Броски из вынужденной эйфории в настойчивую расслабленность продолжаются, и я не могу их контролировать, и наслаждаться таким состоянием не выходит. Я ощущаю горячий поток мартини по пищеводу, хотя оно было далеко не первым из спиртного за вечер, но мои ощущения, видимо, перезагружены этим «колесом». Под уверенный, жесткий и почти оглушающий бит металлизированный мужской голос уверенно повторяет «Don't be afraid!», но меня это совершенно не убеждает, и во вспышке света…
…я открыл машину и сел, глядя вперед, желая обернуться, но не оборачиваясь, потому что там может быть…
«Don‘t be afraid!»
…поэтому блондинка впереди, несмотря на милую улыбку, кажется неестественно длинноногой, слишком вытянутой, и мир вокруг меня то исчезает в кромешной тьме, то проявляется снова. Я ощущаю горячую, как кипяток в…
…я уперся кулаками в стол и совсем не вовремя вспомнил, что надо починить кофеварку, но уже поздно, и в окне что-то мелькает, но мне пора…
…волну страха. Реальность свернулась вокруг меня в сферу, которая вращается вместе с моим движением, как прогулочный шар для хомячка, катится то вперед, то влево, то вправо – я уже слабо различаю направления. Передо мной возникает лицо…
…я выключил телефон, потому что не хотел его слышать, потому что я не хотел сказать лишнего, потому что он всегда был больше, чем просто пареньком из обслуги, на которого можно наорать…
…я не отвечаю и просто иду следом. Почему бы и нет.
Я должен починить кофеварку. Отвезти ее куда-нибудь. На завод. В магазин. Хоть куда-нибудь.
Мне кажется, я сейчас расплачусь от этих тяжелых, как кусок урана, мыслей. Я слышу рядом разговор. Два женских голоса и один мужской. Мне хочется немного послушать, потому что это первые голоса за последние несколько минут, которые я могу расслышать и понять.
– Странно, что ты не водишь.
– Мужик, который крутит руль – это так сексуально.
– Ага. Это так, словно он управляет тобой, словно трахает тебя, даже не прикасаясь.
– Отлично. В таком случае, вам обоим следовало бы трахаться с таксистом Арменом, а не со мной.
– Брат, – меня кто-то берет в охапку, пытается слегка придушить, и я делаю рывок, и мне предлагают остыть, и, вглядевшись, я понимаю, что это Миха.
– Пугаешь меня, – пытаюсь засунуть руки в карманы и выпрямиться, но неизбежно раз за разом выстреливаю онемевшими пальцами мимо карманов.
– Не ссы на пол – утонем! – Миха, кажется, смеется; он такой размытый, расфокусированный, неопределенный. – Короче, я провел анализ.
– Анализ? – меня возмущает это слово.
– Да, – Миху, видимо, это смешит. – Анал-изирующий проход сделал. Короче, с цивильными телками все уныло. Но нас с тобой скучать не оставят, так как я подготовил план «буэээ». Я думаю, самое время шлифануться.
– Базара нет, – мой голос кажется мне стеклянным; дребезжащим; пустым.
– Погнали в «виповку». Она тут особая – для правильных пацанов.
Что-то мне в этой идее не нравится.
Что не нравится-то? Устал – отдыхай!
Нет, ты не прав. Погоди. У тебя же есть эта…
На жопе шерсть, и та клоками! Уймись! Иди вон, присядь.
В стене открывается дверь, которой здесь точно не должно быть, и я пугаюсь – не глюк ли это, но Миха проходит внутрь, и все становится ясно. Я захожу следом в стеклянную дверь, непрозрачную снаружи, и мы с Михой оказываемся в предбаннике, где вдоль стен стоят и курят задумчивого вида персонажи со странными прическами. Дым вьется, уходит вверх, в недры вентиляции. Кто-то сидит за столиком и курит огромный цветастый кальян. Я что-то хочу спросить насчет курения в общественных местах, старательно формулирую фразу, но меня уносит, вроде как, вслед за Михой вглубь помещения, и я пролезаю в какую-то дверь через занавески из какой-то мишуры.
