Кирилл Демин – ходячее блеклое пятно. С юношескими грешками, но не более того. Мы были знакомы, по большей части, через одну девицу, отец которой тоже работал на ЛТЗ и с которой я вроде как пытался что-то мутить, хотя и безуспешно. Знакомство с Кириллом – как вы понимаете, не из тех, которыми хвалятся в приличной компании. Хотел бы я знать, что он тут вообще делает, с учетом его способностей к выживанию.

В ходе короткой переброски приветствиями, я узнаю, что Кирилл у нас теперь – семинарист Духовной академии при Александро-Невской лавре. Выглядит он, между тем, бодрым и подтянутым, как успешный менеджер по продажам, а не жирным и бородатым, как поп. Что-то здесь нечисто.

– Пойдем в бар – посидим, поболтаем. Угощаю, – панибратски положив мне мягкую, женственную руку на плечо, предлагает представитель духовенства.

А кто я такой, чтобы спорить с церковью?

В пабе мы берем по стакану пива и начинаем непринужденную, как может показаться со стороны, беседу, в ходе которой я стараюсь давать минимум информации о том, как живу я, и узнать побольше о том, чем занимается будущий святой отец Кирилл.

– Так и что вы там делаете, в семинарии? – уклончиво ответив на целый ряд вопросов, интересуюсь я.

– Вот все именно с этого и начинают спрашивать, а не с того, как жизнь, – смеется Кирилл. – А вообще – учимся, как в обычном институте. Философия, герменевтика, латынь, все такое. Ну, и физкультура, конечно.

– Ну, видно, что ты бодрячком, – стараясь поддерживать прямо скрученную сколиозом и сиденьем «газели» спину замечаю я. – Живешь в общаге?

– Конечно. Халява, плиз.

– Но ты вот гуляешь «по-гражданке», смотрю, без рясы и всего такого.

– Ну, само собой. Вообще, униформу носят только на занятиях, и то не на всех.

– А комендантский час?

– А я свалил с ужина. Потом у нас идет свободное время – тут вообще никаких вопросов. Ну, а на вечернюю молитву я договорился с преподом.

– Типа заболел?

– Ну, да. На пятнадцать минут можно и заболеть, – довольно улыбается во все зубы, вкупе с усами а-ля «подросток-дурачок» это создает видимость прогрессирующего дебилизма.

– А дальше куда?

– Ну, у меня через час встреча с людьми. Погуляем, выпьем. А утром уже буду в семинарии.

– С перегаром? – звонко щелкаю ногтем по тонкому стелу стакана.

Кирилл улыбается снова, отпивает пива и высокопарно вскидывает руку.

– На все воля божья.

Закончив первый полулитровый стакан, я замечаю, что Кирилл тоже на подходе, хотя пьет он, как я догадываюсь, поменьше моего. На втором стакане мы уже обсуждаем жизнь в большом городе и события, происходящие у знакомых, и здесь снова восемьдесят процентов информации исходит от Кирилла. Его болтовню подчас трудно остановить, но это позволяет мне узнать, что наша общая знакомая уже залетела и планирует выйти замуж, и я ощущаю прилив какого-то особого злорадства, словно я нахожусь в лучшем положении, чем и она, и ее жених, и Кирилл, вместе взятые. По настойчивой просьбе Кирилла я рассказываю о своей работе и своих достижениях, немного приукрашивая и используя общие формулировки.

– У меня двоюродный брат здесь живет. Уже давно. Вот присел недавно на три года, – расстроено замечает Кирилл.

– И за что же?

– Его машину пытались эвакуировать. Довольно дорогую, по нынешним меркам. Ну, он и полез в нее, пока тащили на эвакуатор.

– Сейчас так модно, – пожимаю плечами. – Это русская ментальность – насрать себе в карман, а потом удивляться – что это у меня тут такое теплое и вонючее?

– Есть такое. Эвакуаторщик спросил его – мол, уехать, что ли, собрался, стал объяснять, что назад дороги нет.

– Развод, – машу рукой, но Кирилл меня игнорирует.

