Позже я смотрю телевизор. Здесь дают временами посмотреть новости, чтобы замылить и без того размытое препаратами внимание больных. Десять минут в коридоре. И только для тех, кто признан достаточно стабильным, чтобы не сорваться от какой-нибудь новости или не начать онанировать на Екатерину Андрееву при всех. А таких здесь меньшинство, и сейчас я в него вписался. Остальных запирают в палатах. В новостях говорят о том, что ущерб от санкций может значительно превысить ожидания. Говорят, что курс рубля снова начал падать и делает это уже который-то день торгов. Что поток беженцев с востока Украины в Ростовскую область беспрестанно растет и распространяется по стране. Что BRENT обрушивается много ниже отметки в пятьдесят вечнозеленых, а валюты растут, и этому не видно ни конца, ни края.

Я встаю и ухожу в палату. Медбрат пытается остановить меня, но я спокойно говорю, что просто устал и хочу спать, и меня закрывают вместе с моими параноидальными соседями – пучеглазым Вовкой по кличке «Лемур», зарывающимся в угол палаты по несколько раз на дню и постоянно трясущимся молчаливым бородачом дедом Димкой. Зачем мне эти новости? Новости того мира, где я жил, и которого больше нет.

Только сейчас, спустя трое суток после того, как я узнал, что Миха мертв, что и его больше нет, я осознаю кое-что принципиально важное, что объясняет мне всю суть не только происходивших недавно событий, но и всей моей жизни и всех моих сомнений.

Миха просто не смог взлететь. Он думал, что взлетит; думал, что он особенный, но упал, как и все прочие. Как я. Как «Лемур» Вовка. Как тот парень, который в числе почти сорока других сгорел заживо в Доме профсоюзов за чьи-то амбиции. Мы все – просто курицы. Наш полет невысок и полон бессмысленных рывков. Это даже не столько полет, сколько прыжки и отчаянное кудахтанье. Нам не достичь высот, в которые мы таращим остекленевшие глаза ночами после тусовок, после бешеных рабочих дней, после очередного штатного секса или после очередного мучительного дня в психушке – какая, в сущности, разница? Чем выше нам кажется наш полет – тем ближе он становится к падению со смертельной высоты.

У нас нет ни единого шанса повлиять на события вокруг, ни единого шанса сделать историю, потому что мы сами лишаем себя этих возможностей, становясь курицами на насестах той или иной стоимости и высоты, укрываясь за ширмами глупых предрассудков и наивных мечтаний о фальшивом высоком предназначении наших жизней, которые нас не устраивают. Предназначений, которые мы готовы придумывать бесконечно, лишь бы не жить в этой реальности и не мириться с ее правдой. Все наши планы – слишком хрупкие для реализации, и все, что у нас есть – это ежедневная надежда взлететь выше, чем остальные такие же курицы.

Хотя бы чуть-чуть.

Хотя бы на пару сантиметров выше.

Чтобы вечером дня сказать себе главные слова.

«Я не курица. Я просто уставший орел».

ЦЕННИК НА ЗАВТРА

Предисловие.

Гуманизм в современном понимании не должен быть приютом души для идиотов, слабовольных неудачников и предубежденных лентяев. Придерживаясь этой позиции, я всегда писал достаточно жестко и обращался к теме порочности человека непрестанно – и не проявлял попыток эту порочность, деструктивность оправдать. Мы живем в эпоху, когда все короткие пути уже пройдены, и тому самому человеку, жизнь и достоинство которого гуманизм опекает, как безусловные ценности, также приходится или искать более сложные пути саморазвития и самосознания, или уходить в пучину деградации. Сочувствовать слабому, инфантильному и изнеженному благополучием и избытком бесполезных опций жизни человеку – нонсенс для современности, в которой человек давно перегнул палку в сочувствии самому себе и болезненной, психотической форме гипертрофированной толерантности. Эпоха мягкого, нежного гуманизма давно прошла, причем прошла она, возможно, еще во времена формирования философии Маркиза де Сада, хотя тогда этого точно никто не заметил. Многих обошла мимо эпоха гуманизма Достоевского, оставив туманный след сочувствия всему и вся на пару с массовым неприятием грязного реализма и одной-двумя абстрактными catch phrase персонажей. И день сегодняшний не дает шанса на лирические отступления для тех, кто просто ищет защиты своего раздутого эго и требует отступлений от демонстрации роковых последствий человеческих ошибок в сторону розовых сказок и «деревьев в снегу».

