– Не надо мне втирать это говно, Андрюша! Вот сейчас ты реально не понимаешь, о чем говоришь. Я не сторонник тыкать людей носом, но ты сам ни в чем разобраться не можешь. А мне предлагаешь рассказать ей про все мои грехи? Про стафф, про всю срань? Про все это ты предлагаешь ей рассказать?
Я едва сдерживаюсь, чтобы по телефону не задать прямой вопрос. Выдержки хватает, и я хочу верить, что хватит ее и у Миши, но куда там. Я слишком хорошо знаю Мишу, как бы он ни строил из себя господина Загадочность игнорированием моих звонков, и я знаю, что сорваться ему легче легкого.
– Я больше про твою Елисееву, или как ее там.
Молчание на несколько секунд заставляет меня нервно облизывать губы и потирать свободной рукой обшарпанный руль.
– А вот об этом я хотел бы спросить тебя и даже спросил бы, если бы ты брал трубку хоть иногда.
– Тебя это тоже касается.
– Ты ей разболтал?
– Нет. Я не хочу ее добить. А ты явно хочешь. Ты хочешь круто прилипнуть везде и обрадовать ее этим в самый подходящий момент. Какого-то хрена она тебя любит так, как никого.
– Может, потому, что я провожу с ней больше времени, чем некоторые?
Вот сучонок! Решил за больное в ответку!
– Ты еще официально устроен? Ты ходишь на работу?
– В отпуске. Вторую неделю.
– Бессрочном, конечно.
– Я найду, чем прикрыться. А ты?
– Ты завтра будешь у нее?
– Да.
– А если…
Миша
…потому что он должен помнить о временах, когда нас расселили вместе с другими кварталами отморозков на Крюкова, и у нас образовалось этакое гетто внутри гетто. Нам было плевать на условия жизни и прочую мишуру – если бы нам отключили отопление и воду и заставили ходить за ней за сто метров, мы бы даже не вякнули. Нам было плевать. А городские, травяные упорыши и недоумки разных мастей – всегда зависели от условий. Даже те, кого переселили из ущербных, но городских домов. Возможно, именно поэтому мы привыкли пользоваться чужими слабостями. Вот только Андрей в какой-то момент этими слабостями заразился. И сейчас он пытается ослабить меня.
– Ты просто ничего не знаешь наверняка, – выплевываю в трубку вместе с сигаретным дымом.
– Имей в виду, Михей шутить не любит.
– Считаешь, это новость для меня? Это скорее новость для тебя. Ты даже тогда его толком не знал.
– Я знаю, что два месяца назад на Волхонке нашли с простреленной головой заезжего торгаша. И говорят, что это Михей наводит порядок.
– Ну, это-то совсем нежелательно. Но мир слухами полнится.
– Нежелательно? Да ну на хер! Нежелательно – это когда ты режешься во время бритья. Или когда ты кончаешь подруге на волосы и говоришь, что все смоется. А когда человеку простреливают голову – это не нежелательно. Это просто кусок отбивной вместо человека, и все!
– Ты закончил?
– А ты закончишь?
– Не понимаю, о чем ты. Ты уже минут десять мне что-то доказываешь. Не знаю, зачем.
– Пошел ты.
С моих плеч сваливается от трех до пяти тонн листового металла, когда этот разговор прекращается. Кое-что прояснилось, но мне это совершенно не нравится. Сейчас мне только и не хватало, что истеричной бабы, разоблачающей мою личную жизнь, в исполнении Андрея. Долбанное шоу Малахова решил устроить. В список моих задач теперь еще и входит не дать Андрею сломать тот карточный домик, который я успел выстроить вокруг себя и Дианы.
После нескольких встреч с клиентами, о которых явно хотел бы подробнее знать Андрей, я бреду в сторону дома, тщательно скрывая лицо под нависающим капюшоном толстовки. В многочисленных лужах, образовавшихся после многочасового дождя – обрывки реальности, которые хотелось бы собрать и приклеить к стене квартиры, чтобы иногда уходить сюда, в этот день, который еще висит где-то между началом и концом одного цикла.
