Czytaj książkę: «История села Мотовилово. Тетрадь 5», strona 10

Czcionka:

Лекция. Лошадь. Николай: «Сам себе агроном»

Снятся Николаю Ершову сны как по заказу. То он во сне видит себя купцом, то во сне он клад найдёт, то ворох яиц увидит, а это все к деньгам, к богатству – мечта которая ни на один день не покидала Николая.

Однажды Николаю приснилось (как он сам рассказывал мужикам), что в сундуке у его бабы Ефросиньи, на самом дне лежит несчётное количество банковских билетов. Николай, проснувшись и не доложившись жене, пошёл в мазанку. Ища деньги, весь сундук исшарил, вывалив все добро на пол, а все же денег так и не нашёл. В другой раз ему приснилось, что он видел во сне как живого, покойного его дедушку Трофима, который якобы завёл Николая в огород, где росло восемь яблонь, называемый садом, и резонно сказал: «Только тебе открываю тайну, Колька. Здесь под яблонями ищи клад с золотыми деньгами. Я его зарыл, а попользоваться им мне не пришлось, потому что скоро умер. Так ищи и непременно найдёшь!» И тут же пропал дед из вида Николая, как призрак. Покопал, покопал Николай тайно от отца землю под яблонями в надежде отыскать золото, да так ничего и не нашёл, а отец увидев его добровольную усердную работу, похвалил: «Вот давно бы так, а то иной раз тебя и недопошлёшься в огороде покопать, а это, гляди-ка, сам на дело выискался!» Отцу-то и невдомек, что Николай заветный клад ищет.

А мужикам, собравшимся на беседу на завалинке, перед которыми Николай кладом хвалился, сказал:

– Весь сад изрою, а клад все же найду. Я в каждом деле упорный и настойчивый. Хотя я и так в запасе щепотку золота имею.

– А все же сколько у тебя их, золотых-то? – с иронией и с явной подковыркой допытывались мужики.

– Чуток есть.

– А все же?

– Вся мелочь, серебро да медь – все мои, по займам не хожу, своих хватает. Мне хватит, да внукам моим не прожить, – азартно бахвалился Николай, присепетывая языком и с хитрецой исподлобья подглядывая, какой эффект произвело на мужиков произнесение о тайном обладании золотыми монетами.

– Это неплохо! – вынужденно подхваливали его мужики.

– Намо, нет! – самодовольно заключал Николай.

– Я уж больно не люблю, когда с копейки на копейку перебиваться приходится, – тут же наивно и душевно признавался Николай мужикам. – Где бы чего купить – заглянешь в кошелёк-то, а там пусто. От безденежья в нем ветер гуляет, ни гроша и ни копейки, семишника2 ржавленного нету, – и продолжал, – я вот все задумываюсь над тем, как бы узнать причину, отчего в кармане у нас почти у всех мужиков, то есть, деньги не водятся.

– Счастья, видно, нету, вот они и не водятся! – вставил свое словцо Яков Забродин, присутствующий тут среди мужиков.

– А ведь у некоторых копейка на копейку так и лезут, рубль к рублю так и примазывается, – продолжая разговор о деньгах, словесно философствовал Николай. – Я вон все гляжу и завидую на Василия Григорьевича Лабина, как у него дело-то хорошо идет, как по маслу. Он вон каким капиталом стал ворочать. Богач, одним словом! – с завистью и восхищением похвально отозвался Николай о Лабине.

– Нашёл, с кем сравниться! У Лабина-то голова со смыслом, коммерсант известный, на него полсела кустарей работает, – вставил свое слово в разговор Степан Тарасов.

– Да и Василий Ефимыч Савельев неплохо живет, у него всего запасено вдоволь: и хлеба, и дров, и сена, и деньжонки водятся, степенный хозяин, с умом и расчётом живет. В улице-то он, пожалуй, уступает только Лабину, – не выдержал, чтоб не высказаться о Василии Савельеве как о крепком и зажиточном хозяине Иван Трынков. – Недаром Лабин-то частенько перезанимает денег на переворот у Василия-то Ефимыча, – не без зависти добавил он.