– Мишаня, – слышу свой плавающий голос; кажется, я потерялся.
– Братан, ты такой уторчанный, – смеющийся, звенящий голос Михи.
– А ты – нет?
– Я – как стеклышко.
Я – как стеклышко.
Это какое-то хокку. Японский стих. Пять-восемь-пять.
«Я – как стеклышко.
На ветру болтаюсь тихо.
Сраная моя жизнь!»
– Сырок, – меня пробирает на хохот, и Миха грубо толкает меня, но я не опрокидываюсь, а сажусь на что-то средней жесткости.
Или мягкости?
Откуда вообще взялось это слово?
– Но ведь рифмуется, понимаешь? – пытаюсь достучаться до Михи, но тот отходит куда-то, на ходу бросая «Ща все будет», а я не могу успокоиться. – Ты пойми, главное – задать уникальную форму, задать мысль, сформировать brand essence. А потом уже писать от нее планы маркетинга и продаж.
Вижу, как Миха передает дамочке – как подсказывают включенные остатки мозгов – местной мамке, – тонкую пачку банкнот и говорит «Ну, ты понимаешь, Лелечка». «Конечно, милый. Полный пакет, как всегда. Отдыхайте. Шампусик будет через минуту».
Миха приходит ко мне и садится рядом. Оказывается, я сижу на кожаном диване.
– Че ты там задвигал про брэнды? – интересуется он.
– Забудь. Это работа. Заводит даже на отдыхе.
– Это хорошо. Значит, ты человек своего дела. А вот я все никак не могу определиться.
– Ты ее знаешь? – киваю в сторону Лелечки.
– Ее знают все, кому нужно ее знать.
Удивительная штука, но стоило мне присесть – и опьянение спало, и мир стал четче, контуры объектов стали явными, да и Миха стал мне ближе и роднее.
– Ладно. Давай-ка расслабимся. Каждый со своей. Выберешь?
– На твой вкус, брат, – мне почему-то хочется заплакать; странное чувство повышенного комфорта и успокоения.
– Ты только не суйся из «виповки», – с параноидальным видом говорит Миха. – Нам такими нельзя светиться.
– Такими?
Он ничего не говорит и машет рукой. Я почти уже плачу. Миха куда-то уходит. Берет двух каких-то девиц за задницы, разделенные по швам ниточками трусов, и просто пропадает. Одна задница черная, как шоколад «Милка». Вторая белая – как молоко «Тема».
И что?
– Пойдем, малыш, – почти шепчет мне в ухо голос, от которого все начинает шевелиться в штанах.
Ну, я, конечно же, иду. Почему нет? Фрагменты помещений мелькают передо мной, как лошадки на детской карусели, не давая шанса сконцентрироваться ни на чем, и чем четче я ощущаю, как моя собственная рука на ходу залазит между ягодиц какого-то существа женского пола, тем меньше у меня шансов понимать, где я нахожусь. Все содержимое моего черепа наполняется одними лишь абстрактными чувствами, среди которых превалирует фильтрованное, незамутненное желание секса.
Туман рассеивается, когда я снова сажусь. На мне расстегивают рубашку, и я зачем-то снимаю одну запонку с рукава. Меня обслуживает девочка в прозрачной черной кружевной ночнушке с шикарной, хотя и явно силиконовой грудью, черными волосами и карими глазами. Меня несколько смущает ямочка на ее подбородке и тот факт, что она выглядит немного старше меня, но это все мелочи. Девочка шикарна.
В моей руке оказывается бокал. Видимо, шампанское. Во всяком случае, это бокал для шампанского. Выпиваю залпом. А где вкус? Что за «российское» вы мне подсунули?
Влажный язык путешествует по моей груди, по животу, который я намеренно напрягаю, чтобы сучка чувствовала не только крепкий стояк, но и пресс – хотя, какого черта эта может быть интересно проститутке, да и вообще нынешним телкам, которые чаще щупают твой кошелек, чем член? – и его путешествие понемногу начинает надоедать.
– А снять с меня штаны не входит в твою компетенцию? – выдаю с желчью в голосе
– Ах, да ты шутник, – хихикает и тянется уже, наконец, к напряженной ширинке.