За местным торговым центром, на безлюдном пятачке стоят в обнимку парень и девушка. Стоят молча. Я припоминаю их – неделю назад они принесли мне деньги на грамм «черного». Очень мелкими купюрами, хорошо хоть не железными «чириками». Я думал отказаться, но жалость взяла верх. Эти ребята не выглядят кончеными наркоманами, они вполне соответствуют облику обычной молодежи района, но наиболее эффективное разрушение чаще всего начинается в тылу, а не на фронте. Девушка курит и смотрит куда-то в сторону. Парень осторожно целует ее в щеку, она вздыхает, никак ему не отвечает и снова тянет сигарету. Они потеряны здесь, на этих грязных мокрых задворках, и они сами изрядно промокли, и я не знаю, сколько они тут стоят, но стоять так они могут еще долго. Не уверен, что им нужна настоящая жизнь – вроде той, из-за которой головняки у Андрея или той, которая позволяет едва сводить концы с концами большей части населения в регионах этой страны. В чем я уверен, так это в том, что такие, как они, всегда будут кормить таких оптовиков, как тот, у кого беру я. Просто потому, что больше никто и никогда им ничего не предлагал. Все, что могло нести им настоящий, долгоиграющий кайф, а не разовые выпады из реальности, должны были донести их родители или еще кто-то постарше, но это было невозможно, потому что те сами не знали, что к чему. В раннем детстве этих переросших, но не выросших ребят мариновали в информационном поле с убогими засаленными «хорошо» и «плохо» – воняющими нафталином пост-советскими клише, отлично сохранившемся и после падения «железного занавеса», а потом другое информационное поле оттащило их от этих понятий в макдональдсы, техно, наркоту и свободную любовь, и они остались посередине – дезориентированные, неспособные во всем этом разобраться, выбрать срединные пути, кидающиеся из одной крайности в другую. Им просто никто не смог и не захотел объяснить, что действительно будет после некоторого периода забвения. Никто не объяснил им, что их игра в вечность – лишь на несколько минут, а боли будет слишком много, чтобы с ней жить. В них никто не будет вкладывать, зато их легко заставить тащить прибыль в чужое дело. Настоящие деньги есть у тех, кто торгует пороком или тех, кто торгует бессодержательным слабоумным дерьмом. У тех, кто объясняет, как действительно лучше, стыкуя это с реальностью, денег в этой стране нет. И у этих ребят нет шансов. Все, чем я могу им помочь – отгрузить за их мелочь. Путь порадуются хотя бы этому.
Вечером я еду в метро и случайно проезжаю свою остановку на переход три раза подряд. На скамейке внутри станции на Восстания сидит бомж с пакетом из «юлмарта», который кажется новым. Наверное, бомж купил себе новый айпад, как на рекламном щите рядом со скамейкой. Даже он может купить себе айпад! А у меня все руки не доходят. И деньги, хотя они есть. Да и зачем мне этот чертов айпад? Вообще, зачем нормальному человеку этот хлам?
А зачем я выпил лишнее пиво перед этой поездкой? Ах да, чтобы легче перенести возможный разговор с Андреем и быть достаточно успокоенным, чтобы не укатать ему по роже, сболтни он что-нибудь лишнее. Я соскальзываю, вот что мне не нравится. Боюсь, что это утащит меня слишком глубоко.
На выходе из метро я получаю сообщение от Лидии. Она хочет меня чем-то удивить и ждет сегодня. Лучше ответить ей сразу, что у меня не получится, и я буду некоторое время в отъезде по делу работы.
«Я не хочу, чтоб ты работал. Будь со мной»
Смешно. Странно, что она еще не организовала слежку за мной, как Андрей. Всем вам, тварям, что-то от меня нужно. А мне – лишь чтобы…
Лидия
…но не с этим салоном. Я устало провожу рукой по волосам, и мне кажется, что прическа у меня уже не идеальна, и меня это начинает нервировать. И именно в этот момент звонит Алекс.
– Привет, дорогая.
– Ну, что там у нас?
– Есть вариант. Контакты сейчас скину. Приезжай, я уже сделал резерв, послезавтра все будет.
– Блин, а я уже сегодня хотела, – понимаю, что несу чушь, но не могу удержаться.
– Прости, но я не Гэндальф, – спокойно отшучивается Алекс. – Все остальное только на заказ.