– Чай, неужто правда? – удивлялся Николай.

– Я лично своими глазами видывал, как Василий Ефимыч из своего сундучка Лабину деньги выдавал, – пояснил Иван.

– Василий-то Лабин самый честный мужик из всего села, из всего ихнего треста. Он больше всех заботится и о кустарях, – вступил в разговор присутствующий тут Ермолай Макаров. – Он однажды чего сотворил, благодаря своей милости к людям. Однажды Василий Суряков обратился к нему с такими словами: «Василий Григорьич? Нет ли денег авансом под каталки? Скоро Масленица, а у мово сына Кольки чёсанок нет, парню выйти гулять не в чем, а купить денег нет. – Да у меня тоже пока наличных нет, – сочувственно ответил Лабин, но в душе своей задумал чем-нибудь и как-нибудь удовлетворить просьбу. На другой день чуть ли не в полночь постучали снаружи в дверь к Суряковым. Им-то подумалось, кто-нибудь из Вторусских мужиков, заблудившись, просятся погреться. А когда дверь отворили, ужаснулись – на пороге стоял Василий Лабин, держа под мышкой новые с калошами чёсанки для Кольки. После выяснилось, что эти чёсанки принадлежали сыну Лабина Якову, но отец его рассудил так: Янька уже женатый, он и в стареньких погуляет, а Колька холостой жених, ему попристойнее новые.

А Николай, выбрав подходящий момент, снова втиснулся в разговор и продолжал нескончаемое повествование о себе, преимущественно хвалясь перед мужиками:

– Однажды я пришёл в потребилку, а там народу натискалось – колотухой не прошибёшь! Пока люди стояли и размышляли, выбирая товар, купить ай нет, я кое-как втёрся в очередь, впереди кума-Федора. Он мне мигнул, и я стою помалкиваю. А когда меня додвигали вдоль прилавка до приказчика, тут я и начал действовать. Набирать всякой всячины. Во-первых, я отрезал четыре метра молескину ребятишкам на портки, сатину красного два метра себе на рубаху, канифасу бабе на кофту полтора метра, да еще кое-чего. Все-то разве упомнишь! – хвалебно, для прикраски, он вставил в свою речь эти слова, – а когда я расплатился за все это, гляжу, а в кошельке-то у меня денег остался один двугривенный, маловато. Ну, думаю, не беда. Будет день, и будут деньги. Навьючил я на себя все покупки и попёрся к выходу, а люди от зависти и глаза под лоб. Когда я был в юношестве, отец у меня, видимо, был не без головы. Хотел меня отдать в Арзамас в Реальное училище на ученье, да я сам сплоховал, отлынил. А все девки на улице-то, они меня и смутили. Скорее всего, из меня бы хороший инженер получился, и средства в ту пору у бати были, и способность в моей голове была. Мозгами я и тогда неплохо пошевеливал, а вот, видимо, не судьба. Ходил бы я сейчас в начальниках, портфелем бы помахивал, людям на зависть и бабам на соблазнение, а то вот, работай в своем хозяйстве, горб себе наращивай. Помню, женился я в