Черт, ну как же эти девицы сосут, а! Главная проблема «хороших девочек», которую они поголовно проблемой не считают, заключается в полнейшем нежелании овладевать искусством любви. Мнение «перепихнемся, как получится, и будь доволен, что принцесса тебе дала» приводит, как я считаю, к большинству проблем между мужьями и женами, но что самое важное…
– О, да! – вырывается из меня, когда эта шлюшка заглатывает мой инструмент почти целиком.
Поняв, что мне все это вполне нравится, она пропихивает себе в глотку так глубоко, что ее пышная верхняя губа уверенно упирается мне в лобок и оставляет красную дугу из помады. Чертов компромат!
Мне кажется, что я всю жизнь жил в бездонной глотке девицы. Или что мне отсасывает сам Адский Сисястый Сатана. Но ощущения частично меркнут, становятся также фрагментарными, и я останавливаю минет, требуя чего-нибудь еще, и шлюшка плавно переходит к обработке моего хозяйства своими крайне функциональными грудями, но в какой-то момент снова случается провал, и мне кажется, что я потерял все ощущения, и никакого кайфа не будет, но потом все чувства возвращаются, причем в небывало ярких красках – да я с кокса так ни разу не улетал, даже с чистого, привезенного откуда надо! – словно бы мне открутили член, а потом привинтили обратно, с новыми рецепторами, и я выстреливаю одной огромной порцией спермы прямо между сисек девицы, и ее шею украшает шикарное «жемчужное ожерелье», и она смеется и посылает мне воздушные поцелуи и размазывает капельку спермы, как помаду, по нижней губе…
Вот-вот, а «хорошие девочки» бегут за салфетками. Суки! Долбанные вампирши!
А потом все исчезает.
А я? Я-то есть?
Ищу выход. Спросить не у кого. Сказочная минетчица исчезла. Застегиваю штаны, вываливаюсь из комнаты и решаю на минутку присесть на знакомый диван. Это единственное, что мне знакомо здесь. Хотя, когда-то раньше я здесь был. Но без Михи. Возможно, с Борисычем и компанией. Хотя, у них другой формат. И пользуются проститутками они иначе. Например, отделать девицу в два, а то и три хлыста для них – это норма. А мне не нравится. Я люблю, когда за мои деньги меня индивидуально обслуживают, а не терпят. Посижу минутку. Не больше.
Снаружи, за занавеской кто-то стоит и болтает. Улавливаю отдельные реплики, перебиваемые периодическим шумом. Видимо, работницы местного борделя вышли покурить и обсуждают трудовые подвиги.
– Ага, они все герои под стаффом. Только кончаются быстро, – с явной усмешкой говорит одна. – Мой вырубился «в ноль».
– Ну, да. Мой с Лизкой супермен иссяк за тринадцать секунд минета, – вздыхает вторая. – Специально подсчитала, как чувствовала какой-то подвох. Все волосы обкончал нам, скотина.
– Ладно. Это лучше, чем бандажник, который мне вчера мне ноги привязал за ушами, – смеется третья телка.
Когда я это слышу – какого хрена я это слышу? – мне почему-то вспоминается снафф-ролик, который я когда-то видел в интернете. Случайно наткнулся. Там спящей небритой девке, которую сношал парень, топором отрубали ногу, от чего она просыпалась и орала, а потом овощечисткой отрезали ей язык, хотя ей это не очень-то нравилось, как мне показалось.
Закрываю глаза, а как только открываю, меня начинает дико тошнить, и я едва не блюю, но уже спустя мгновение я словно бы меняю физическую оболочку, и тошнота исчезает, но все вокруг как-то ирреально, бессмысленно, и я ищу точку опоры, но сейчас…
Долбанные «качели» уносят меня то в кайф, то на дно, а между этими двумя мирами – непроглядная тьма, сырость, гниль, и кто-то говорит…
Перед моими глазами проступает удивительно четкая картина всей мировой торговли, где год за годом, век за веком, вселенная за вселенной продаются люди, вещи, услуги, и это бесконечный цикл все вращается и вращается, и где-то в середине замкнутого круга, по которому мы все – человечество, – бежим, светится первозданное пламя истины, словно огромная лампа, полная пламени, ядерных взрывов, плазмы, и я пытаюсь всмотреться в это пламя, но от вращения вокруг него меня снова начинает тошнить.