– Ладно, – убираю трубку от уха и просматриваю пришедшее сообщение. – Буду через двадцать минут. И сделай мне приятное.
– М-м-м?
– Перенесем обсуждение состояния счетов хотя бы на завтра.
– Ты меня погубишь, милая. У меня завтра закрытие крупной сделки. Давай на послезавтра, как раз сегодняшнюю транзакцию учтем.
– До встречи.
Так, Мише написала, но он все равно пока занят, Алекс свое дело сделал, бабки подбивать буду позже. Господи, я и не думала, что для человека с деньгами покупка машины – столь обременительное дело. Нет, я знала, что некоторые комплектации «икс-шесть» надо заказывать и ждать по месяцам, но всегда думала, что меня это не коснется. Просто ужасный день. Я давно не ощущала себя такой уставшей – уже не физически, а морально. Игорь изъявил свое желание встретиться – опять через Алекса. Видимо, нервы не выдерживают даже набирать мне сообщение. А я, он считает, просто сплю, хожу по магазинам и делаю подтяжки. Вот и вся моя работа – так он считает.
Бизнес, вложения, акции, даже Алекс с его манерами и костюмчиками – все это якорем тянет меня на дно, где нет ничего, кроме той самой усталости, что испытывает по вечерам обычная мать-одиночка с двумя детьми, работающая на должности клиент-менеджера. Стоит исчезнуть Мише – и жизнь сворачивается в петлю вокруг моей шеи. Я частенько смотрю то на бар, то на ключ от винного шкафа, но каждый раз передумываю. Страх вернуться превыше прочих. По крайней мере, пока. Я знаю, что в моей тормозной системе давно сухо и нет давления, а потому разгоняться мне нельзя даже по минимуму. Абсолютное большинство окружающих может сказать, что у меня все прекрасно, и что жизнь удалась – не то, что у них, с ипотекой и попыткой вырастить и выучить хотя бы одного ребенка. Жалко и убого. Именно так выглядят подобные суждения.
А было ли так всегда? Конечно, нет. Я знала времена, когда я просто держала крошечный ларек на Карпинского, и после выплаты всех податей, выплат ментам и крыше и зарплаты продавцам с этого «серьезного бизнеса» оставалось только на самое необходимое. Я всегда что-то недорабатывала, где-то ошибалась. Ну, я же женщина, я не могла тащить эту лямку сама всю жизнь. И тогда пришел он – уже состоявшийся и сориентированный в сегодняшней жизни и готовый к новым временам. Со временем – директор оптовой группы компаний, у которого все схвачено. Вся эта трансформация пронеслась перед моим удивленным взором за несколько лет, и я обнаружила себя совершенно иной, защищенной, свободной выбирать что угодно. Я также ошибалась, но так ли страшно это было?
Я любила его. Любила и уважала, несмотря на его максимализм, заносчивость, иногда – грубость. Я бежала от последнего в мир покоя, в мир отказа от правды, которая разрушила бы меня, его, весь этот крошечный, но обеспеченный мир. И я, конечно, любила Антона, но он даже маленьким мальчиком не питал ко мне тех же чувств. Потом уже, многие годы спустя, я поняла, кто сделал меня монстром в его глазах. Но пока не понимала, в глубине души, я долго любила Игоря.
А потом все кончилось. И если бы не Саша и его способность, несмотря на метросексуальные манеры, брать в руки вожжи в нужный момент, то неизвестно, где я прозябала бы сейчас.
Все то, во что я верила годы, ушло. Но, несмотря на туман того периода, когда я утонула в клинике, я до сих пор помню эти натянутые, как струна, дни в одном доме с Игорем – к счастью, на последнем этапе их было немного, он чаще жил за городом. Помню этот ортодоксальный, до омерзения консервативный секс, который я получала все те годы. А Миша появился у меня не больше года назад, как мне кажется. Причем, при совершенно несуразных обстоятельствах. Мы познакомились в автомобильной пробке, совершенно случайно. Мне кажется, поначалу он перепутал мой возраст…
Миша
…что самое трудное – это не торговать, а делать вид, что ты просто болтаешь с хорошими знакомыми. Молодая парочка клянчит у меня скидку на «экстази», и мне становится смешно, когда они упоминают никому не известного «этого парня, который знает того парня, который один раз встречался со знакомым какого-то мелкого барыги», но я стараюсь сохранять лицо и спокойно объясняю, что цена не изменится. Приобретенный рефлекс вынуждает меня придерживать перцовый баллончик, хотя я знаю, что из-за девушки и из-за большого количества народа около этого клуба на заводских задворках Лиговки, парень не станет первым включать быка. Фактически, мы уже договорились, и вот тут-то и начинается самое веселое. То, чего я, с одной стороны, не мог ожидать, а с другой – только и ждал. Даже не знаю, как это лучше объяснить.