двенадцатом году или в тринадцатом, это не столь важно. Только на второй день на свадьбе на пиру, с большой радости, ну сами понимаете, что за радость, я в доме тестя в знак честности и девственности своей невесты-жены Фроси глиняную корчагу разбил. Всем известно, что молодой-то мед пальцем пробуют! – иносказательно объяснил Николай. – Конечно, за ущерб в хозяйстве я тогда получил от тещи большую взбучку, и долго упрекала за этот урон. Ведь корчага-то в то время денег стоила. Зато Фрося, жена моя, угодила мне: не баба, а ком золота. Как-то по-первости, в первый год моей женитьбы, мы с Фросей летом на лошади поехали в лес за вениками. Наломали их, наклали на телегу вровень с грядками и двинулись домой. Лежим, помню, на зеленых вениках мы с Фросей, милуемся, целуемся, так приятно! И покачивает, и запах от веников голову дурманит. Я до того увлёкся своей молодой бабой, что и не заметил, как повстречался в дороге нам Митька Кочеврягин, а у него на уме-то, знать, всегда только одно озорство да вредительство. Он возьми, да и выдерни у левого заднего колеса моей телеги чекушку. Колесо-то ехало-ехало, да и слезло с оси-то, откатилось в сторону и затерялось в только что выколосившейся ржи. А я, повторяю, сразу-то и не догадался. Мне не до этого было, был занят бабой. Телега-то едет, искособочившись, и ось концом царапает в придорожной пыли, как плужком, бороздку. Когда я хватился, колеса-то нет, но по бороздке-то легко было его найти. Пришлось вернуться назад по дороге с полкилометра. Вот до чего доводят игрушки то. Когда меня отец отделял, дал мне в надел, как положено, мою жену, двоих ребятишек, которых к этому времени я успел сам смастерить, избу, корову, мешок хлеба-муки, чугун, ухват с кочергой, да соху, а плуг оставил для себя. «Ты, говорит, Колька, сильный и с сохой справишься!», – напутствовал он меня доброжелательным словом на новое мое местожительство. Ну я, конечно, стал со своей семьёй жить, как говорится, поживать, добро наживать. А сам думаю: займусь хозяйством, как следует. Раз в хозяйстве есть соха, должна быть и лошадь. Какой же домохозяин без лошади? Корову побоку, продал, значит, и в Гагино за лошадью. Корову-то я продал за сорок рублей, а за лошадь-то отвалил «полкатеньки», пришлось наварить червонец. Но зато лошадь мне попала – не лошадь, а сундук, грудь широченная, воротами не прикроешь. Не лошадка, а «конь сорви подковы». Что видна, что статна, мерин апшеронской породы. За его высокий рост я его Голиафом назвал. Хоть и громаден на вид, а ест помалу, и не редок. Между прочим, я с кем угодно стану спорить, об заклад буду биться, что мой Голиаф всех сильнее, – расхваливал Николай перед мужиками своего мерина. – Да вон он, спутанный гуляет на лужайке, сами убедитесь! Не лошадь, а картинка!