– А этот придурок открыл дверь, достал из машины биту и размозжил голову ни в чем не повинному эвакуаторщику.

– Не повинному? А знаешь, сколько горя они людям приносят этим своим заработком? – возмущаюсь я. – За сраные полторы тысячи или сколько там им платят за эвакуацию, целые дни людям из жизни вычеркиавют.

– Но он просто исполнитель, – качает головой Кирилл. – В общем, мент, который должен был фотографировать и составлять протокол, подошел как раз к этой сцене. И все. Суд, срок.

– И что нужно было сделать мужику? Его выбесили, спровоцировали.

– Договориться. Попросить штраф и остановить эвакуацию. Всего-то. Но он решил, что сэкономит, убив эвакуаторщика, и уедет. Тупая жадность, до безумия.

– Мы все тут до него доведены, – отвлекаюсь взглядом на симпатичную девочку в коротком красном платье, выясняющую что-то с высоким жлобом у входа в паб.

– Вот потому я и пошел в сторону чистой духовности, – я буквально слышу, как тычет в меня пальцем Кирилл, призывая обернуться к нему. – «Одного он не будет любить, а другого будет; одному будет предан, а другим будет пренебрегать. Вы не можете служить и Богу, и деньгам»

– Ты сам-то веришь в эти сказки? – усмехаюсь.

– Безусловно, – несколько смущенно вытирает пену с левого уса Кирилл.

– Ну, хорошо, – деловито покашливаю и отставляю в сторону стакан. – А почему твой бог раздает-то всем так несправедливо? Вот – депутатам, патриарху твоему, мажорам – все блага жизни, они уже не знают, куда девать. И что они, при этом, все делают? Ни хера. Просто присосались к нефтяным доходам и подачкам текущих оттуда же бюджетов с разных сторон. Но вот я за себя не говорю – я-то раздолбай еще тот – прости господи, со святым отцом ругаюсь, – отпиваю немного пива, чтоб смочить пересохшее горло. – Но вот есть у меня знакомый – пашет семь дней в неделю, дома бывает, в основном, по ночам. Жену и дочь почти не видит. Ну, и че? Не может даже сраный холодильник взамен советского купить. В «ВИСе» своем, чтобы тот не развалился, и на нем можно было подрабатывать, свободными часами дыры латает. Отпуска уже лет десять не видел. Вот трудолюбия – хоть отбавляй, но как-то не идет. А почему?

– Ну, на бога надейся…

– Ага-ага. Слышал я это фуфло. А сам, значит, не плошай. Так на хера тогда мне твой бог? В чем смысл, если все равно самому надо разбираться? Да я лучше пивка глотну лишний раз, чем пойду в церковь, раз уж пути его все равно хрен поймешь. Скажи – я не прав?

– Не совсем, – вздыхает семинарист, словно объясняя, чем отличается круг от квадрата ребенку-дауну, и, отпив немного своего вишневого пива, продолжает свои нравоучения. – Понимаешь, мир меняется, все становится сложнее, и мы вынуждены исповедовать современный подход к вере.

– Хм, – откидываюсь на спинку барного стула с видом заинтригованного зрителя.

– Не все так очевидно, и не все ведет к нашей явной выгоде. Иногда господь посылает нам испытания в несколько этапов, словно намекая на то, что мы сами слишком сильно усложняем простые вещи, будь то благодетель, грех или сомнение. Мы сомневаемся, творить ли благо, если за него не заплатят прямо сейчас, каяться ли за грех, если последствия неявные, разрешать ли сомнения, если жить в смятении проще, чем прийти к истине.

– А истина всегда есть?

– Разумеется. И я это понял только недавно, – Кирилл явно вошел в раж и даже забыл про пиво – кроме того, что уже влил в себя. – Бог и есть истина. Именно он упрощает все и приводит нас к гармонии, к миру в себе. И твой друг, и все, кто терпит нужду и смиренно творит благо для близких – все получат свою награду, но в свое время. Мы называем это приметами, законами мира или законами подлости, но все приходит к своему логическому знаменателю. Каждому поступку – своя награда.

– Прикольно.