– Эй!
Если бы этот голос не показался мне настолько знакомым, я бы уже сделал рывок куда-нибудь на Расстанную, а потом – через Обводник и куда-нибудь вглубь промзоны, подальше от общественных мест.
Но нет. Это же наш отличный друг.
– Значит, опять, да? – Андрей быстрыми шагами подходит к нам и встает впритык ко мне.
Парочка явно ошарашена. Оба делают шаг назад, но совсем уходить не решаются. Желание кайфа сильнее.
– Че ты хочешь? – я смущенно отворачиваюсь от клиентов, и Андрей вроде как отключает идиота и прячет взгляд в землю и делает пару шагов в сторону вместе со мной.
– Это дерьмо меня достало. Ты вообще понимаешь, че творишь?
– Давай только потише.
– Я был у Дианы. Она не перестает спрашивать только о тебе. А тебя сейчас прямо здесь могут упаковать.
– Здесь пока не шарятся менты.
– Облава на Боровой в те выходные не считается?
– Ты создаешь проблему.
– Поехали отсюда.
Я поворачиваюсь к нему и смотрю прямо в глаза с максимальной злобой, которую только могу изобразить.
– Андрей, послушай меня. Послушай внимательно и один раз. Мне плевать на то, что ты там считаешь насчет моих дел. И твое мнение насчет меня и Дианы меня тоже не беспокоит. Ты просто идиот, раз пришел сюда и спугнул этих ребят и меня заодно. Мой тебе совет – просто не суйся, если не хочешь проблем.
– И какие же проблемы ты мне создашь? – датчик озлобленности сработал, и Андрюша решает потолкаться.
Я удерживаю равновесие после его тычка, пожимаю плечами, вздыхаю и без лишних слов наношу Андрею быстрый и достаточно эффективный удар прямо в солнечное сплетение, но не даю ему согнуться так, как он собрался, а поддерживаю, чтобы не привлекать внимания.
– Просто уйди. Так будет проще.
– Ах ты… – Андрей явно сжимает волю в кулак, отталкивает меня и замахивается на удар по лицу.
Сзади в толпе звучат два громких хлопка, и Андрей замирает и направляет взгляд к источнику звука, как и все, кто стоят рядом с входом в клуб, построенный в здании заброшенного завода. Какие-то две девицы с визгом бегут на каблуках в сторону импровизированной парковки по тонкой корочке обледенелой дождевой воды. Толпа редеет, и Андрей уходит в ее сторону, и я быстро, под всю эту суету, обмениваюсь деньгами на таблетки с той парочкой, хотя не планировал прямого обмена изначально. Только мне почему-то кажется, что кайфа в этом клубе эти ребята сегодня не испытают.
Подойдя поближе к месту действии, я вижу двух основных персонажей этой мизансцены. Первый – это Жора, парень уже под тридцать, о котором я только слышал кое-что. Торговец и автослесарь в одном флаконе. Приезжий откуда-то из Тверской. Жора отличался повышенной наглостью и жадностью – это все, что я о нем слышал в определенных кругах. И теперь Жора стоит с отработавшим два выстрела травматом посреди улицы и ошарашено смотрит куда-то вниз. Еще спустя несколько секунд, Жора откидывает травмат в сторону и торопливо достает телефон, глядя все туда же. Туда, где на огрызках асфальта лежит тело какого-то парня в окровавленной футболке с сильно развороченным лицом и вывернутым плечевым суставом. Я прикидываю шансы на то, что он мертв, и мне кажется, что они крайне высоки. Но никто не подходит ни к Жоре, ни к телу. Жора кому-то звонит и горит очень громко, и я слышу, что кто-то еще звонит – слышу одно, два, даже три «Алло» в растущей за счет выходящих из клуба толпе из десяти-пятнадцати человек.