Мужики, повернув головы по направлению кивка головы Николая, увидели лошадь – великана, пасущегося на уличной траве.

– Николай, а что он у тебя ногами-то бьет? – спросил знающий в лошадях Иван Федотов.

– Это он работы просит, мной приучен так. Хозяйскую науку не забывает, вот и бьет копытами-то. Так-то оно так. Лошадь-то я приобрёл, а глядь, телеги-то и хомута в хозяйстве у меня и не оказалось. Хватился запрягать, а не во что, – закуривая начужбинку, продолжал рассказ о себе Николай. – А вот, все счастье-то, которому несчастье помогло. В то время в нашем селе было всего два охотника: Тимошка Булатов да я. Вот однажды зимой мы с ним и уговорились в лес на медведей на охоту сходить. Вооружившись ружьями, он шомпольной двустволкой, а я своей берданкой и топором за кушаком, мы отправились в Казённый лес. В стороне от Прорыва я знавал от покойного моего деда медвежью берлогу. Туда мы и подались с Тимошкой. Отыскали замаскированную чащобой берлогу, и давай действовать. Я срубил длиннющую жердь и давай ею совать в берложью дыру, как в чело печное, чтобы вызвать на себя медведя-то. Слышим, в берлоге кто-то зашарахорился, значит, думаем, есть! В обоих нас заиграл охотничий азарт и пыл. Гляжу, появилась в жерле-то медвежья рожа, я и пальнул в нее, да, видимо, не убил, а только поранил. Знать, дробь не тот номер оказалась, надо бы картечью, а, видимо, оказалась дробь-то мелка. Гляжу, а моя медведица на меня попёрла. Я перепугался и скорее к сосне затопал. Второпях об пенёк споткнулся и ружье из рук выронил. Торопко, откуда только ловкость взялась, вскарабкался на сосну, огляделся вокруг, а Тимошка-то, видимо, раньше моего на другой сосне оказался. Примостившись поудобнее на сучьях, чтоб в оплошности не шандарахнуться оттуда, кричу своему товарищу: «Тимошка! Стреляй! Только уж меня с сосны-то не смажь! У тебя вроде еще оба заряда целы!» Тем временем, медведица подползла к моей берданке, валяющейся на снегу, схватила ее зубами и давай ее корёжить. Все мое ружье исковеркала. Курок изломала, ствол на сторону погнула, а потом, понюхав дуло и поняв, что из него благо пахнет, отбросила ружье в сторону, поплюхала к сосне, на которой я сидел. А я слыхивал от старых охотников, что медведи лазить по деревьям большие мастера. Медведица-то и начала карабкаться на сосну, видимо, с намерением, чтоб со мной поквитаться. Ну, братцы, никогда я так не перепугивался, как в этот раз! Сижу тогда на сосне и думаю, хана пришла Николаю Сергеичу, в поминанье завтра же меня запишут. Чую, в штанах у меня появилось что-то тепленькое и овтока отвисает. Я глазомерно прикинул расстояние до медведицы, а она совсем рядом. Пыхтит, кряхтит, предвкушая победу. Я из-за кушака топор выхватил и приготовился к обороне, а чтоб он из руки-то не выскользнул, я варьгу с руки долой и заткнул ее под кушак. Гляжу сверху-то и вижу, а на снегу, где медведица пропёрлась, красная дорожка. Значит, она ранена. Разгляделся, а у медведицы-то один глаз совсем закрылся, и из него кровища льет. Только она докарабкалась до меня, я хряп ее топором по очам-то. Она взревела и, треща сучьями, свалилась в сугроб. Обрадованный, я кричу: «Тимошка! Доканчивай!» Он торопливо спрыгнул с сосны-то и выстрелом дуплетом прикончил ее на месте. Мы с опасением подошли к туше вплотную, разглядываем, в какое место тимошкины заряды угодили. Хвать, в берлоге-то что-то зашебутилось! У нас от ужаса даже и шапки на головах приподнялись. Нам подумалось, сам хозяин берлоги ломится на нас! Обороняться бы, да нечем! Моя берданка исковеркана, а у Тимошки шомполка не заряжена. Мы стоим, остолбенев. Помушнели оба. Насторожившись, смотрим и думаем: «Что будет! Погибать, так вместе!» А когда мы увидели, что из берлоги-то вылупились два медвежонка, так у нас и отлегло от сердца-то. Мы даже позволили себе улыбнуться от благополучного исхода такого опасного положения. Чую, а шапка-то на голове снова опустилась на свое место. А медвежата, видимо, соскучившись о мамке, вылезли искать ее, но она лежала у наших ног неподвижно. Тимошка и спрашивает меня: «А где у этих медвежат тятька-то?» – «К нашему с тобой счастью, наверное, по лесу шатается, – ответил я. – Давай поторапливаться, а то не ровен час, он нас настигнет, спуску нам не будет». Переловив обоих медвежат, мы их приволокли домой, а за медвежьей тушей на лошади съездили. У Тимошки медвежонок вскорости подох, а я своего решил, вырастив, выдрессировать, и с ним по селам и ярманкам пуститься. Мечтал деньги с ним подзашибить, а моя баба меня разговорила. Продали мы медвежье мясо, денег немало выручили, а медвежонка я тогда тоже продал на Прорыв лесничему Сердитову, а он мне за него тоже не поскупился, уплатил, по совести. Одним словом, я на медвежьи деньги сбрую для хозяйства приобрёл и телегу с колёсами. С тех пор я и стал обживаться, хозяйством обзавёлся полностью, только вот изба у меня маловата, а семья-то растёт. Пристенок давно завёл, а доделать его никак не огореваю. Но к Покрову все равно отделаю, потому что примета такая к новоселью есть. Вчера я потолок доделывал и не успел топора из рук положить, как тенетник3 в углу облюбовал место. Начал паутину плести, а это признак только к скорому новоселью и к добру. Так он меня как хозяина с моей семьёй на жительство в дом приглашает, а без паутины в дому да без домового хозяйство захиреет, и дом будет стоять, как сирота! – в шутливом тоне высказался Николай.