– И даже если ты зол на господа и его немилость, но в душе у тебя, – Кирилл делает паузу и выразительно тычет в меня длинным кривым пальцем, – добро, и ты не желаешь зла ближним, ты придешь к своей истине. Это и есть современный подход, который дружит церковь с гуманистами. Но для его внедрения нужно еще много работать. В этом и есть моя задача.

– Не знаю, как там современно церковь будет дружить с гуманистами – современно или нет, – но знаю, что она довольно современно делает бабки на человеческой тупизне. Так что извини, конечно, – осушаю в паузе свой бокал и осторожно ставлю на стол, – но на хер мне не нужны ваши учения и объяснения. Я как-нибудь сам.

– «А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду», – снова тычет в меня своим уродливым пальцем Кирилл.

Его манера вещать, тренируя на мне навыки чтения проповедей, его усы и его постепенный переход в откровенную агрессию раздражают меня и провоцируют на применение физической силы, а этого мне сейчас совсем не нужно. По крайней мере, здесь и сейчас.

– Ладно. Мне пора. Как-нибудь созвонимся, – встаю со стула, разминаю шею и ухожу из паба, не обращая внимания на попытки Кирилла что-то мне втолковать напоследок.

Священник из него выйдет еще тот. А вот из меня послушник – вряд ли.

После разговора с Кириллом на душе у меня довольно мерзко, и от пива осталось теплое, приторное послевкусие. Довольно странно для пива за чужой счет, кстати. Я еду в метро, накинув на голову капюшон слишком теплой для сезона спортивной куртки и упираясь правой рукой в сиденье. Как ни крути, а я опьянел, пусть и слегка, а тошнотворные бредни Кирилла, превратившие нашу милую беседу в обмен плевками, только усугубили мое промежуточное состояние.

Я долго, вдумчиво смотрю вниз, а потом резко поднимаю голову – так, что, кажется, вся кровь оттекает от мозга, – и мне в глаза сразу бросается надпись «Места для пасскажиров с детьми и инвалидов». Я медленно читаю ее по слогам и усмехаюсь. Уж на инвалидные места я точно не сяду. Принцип. А есть ли какие-то принципы у этих, с бородами и в платьях? Те, кто могут любые действия – свои и окружающих, – трактовать как угодно, как трактуют свои тексты священных писаний, могут обладать хоть какими-то жизненными принципами? Сомневаюсь. Я тоже вряд ли буду образцом морали и нравственности, вот только я обладаю, по крайней мере, одним принципом – живи и не мешай жить другим. И я не впихиваю терпимость и всепрощение в голову окружающих, словно старшеклассник свой вонючий член в подружку-девственницу из шестого класса. И самому мне от осознания этого даже становится как-то легче на душе. Вот только еще немного выпить обязательно нужно. Иначе я так и не перейду из одного состояния в другое и буду вечно скитаться по долине смертной тени собственных сомнений и убоюсь зла.

Рядом с лифтом к стене прикреплен листок с отчаянной надписью шариковой ручкой «МУДАК ИЗ БАНКА АВАНГАРД – ПРЕКРАТИ ПИСАТЬ НА СТЕНАХ!» Люди устали от произвола, но всем плевать. Некоторые понимают только физическую силу, а другие – те, кто берут гору кредитов, с которыми не могут справиться, – не понимают вообще ничего.

На третьем этаже нараспашку открыта дверь. Когда я делаю шаг в сторону раздолбанного дверного проема, меня едва не сносит дикий ураган из концентрированной вони – и это несмотря на то, что я уже изрядно накачался по дороге домой. Я видел тех алкоголиков, что живут здесь, эпизодически. Странные, сумеречные существа: усатый дед с парализованным наполовину лицом; странная, медленно передвигающаяся по лестницам вверх-вниз женщина-зомби; лысый и совершенно беззубый мужик – самый веселый из этой компании. Был там кто-то еще. И было множество гостей, один из которых как-то случайно ломанул на шестой вместо третьего и был выброшен мной на лестничную клетку, а затем отправлен кубарем вниз по ступенькам – на нужный этаж. Как-то раз эту дверь вышибали вечером правоохранители, и с тех пор ее косяк частично выломан, а сверху торчат электрические и телевизионные провода с общей раздачи.

