Он не договаривает и просто молча протягивает мне руку. Я пожимаю ее и молча сажусь в машину. Помедлив пару секунд, я опускаю зеркало и говорю «Спасибо, дядь Вась», но тот уже не оборачивается, а просто закрывает дверь.
И снова остается один.
Я жутко устал и опасаюсь возвращаться на большую землю. Во всяком случае, здесь на улице я еще не встретил ни одной «собачки», а там их – пруд пруди. Ночевка в дешевой гостинице в красном кирпичном здании на Гидростроителей закрывает этот день, удавшийся странным, но более комфортным, чем вчерашний.
Завтра понедельник. Но мне кажется, он будет сильно отличаться от всех тех понедельников, что начинались для меня либо в «Дриминг Трейд», либо в отпуске.
Мне кажется, этот день многое решит.
День восьмой
Утром в мой номер заявляется Таначадо. В кои-то веки, я рад видеть его даже поутру, потому как ждать и бездействовать стало для меня делом невыносимым.
– Одного из гяртуков перехватили на вчерашнем рейде, – сразу переходит к делу мой лысый приятель. – С ним был длинный разговор.
– Прямо так просто схватили?
– Он убил троих наших. Выражаясь твоим языком.
– Соболезную.
– Но мы кое-что выяснили. И вот поэтому-то тебе и пора двигаться. И мне с тобой.
Уже в машине, в которую я спешно вскочил, оставив ключи от номера вахтерше и пообещав вернуться, Таначадо продолжает свой рассказ.
– Возможно, они будут использовать построенный нами Пунт в торговом центре «Парамаунт Нева». Он открылся на днях.
– Серьезно? В этом михаляновском отстойнике?
– Это довольно важный центр, между прочим, – с укоризной замечает Таначадо. – Иначе, его не стали бы так использовать, уверяю.
– И что будем делать? Тупо заявимся туда и перестреляем всех?
– Информация может быть ложной. Но мы должны ее проверить. Ты – в первую очередь. Так что – едем туда.
На КАДе довольно спокойно, и мне не приходится скидывать скорость почти до самого съезда. По дороге – уже в городе, – я вижу, как перекрашенная до неузнаваемости молодая мамаша на «рендж ровере» едет, держа грудного ребенка в одной руке и подруливая другой – при этом, по скорости и маневренности не отставая от меня.
– И этих людей нужно спасать? – бормочу я.
– Да. Они покупают. Значит – они наши люди, – отвечает Таначадо.
И внезапно исчезает.
Пока его нет, на очередном светофоре я достаю из бардачка планшет и ищу в интернете фото этого нового торгового центра. Нахожу довольно быстро – причем со ссылкой на официальный сайт. Жилое здание высится над литерой торгового центра, и мне почему-то кажется, что оно готово изогнуться, нависнув дамокловым мечом над одним из эпицентров мировой торговли и выжидать своего часа, чтобы разрушить его и себя заодно.
Воздушные шарики на входе. «Парамаунт Н.Е.В.А. – мы открыли для Вас новые высоты»
Бездарное стилистическое решение. Подача для попсы. А что за ней? Дилетанты. Конвейерщики. Но даже на этой фотке видно, что люди вовсю бродят по зданию центра, залезая в его магазины – судя по вывескам и описанию с сайта, это типовые шмоточные лавки с китайским барахлом под европейскими брендами, магазины всякого рода игрушек и небольшой ресторанный дворик на верхнем этаже.
Таначадо снова появляется справа, едва не заставляя меня выскочить на «встречку». Голос его дрожит и полон тревожных ноток.
– Я все выяснил. Они действительно будут использовать Пунт Мег'еланитиш, который раньше был предназначен только для керешкедоков и блокируют его навсегда. Это значит, последствия будут ужасными. Хуже, чем я предполагал.
– А именно?
– Они разрушат рекламную и торговую систему вдребезги, без предварительного мирового кризиса – на живую. Начнут уничтожать все, что связано с продажами – завышать цены, устраивать локальные кризисы каскадом, ссорить больших покупателей с большими продавцами. Они сделают мир состоящим из автономностей.
– Коммунизм? – иронизирую.