– Дим, у тебя есть связи в ментовке?! – кричит в трубку Жора. – Дим, у меня ситуация, короче. Дим, алё! Дима!
Жора не знал меры и шлялся по всем районам со своим товаром. Жора с кем-то явно поссорился. И теперь бежать ему некуда. Его понемногу окружает толпа, и кто-то пинает в сторону травмат. Мне следовало бы уйти отсюда, но я продолжаю стоять и смотреть на тело, лежащее на асфальте. Мне хотелось бы понять, жив ли этот парень, но я даже не знаю, как это сделать. Я слышу вдалеке гудок, свист уносящейся с «Воздухоплавательного парка» электрички. А еще – я слышу полицейскую сирену откуда-то со стороны Боровой.
– Поехали, – хрипло призывает меня Андрей и тыкает в плечо.
Мне кажется, в светящейся табличке у входа в клуб «P» между «АМ» и «ER» иногда гаснет, но это вряд ли играет роль. Репутацию клубу Жора однозначно подмочил и без коротящей рекламной вывески.
Все, что остается сейчас – это пожать плечами и сесть в уставший «пассат» Андрея. Мы молчим все время, пока я не выхожу около своего дома. Я подумываю сказать ему «спасибо», но рот словно зашит, и я просто хлопаю дверью, и он торопливо уезжает, словно опасаясь, что я решу еще о чем-то поговорить.
Ничего не произошло. В моей жизни точно ничего не поменялось от того, что Жора кого-то замочил. Я ведь никого не убивал. Никому не помогал умереть. Я за жизнь, спорт, и все такое.
Может, хватит хотя бы самому себе втирать эту чушь? Можно еще убедить себя, что у тебя есть третья нога или что Елена Малышева исцеляет рак прикосновением своего кандибобера. Ты продажная шкура, и ты отлично это знаешь.
Все. Тихо. Я вижу, что мои огни – пустые огни, за которыми нет никого, кто мне угрожал бы, в отличие от моей же квартиры, – зажглись. Мне кажется, я действительно сильно простыл, и температура достаточно высока, чтобы не отлипать от холодного стекла. Но всему когда-то приходит конец. Это самая страшная мысль, что может быть осознана человеком. Мысль, вокруг которой строится вся жизнь каждого из нас.
Я отталкиваюсь от окна и ложусь на пол посреди кухни. Считать овец точно не поможет. С каждой секундой мне все труднее дышать, и я решаю закурить прямо на полу и нахожу сигарету в кармане, вот только…
Диана
…он выглядит уставшим и он сильно небрит, но он явно радуется, когда я улыбаюсь, и я стараюсь больше улыбаться, хотя у меня от этого иногда сводит лицо. Наверное, выходит уродливо, но он никогда не говорит мне ничего плохого. А раньше иногда говорил. Это меня огорчает, но лучше об этом не думать.
– Скоро праздники, и я смогу быть с тобой каждый день, – он говорит. – Может, мы отпросимся с тобой домой? Я все сделаю для этого.
– Хорошо. Я поговорю с мамой и папой. Я сама больше не хочу быть здесь. Вообще.
– Мне тебя не хватает. Так не хватает, – он напрягает лицо, и я вижу, что ему хочется заплакать.
– Но я же тут. Я с тобой. Вот ты глупый. Самое главное – я сейчас с тобой, а ты – со мной. И все.
– Да? – он смотрит мне в лицо, и я стараюсь заметить каждую мелочь в нем, каждую черту, каждый изъян.
– Конечно.
– Мы всегда будем вместе, – говорит он, держа мою руку, свободную от капельницы.
А в капельнице еще больше половины, и времени у нас мало, и Миша отходит ненадолго, а я закрываю глаза и пытаюсь определиться – все ли в его лице я запомнила верно, и мне нужно свериться, когда он вернется, потому что…
Андрей
…чтобы голос Димы так дрожал. Он называет мне место и просит быть побыстрее.