Мимо проходит моя соседка с седьмого. Рыжая ожиревшая тетка с гигантскими сиськами и двумя детьми на шее. Несет огромный пакет из «магнита», всем своим видом так и намекая, что ей нужно помочь.

– Слышали уже про этих? – без долгих приветствий кивает она в сторону открытой двери.

– Неа. А что такое?

– Сегодня последний из их пятерки из окна выбросился, – жирная дамочка вздыхает и облизывает губы. – Наконец-то.

Вечером я принимаю звонок от старого питерского знакомого Лехи. Леха – обладатель довольно странных склонностей, хотя сам по себе спокойный и доброжелательный, а еще сторонник вегетарианства и каких-то там индийских взглядов. На прошлой неделе его отмудохали охранники магазина за украденную банку тушенки, и он просил сто рублей, чтобы хоть что-то легально купить пожрать. Сейчас он звонит просто из любопытства к делам, хотя я даже на пьяную голову чувствую какой-то подвох. Интересуюсь, как, на самом деле, закончились его отношения с бывшей пассией, которую я знал и через которую мы когда-то познакомились. Он подробно рассказывает о конфликте с ее мамой, после которого он, как я уже узнал ранее, и оказался без крыши над головой и сначала отправился в тур автостопом в Крым, а потом – в пешее эротическое уже по возвращению домой без работы, крова, личных документов и шансов на выживание. Конечно, мама психанула, когда и без того нелюбимый ею хахаль дочки остался жить у них дома уже после логического завершения любовных отношений.

– Знаешь, все-таки, самый интересный момент – это первая близость с женщиной, – вздыхает Леха.

– Возможно.

– Да точно, брат, – надрывно кашляет пару секунд. – Я тебе говорю. Когда она совсем новенькая для тебя, приходя к ней домой и прикасаясь к ее телу, ты чувствуешь особое благоговение, понимаешь, что это не просто перетрах. А даже на второй раз – ничего. Уже все не так. И всегда это как-то заканчивается.

– Может, ты и прав. Я об этом не задумывался.

– Но любовь точно живет три года. Как у Бегбедера. Ха.

Как у кого? Ладно, мне не очень-то интересно.

– Думаешь?

– У нас даже срок давности по гайцовским штрафам – два года. А ты хочешь, чтоб любовь жила больше трех.

– Согласен.

К счастью, больше он меня не грузит своими бреднями, и мы расходимся на том, что все у нас будет зашибись.

По ходу разговора, мне пришла смска. Я открываю ее, не глядя на отправителя, и текст поначалу меня обескураживает.

«Привет. Не занят сегодня?»

Потом я, наконец, смотрю на номер и вспоминаю, чей он. Ее номер я намеренно удалил из справочника, чтобы не бередить душу. И сейчас мне просто плевать на нее. Ее зовут Вика. По-моему, это красивое имя, но в моем справочнике ему не место. И я удаляю сообщение, не ответив. Мне сейчас совершенно не хочется начинать новые три года.

Утром я выхожу из дома проветрить тяжелую голову пораньше и случайно падаю с грохотом, отступившись, после чего громко матерюсь на весь подъезд. Дверь на этаже открывается, и из нее выходит мой сосед – здоровенный перекаченный бык в полтора-два раза больше меня. Он видит меня, несвязно рычит что-то, но быстро ретируется. Странный жест с его стороны, но объяснимый, если вспомнить один занятный случай. Как-то раз я пришел со знакомым домой – мы квасили во дворе, а потом убегали пьяные от ментов и были вынуждены запереться в квартире в страхе, что нас примут. Наши радостные крики разбудили жену и ребенка этого урода. Он вышел, несколько раз настойчиво повторил, что он боксер – видимо, для усиления своих способностей, – а потом опрокинул меня, но я успел зацепиться за ногу этого чудища, и его рывок обернулся против него же. Мы завалились в угол лестничной клетки, разбудив несчастных соседей напротив ударом двух организмов – в основном, его стокилограммовой туши, – в их дверь. Но вопрос решился быстро – мой кореш таскал с собой перцовый баллончик, и его смелости хватило, чтобы сбрызнуть доброй половиной баллона выпятившуюся в него рожу боксера. Таких сопливых воплей, как от этого спортсмена – еще только что храброго дубинноголового живого тарана, – я не слышал даже от липецких малолетних алкоголичек, которым выдирали волосы их коллеги по цеху. Потом, уже когда я сам в квартире прокашлялся и прозрел, промыв глаза от случайного попадания перца, мы с моим партнером закинули почти пузырь «белочки» и рассудили так – чем больше шкаф и чем меньше на антресолях – тем больше девичьего визга от малейшего проигрыша. И еще – против лома приема все еще не изобрели, что бы ни говорили голливудские фильмы. Тогда же мне в голову закралась мысль, что неплохо бы иметь в кармане что-нибудь калибра «десять на тридцать два», но до реализации это так и не дошло.