– Хуже. Гораздо хуже. Это атака несравнима со всем влиянием, которое оказывали на мир керешкедоки и гяртуки за всю мировую историю. Даже считая кризис при разрыве Вашарлаш.
– Короче, мы в дерьме?
– Не исключено.
Я ощущаю перестук напряженных нервов – как молоточков фортепиано. Мне так кажется. Впервые за все дни после первой встречи с «собачкой», я по-настоящему боюсь всего происходящего.
– Почему ты не можешь сам воздействовать на них и помочь мне? – не могу не спросить у Таначадо.
– Я даже близко не могу подойти к Пунт Мег'еланитиш. Меня сотрет в пыль.
– Как образ?
– Как сущность. Худшая из смертей. Эта сила неподвластна никому, кроме того, кто стоит на рубеже миров, держит в руках Кедвезмень и вооружен Сезалек. Я смогу лишь немного задержать охотников.
– Вашу мать, – цежу сквозь зубы, понимая, что все зашло слишком далеко.
– Время не ждет, – вроде как невзначай добавляет Таначадо.
– То есть?
– У нас только час, не больше.
– Вот это здорово, – ощущаю, как меня пробирает бешеный нервный тремор. – То есть, сегодня все и решится?
Таначадо молча кивает. А у меня сводит желудок. И кишки скручивает в узел. Я не мог даже ожидать, что вся эта история приведет к такому быстрому завершению. Конечно, я понимал, что все это не к добру, но что именно этот понедельник решит судьбу целого мира…
– Правее! – кричит Таначадо, и я рефлекторно подчиняюсь.
Мимо нас пролетает и падает на асфальт впереди огромная «змея».
– Все, нас выследили. Теперь и часа нет.
Я смотрю в заднее зеркало и вижу там полчище несущихся за нами по дороге чудовищ, и многие из них уже довольно близко. Видимо, снова придется включать режим вождения «а-ля Демчук».
– Ты сможешь их задержать? – задаю контрольный вопрос Таначадо.
– Попробую.
Таначадо высовывается по пояс из открытого окна и с помощью своего светящегося жезла и свободной руки отбивается от преследования настигающих нас собак и огромных летучих змей, а я понимаю, что выпади он наружу и стань жертвой всего этого табуна – и мне хана, потому что я просто не представляю, как с ними бороться.
– Долго еще? – заскакивая в салон и поднимая за собой стекло, спрашивает запыхавшийся Таначадо.
– Еще немного, минуты три, – отвечаю, на ходу пытаясь придумать, как еще объехать пробки и не обогнуть при этом полгорода.
Таначадо вздыхает и снова высовывается наружу, с ходу нанося удар прямо по одной из мордашек уже догнавшей нас «собачки». Уже на подъезде к «Парамаунт» навстречу моей «ауди» выпрыгивает огромная треглавая «собачка», а из ее морды нее на проезжую часть выплескиваются струи чего-то зеленого и дымящегося.
Кислота?
Не успевая свернуть, я сбиваю «собачку». Удар оказывается такой силы, что машину сносит в сторону, и моя машина влетает боком в столб. Открыв глаза, я пытаюсь отдышаться от удара подушки безопасности. Горло сжало, в груди – камень. Сбоку доносится визг Таначадо.
– Быстрее! У нас мало времени!
Все еще пытаясь начать нормально дышать, открываю дверь и выскакиваю на улицу.
Пятеро трехголовых «собачек» перебегают дорогу, сопровождаемые «змеями», и в одну из них ударяется машина, но эта «собачка» бежит дальше, а красный седан переворачивается и падает на крышу.
– Почему они так сильно влияют на мир? – бормочу на ходу, пока мы с Таначадо бежим к зданию.
– Активность растет. Они чувствуют тебя. Поэтому вооружаются.
Огибаю торговый центр слева, уворачиваясь от взглядов редких прохожих. Черта с два они поймут, что к чему. Вскрываю служебный вход на обратной стороне здания одним выстрелом в замок и тремя сильными ударами. Все же, не очень надежная система. Но шуму-то я наделал. Хотя, сейчас со стороны улицы доносится столько грохота от «собачек» и выкриков прохожих, что выстрел будет казаться всем пшиком, я уверен.