– А в чем дело?
– Парни нашли Марину. Надо помочь.
– Через десять минут буду.
«Парни нашли» – это явно плохой знак. Я стараюсь не думать об этом м забираю Серегу из его дома, и мы молча едем на место, как молча ехали с Мишей вчера. Только о вчерашнем я даже не хочу вспоминать. Я надеюсь только, что он сам сделает все выводы, только шансов на это мало.
Мы выходим, и нас встречают двое наших общих знакомых и ведут на свалку. Все то худшее, о чем я думал, сейчас должно подтвердиться. Но я боюсь задавать вопросы. Мне одному кажется, что два трупа за два дня – это слишком?
– Ментов еще не вызывали, – бормочет один из встречавших.
Дима молчит. Когда мы приходим на место, я вижу там заплаканную девчонку, лицо которой мне кажется знакомым, и яму, в которой лежит уже начавшее разлагаться тело. Тело Марины – окровавленная короткая куртка, обувь зачем-то снята. Я хватаюсь за голову и стою, глядя на все это, а потом закрываю глаза, надеясь, что все это исчезнет, и мы хотя бы не будем знать ничего точно, как вчера.
– Если б Стас не догадался проверить… – пытается разрядить обстановку один из парней.
– Тихо, – наконец, слышу голос Димы.
Тихий, потерянный. Я открываю глаза и осматриваюсь и не могу понять, на что смотреть можно, а на что нельзя. Вонь от свалки местного значения заполонила мир, но никто, даже девочка – теперь я вспоминаю, что это сестра Марины, – этого не замечает.
– Это все из-за того, что она делала, – качает головой, не переставая всхлипывать, девчонка. – Точно из-за того.
– Чего того? – не понимаю я, как и все вокруг.
– Я сейчас только поняла, – продолжает она. – Она сначала дома этим занималась. Ну, показывала все там свое на камеру, с какими-то игрушками там сиськами крутила…
– Твою мать, – накрываю лицо рукой, стараясь уловить связь.
– Ну-ка, и что? – Дима отводит меня в сторону и наступает на девчонку, заставляя ту в страхе отступить. – Продолжай.
– Она потом стала куда-то всегда уезжать по вечерам, иногда днями. Нигде вроде не работала, а мне говорила, что на все зарабатывает легко и просто, а я дура, и что мне надо молчать, и что…
– Она кого-то упоминала? Имена, какие-то телефоны ты видела? – Дима явно оживился, да и я начал понимать, что к чему.
– Упоминала, что едет на квартиру, когда я подслушивала. Она кричала на меня, чтоб я этого не делала. Ей кто-то звонил в тот вечер. И она уехала на встречу. Громко говорила, что-то они там не поделили.
– Так а почему ты раньше молчала, Лиза? – Дима делает еще шаг к девчонке, и та, оторопев, ищет глазами, куда бы ускользнуть.
– А что это дало бы? Я думала, это все безобидно. Она полтора года так игралась.
– Безобидно?! – орет Дима, и я готовлюсь схватить его, чтобы уберечь от насилия Лизу. – Она вот тут мертвая лежит, понимаешь?! Ты все могла рассказать, я бы все решил. Ты че сделала?!
Лиза кричит, ревет еще сильнее, срывается и убегает, но Дима не бежит за ней, а просто садится на засыпанную мусором грунтовку. Я потираю лицо и пытаюсь придумать хотя бы что-то, что можно было бы сказать с пользой, но ничего на ум не приходит.
– Дим, зачем я приехал? – наконец, нахожу я один вопрос.
– Не знаю. Просто не хотел ехать один. Просто думал, это поможет.
Я качаю головой. В ней – шум машин с трассы и редкие крики птиц. И еще почему-то повторяется слово «попустительство», и из-за него я не могу придумать, что еще сказать. И еще Марина. Я говорил с ней две недели назад, на Дне рождения Димы. Я ничего не знал. Значит, я тоже попустительствовал?
– Вызываем… – Дима отворачивается к своим парням, и я больше его не слышу.
Только шум машин и крик птиц.
Странных, потерянных, словно не нашедших свободных билетов на юг птиц.