Может, и зря.

Начало

В общем-то, я выпил совсем немного. Можно сказать – символически. Нет, ну серьезно – две стопки текилы за здоровье девушки одного коллеги – это для меня, с моим опытом возлияний, на один раз сходить пописать. Что я и делаю перед тем, как поехать домой из этого кафе. Сегодня я хочу припарковать машину у дома и завтра начать работать пораньше, чтоб вечером успеть сделать одну халтурку, благодаря которой, в ближайшие выходные я, наконец-то, в первый раз за все эти годы, смогу поехать спокойно отдохнуть на природе. Монотонная жизнь работяги, запиваемая пивом и водкой, рано или поздно надоедает, и вот вчера вечером меня посетила мысль о необходимости качественно отдохнуть и обдумать планы на будущее. В конце концов, у меня есть все возможности сменить род деятельности – например, пойти торговым или вроде того. В конце концов, на это тоже много ума не надо – банчить чей-нибудь товар, катаясь на корпоративной тачке.

С этими позитивными мыслями и ощущением тепла внутри я сажусь и неторопливо двигаюсь в сторону дома. Ехать мне немного – буквально двадцать минут, и дороги уже пусты. Главное – сторониться постов ДПС, что я и делаю, заехав на КАД и не вылезая из левой полосы.

На подъезде к Вантовому мне сзади начинает сигналить дальним светом какой-то придурок на «бмв», и я подумываю перестроиться, но справа маячит еще кто-то – вроде, «гранта» или «приора», – и я пока остаюсь в полосе. Если этому гонщику надо проехать, пусть перестроится, с него станется. «Лада» почти равняется со мной, но не доехав пару метров, сбрасывает скорость, а на ее месте в зеркале я вижу ту самую «бэху». С легкостью опередив меня, недоносок делает рывок влево, и перед моими глазами вспыхивают яркие стоп-сигналы. Ударив по тормозам и отклонившись вправо, я пролетаю мимо «бмв» и ощущаю, как страх и злоба заставляют вскипеть кровь. Тем временем, и «бэха», и проскользнувшая мимо меня «лада» улетают вдаль.

– Ну, сука!

Я трогаюсь с проворотом и начинаю разгонять старушку-«газель» на пределе ее возможностей. Груза в машине нет, поэтому раскачивается она довольно быстро. Мне нужно, по крайней мере, попытаться догнать недоноска и, желательно, проучить его, а лучше – тормознуть и выдать по морде. Примерно за пол-минуты я вытягиваю сто двадцать и уже вижу впереди неторопливо курсирующую «бэху» и плетущуюся за ней «ладу». Выжимая все, что только можно, на четвертой передаче, я дотягиваю до ста тридцати, но для того, чтобы догнать «бмв» этого явно недостаточно. К счастью, ее мудак-водитель явно не торопится, и у меня остаются шансы.

Как только я догоняю «ладу», сидящий в ней паренек испуганно смотрит на мою «газель» и решает притормозить и уйти в правый ряд. Я внимательно смотрю за его перестроением, не отпуская газ, и как только «лада» встает в правый ряд, возвращаюсь взглядом на свою собственную дорогу. И тут меня ошпаривает с ног до головы. «Бмв» притормаживает до моей скорости и резко перестраивается в мою полосу. Стиснув зубы и превозмогая желание вмазаться прямо в дорогую иномарку, я делаю рывок вправо, но в этот раз не сбрасываю скорость.