Так оно и случилось, осенью Николай новоселье отпраздновал, а зиму посвятил своему культурному возрождению: выписав, почитывал крестьянскую газету и частенько посещал лекции в избе-читальне, особенно он увлёкся лекциями на тему ведения сельского хозяйства по-новому, по-научному. Хотел быть зажиточным крестьянином.

Однажды на лекции агронома в избе-читальне он наслышался, что от «старинушки» и от сохи крестьянское хозяйство сохнет. Придя домой, Николай, выйдя во двор, принялся со злостью коверкать соху, приговаривая:

– Не от тебя ли у меня вся жизнь чуть не засохла, никакого просвета в жизни нету! Сколько лет я на тебя батрачил? – упрекал он соху. Ладно, жена остановила его, образумила:

– Что ты делаешь, не ломай, пусть лежит! Она хлеба не просит, – Николай отступил. А горделиво перед женой воскликнул:

– Я теперь сам себе агроном! И знаю, как землю по-научному пахать, как семена сортировать, как удобрение в землю вносить! Теперь дело пойдёт!

И Николай, мысленно переродившись в настоящего крестьянина-трудовика, в беседах с мужиками, стал частенько употреблять русские старинные поговорки, которые в поощрение мужику-труженику в его трудовой неделе:

– В понедельник не работает только пьяный и бездельник;

– Во вторник я беру метлу в руки и навожу порядок, как дворник;

– В среду я на мельницу молоть еду!

– Среди недели я бездельничаю только после дождичка, в четверг;

– У меня не бывает на дню семь пятниц;

– В субботу в хозяйстве одна забота: наводить чистоту – мужичья и бабья работа;

– Отдыхаю в Воскресенье.

Степан Тарасов, узнав о побуждениях к нововведениям Николая, встретив его на улице, упрекнул его:

– Ты, Николай, больно горячо берешься: соху-то изломал, а чем весной пахать-то будешь?

– А ты помалкивай, Степан Васильич, не твоего ума дело! – не на шутку разъярился Николай.

– Пойду во Вторусское, возьму в кредитном товариществе денег взаймы, рублей сто – вот тебе и плуг, и борона, и все остальное, – горделиво петушился Николай.

– Я что-то не слышал, чтоб государство деньги взаймы давало, – усомнился Степан.

– А я вчера на лекции в избе-читальне наслышался, так что все я это законно знаю. Все это сущая правда! – заключил Николай и зашагал по улице, а в голове его роились уже мысли о том, что он скоро выбьется в передовые люди села и будет всеми уважаемым почётным человеком.

2.Семишник – в прошлом народное название двухкопеечной монеты. Около середины прошлого столетия в России была проведена денежная реформа, по которой новая двухкопеечная монета стала равна старым семи копейкам.
3.Тенетник – паук, плетущий паутину.
Ograniczenie wiekowe:
12+
Data wydania na Litres:
04 grudnia 2018
Data napisania:
1976
Objętość:
160 str. 1 ilustracja
Właściciel praw:
Автор
Format pobierania:
Audio
Средний рейтинг 4,2 на основе 879 оценок
Szkic
Средний рейтинг 4,8 на основе 304 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,1 на основе 24 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,6 на основе 960 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 4,8 на основе 1179 оценок
Tekst
Средний рейтинг 4,9 на основе 170 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 4,7 на основе 687 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 5 на основе 13 оценок
Audio
Средний рейтинг 4,8 на основе 5112 оценок
Audio
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Audio
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок
Tekst, format audio dostępny
Средний рейтинг 0 на основе 0 оценок