Я оглядываюсь в последний раз, прежде чем войти в здание – во двор с другой стороны уже ворвались больше десятка трехголовых «собачек». Быстро увожу взгляд вперед. Меня встречает сильный ветровой поток, который несется изнутри здания. Да, что-то там явно нечисто.
– Беги! – слышу крик Таначадо и удары за спиной.
Одна из обезглавленных «собачек» с грохотом влетает в стену здания рядом со мной.
Я вбегаю на лестницу и несусь наверх, но уже после трех пролетов ощущаю дикую усталость в ногах и ломоту во всем теле.
– Говорили же мне в свое время – бегай по утрам, хотя бы дорожку купи. А я – нет. Я, сука, жадный, – подбадриваю себя руганью и продолжаю взбегать по лестнице, борясь с одышкой.
В последний момент, когда я уже выбегаю на лестницу, сзади доносится приглушенный голос Таначадо.
– Тебя там ждут Фётиткайра и кюстаршашаги. Побори свой страх, иначе мы все обречены. Весь мир!
– Да-да, пошел ты, – отмахиваюсь от своего лысого помощника; его увещевания с невменяемыми названиями меня порядком затрахали. Мне предстоят десять долбанных этажей пешком.
Врешь. Уже восемь.
Настал момент истины, и только теперь, когда я вижу столь масштабные материальные проявления активности этих долбанных гяртуков, я искренне верю в реальность происходящего – на все сто процентов. Мне не нужна болтовня Таначадо. Страха, который вселяют образы новых «собачек», подкрепленные болезненными шрамами на моем теле, вполне достаточно.
На ходу я умудряюсь добить в обойму недостающий патрон – причем довольно ловко для дилетанта. Как только я вылезаю на крышу, оказавшуюся запертой на убогий «апексовский» навесной замочек, меня пробирает дрожь от увиденного. Фётиткайра предстает передо мной висящим высоко над крышей в облаках зеленого дыма. Огромная птица с четырьмя крыльями, два из которых подняты вверх и загнуты полукольцами, а два – распростерты в стороны во всю титаническую длину. Огромные горящие красным пламенем глаза посажены на каждой из двух голов с массивным, но тонким клювом. В середине груди этой огромной птицы с двумя когтистыми шестипалыми лапами – огромная светящаяся диаграмма пяти разных цветов с процентами – цифрами, которые постоянно меняются. А над этой диаграммой – периодически возникающий символ из трех зеленых стрелок, образующих полный цикл. Кюстаршашаги – птицы несколько меньшего размера с одной головой и громадным клювом – словно по команде замирают в воздухе и оборачиваются ко мне, глядя на меня своими светящимися голубыми шариками-глазами.
– Так вот ты какой – Вальшаг долбанный, – бормочу я, снимая пистолет с предохранителя и ощущая, как твердеют мурашки по всему телу от вида этих огромных мутантов, висящих в воздухе над моей головой.
Один их кюстаршашагов стремглав несется прямо на меня, и я, не долго думая, прикладываю Кедвезмень к стволу и стреляю. Огромная, снабженная широким клювом морда кюстаршашага почти врезается прямо мне в лицо, но замирает в метре, вибрирует с громким воплем и падает мне под ноги вместе с остальным обмякшим телом чудовища.
– А вот теперь будет веселее, – успеваю вякнуть я, отпрыгивая в строну от несущихся по мою душу четырех кюстаршашагов разом.
Сделав еще один удачный выстрел, я вынуждаю одного из монстров упасть замертво с разорванной мордой, а другого – зацепиться за его труп и замедлиться, но двое других и еще один помощник, выпавший из общего круга вниз, начинают меня окружать. По всей округе раздается оглушительный рев, заставляющий задрожать здание. Фётиткайра начинает медленно махать огромными крыльями, а вокруг него сверкают яркие вспышки молний.
Кюстаршашаги замирают примерно в двух метрах от меня, образуя ловушку, но мне плевать на их тактику. Так ли много я могу потерять сейчас? Выбрав самого глазастого из трех, я целюсь в него и сразу после нажатия на спуск падаю наземь, чтобы сбить прицел его собратьев. Но падение оказывается не очень удачным. Один из уродцев своим крылом задевает меня по голове, и я опрокидываюсь на локоть, роняя Кедвезмень. Камень откатывается метров на десять, и я чувствую, как тяжелеет пистолет в руке.