Меня тошнит от всего этого бега по кругу!
Что-то нужно сделать, и я решаюсь на поиски истины.
– Миха! – подаю сигнал, но на него никто не отвечает.
– Уехал уже, – наклоняется ко мне и смотрит мне в лицо какая-то телка неопрятного вида. – Да и тебе пора, дружок. Ты уже час тут залипаешь в одну точку.
***
…и с трудом приоткрываю глаза, и меня встречает настолько быстрый и маневренный «вертолет», что даже не ощущая рук и ног, я каким-то чудом оказываюсь в ванной и безудержно блюю, потом отхожу, смотрю вверх, разворачиваюсь, едва не падаю на выходе из ванной, а потом делаю шаг…
…а шум вокруг застилает все, делает его образ далеким и неразличимым, и я спрашиваю «Почему?», но он лишь смеется, как мне кажется…
…обхватываю подушку, чтобы ощутить хоть что-то стабильное, неподвижное, но и подушка скользит куда-то, как и пол, и стены, и кровать, и…
…все уже отдалились, исчезают по одному, разбредаются куда-то, и я все еще жду ответа, но никто просто не может знать, как никогда никто не мог, и в моей голове ощущается огромный кулак, который сжимается все сильнее, и мне лишь остается…
***
Я у окна.
В окне далекого, недостижимого дома – тень. Человеческая фигура.
Приподнимаю выше жалюзи, хотя они и так не мешают смотреть.
Тень мечется. Мир накрывает тьма. Потом снова та же картина. Тень с распростертыми руками.
Потом тень исчезает.
И когда эта фигура исчезает, меня одолевает глубочайшая печаль, грусть сжимает все мои внутренние органы, и мне кажется, что с этой фигурой пропало нечто неописуемо важное для меня…
Но это сущий бред!
Я поднимаю взгляд в небо, в котором одиноко плавает облачко неопределенной формы, и сейчас это мне кажется более странным, чем все, что происходило со мной за последние сутки.
Мне пора уйти.
Мне пора.
Суббота
Я открываю глаза и понимаю, что этот потолок мне знаком. Не чувствую запаха. У каждого дома должен быть запах.
Осматриваюсь. Я дома. В тишине и одиночестве.
Хотелось бы верить, что меня привезло такси. Что я не накосячил больше обычного. Что все прошло по плану. Но эти долбанные качели…
Добежать до сортира, добежать любой ценой.
Свалившись с кровати, бегу, согнувшись в три погибели, в ванную. Почему в ванную? Уже неважно. Ванну придется помыть. Завтра. Или сегодня. Меня мотает, разбрасывая содержимое черепа по стенам квартиры. Когда я возвращаюсь в комнату, места становится больше, и точек соприкосновения со стенами больше, и мне кажется, что здесь слишком холодно, меня трясет и произвольно дергает в разные стороны, что усиливает тошноту.
Барахтаюсь и проваливаюсь в пучину спазма, распространяющегося по всему телу. Медленно. Издевательски медленно.
Делаю слишком резкий рывок, когда трясущимися, не поддающимися контролю руками пытаюсь плеснуть в лицо холодной воды, и мир погружается во тьму. Я не знаю, сколько времени проходит до момента, когда перед глазами у меня проявляются множественные светлые пятна, и светодиодная подсветка начинает методично разрезать мои глаза, как кухонный нож – батон колбасы, и мне кажется, что за время этого провала меня снова вырвало, но я не уверен.
Почти ползком добираюсь до ближайшего объекта, похожего на кровать или лежак.
Но это же моя квартира!
Всем плевать. Всем, кого здесь нет. То есть – всем вообще. Я не уверен, что я сам здесь и сейчас, а не в клубе, пускающий слюни и ждущий такси и ищущий вращающимися в разные стороны глазами Миху или хотя бы ту шлюху с шикарной грудью или паренька из «Газпрома», с которым я хотел пообщаться вместо того, чтобы убиваться этим «спейс-стаффом».