«Ценник На Завтра» – прямое следствие вышеизложенных тезисов. Он не сдобрен сочувствием и не связан с причитаниями о несправедливости мира. Он может оставить Вас без ответов и даже не дать понять вопросов, а также может принести немало неприятных впечатлений. Так что подготовьтесь к тому, что вам придется погрузиться в правду, от которой Вы защищаете себя каждый раз, закрывая дверь квартиры на два, а то и три замка и покупая иной раз по дороге домой пару одноразовых индульгенций про запас. И если Вы сейчас сомневаетесь в своей правоте на счет решения – читать или не читать это, – это верный знак того, что прочесть этот роман Вам стоит. Тема, затронутая в нем, да еще и оформленная от первого лица, может показаться кому-то вульгарной, эпатажной, излишне болезненной для обывателя и полной кощунства. Вроде как это одна из тех тем, которые не следует затрагивать даже в крайних случаях. Своего рода огрызок аварийного запаса на случай авторского Апокалипсиса. Ведь глумиться над жертвами социального неравенства и обстоятельств – аморально и непростительно. Того же мнения, кстати, придерживаются в своем большинстве СМИ. Но уверяю Вас – главный антигерой романа – это не слабый человек и даже не глумящийся над ним человек сильный. Главный персонаж – некто безымянный, кто остается самым чистым, свежим и безгрешным от первого его слова до последнего. Тот, кого не помянут достойным его поступков осуждением ни в одной статье популярного издания. Вы можете встретить этого человека каждый день и в каждом уголке Вашего города и Вашего мира. Практически на каждом углу. И именно в его честь и в его позор написан этот роман.

Конечно же, все нижеописанное – чистейшей воды выдумка. Выдуманы все герои, все сцены, а тема и связующие звенья просто взяты с потолка. Просто игра воображения.

Если вам так будет легче – вы вольны даже поверить в это.

Если вам приснился ценник – то вам нужно

предпринять решительные шаги

в старом и привычном для вас деле.

Однако будьте очень осмотрительны –

вам ничего не стоит попасть впросак

и потерять крупную сумму денег.

Сонник.

Via ad infernum stratum deplorata.

В точке невозврата

Здесь удивительно тепло и уютно. Словно в убежище, спасающем меня от бушующего урагана, хотя за окном достаточно тепло. Меня наполняет неповторимое ощущение, что хотя бы на короткий срок я могу укрыться где-то и насладиться теплом места, которое могу попытаться назвать домом. Я нигде себя не чувствовал так комфортно, как здесь, вот уже…

Я даже не знаю, в течение какого времени. Счет ему я давно потерял, и уже точно не смогу сосчитать, как долго все это длилось. Да и может ли что-то значить срок, когда реальность бьет тебе прямо в морду настоящим моментом и объясняет на пальцах, что никакие затянувшиеся проблемы, веские причины и благие намерения не смогут тебя оправдать перед этим моментом? Каково, как считаете, встать перед фактом, что твой билет, на котором в строке «Откуда» прописано «Выгребная яма», а строке «Куда» – «Счастье без границ», никогда не будет отпечатан, а если и будет – то ты по нему не проедешь? Довольно грустно, наверное?

На самом деле, нет. Грусть, печаль, сожаление – всего лишь симптомы уныния. Можно отбросить все и двинуться вперед. Всегда. Я знаю это точно, потому что сейчас, готовясь написать кое-что важное и отдать его Вам, я перебираю в голове все те моменты, когда мог что-то исправить и приходу к занятному выводу. Какому?