– Умно, Эдик, очень умно.
Прыжком преодолев расстояние до Кедвезмень, я хватаю его, но тут же ощущаю, как в спину втыкается что-то острое – да не одно, а два, три, даже больше…
Господи, как же, сука, больно!
Крепко сжимая камень в руке, я ощущаю, как меня отрывают от земли когти, впившиеся глубоко в спину. Перед моим лицом встает во весь рост кюстаршашаг с растопыренным клювом, полным акульих зубов, но я уже насмотрелся этого дерьма достаточно, и меня это не особо пугает. С ободряющим воплем я сжимаю Кедвезмень и рукоятку пистолета и нажимаю на спуск. Клюв мутанта раскрывается неестественно широко, и в меня болезненно врезается его дохлое тело, чтобы потом сползти вниз, как кусок желе. Но я все еще в воздухе – уже метрах в пяти над крышей, – и на меня все еще смотрят глазки готовых убивать кюстаршашагов.
– Полетать хочешь? – кричу упорно поднимающей меня, несмотря на явное сопротивление из-за силы Кедвезмень «птичке». – Давай полетаем.
Вспоминая инструкции Эладу, засовываю Кедвезмень в карман джинсов и сразу чувствую, насколько увеличивается скорость, с которой каркающий кюстаршашаг поднимает меня наверх. Взглянув вниз, понимаю, что мне хана. Как только я убью их всех – меня отпустят, и падения с этой высоты я уже не выдержу.
Вот блин, а все так хорошо начиналось.
Да, и плевать. Помирать – так с музыкой.
Меня явно несут прямо к одной из пастей Фётиткайра, но мне это только на руку. Оставшиеся кюстаршашаги выстроили вокруг меня и понимающего меня вверх собрата исключительно для контроля – никто из них уже не рвется меня сожрать. Диаграмма на пузе Фётиткайра становится равномерно красного цвета, а я уже поднят на уровень его приветливо приоткрытого клюва, из которого вылетают облака зловонного дыма, и что-то мне подсказывает, что другого шанса не будет. Я быстро вытаскиваю Кедвезмень, приостанавливая движение несущей меня «птички» к Фетиткайра, и начинаю отстреливать кюстаршашагов по одному, стараясь не обращать внимания на безумную боль в спине. После второго попадания раздается бешеный, доводящий до исступления визг Фетиткайра, но черта с два меня это остановит. Последние двое кюстаршашагов, забыв про субординацию, уже пытаются сами меня прихлопнуть, но два быстрых метких выстрела заставляют их издать странные, булькающие звуки и рухнуть куда-то на проезжую часть рядом со зданием торгового центра.
Твою мать, лучше б я не смотрел вниз!
– Ну, вот и все, сучка! – глядя прямо на повернувшиеся ко мне мерзкие рожи этой гигантской курицы, выговариваю я и прижимаю Кедвезмень покрепче к пистолету.
По два выстрела – прямо в повернувшиеся ко мне смердящие клювы каждой из голов, – заставляют мир вокруг заполниться душераздирающим, неописуемым звуком, который просто невозможно выдержать. Я стреляю еще дважды – уже, как мне кажется, «в молоко». Смесь звона, визга и крика проникают в каждую клеточку моего тела, и я закрываю глаза и ощущаю, как начинается падение.
Вот и все. Так просто? Да, именно так.
Боль в спине слабеет, когти кюстаршашага выпадают из моего тела, но это облегчение не заставляет меня открыть глаза. Удивительная штука, но я не ощущаю никакого страха, хотя ускорение уже приличное, и вот-вот я рухну и умру.
Почему именно я?
Самое неприятное – то, что я этого никогда не узнаю. Почему-то вокруг на миг становится идеально тихо, и тут наступает момент удара, но что-то не так. Удар слишком мягкий, и меня отбрасывает от поверхности лицом вперед. Словно что-то за моей спиной пружинит или просто…
Долбанный кюстаршашаг не успел исчезнуть, а превратился в желе и спас меня.