Время все идет, а мое состояние не меняется, и я начинаю привыкать, а потому могу встать и осмотреться.
В квартире все чисто и свежо. Климат-контроль делает свое дело, идеально увлажняя воздух и поддерживая нужную температуру, когда кто-либо двигается внутри.
Система контроля движения, система защиты от протечек, система кондиционирования, система охраны и сигнализации, система пожаротушения, система координирования систем и система контроля за работоспособностью датчиков системы координирования систем, а также – барабанная дробь! – система спутниковой связи для системы контроля за работоспособностью датчиков системы координирования систем. Все самое необходимое. Каждую секунду на меня своими огромными глазами смотрят десятки датчиков. Я сам нанял их для этого. Я не уверен, что мне нужен кто-то еще – еще одна пара вперившихся в меня глаз здесь, в моем собственном жилье.
Начинает мучить жажда. Значит, я живой. Попытка улыбнуться оказывается безуспешной, но и черт с ним. Внутренне я хохочу над всеми – спортсменами, культуристами, ЗОЖниками, попами, Девой, мать ее за ногу, Марией и всеми прочими святыми и прокаженными. Я – грешник. И я жив и здоров. Шах и мат.
Итак, передо мной стоят некоторые фундаментальные задачи. И пока мне предстоит справиться с первой из них.
Как прийти в себя после вчерашнего?
Что меня больше всего мучит? Правильно – похмелье. После наркоты отходняки совершенно другие. А сейчас мне хреново он интоксикации, к бабке не ходи. Пить активированный уголь поздно, а это значит – надо опохмелиться.
Как включить мозги?
Можно просто принять контрастный душ. А если не поможет? А если опохмел добьет остаток извилин? Правильно – необходимо прогуляться.
3. Могу ли я двигаться далее, чем на десять метров?
– Без проблем! – отвечаю вслух себе я.
И падаю с грохотом прямо вперед лицом при попытке встать с кровати.
Видимо, сейчас еще довольно рано. Я принципиально не смотрел на часы, дабы не расстроиться и не принять решение лечь спать дальше. Я – добытчик и крупный самец. Я не должен быть лежебокой. Моя суть – в движении.
Во дворе – одни и те же типичные идентификаторы успеха. Передо мной пробегает конвейер из трех подряд местных жителей с декоративными собачками под мышкой – все в один и тот же подъезд. Одни и те же коляски с детьми одного и того же покроя рядом с многоэтажными домами на тысячи одинаковых квартир. Одна и та же одежда на всех – стандартный усредненный casual. Одинаковые этажи, квартиры, варочные панели, примерно одинаковые кредитные машины. Одинаковые должности менеджеров по чему-то-там. Один и тот же успех на всех. Но, друзья мои, в таком случае, это никакой, на хрен, не успех. Это просто стандартный коктейль «Планка гражданской гордости».
Ингредиенты:
– одна ипотека;
– одна варочная панель;
– один «ниссан» – лучше взять кредитный, но можно и за наличку, хотя может немного горчить;
– один ребенок;
– одна декоративная собачка – лучше шпиц, но возможны варианты.
Смешать все в блендере, купленном в Финляндии (обязательно, иначе испортите вкус). Ощущение собственного величия и презрения ко всем, кто еще не добился добавить по вкусу – две-три щепоти обычно хватает. Подавать со взбитым кремом из самодовольного выражения лица в дешевом пластиковом стаканчике.
Влажные волосы на голове охлаждает утренний ветер. Реальность заставляет меня дергаться и покрываться мурашками. Пакет с едой из закусочной и пивом смотрится в моей руке, как симптом запойного алкоголика. Но все мы люди, все мы грешны. Соседи – двое мужиков, знакомых мне только в лицо и жена одного из них, – здороваются со мной, и я проявляю максимум любезности, не посылая их прямым курсом на хрен. Говорят, что недавно проезжала скорая с «мигалками» и оглашала округу диким воем.
О да, а еще приезжали Бэтмен и Железный Человек на маршрутке. Очень интересно.