Любопытно, наверное? Хотите знать подноготную, проверить свою правоту насчет меня заранее? Хотите сказать – «Я так и думал – или думала, – что все с тобой понятно. Ничего нового. Очередной неудачник».

Черта с два я так просто открою все карты. Построю из себя знатного литератора и задам хоть какую-то интригу. Ну, разок-то можно. Ведь я никогда не набирал так много текста, как хочу набрать сейчас, и это должно нести хоть какие-то бонусы мне лично. Да и нужно же чем-то подбить итоги для Вашего удовольствия. Если Вы останетесь со мной до конца. До конца текста, конечно. А на нем ничего не кончится. Ваша жизнь пойдет тем же чередом, я знаю. Так зачем вообще что-то писать? А будто кто-то из этих именитых писателей серьезно пишет ради перемен в людях. Смешно подумать об этом. Они просто хотят сделать так, чтобы Вы купили их очередной сборник бредятины. Но и у меня должна быть какая-то цель.

Мне придется это выяснить по ходу дела. Я расскажу о вещах, которые происходили со мной в последние годы – максимально плотно и коротко, как смогу. Расскажу о том, как потерял то, чего и не приобретал, как потерял шансы, как потерял надежды и прочее, что заставляет Вас вставать по утрам и идти по делам, многие из которых Вам неприятны. Нервничаю ли я сейчас? О да, чертовски. Видите, сколько предупредительного текста набрал? Но на этом хватит. Просто трудно с чего-то начать, да и вообще что-то описать, когда последним, что ты читал, был каталог проституток, да и то – года полтора назад. Но стоит начать рассказывать о том, что сделало меня таким, какой я есть – и будет не остановиться. Я попытаюсь вспомнить максимально много из последнего, наиболее богатого на события периода жизни и упорядочить это по хронологии настолько, насколько смогу. Надеюсь, все это напишется достаточно понятно и читаемо с первого раза, потому что времени у меня не так уж и много. Я буду рассказывать так, как если бы я прямо сейчас был там и тогда, когда происходит действие событий моей жизни, чтобы как можно меньше приврать и как можно больше вспомнить.

Прочтя все, что я наберу здесь и сейчас, кто-то может сказать, что я совершенно не любил жизнь, раз так быстро спасовал перед обстоятельствами. Что я слабый и уродливый человек, недостойный своего мнения. Я прямо вижу это. Но тут я должен дать вам понять очень важную вещь. Раз и до конца этого текста. Плевать я хотел на Ваше мнение. Мне совершенно неинтересно, что Вы подумаете обо мне лично, о моих поступках и о моем образе жизни во все ее периоды. И я ни в коем случае не стану скрывать то, что будет меня позорить и, кстати, поднимать ваше самомнение. Никаких купюр – я просто обязан говорить о вещах так, как они того достойны, потому что именно эта раздача по заслугам и будет главной целью своего рода исповеди, которую я уже начал. У меня нет цели и обязанностей лизать кому-то зад в отчаянных попытках хоть что-то исправить, и уж поверьте – сейчас я могу себе это позволить. Это вообще единственное, что я могу себе позволить – так что не стоит меня этого лишать. Поверьте, я видел ядреного, концентрированного дерьма гораздо больше, чем большинство из вас может представить в страшном сне. И неважно, сколько из него я создал сам. Оправданий себе я не ищу.

А если не верите – читайте на несколько строк выше. Так что либо просто отвалите сейчас, либо заткнитесь и послушайте, что я вам расскажу.

Убежище

Первое, что вспоминается мне из моего собственного убежища – это ванная. Я закрываю глаза – и в лицо плещет холодная вода, пробуждающая меня к жизни. Окатываю коротко стриженную голову той же ледяной водой и смотрю в зеркало.