Эта мысль еще не успевает полностью прокрутиться в моей голове, как я ловлю поверхность крыши локтями и коленями. Это оказывается довольно неприятно, но уже открыв глаза, я понимаю, что жив, что стою на четвереньках на крыше здания, где все и началось, и передо мной – только чистое небо города. Я встаю, пошатываясь и крепко сжимая пистолет и Кедвезмень. Сзади слышится какой-то грубый шум, и я рывком разворачиваюсь, подспудно вспоминая о том, что патроны-то у меня кончились.
На крышу выходят бравые парни в черной униформе местного ЧОПа, тыкают в меня пистолетами и требуют сдаться. Говорят, что сейчас приедет полиция, и мне все равно хана. А мне плевать, честно говоря. Я выжил. Это больше, чем я мог себе представить еще вчера.
Из-за спин излишне напряженных ЧОПовцев выходит Таначадо.
– Убить Фетиткайра – вот что выбирают успешные мужчины во всем мире. Кедвезмень – всегда на твоей стороне, – уверенно выговаривает он бодрящую речевку.
Мне кажется, это звучит неплохо, пусть и напыщенно, хотя я совершенно не понимаю, к чему это сказано. Громко выдохнув, я падаю на колени и отбрасываю пистолет в сторону. Откуда-то снизу доносится приглушенный жалобный рев умирающего Фётиткайры. Я улыбаюсь и чувствую потрясающее облегчение. С другой стороны, когда меня прижимают мордой к полу и защелкивают за спиной наручники, моя радость убавляется. Долбанный волшебник Таначадо не мог никак остановить ЧОПовцев? Тоже мне – друг сердешный.
В любом случае, думаю я, шагая под конвоем вниз по лестнице, никого из людей я не убил. Мне ничего не припишут. Все это дерьмо. Рабочий день удался. Понедельник что надо!
Дерьмо!
Кружится голова. Остро начинает болеть в висках, и перед глазами вспыхивает ярко-белое пламя.
Что? Зачем? Откуда?
День девятый
Per viam, началась новая рабочая неделя. Со вторника. Вчера был выходной. Я только сейчас об это вспомнил. Электронка и телефон наверняка перекалены. Генеральный, вероятно, мечется в бешестве, не понимая, почему я не беру трубку. А я даже не знаю, где эта самая трубка. Почему я здесь? Мысли текут вяло, медленно.
Ах да. Я же спас сраный мир. Я видел этих чудищ. Ясно, как потолок этой комнаты. Это точно не могли быть глюки. Мерзкое желе. Вроде, я чист – значит, они испарились напрочь. Только как теперь мне воспользоваться всем этим великолепием спасенного мира? Меня ведь наверняка арестовали за стрельбу в общественном месте. Но я никого не убил. Точно. Разве что – трупом Фетиткайра кого пришибло. Надо отдохнуть. А потом опять – Пермь, Астрахань, Ямало-Ненецкий…
Старший логист, верно, потирает потные толстые ладошки. Но я-то знаю, что это ненадолго. Я-то уверен, что знаю, в чьих руках власть. В руках успешных людей.
Я встаю. Меня мутит, но это все мелочи. Кто-то прикасается ко мне…
Какого хера ты лезешь в мое личное пространство, мудак?!
…и я отталкиваю его и пытаюсь обратиться к человеку в белом пальто, но он только отрицательно мотает головой и отворачивается, и меня кто-то еще пытается схватить, и я кричу «Полиция! Помогите!» и брыкаюсь, но это не помогает. А кому вообще когда-то помогала полиция?
Я должен уйти, я должен заставить их понять, поверить…
Все расплывается в глазах.
Пустите! Я должен быть борцом! Я должен продолжать! Выходные закончились!
Рука теплеет в плече.
В отпуск еще рано!
Я отключаюсь.
Он сильно истощен…
Черт, ну я ведь спал так мало, да и сейчас я просто лежу, но все равно мне как-то…
Постоянно бредит о спасении мира, называет какие-то странные слова…
…и вам не следует меня тут держать, я уже отдохнул, мне пора бы…
Мы уже установили достаточно полную картину, пусть отдыхает…
…или хотя бы прекратите говорить в моем присутствии «он», это попросту неприлично…
Главное – что никто не пострадал. Дозировки пока те же. Я еще подойду позже…
…но точно не мне, не коммече-ре-ческому директр-ру крупной к’мпании – вы это понимает’?