То ли я передержал руль, то ли скорость оказалась не соответствующей маневру. Не знаю точно. Но когда я пытаюсь выровнять машину, пролетевшую несколько полос вправо, ее уже заносит прямо в корпус той самой «лады», но хуже того – нас обоих догоняет еще одна машина, и шансы устроить коллективный замес крайне велики. Мгновенно забыв про «бэху», я делаю пол-оборота влево, чувствую крен, вижу уносящуюся вперед «ладу», а потом понимаю, что контроля уже нет. Понимаю, что куда-то лечу.

Потом – несколько глухих ударов, металлический визг, еще удар и темнота.

Глаза саднит. Стоит приподнять веки, как становится жутко больно. Боль расходится волнами по всему телу. Я пытаюсь подвигаться, снова закрыв глаза, и чувствую плечи, грудь, голову – они точно на месте. Это уже хорошо.

С момента, как я пытался выровнять машину, я не помню вообще ничего. Даже каких-то размытых воспоминаний, видений, вспышек – ничего нет. Совсем не как показывают в кино. Тем более странным кажется чувство покоя, лежачего состояния, чувство ухоженности. Меня принесли и положили дома? Сомневаюсь.

Обрывки странных мыслей и видений рваными фрагментами бинтов и всплесками крови прыгают передо мной, не давая осмотреться, но я сосредотачиваюсь, привстаю и вижу обшарпанную стену больничной палаты, спящего толстого соседа и странной формы одеяло передо мной. Я убираю одеяло рывком – меня не останавливает даже безумная боль в спине, которая, я знаю, от рывка только усилится.

И я ору. Да, я просто бездумно ору, глядя на то место, где еще недавно была моя правая нога. Прибегает медсестра в белом халате, с ней еще одна – в зеленом костюме, и они обе пытаются меня успокоить и уложить, но я сижу неподвижно, как залитый быстросохнущим бетоном, и просто ору, пока голос не садится окончательно. Потом я сиплю. К белой и зеленой прибегает еще бордовая сестра и делает мне какой-то укол. Я снова ухожу из этой реальности.

Мне нужно проснуться. Мне нужно встать. Мне нужно встать и пойти. Мне нужно проснуться.

И я решаю встать, чувствую, как меня укачивает, как слезятся глаза, как гудит в голове, как давит в виски, и я встаю – как обычно, на обе ноги, но вот тут что-то не так…

Я падаю. Мне нужно упасть. Нужно упасть, чтобы проснуться. Мне нужно проснуться.

Меня кто-то поднимает, я слышу недовольные голоса и ору «Нет, нет, я встану, я могу!» и еще громко матерюсь и пытаюсь кого-то ударить, но ничего не выходит, и я снова лежу, и мне снова делают укол. Все, хватит.

– Все, хватит, – говорю не я. – Завтра начнем потихоньку вставать. Пять дней осталось.

Через три дня после пробуждения меня начинают заставлять подниматься, садиться на кровати и массировать культю. Ощущения не из приятных, но меня уже подготовила к ним массажистка. Как видно, бесплатные услуги по моему полису ОМС не так широки, как мне хотелось бы. Впервые за несколько лет попав в больницу, я совершенно случайно вспомнил, что живу в России и не являюсь депутатом или миллионером, и поэтому мой дискомфорт мало кого волнует.

На четвертый день ко мне заходит следователь. Ребятам в форме очень уж нужны мои показания по этому ДТП. Я в общих чертах описываю ситуацию, и следователь обещает поискать свидетелей, еще раз посмотреть видео, но сразу предупреждает, что факт провокации будет трудно пришить к делу. Ведь я мог просто сбавить скорость и ехать по правилам, в правом свободном ряду. Я спрашиваю о подробностях того, как меня вообще достали из машины, и следователь говорит, что всех тонкостей он не знает, но точно видел запись о том, что ногу мне раздробило напрочь сломанными друг об друга металлическими частями машины и отбойника. Нога застряла, и ее едва вырвали из плена, но спасти не смогли – так это будет звучать для программы новостей.