Худое лицо с выступающими скулами и мутно-голубые глаза того парня в отражении на миг пугают меня. Потом я перевожу взгляд на стену под зеркалом, под которым когда-то висела стеклянная полочка, разбитая мной вдребезги. По узкой спросонья области моего зрения ползут трещины и шелушения на небрежно закрашенной синей краской стене. Слои полопавшейся и сколовшейся краски – синий, коричневый, зеленый – все внахлест. Целая история преобразований – гибельных и бесперспективных по своей сути. Смотрю вправо. Кафель, пронизанный трещинами. Сколы. Повреждения. Случайные сетки трещин. В этой ванной всегда было слишком много от той жизни, которой я жил. Почему слишком?

Потому что могло быть меньше, если бы это была не моя жизнь. Но ванная ей соответствовала идеально. А комната этой однокомнатной квартиры? Я возвращаюсь в нее и падаю обратно на диван. Синие потрепанные обои с блестками, которые перестали блестеть еще до моего приезда. Они просто заявляли о себе как-то иначе. Так мне всегда казалось.

Утро воскресного дня встречает меня далеко не яркими красками, и я сразу думаю о том, что завтра – понедельник. Я почти проснулся от ледяного шквала в лицо, но голова еще гудит. Член пока еще стоит спросонья, и я торопливо запускаю уснувший вместе со мной ноутбук, после чего нажимаю на пробел, включая последнее проигрываемое видео на «вконтакте» и самоотверженно онанирую минуты три на продолжающуюся сцену ласк брюнетки и блондинки с идеально выбритыми – за исключением головы, – телами. После этого, сходив в туалет, я завариваю быстрый завтрак. Не здоровую быструю овсянку, не надейтесь. «Доширак» с майонезом под бутылочку «хольстен». В выходной я имею полное право выпить прямо с утра. На то он и выходной.

Вообще, я вряд ли смог бы написать книгу о вкусной и здоровой пище. И о напитках для занятий спортом тоже. В будни мой вечерний напиток – пиво. Утренний – ядрено-крепкий кофе без сахара. Я питаюсь, преимущественно, жирной и нездоровой пищей, обожаю шаверму и двойные чизбургеры. Несмотря на столь неспортивный рацион, мой режим жизни отличается стабильностью, достойной живущего на базе футболиста. Двенадцать часов уходит на работу, по часу – чтобы добраться до работы и обратно, полчаса – чтобы встать с кровати и привести себя хотя бы в более-менее приличный вид. Все это – в рамках вполне определенных часов. Я работаю немало, стараясь, помимо развоза товара по сетевым магазинам, перехватывать халтурки по триста-пятьсот рублей. И все равно, конечного выхлопа хватает только на аренду квартиры в захолустье, простейшие потребности в еде и иногда – съем проституток и покупку каких-то приятных мелочей, которые теряются и ломаются за месяц. Исключение составляет разве что ноутбук, приобретенный в кредит, который, впрочем, давно погашен. Даже не помню, что последнее я купил и выкинул через месяц, но полезного в этом было мало. Ах да – и отдельной статьей расходов идет алкоголь. Потому что трезвым так жить – скоро свихнешься.

Почему я так легкомысленно отношусь к доходам? Да потому, что записывать на листочке значения из чеков, чтобы пост-фактум понимать, что тратить стал только больше, а вокруг все тот же бардак – не в моем вкусе. Возможно, я чего-то жду. Случая, который сведет меня с кем-то, кто поможет подняться. Предложения нелегальной работы, за которую я получу достаточно, чтобы свалить из этой жизни куда-то еще. Все мы чего-то ждем. И иногда дожидаемся, не так ли?

Пройдя проходную, я на секунду замираю взглядом на пропуске. На нем кривым почерком охранника написано «Константин Веселов», и надо бы тут сказать спасибо моим родителям за то, что у меня довольно простые имя и фамилия, и только конченый кретин может сделать в них ошибку. У многих парней в моей конторе такие описки в фамилиях, что блевать тошно. А мне повезло.