– Вы что-то сказали?
Да, жалкая ты манда, я ск’зл!
– У м’н б’лит р’к, – чей-то плаксивый, жалкий голос.
– Потерпите. Все пройдет. Все будет хорошо.
– У м’н б’лит р’к.
И тихий вздох.
Я сижу за столом в комнате с белыми стенами, белым потолком и белым кафелем на полу.
Мне жутко хочется спать, но что-то подсказывает, что сейчас не время.
Какой-то мужик армянской наружности приходит, садится напротив и представляется. Но я не разбираю его имени. Он надевает тонкие очки. Он задает вопросы, на которые мне не очень хочется отвечать. Как не хочется ничего другого. Только спать.
– Как Ваше самочувствие?
– У меня болит рука. Кисть.
– Почему-то Вы постоянно сжимали в руке какой-то камушек. Обычный кусок щебенки, но у Вас так свело руку, что нам долго было не вытянуть его.
– Ага.
– К счастью, пистолет Вы бросили раньше.
– Да?
– Как в целом Ваше самочувствие? Вы вспомнили, что произошло?
– Примерно.
– Вы стреляли в воздух на крыше здания – это помните?
– Возможно.
– Вы стояли на краю и прыгали – помните, зачем?
– Нет.
– Вас едва остановили. Вы травмировали себя, и сильно. Разбили колени. Как Ваша спина?
– Нормально.
– У Вас сильный ушиб. Но это не смертельно. Вы говорили разные вещи. Можем о них поговорить?
Что ответить? Я хочу сказать «Нет». Но он все равно спросит. Хочется плакать
Нет! Слюнтяй! Урод! Соска! Ударься об стол! Убей этого армяшку!
– Да.
– Хорошо, тогда давайте по порядку. Кто Вас заставил пойти на крышу?
Большую часть времени я лежу. Периодически приходят какие-то люди в халатах. Смотрят на мои зрачки. Ставят капельницы. А я больше не хочу даже двигаться. Усталость разливается по моему телу постоянно. Я пытаюсь понять, как выглядит комната, в которой я лежу и есть ли здесь еще кто-то, но ничего не выходит.
Слышу голос Таначадо.
– Ты все сделал верно.
Но я не уверен, что он говорит правду. Судя по показаниям свидетелей, с которыми меня ознакомил доктор, я никуда не взлетал. Меня видели стоящим на краю крыши и почти готовым спрыгнуть. Полицию вызвали сразу, но все происходили быстро, и меня повязали ЧОПовцы. Менты сильно интересовались, откуда у меня оружие. Доктор пытался разузнать это для них, но я не стал сдавать дядю Васю. Он хороший мужик и не заслужил проблем. А я заслужил. Но я не уверен, чем.
Когда меня спросили, не принимал ли я в последнее время наркотиков, я не стал изобретать велосипед и врать, как обычно делают все, кому задают такие вопросы. По моему описанию таблетки, которую я принял тогда на тусовке, ее опознали, как новый синтетик, из-за приема которого в последнем месяце только по городу покончили жизнь самоубийством тем или иным образом – но чаще прыжком из окна или с крыши, – не меньше полутора сотен человек. Повреждения, которые вызывает это колесо, как выяснилось, относятся к разряду необратимых, и шансов у меня было не так много. Говорят, мне повезло остаться в живых. Но чем я заслужил выигрыш и в этой лотерее, я даже не знаю. Угон автобуса мне тоже, кстати, не забыли, но теперь он скорее относится не к делу об административном правонарушении, а к истории болезни. И еще – я сломал ограждение и разбил свою «ауди». Так, заодно.
Меня спрашивают, кого из близких можно вызвать, чтобы они помогли в моем правильном оформлении и принятии решений по дальнейшей терапии. Что за чушь? Я не понимаю, зачем это нужно, но нацарапываю дешевой шариковой ручкой имена людей, которые меня знают. Пары-тройки человек.
Только бы на работе никто не узнал.
День десятый
Я сижу в одиночной палате на кровати. В одиночной крепко закрытой палате.
Меня одолевают сомнения. Но они только подтверждают основную версию.
