С одним духом говорит, другого слушает!» – подумали люди

–Потому что он опаснее любого Алуара, – поделилась Жизнь.

Но этим художников не удивить. Они и так видят, что Алуар и Иллиан, как небо и земля. Он им не страшен, не видят в нём врага. Тогда она добавила:

–И вчера, и сегодня он тебя путает, сбивает с истинных мыслей.

Этим словом ударила в сердце художника Данучи, Арлстау был сдержан, пусть и задумался.

Всегда он думал лишь о том, о чём не думать невозможно!

–Три знака на лице Алуара, – продолжил Данучи и столкнулся взглядом с Иллианом, а затем с Арлстау. – Это случайный нюанс моей истории, или он присутствует у всех?