Родители. Иногда я вспоминаю, как жил с ними, будучи еще мальцом. Вспоминаю, как дремал на большом советском диване, убаюканный тем, как нежно гладила мою еще маленькую, но уже бестолковую голову мать. Отец работал на ЛТЗ вплоть до его банкротства и смены руководства. Всю свою жизнь от рождения до переезда я жил с родственниками в пятиэтажке на Жуковского, и до некоторой поры наибольшей моей проблемой было отбиваться от нападок гопоты Тракторного. Но в один момент все начало меняться. Отец загнулся раньше времени от каких-то хронических воспалений, и мать некоторое время жила запоем вперемешку с неквалифицированным трудом. Потом, в одни прекрасный день, она посмотрела на меня, на помойку, в которую превратилась квартира, и что-то осознала. Остепенилась, убралась в квартире, но было уже поздно.

Сам я, тем временем, подрабатывал от случая к случаю, предоставленный сам себе, и после школы рискнул поступить на «Монтаж и техническую эксплуатацию промышленного оборудования» в ЛМСК, но, едва закончив первый год, понял, что выбор был сделан слишком опрометчиво, и последующие два года я не выдержу. Хотелось свободы. И совершенно не хотелось в армию. Формально водительские права я получил еще в школе, на УПК, а фактически забрал их в восемнадцать. И совершенных, отточенных талантов, кроме как водить машину, у меня так и не сформировалось.

Мысль о том, что надо рвать когти из родных пенатов, озарила меня после совершеннолетия. Переехать от матери, но остаться в Липецке было перспективой сомнительной, и я начал выбирать город для переезда. Для меня логичнее всего было бы рвануть в Новгород и укрепиться или кататься в Москву вахтами. Но мне, с одной стороны, не терпелось отвалить как можно дальше от родных мест и желательно – с максимальной выгодой, а с другой стороны – было боязно соваться сразу в столицу, будучи уклонистом. Не сказать, что Питер оказался этакой сказочной альтернативой, да и ментов здесь тоже всегда хватало, но закрепился я довольно быстро. Благо, жить в спартанских условиях и на птичьих правах в трехкомнатной квартире на Ленинском, в каждой комнате которой стояло по шесть раскладушек для рабочих-вахтовиков одной фирмы, оказалось для меня задачей нетрудной. Я договорился об этом проживании на крайне выгодных условиях и мог регулярно ночевать на матраце или раскладушке с относительным комфортом. Перемещение кратчайшим путем от точки к точке во избежание нежелательных контактов было отработано примерно за неделю. \

Знакомые из Липецка иногда писали мне – как дела, мол, добился ли чего, и я отвечал, что пока нахожусь в процессе, и получал в ответ вопросы в стиле «А на хрена ты отсюда валил? И так работы хоть отбавляй – народу полмиллиона, а заводов, строек и магазинов на весь миллион». Иногда мне даже хотелось что-то на это ответить, но я не знал, что именно написать, чтоб не обидеть собеседника. Или себя. Во всяком случае, я всегда мог утешить себя тем, что вонь от Новолипецкого до меня уже не дотянется. Время шло, вахта продлилась на год, потом переехала на съемную квартирку на Ветеранов, где незадолго до моего приезда скончался дед-алкоголик, растянулась на второй год, на третий…

А дальше я просто потерял счет времени. Мне начало казаться, что вот здесь я всегда и был, что все так и должно быть. Не потому, что я что-то заслужил или чего-то достиг, а просто по факту моего существования. Просто потому, что я пережил переходный период и выжил. Это могло даже казаться чем-то существенным поначалу. А потом перестало играть какую-либо роль.

Вечером, готовясь ко сну, я получаю довольно неожиданный звонок. Мой старый приятель из Липецка Андрей. Впрочем, «приятель» – громко сказано. Пару раз выпивали вместе, выезжали на шашлыки и один раз вместе делали забор на даче хорошего общего знакомого. Как он нашел мой питерский номер – вопрос для меня первостепенной важности. Но я его не задаю. Просто интересуюсь, как дела в Липецке, получаю монотонный ответ в стиле «нормально» и столь же монотонно описываю свою черно-белую жизнь.