Когда я проезжаю на инвалидном кресле в столовую мимо зеркала, я замечаю, что лицо, руки и шея у меня покрыты мелкими шрамами. На груди у меня значится более крупный шрам. И голова, кстати, тоже в буграх. Может, лучше было бы, если б именно голову мне прищемило отбойником?

Утром очередного дня – десятого или девятого, не уверен, – меня выписывают. По дороге домой я беру в ларьке бутылку «девятки» и жадно высасываю ее в троллейбусе, мчащем меня вглубь Ульянки. Мне выдали с собой в пакете рекомендации по соблюдению режима заживления культи. Какие-то буклеты с пособиями по массажу, по упражнениям и правильным движениям, по питанию. Я даже успеваю прочесть кое-что по дороге. Там написано, что мне нужно есть печень, куриную грудку, сыр и яблоки, пить гранатовый и виноградный соки и не пить крепкий кофе. Не стоит мне есть соленое, острое, перченое. Мне советуют делать общую гимнастику, дыхательные упражнения, чаще лежать на животе, массировать рубец и постукивать по нему ладонью, чтоб он становился тверже. Также мне нужно представлять, будто нога у меня на месте, и я сгибаю и разгибаю ее в колене – это во избежание атрофии мышц.

По приходу домой я скручиваю буклеты в трубочку и засовываю в полное мусорное ведро. Несмотря на жуткую вонь, я не нахожу в себе сил выкинуть мусор и открыть окна и дверь на балкон и просто валюсь на диван.

Добро пожаловать в новую жизнь, Костя. Хлеб-соль.

Первый день этой новой жизни оказывается полон событий и сюрпризов.

Беда, кстати, не приходит одна. То ли пока я валялся после ДТП, то ли в больнице кто-то из ярых доброжелателей тиснул из моей раскрашенной кровищей куртки кошелек с крупной суммой, предназначенной, в том числе, для оплаты квартиры. Теперь у меня осталась лишь заначка – не самая большая из возможных, – дома в сахарнице в архаичном серванте, который так и просился на помойку с первого дня, как я его увидел. Но меня просить было точно бесполезно. Я раскупорил заначку, оставив на счастье сто рублей, и на этом миссия серванта была выполнена.

Хозяйка моей квартиры приехала днем, чтобы выразить свои соболезнования моей трагедии. Она торопливо сообщила, что пока не будет давить на меня с оплатой, потому что мне нужно адаптироваться к новой жизни. Предложив прислать ко мне уборщицу, она столь же торопливо удалилась, едва скрывая омерзение от смешанной вони потом, грязным бельем и застарелым перегаром, заполнившей квартиру и не покидающей ее, несмотря на мои наивные попытки проветрить ее перед визитом.

После беседы с хозяйкой и нескольких часов пассивного отдыха меня начала мучить совесть за то, в каком состоянии находится мое жилье. Мусорный пакет я смог завязать и выкинуть с балкона. В безлюдный вечерний час это было оптимальным решением. Как мне показалось, вонять стало гораздо меньше. Несмотря на жуткую усталость, уже через полчаса после избавления от мусора, выкурив пару сигарет и разбросав пепел от них по полу, я решаюсь выйти из квартиры. Бог его знает, зачем мне это кажется нужным. Сейчас мне вообще трудно понять, со мной все это происходит или я просто не могу проснуться после аварии, лежу в коме и вижу вот этот кошмар. А что – вполне себе тянет на страшный сон. Еще вчера я был молодым раздолбаем, посасывающим пивко и болтающим за жизнь с семинаристом-агитатором из Липецка, а сегодня я жалкий одноногий инвалид.