Говорю, что у меня масса дел и ухожу в подъезд. Консьержка смотрит на меня чуть ли не с сожалением. Высокомерно приподнимаю голову и захожу в лифт вместе с какой-то малолетней пигалицей, которая всю дорогу до двадцатого этажа болтает с кем-то по мобильнику, хвастаясь тем, как много она выжрала этой ночью и как отшила несколько парней, предлагавших ей отсосать в туалете. Это чертовски долгий путь в двадцать этажей, и меня так и тянет объяснить этой сучке, где ее место в Табели о Рангах Алкоголиков и Придурков, но я стойко выдерживаю это испытание и добираюсь до своего убежища сохранившим внешнее достоинство.
Чего не скажешь о внутреннем, так как после легкого завтрака начинается удивительная серия метаморфоз моего состояния. Кстати, уже вернувшись домой, я вспоминаю, по какой причине сейчас в подземном паркинге на моем парковочном месте не стоит моя же машина. Я умудрился уехать на такси, которое мне вызвали в клубе и даже не перепутал адрес, который надо было назвать водителю. Все-таки, возможности человека действительно не ограничены рамками очевидностей. Значит, если я не хочу дремать на заднем сиденье такси по пути на работу в понедельник, уже завтра днем мне необходимо добраться до клуба и перегнать машину домой. Либо нанять трезвого водителя, но это уже будет перебор. Сажать на своего коня другого седока – лично для меня противоестественно.
Незадачей во всем этом видится разве что периодический – раз в полчаса, – понос и ощущение простуженности, сменяющееся полным покоем. «Качели» все еще в действии. А это не может означать ничего, кроме разрушения теории об этимологии моего похмелья. Все дело в «колесах», ставлю свою квартиру и машину на спор. В очередной раз отсидев время умопомрачительного кишечного спазма на унитазе, я нахожу телефон и набираю номер Михи. Этот козел выключил телефон. Еще в студенческие годы после лютых, демонических пьянок он любил вырубать телефон до понедельника, чтобы спокойно отмокать все оставшееся время. Говорил, ему только такой режим помогает восстанавливаться. И действительно – в понедельник на парах он был, как огурчик, хотя все нормальные люди иной раз не успевали отойти и ко вторнику. А я ведь даже не знаю, где недоумок живет, чтоб нарушить его покой и разбить ему морду вот этим самым креслом из IKEA – благо, оно стоит не дороже трехсот долларов. Да и ехать куда-либо я не готов. Но при первом удобном случае…
Ох ты черт, я же обещал Алине, что позвоню ей. Надо срочно написать ей какую-нибудь чушь в стиле женского «у меня голова болит».
Наверняка, гастарбайтер-барыга выдал Михе какое-нибудь фильтрующее лекарство, а обо мне он даже не подумал. Вот это особенно обидно. В связи с этим, я еще разок набираю номер своего друга-урода и, получив «Аппарат абонента сдох, спит и плевать он хотел на тебя, Эдик», отбрасываю мысли о скорой мести.
Это дерьмо, что я принял, смахивало по действию на спидбол – рывки то в интенсив, то в покой. Но ведь я ни черта не колол. Ничем не ширялся. Вены чистые, как первый снег. Просто съел «колесико», не более того. Что-то вроде «экстази». И большего, чем ярких вспышек перед глазами и абсолютного отключения рационального мышления я не ощутил. Интересно, сколько Миха отдал за это?
Уже опившись пойла из магазина и, по крайней мере, окончательно избавившись от тошноты, я запоздало вспоминаю, что у меня на аварийный случай были специально отложены литровый пузырь «баккарди» и привезенное на заказ недавно черное немецкое пиво в пятилитровой бочке. Ну, и бог с ним. Надо быть ближе к народу. Особенно – когда чувствуешь себя, как кусок гнилого мяса, который никто не удосужился убрать с палящего солнца.