– Вчера ехал по Тракторному мосту – там замес лютый был, – вроде как между делом сообщает мне Андрей.

– В мясо? – кровожадно интересуюсь и медленно доливаю пиво с донышка банки в стакан.

– Длинномер укатился кабиной в овраг, микроавтобус рядом, с помятой бочиной, и кто-то там еще попал под раздачу – я уже не разглядел.

Я представляю себе то место, о котором может идти речь, крепко зажмуриваюсь и старательно отгоняю нахлынувшие ассоциации и молчу.

– Але!

– Да, я тут. Там никто не пострадал?

– Да не, испугом отделались.

– Нормально.

– Кстати, Гаврила «Бородатый» откинул копыта. Еще зимой. Ты не слышал, наверное.

Слыша это имя, я снова крепко закрываю глаза и ясно себе представляю Гаврилу – единственного на моей памяти человека с этим редким именем. Худой, с большими голубыми глазами и постоянно с какими-то странными пятнами на коже – дерматитом или вроде того. Я никогда не спрашивал, хотя всегда хотел. Гаврила почти все детство провел в Германии. Учился там, знал три языка, кроме русского и матерного и имел прекрасные перспективы профессионального лингвиста. Объехал пол-Европы и вернулся домой. А потом – странное стечение обстоятельств. Попытка переехать в мегаполис, какие-то истории с телками и машинами, регулярное подпитие. В конце концов, он решил, что платить аренду за квартиру в Питере бесперспективно, и жизнь там не принесет ничего нового, и ему нужно вернуться домой, чтобы быть пьяным восемь дней в неделю и двадцати семь часов в сутки и работать за пятнадцать тысяч в местном театре монтажником декораций. Полные карманы саморезов вместо полных карманов денег. Я никогда не осуждал его, хотя были в моем окружении те, кто этого не чурался. Но и никогда не понимал. Если уж синячить каждый день – то в романтике, со шпилями, музеями и набережными. А не в Липецке. Не так ли?

– Как вышло-то?

– С перепоя пошел гулять. И выпал с тротуара прямо под автобус.

Вот именно так. Бесславно. Одним этим словом можно описать всю жизнь Гаврилы. Но я даже не могу этому удивиться. Мне немного стыдно за себя в этом смысле, но здесь больше вины самого «Бородатого».

– Ясно. Ладно, мне спать пора уже.

– А, ну давай. Ты там это…

И тут связь прерывается – якобы по техническим причинам. Я выключаю мобильник и откладываю подальше. К сожалению, ради периодических халтур мне приходится принимать вызовы с незнакомых номеров. И к еще большему сожалению, мне нельзя сегодня надраться и забыться, чтобы окончательно выбросить из головы все эти ожившие ассоциации с той жизнью, от которой я давно убежал. Слишком много воспоминаний, от которых нужно избавиться, за день. Слишком много чужой боли, без которой я вполне могу обойтись. Остается только допить пиво и лечь спать. Завтра жизнь продолжится. Как обычно.

– По ходу, это последний корпоратив, куда пригласили склад и водителей, – усмехается Гриша.

Гриша – мой коллега со склада. Комплектовщик. Я подвожу его до офиса-склада на корпоративной «газели», которую в течение рабочей недели иногда паркую около дома – на случай ранних – читай ночных, – выездов. Помимо всего прочего, мы обсуждаем недавний корпоратив нашей компании, превративший ресторан на Васильевском в сущий вертеп.

– Я думаю, нас теперь и до офиса допускать не будут – скорее, еще одного оператора на склад наймут.

– Единственное, чего я тогда так и не понял, – задумчиво продолжает Гриша, – так это зачем Кирилл насрал в урну вместо унитаза и лег рядом.

– А он, кстати, казался самым ходячим из всех, – замечаю я. – И самым сознательным.

– Он хотя бы не пытался потрогать за сиськи жену Корнеева.