Мне нужно позвонить кому-нибудь – хотя бы просто так, – чтобы вырваться из происходящего вокруг. Да и времени до приезда полиции и оформления у нас немного есть. Я набираю Мишу, и он поразительно быстро берет трубку.
– Ты сегодня едешь к Диане?
– Я на месте. А ты?
– Я хочу съездить.
– Что с голосом?
– Не знаю. Что-то не так.
– Ты где?
– Мы тут нашли тело той девчушки, которую искали. Можно сказать, случайно, знакомые подсказали несколько мест, где можно искать, и…
Пауза замирает в воздухе.
– Что с ней случилось?
– Видимо, с кем-то не поделилась. Или еще что. Говорят, занималась вебкамом больше года. Сидела на рабочей хате, ну и…
Миша
…потому что меня ошпаривает простая, глупая, безбожно очевидная мысль, и я спешу поделиться ей с Андреем, и он молчит еще несколько секунд, а потом кладет трубку. Случайная мысль. Обычное совпадение, я так думаю. Никита, который убил родную сестру и Никита, который мог убить эту девчонку – наверняка разные люди. Как же. Но я промахнулся, конечно.
Только лучше мне об этом пока не думать.
Сутки спустя после последнего моего приезда к Диане, нас всех – меня и ее родителей, – просит приехать Петр Маркович. Он должен появиться в час, но в двенадцать мы уже на месте, и, несмотря на явный дискомфорт со стороны ее родителей, мы изображаем для Дианы этакую дружную семью. Они таят, как им мерзко понимать, что они не смогли сделать и половину того, что сделал своими деньгами я, а я придерживаю тот факт, что попросил П.М. явиться хоть на десять минут пораньше и написать мне смс об этом, потому что по его тону я понял, что дело нечисто.
– Ты сегодня очень красивая, кисонька моя, – говорит мать Дианы, пока я стараюсь не слишком часто смотреть на экран мобильника, хотя это получается довольно посредственно.
– Неправда. Я даже не накрашена, – медленно качает головой Диана.
– Правда. Ты прямо как полностью выздоровела. Наверное, поэтому нас и собрали, – улыбается отец Дианы, то нервно поглаживая черную шевелюру, то поправляя очки.
Неубедительно, ох неубедительно. А у меня выходило лучше? Или выйдет?
– Ты как себя чувствуешь? – я сажусь на корточки рядом с постелью Дианы.
– Нормально, – с легким придыханием говорит она и медленно облизывает иссушенные губы.
Мне кажется, она пытается уснуть прямо во время разговора. Возможно, это обезболивающее. Слишком мощное.
– Все у нас наладится. Вот у Анны – мы с ней работали раньше, помнишь?.. – пытается отвлечь внимание Дианы ее мать.
– Да. Она хорошая.
– Да, очень добрая, но мягкотелая, – рассудительно кивает мать. – Так вот, у нее муж работу потерял, вот пытается снова устроиться водителем. А в семье ни копейки, все ведь уходит на…
– Да ты что? – отец Дианы прерывает ее и делает вид, что это и для него новость, чтобы создать эффект обсуждения на семейном ужине.
Господи, какие же мы все тут жалкие и беспомощные – даже по сравнению с Дианой!
– У них же что-то было с Колей, их сыном, да? – говорит она.
Отец явно не хотел, чтоб она об этом вспоминала. Но ей, все же, приятно, что она может вписаться в разговор чем-то, что она знает о происходящем, что она среди живых и активных. А что может быть живее женских сплетен, действительно.
– Да, хорошая моя, – отвечает ее мать. – Коленька сильно болеет. Вообще не поднимается. Врачи говорят, это неизлечимо
– Как и у меня, – с искривленной улыбкой добавляет Диана
– Нет, неправда, моя дорогая, у тебя все наладится, – волевым усилием повышает голос мать Дианы и поглядывает на меня.
Что за история о родственниках или знакомых или как их там? К чему она? Какое мне вообще дело до них? Чем я могу им помочь? Мне намекают на то, что я и туда мог бы вкинуть денег по знакомству? Тогда черта с два. Я еще верю в Диану. И полученная только что смска должна мне помочь в этом.