Повидавшие виды деревянные костыли с расшатанными металлическими креплениями мне подарили. Точнее – дали в безвозмездную бессрочную аренду в надежде, что я их не пропью. С трудом открыв и удержав от закрывания тонкую металлическую дверь квартиры, я делаю несколько неловких шагов на костылях в сторону лифта. Дверь захлопывается за моей спиной, и закрывать ее на кнопочный замок я не стану. Воровать у меня практически нечего – за исключением, разве что, ноутбука, который надо бы подключить к сети. Я дохожу до лифта и прикидываю, как лучше нажать кнопку. Нажав ее левой рукой, я теряю контроль над левым костылем, и он с грохотом падает на пол, а я, рефлекторно опершись на целую ногу, приваливаюсь к стенке. Лифт приходит и открывается передо мной, но мой энтузиазм уже угас. Хитрым акробатическим трюком присев на одной ноге и держась дрожащей рукой за правый костыль, я подбираю вторую опору и возвращаюсь в квартиру. Как прекрасен мир вокруг, я лучше посмотрю в «яндекс-картинках».

Зайдя в квартиру, я раздеваюсь и иду в ванную. Просто принять душ. По ходу, от меня жутко разит пивным перегаром, и треснувшее стекло, в котором отражается моя небритая физиономия, только подтверждает это. Какое-то время я стою под душем на одной ноге, но надолго меня не хватает, и я падаю с грохотом, обрывая и без того натерпевшуюся страданий за годы существования шторку вместе с карнизом. Я со всего размаху ударяюсь плечом, но только лишь затем, чтобы амортизировать последующий удар головой. В результате этого эксперимента я понимаю, что мыться и бриться я теперь смогу только сидя.

Я сбриваю с лица весь скопившийся хлам, отмываюсь, насколько возможно, от больничной вони и вытираюсь насухо, а затем успешно, живой и почти здоровый выхожу из ванной, опираясь на один костыль. Я какое-то время лежу, потирая ушибленное плечо, и пытаюсь прийти в себя. Затем решаю перекусить, но кроме стухшей колбасы и прокисшего молока у меня ничего нет, и моим спасением оказывается завалявшийся в уголке буфета пакетик «роллтона». За этим скромным ужином и решаю пропустить рюмочку давно ожидавшего своего часа «Золотого Стандарта», а потом…

…а потом я безудержно, искрометно, феерически бухал без остановки на все, что было в пополненном из заначки кармане. Я не мог остановиться. Я не выходил на улицу, кроме как в магазин – да и эти перемещения давались мне, по объективным причинам, с трудом. Я никогда не поднимал глаза и одним прекрасным утром понял, что начал забывать, как выглядят другие люди, не похожие на мое уродливое обросшее щетиной отражение в зеркале. Кто-то из знакомых и ребят, с которыми я иногда параллельно работал, звонил мне. Одних я слал наиболее коротким маршрутом, другие – те, кто знали, где я живу, – приезжали ко мне и поапдали в западню моего непримиримого запоя. Но я перепивал всех. Все заканчивались раньше меня. Не знаю, как оно у меня выходило. С целью экономии, уже на вторую неделю я перешел на чистую водку – в основном, «зеленку», – и даже в таком режиме я был неотразим. Пил и блевал, блевал и пил. Не знаю, каким был литраж выпитого мной в переводе на спирт, но уже на третью неделю я понял, что значит «пить водку, как воду». Нет, это не просто фигура речи. Это абсолютно четкая вкусовая установка, к которой приходишь по прошествии некоторого времени уничтожения чистой водки. Когда я видел, что моя культя начинает немного кровоточить из-за неполного заживления и избытка алкоголя, я прикладывал к ней тряпочку, смоченную водкой, для дезинфекции. Один из моих собутыльников – вроде, это был Вася, – не выдержал этого целительного действа и наблевал прямо в пустой цветочный горшок хозяйки квартиры. Хорошо, что не на пол, подумал я тогда и хлопнул еще стопку за это дело.

Ко мне зашел как-то и Леха – со сломанными рукой и ногой. В грязном гипсе. У него был чертовски бледный вид, как у призрака. Он что-то рассказывал про духовность, про мантры и индусов, про Гоа и чакры, хвастался своим туром атостопом в Крым – уже второй раз подряд, хотя звучало это, как в первый. Потом он куда-то ушел. Больше я его, кстати, не встречал. Никогда.