Иногда я задумываюсь – не нужно ли мне более деликатное, интеллигентное окружение, с которым можно было бы духовно расти, и все такое. И каждый раз ответ оказывается отрицательным. Чем вежливее человек, тем большим лицемером он становится в моих глазах. Может, я в принципе дурного мнения о человеке, как таковом, или сужу по себе – черт его знает. Но жизнь слишком часто подтверждает мою правоту. Чистенькие, некурящие и якобы непьющие люди в белых рубашках и дорогих костюмах чаще оказываются тварями и подставщиками, чем курящие и выпивающие парни в футболках и джинсах на дешевых машинах. Просто статистика, никаких домыслов.

Цикл рабочих дней всегда был у меня крепко связан с метро. Как вы можете догадаться, собственной машиной я не обладал. Даже ржавой «десяткой» вроде той, что стояла у меня во дворе со спущенными шинами, дожидаясь заветного дня утилизации и зачтения в цену покупки хозяином новенькой «гранты». В экстренном случае и для подработок у меня всегда была возможность договориться о том, чтобы мне оставили ключи от «газели», и этого всегда хватало.

Неделя была избыточно напряженной. Одной из тех, пережив которые, удивляешься, что не загнулся. Вечером пятницы, получив зарплату и с облегчением сдав ключи в гараже, я выдвигаюсь пешком к метро. Путь занимает около получаса, если не торопится. Впрочем, если торопиться, будет примерно также, только больше риска попасть под машину в промзоне – например, на крутой дуге на Книпович. Здесь грязно и пахнет работой в любое время года и любой час дня и ночи. Скажем, в центре такого нет – там даже в самый разгар рабочей недели, когда в пробке на Дворцовом пытаешься доехать на внеочередной объект и проклинаешь тот час, когда решил, что круг через КАД – это слишком долго, ощущается веяние очередного близкого выходного, когда обязательства становятся бестелесными призраками прошлого. Возможно, поэтому я и завис именно в этом городе. Я пару раз выезжал в Москву, с командировочными доставками. Так вот, там даже в историческом центре, где должно создаваться ощущение одного сплошного музея и вечного выходного, нет такого ощущения, как в Питере. Здесь ты можешь отдохнуть душой и даже просто нажравшись дома, ощущаешь единение с историей и культурными ценностями.

По дороге я перехватываю в маленьком местном магазинчике бутылку пива, и на голодный желудок несколько глотков, кажется, готовы снести меня с ног. В метро я спускаюсь уже слегка подшафе, но внимание мое обострено до предела. В конце-концов, не каждый день едешь с наличкой, на которую жить еще месяц, в кармане. В вагоне я внимательно осматриваю всех, кроме стариков и беременных, на предмет угрозы, но не нахожу ничего такого и, заметив освободившееся место, втискиваюсь в него между толстой постаревшей хабалкой и воняющим плесенью и нафталином дедом с тростью. На Александра Невского в вагон вплывает толпа народа, и я опускаю, насколько возможно, на лицо капюшон своей тонкой спортивной куртки. Помимо прочего сброда, в вагон заваливается компания из двух молодых девиц и тщедушного парня в очках. Одна из пигалиц носит коротенькие нескладные шорты, и ее ноги украшены мелкими татуировками, которые я пытаюсь разглядеть сразу, как троица оккупирует половину сиденья. И она, и ее подружка с розовыми волосами, стоит их крошечным попкам коснуться сиденья, как по команде достают свои айфоны и начинают что-то там тыкать, не оставляя несколько опечаленному парню ничего, кроме как достать свой аналогичный аппарат и тоже уткнуться в него. Странно, что они их вообще прячут, а не держат приклеенными к голове, думаю я, достаю из внутреннего кармана свой кнопочный «самсунг» с крошечным экраном, проверяю, нет ли новых вызовов, и закидываю обратно.