Ночью, глядя в телевизор с выключенным звуком и посасывая черное немецкое из высокого стакана, я почему-то думаю о том, как много народа полегло в две тысячи двенадцатом. Странный год был. Люди просто умирали один за другим, словно бы предвкушая глобальный крах, повсеместное разрушение, агонию мира, но ничего такого не случилось. Год завершился, период напряжения прошел, а мертвые так и остались мертвыми. Ничего нового. Каждый очередной год – как и прежний. Слишком условное разделение, слишком надуманное. В этот Новый год я хотел бы уехать ото всех. Куда-нибудь в Альпы, например. Просто оставить весь этот цирк уродов. Просто убежать.
Только от кого именно?
Воскресенье
Сижу на диване и смотрю в окно. Не могу понять – спал этой ночью или нет. Странное, размытое ощущение реальности. Фрагментарная картина квартиры – вот окно, а вот уже стена, а вот уже телевизор. Все также работает без звука. Я не могу сказать, что видел по нему минуту назад, и поэтому не уверен, смотрел его ночью или, все-таки, спал.
Зачем-то лезу в ноутбук. Ищу жизнь в интренете. В новостях соцсети – фото парня с черной ленточкой. Подписи вроде «Не забудем» и «Все, кто знал Пашу – соберемся сегодня там-то и во столько-то». Горе объединяет. Так говорила моя тетя. Почему-то удивительно часто. Она мне всегда казалась чересчур депрессивной. Возможно, дело в деревенских корнях. Для деревенских обсуждать смертельные болезни и ампутацию конечностей – как для городских болтать на кухне за политику. Религиозность раздвигает рамки терпимости к уродству и увечьям. Но даже деревенских горе сближает. Человечность, которой, чуть что ни случись, становится в каждом с избытком, чаще проявляется при страхе смерти – себя или близкого. Чаще близкого. Нет горя – нет единства. Есть раздоры, разводы, дележ имущества. И только осознав свою слабость пред лицом смерти, люди становятся человечнее, коммуникативнее. Возможно, суть человека – не в силе разума, а в слабости как таковой. Слабость заставляет нас усложнять мир вокруг и строить баррикады в защиту от природы. Слабость не дает нам принимать решения вроде эвтаназии или простого убийства в страхе за ответственность и угрызения совести. Люди становятся самими собой только под ударом слабости. Так чем мы гордимся, homo sapiens? Тем более, что объединенные слабостью люди становятся той самой силой угнетения и причинения боли, для сопротивления которой они объединялись. И так – круг за кругом.
Не лучшие мысли для утра выходного дня. Особенно – все, что касается кругов и вращений. Воспоминания о том, что происходило со мной сутки назад, включают первую фазу рвотного рефлекса. Я жутко устал от пребывания в ванной и сортире и поэтому неторопливо встаю и иду на кухню, чтобы выпить стакан воды и начать процесс перезагрузки мозгов для понедельника. Я должен быть в кондиции не хуже Михи. Кстати, надо позвонить отморозку. Может, годы заставили его переосмыслить принцип отработки отходняков.
Бабушка надвое сказала. Его мобильник спит. Горбатого могила исправит. Но это не страшно. Вообще, не удивлюсь, если у него с понедельника отпуск. Вот это будет блестящей подставой – самому вылететь уже в субботу на райские пляжи к Средиземному морю, а меня оставить в жутких болях, рвоте и сраче – двигать инновационную и модернизированную экономику родной страны. Миха – толковый парень. Но местами даже слишком изобретательный, что в отношении близких людей делает человека паскудой и тварью, прости господи. Так что назвать Миху надежным другом на данном этапе жизни я не могу. И не знаю, могу ли назвать таким еще кого-то из моих друзей и знакомых.
Увы и ах.
Что-то странное то ли во сне, то ли рядом со мной, в реальности заставляет меня покрыться мурашками, и я привстаю и сажусь на моем огромном, как стадион имени Кирова, диване. Снова нет четкого понимания, спал ли я с начала ночи, но до кровати я так и не добрался, а в голове у меня – стекловата. Она же опечатала левую руку и ногу. Разминая затекшую ладонь, я встаю и прислушиваюсь. Отчетливо слышу шорох и тихое поскрипывание со стороны кухни.
Ну, конечно. Именно сейчас, когда у меня вместо головы – котелок с картошкой, ко мне в дом решили пробраться воры. Шикарно.