Я выхожу якобы в туалет и мчусь к кабинету П.М., чтобы успеть поговорить с ним тет-а-тет
Когда я захожу в кабинет и с прижимом закрываю за собой дверь, он крутит в руках свои очки и поначалу не обращает на меня особого внимания – до тех пор, пока я не предлагаю рукопожатия.
– Хорошо, что вы подошли пораньше, – одев очки и сцепив пальцы в замок, замечает Петр Маркович.
– У меня с собой немного наличности, так что если нужны какие-то…
– Нет, деньги пока не нужны, – прерывает меня врач.
– Я уже в который раз слышу одно и то же, но хотелось бы конкретики – как и почему, – четко проговаривая каждое слово, требую я.
– Хорошо. Я как раз собирался перейти к ней же, – врач протирает лицо массивной пятерней и продолжает. – И перейду с места в карьер. Реалии таковы, что на сегодняшний день, мы уже не лечим Диану. Ее организм едва воспринимает то скудное питание, которое мы даем обходными путями. Мы просто сдвигаем день «икс», причем с громким скрипом.
Он дает небольшую паузу – мне или себе, – и я решаю воспользоваться ей сам.
– Сколько?
– Этого я точно не могу сказать.
– Почему? – сжимаю в камень кулак правой руки прямо на столе.
– Потому что срок, на который я рассчитывал, уже месяц, как истек, – хладнокровно продолжает П.М. – Я позвонил Вам сегодня не для того, чтобы предложить новое решение. Решений нет давно, и нам всем пора прощаться с иллюзиями, несмотря на все ваши старания. Но вчера мое терпение лопнуло, и я говорю прямо – все кончено, Миша. Я хочу, чтобы Вы об этом поговорили с ее родителями, потому что я с ними это обсуждать уже пытался, но абсолютно безрезультатно. Они фанатично верят в чудо – не удивлюсь, что еще и каким-нибудь целителям по фотографиям платят, – но вы-то человек здравомыслящий и вложивший значительные суммы, да и изучивший вместе со мной вопрос вдоль и поперек. Так ведь?
Молча киваю, конструируя в голове какое-нибудь новое решение. Срочно, срочно что-нибудь придумать. Страх, дрожь, желание рывка.
– Ей, в принципе, уже месяц как надо было лежать в хосписе или дома – при наличии должных условий. Лечение непродуктивно и уже перешло на стадию контрпродуктивности, когда любые препараты будут только быстрее убивать ее. Посмотрите на текущий список препаратов, – он кладет передо мной на стол выписку из истории болезни, но я в нее не заглядываю, – это не лечение, это обезболивание. Хорошее, щепетильное, но обезболивание плюс питание плюс поддержка. Это не требует стационара. Терапии практически не осталось – радиация, химия – все бессильно. У нас нет инструментов для нее на этой стадии.
– Обезболивание? Какого… – я сдавливаю свои виски, закрываю глаза и убираю руки и смотрю прямо в лицо Петру Марковичу. – Так лечите ее хоть чем-то, чем угодно, что может продлить жизнь!
– Вы меня не слышите.
– Слышу.
Я убираю глаза от прямого взгляда доктора. Где-то вдалеке, за тысячи километров отсюда я вижу голубое небо, морские волны, слышу шум прибоя. Она этого уже не увидит.
– Я бы посоветовал нести деньги в фонд Миллионщиковой, если вам очень хочется или еще куда-нибудь по профилю, а лучше – взять хорошие курсы обезболивания и перевезти Диану домой. Я лично не возьму больше ни копейки, это никак не поможет. Она стала настолько хрупкой, что почти нетранспортабельна – кроме как на поездку домой, да и то – с трудом и с медицинским сопровождением. Вы дождались, так я скажу.
– Простите.
– Вам, Миша, нужно именно сейчас надавить на ее родителей. Я сейчас поговорю с ними. Будут слезы, сопли, обвинения и угрозы. А от Вас мне нужен здравый смысл.
– Я все понял.
Продолжать это разговор я смысла не вижу. Не прощаясь в врачом и не видя, куда ступаю, я выхожу из кабинета, нахожу ближайший туалет и споласкиваю лицо холодной водой, а потом закрываюсь в кабинке и кричу, что есть сил, накрыв лицо руками.