На Нарвской в вагон заваливается нищий на коляске. Без обеих ног. Жалкое зрелище, но оно не вызывает у меня никаких эмоций. В детстве я, наверное, как и все дети, боялся все этих калек, прокаженных, убогих, а еще цыган, придавая им какое-то мистическое значение. Но с годами на них стало просто наплевать. Когда смотришь вокруг и понимаешь, как чаще всего люди сами просирают свою жизнь, жалость исчезает. Жалко брошенных на улицу хозяевами кошек и собак, жалко замерзающих во внезапно начавшиеся морозы голубей, жалко высиживающих в гнезде яйца под проливным дождем ворон. А людей не жалко.

На весь вагон подаяние выделяют всего двое или трое человек. Напоследок коляска останавливается около высокого массивного негра с толстыми пальцами. Он медленно, основательно подсчитывает мелочь, рассыпанную по массивной потной ладони, выбирает две подходящие монеты, вручает инвалиду и стоит дальше с видом выполнившего святую и сверхважную миссию. Поразительная щедрость. Гениальная полумера. Люди обычно не мнят себя охотниками, покупая курицу целиком в супермаркете, но почему-то считают себя благотворителями на уровне Уоррена Баффета, выдавая две-три монеты подаяния. Усмехаюсь, отпиваю пива, кладу пузырь снова за пазуху и еду дальше.

Мои соседи по вагону поменялись. Непомерных габаритов и грубых, как мат грузчика, черт лица девица в рваных джинсах, расползающихся на жирных ногах, играет во что-то на бюджетном же планшете вместе с болезненного и бюджетного вида парнем. Со всеми этими людьми что-то не так. Но я им об этом точно не скажу. То ли потому, что мне плевать на них, то ли из-за желания им навредить бездействием. Может, кто-то когда-то подойдет ко мне и объяснит, что не так со мной?

И чтобы приблизить этот момент, я достаю пиво и теперь пью его без опаски. Добро пожаловать в Кировский район.

Мой подъезд оккупировали коллекторы. Уже неделю как. На двери одной из квартир четвертого этажа красуется надпись черным маркером «ЗДЕСЬ ЖИВЕТ ВОР», а ниже висят обрывки наклеенных друг на друга уведомлений о наличии задолженности банку. Каждый этаж – отдельная цирковая арена со своими номерами. Хожу пешком который день на шестой этаж, потому что новый лифт регулярно заставляют застревать – видимо, те же недоумки, что бьют в нем стекла и расписывают стены фразами типа «Все пропьем, но панк не опозорим». Это мой дом. И в этой атмосфере бесчинства маркеров и самоуправства коллекторов мне предстоит жить еще не один год, как мне кажется. По крайней мере, если я не найду более достойную работу и не возьму ипотеку, чтобы потом, потеряв возможность выплачивать не меньше тридцати тысяч в месяц, также попасть под удар приставов, коллекторов или еще кого-нибудь из этой свиты капитализма. Интересная перспектива, не так ли? Но если в этой стране ты не родился богатым, то шансы на такое развитие событий у тебя крайне велики.

Во мне еще несколько бутылок крепкого пива, и этого на сегодня достаточно. Выпустив часть выпитого в унитаз и игнорируя душ, я падаю в кровать, отправляясь в глубокий сон этой ночью очередного дня, до боли похожего на все предыдущие. Впереди увлекательные выходные.

В очередную пятницу стоит великолепная погода, и это провоцирует меня на неторопливую прогулку с бутылочкой светлого пива в сторону Александра Невского, где обстановка куда как живописнее, нежели у Пролетарской или на Книпович. Уже подходя к метро и торопясь к урне, чтобы не попасться местным блюстителям порядка за распитием в общественном месте, я обращаю внимание на знакомое лицо и столбенею, осознав, чье оно. Липецк добрался-таки до меня, понимаю я, когда знакомое лицо болтающего по мобильнику около метро парня поворачивается ко мне, и наши с ним взгляды пересекаются. Я спешно выкидываю бутылку и замираю в нерешительности. Бежать навстречу с распростертыми объятьями я не намерен, но и просто убежать в метро не получится.