Лихорадочно вспоминаю, где у меня стоит бита, но осознание того, что до этого места – вся большая комната в продольном сечении, парализует волю. Черт меня дернул здесь лечь. Но тут кое-что заставляет меня замереть и едва не вскрикнуть.
В двери понемногу показывается нечто бесформенное, высотой примерно в метр. Сжав волю в кулак, я подаю голосовой сигнал на включение освещения, и стоит системе включить лампы, как меня наполняет ужас, и я едва не падаю обратно на диван.
В дверном проеме стоит на четырех лапах и тихонько порыкивает какое-то животное. Свалявшаяся местами черная густая шерсть, огромные черные глаза, поблескивающая челюсть и текущие по подбородку слюни – примерно такие детали я распознаю до того, как эта «собачка» повышает громкость своего рычания и начинает неторопливо двигаться в мою сторону.
Так, до биты не успею, кидаться подушками точно бесполезно – твою мать, какая челюсть! – как и бежать. Точно! Окно!
Окно приоткрыто, причем в обычном режиме, который позволит его распахнуть одним движением.
– Спокойно, песик, спокойно. Ты никак потерялся, ага? – начинаю раззадоривать это чудовище, на шее которого начали проступать какие-то длинные шипы.
Правой рукой открываю окно настежь и делаю короткий рывок навстречу «собачке», что явно выводит ее из себя, и она бросается на меня, но я умудряюсь отскочить в сторону почти в самый нужный момент, и мое плечо лишь слегка задевает острый коготь с задней лапы летящего чудища, тогда как само оно летит в открытое окно с двадцать пятого этажа.
Ощущая тошноту, поднимаюсь с пола и подбегаю к окну. Черное рычащее пятно летит вниз, смещается в сторону небольшой высадки деревьев и падает в крону одного из них. До последнего момента мне кажется, что это лохматое нечто еще и летать умеет – так сильно отклоняется его курс от прямого падения. Стирая со лба заливающий тело с ног до головы пот, я сажусь на пол около дивана.
Чертовы вещества! Неужто у меня пошли глюки? Два дня уже прошло, меня промыло и прочистило насквозь. Не могло быть у меня никакого чудовища дома. Просто не могло. Это какой-то бред. Может, это мне сниться? Осознанное сновидение или типа того? Бывает же такое, я читал. Надо выйти на кухню. Проверить.
Нет! Ни в коем случае!
Какого?..
Ложусь. Стараюсь забыть эту сцену. Пытаюсь уснуть. Не могу понять, где реальность, где сон. Дрожат зубы. Их стук заставляет меня крепче сжимать челюсть. Я потерялся. Я просто не знаю, что происходит. Но одно я знаю точно.
Я видел эту хрень в своем доме.
Или нет?
День первый
Я почти уверен, что спал.
Кромешная тьма обволакивает меня и начинает погружать в дрему…
Снова открыв глаза, я вижу себя, и меня прошибает холодный пот, и я с удивлением обнаруживаю себя около зеркала. Мое состояние сознания уже ближе к нормальному, но странные воспоминания о двух последних днях и об ужасном, слишком близком к реальности сновидении с чудовищем в моей квартире нарушают целостность моего покоя.
– Сейчас раннее утро, – говорю я себе. – Какого черта ты вскочил, Эдик?
Зеркало, конечно, молчит. Свихнуться, но не научиться как следует говорить с самим собой – это сильно. Это обреченность на одиночество. Впрочем, шутки – шутками, а самочувствие у меня действительно «не айс».
И я ума не приложу, почему.
Зачем я работаю?
Такая мысль приходит мне в ванной, в процессе неторопливой обработки лица жгучим лосьоном после бритья. Действительно, зачем мне все это? Теоретически, я мог бы делать бизнес или заняться инвестициями или еще чем-то в таком духе. Всего лишь пару месяцев пожить по-нищенски – и отложенных только за это время средств уже хватило бы для низкого старта, не говоря уж о прочих накоплениях. Так почему снова «Дриминг Трейд», исполнители-кретины, отчетность и переговоры с мнительными уродами? Из-за денег? Из-за предоставленной в готовом виде власти над коллективом? Из-за власти вообще?