Таначадо иногда появляется в углу палаты, но не подходит ближе. Он становится все более нереальным на вид, прозрачным. Как «собачки». Он растворяется. И постоянно молчит. Вчера мне казалось, что он обещал устроить мое освобождение. Но сегодня все так же, как и было. И я не уверен – кому верить на слово. Врачам, которые меня – коммерческого директора крупной национальной компании, – причисляют к простым шизикам или Таначадо, который за последнюю неделю, как минимум, дважды спасал мою шкуру.
Что ты несешь? Кто тебя спасал? От кого?
Ха-ха. Действительно. Забавная штука выходит.
Я не знаю, верить ли Таначадо в таком размытом состоянии. А в чем разница? Почему я не должен верить своим глазам и ушам?
Вот-вот – почему? Почему им надо верить?
Пожалуй, наилучшим ответом на это будет мой предварительный диагноз, озвученный мне вчера заботливым безымянным доктором.
Галлюцинаторно–параноидный синдром с обильным галлюцинозом и первичными признаками параноидной шизофрении на почве отравления наркотическими веществами.
Вроде, ничего не перепутал.
Ко мне пришел еще кто-то, кого я не знаю. Кто-то, на кого мне плевать и кому я с удовольствием сейчас ударил бы в лицо – благо, сил у меня несколько поднакопилось, и я чувстую себя увереннее, чем в первый день в лечебнице.
Представляется Кириллом Мухиным. Хотя, я бы сказал, что он больше похож на Ахмада Кадырова в молодости.
– Вы знали Михаила Чиркова?
– Возможно. А в чем дело? Он искал меня? Можно с ним поговорить?
– Вы ведь были дружны, насколько нам известно, так?
– Даже не знаю. Я не мог до него дозвониться всю неделю. Он меня малость подвел недавно, – пытаюсь усмехнуться, но не выходит. – Но я хотел бы, чтоб он приехал. Если можно.
– Ваш друг погиб в конце прошлой недели.
Я не совсем уверен, что услышал именно это, и хочу переспросить, но рот словно свело.
Мухин раскладывает передо мной на столе фотографии, на которых изображен труп, лежащий на асфальте в огромной луже из крови и мозгов. Лицо, как ни странно, не повреждено. Это лицо Михи. Улыбающееся. И от этого вызывающее еще больший ужас и оцепенение.
– Мы выяснили, что Вы с ним были связаны по соцсетям и показаниям общих знакомых. В частности, нам помог господин Колесов, знаете такого?
Ощупываю фотографию, словно она может ожить, и я могу что-то исправить. Сделать искусственное дыхание что ли? Мне кажется, я шевелю губами, но голоса нет. И я просто киваю зачем-то, хотя не знаю, в чем суть вопроса и как на него правильно реагировать.
– Он рассказал нам, что видел, как вы с приятелем выходили из «вип-зоны» того ночного клуба, и выглядели и вели себя вы оба странно. Но тогда он не придал этому значения – мало ли кто как отдыхает. А зря, – Мухин тяжело вздыхает. – Возможно, мы могли бы спасти Чиркова. Он спрыгнул с двадцать пятого этажа дома, стоящего прямо напротив Вашего, кстати.
– Как он там вообще оказался? – стараясь унять растущую дрожь в коленях, спрашиваю я.
– Вы даже не знали, что Ваш друг там жил? Это была его квартира.
– Да Вы бредите! – возмущенно восклицаю я. – Это…
Тут я зависаю, и мой взгляд теряется где-то в полупустом, омерзительно пористом от множественных пустот прошлом.
Фигура в окне…
– Это факт, – вздыхает Кирилл Мухин.
…живу на двадцать пятом этаже в приличном доме…
…я тоже, кстати …
…что недавно проезжала «скорая»…
Я так и не спросил его. Все логично. Даже слишком. Слишком просто, слишком тупо.
.…тень исчезает…
Мухин еще что-то рассказывает, но я уже не слушаю. Я вижу, как рассыпаются миллионы кубометров стекла, слышу, как звон, дребезг, грохот наполняют мир вокруг. Кто-то хватает меня за руку, кто-то за другую, но все это уже было где-то далеко, и остается только тихий, едва различимый сквозь мерзкую вату уплотненного окружающего воздуха звон. Звон моего собственного голоса.
А потом пропадает и он.
День одиннадцатый
Мать вызвонили. Она в слезах. Говорит, что это все моя работа виновата. Что я должен был присутствовать у тетки две недели назад. Зачем-то.
– Что там было? – спрашиваю я.
Она молчит. Потом говорит, что я ни в чем не виноват. Что все там будем. Что так уж вышло, и все равно ничего не изменить. Что мне нужно держаться, и что это не мои проблемы.
Мать берет меня за руку. Отпускает. Уходит.
Я все еще не понимаю ее.
Приходит Алина. Сидит пару минут. Что-то спрашивает. Уходит, послушав мой вялый голос и с омерзением посмотрев на меня. Поиски спонсора ее семейного счастья продолжаются. Она уже не верит в меня. Да и никогда не верила. Даже когда я с презрением смотрел на всех, кто был хоть на крохотную ступеньку ниже меня на социальной лестнице, как смотрит она на меня теперь. Даже тогда она была просто глянцевито выбритой ниже пояса избыточно приличной лживой сукой. Ничего особенного.
А кто в меня верит?
Я хочу позвать Таначадо, но знаю, что он не придет. Миха тоже не зайдет меня навестить.
Это точно.
По счастливой случайности, в один из дней прошедшей недели задержали Аслана. Того самого выродка, что дал мне счастливое «колесико». Меня попросили опознать его – исключительно для проформы, пока меня не признали невменяемым или что похлеще. Просто спросили – знаю ли я этого человека на фото. Мне было, что сказать, было много ненависти внутри, готовой выкипеть, но поверх всего этого великолепия плотным слоем цемента легло осознание того, что я сам был виноват в том, что взял эту наркоту и поехал головой. Проблема не в дилере. Никогда не в дилере. Проблема всегда в потребителе. Торговля существует только там, где есть готовый платить покупатель.
И я просто кивнул.
День двенадцатый
Днем меня еще раз опрашивают. Вечер проходит в одиночестве и тишине. Меня считают достаточно опасным и нестабильным, чтобы не допускать даже к другим пациентам Степанова-Скворцова. Но в голове немного прояснилось, и я начинаю восстанавливать события по порядку, начиная с того понедельника, когда я впервые встретил Таначадо.
Я, кажется, что-то вытворял в последние пару дней, из-за чего меня и продолжают изолировать. Кричал. Рвался в бой. Но все очень смутно. Почему-то некоторые участки моих воспоминаний о последних днях расплывчаты и туманны. Я не помню, что говорил и что делал тогда, но мне это кажется очень важным. Не в силах разобраться с этим, я снова возвращаюсь к содержимому прошедшей недели.
Почему-то вечером мне вспоминается обгоревшее до неузнаваемости лицо парня, которого выносили из Дома профсоюзов в Одессе тогда. Его показывали по «ящику» крупным планом, хотя и мельком. Несколько недель или месяцев назад. Я тогда искренне считал, что мной невозможно манипулировать, что этот мир насилия никак не связан со мной, что фильтр входящей информации у меня достаточно силен, и я-то уж точно не поддамся ни на чьи провокации. А внизу экрана бежали сухие, мало что значащие для меня цифры – преимущественно, с красными треугольниками.
Но оказалось, что есть силы превыше тех, что берегли меня.
И оказалось, что реальность у нас с этим парнем одна и та же. Полная красных треугольников.
День тринадцатый
Иду по коридору, ощущая, как иногда подкашиваются ноги. Но я выдерживаю напряжение и не падаю, хотя из-за таблеток меня часто тянет прилечь прямо на прохладный пол отделения.
Меня допустили к другим пациентам. Их лица мне ни о чем не говорят, и я не хочу иметь с ними дела. Мне в какой-то момент кажется, что за углом стоит Таначадо, и меня пробирает дрожь, тело покрывают мурашки, но оказывается, что это просто кривляющийся лысый дурачок из соседней палаты.
Вечер приходит незаметно. Я начинаю думать, как бы более грамотно объяснить мое отсутствие Сергею Борисовичу, и сразу после некоторого времени рассуждений меня поражает болезненная мысль, от которой хочется заплакать.