Так, опять торможу на светофоре. Хватит уже про годы и про прошлое. Старушка, блин! Чертова пост-новогодняя хандра. Лучшее, о чем можно подумать – это как разобраться с тем списком оборудования, который еще до Нового года мне притащил…
{3}
…и торопливый хлопок двери и выстрел замка отсекают меня от этого холодного мира, и в этот же миг в ответ ударяет тишина, выталкивающая меня обратно из квартиры против моей воли, и я машинально касаюсь кончиками пальцев ребристой поверхности двери и одергиваю руку, словно от раскаленных углей, и бегу на кухню, чтобы включить телевизор. Немного успокоившись, благодаря болтовне ведущей девятичасовых новостей – хотя, сводки с каких-то очередных полей сражений на Ближнем Востоке и криминальная хроника могут успокоить только напрочь отбитого обывателя, – я возвращаюсь в прихожую и скидываю плащ, палантин, платье и туфли и большими шагами иду в ванную, чтобы умыть лицо идеальной температуры водой. Говорят, термостатические смесители живут недолго, но мне мои пока что нравятся. Совершенно несвязные мысли и теплая вода почти приводят меня в идеальное состояние. Немного отдышавшись и поняв, что приступ паники теперь уж точно остался в прошлом, я скидываю белье и чулки и возвращаюсь на кухню, стараясь дышать как модно глубже и начиная от этого понемногу плыть. Остается ключевой момент. Вино. Удивив себя саму профессионально быстрым вырыванием пробки из бутылки, причем без разрушения пробки, бутылки и даже штопора, я наливаю полбокала рислинга и сразу же опустошаю эту мою прелесть наполовину. А вот теперь пора наполнить ванну, и уже только после этого включать мозги для последнего вечернего маневра.
Включение мозгов почти удалось, но на полпути меня остановила настолько интересная мысль, что валяясь в ванной и посматривая вполглаза «Интернов» с планшета, я буквально опрокинулась в эту мысль с головой. Я долго подбирала это определение. Долго искала, как назвать то состояние, в котором нахожусь уже не один месяц, перебирая сложные версии, связанные то с жизненными коллизиями, то с периодически хандрящими оборотами «кашкая», то с растущей квартплатой. Мало ли бреда можно прокрутить в голове, когда единственно верный ответ пугает и отталкивает. И только сейчас я ощущаю в себе силы признаться, что все мое состояние, все мои мысли, чувства и порывы поглотило одно сплошное, бездонное одиночество. Да, есть подружки и приятели. Да, номинально есть мать и еще некие гипотетически существующие родственники. Есть работа и чертовы коллеги, чтоб половине из них пусто было. Есть привычный образ жизни, из которого не нужно никуда выбираться, чтобы оставаться на плаву и с гордым видом выходить из «Ленты» на парковку, чтобы увезти пакеты со жрачкой не на метро, а на немаленькой машине. Глупо, скучно и однообразно, но это работает и дает некие чувства, возможность путешествовать, возможность делать новые фоточки для инстаграма, поддерживает зону комфорта. Вот только во всем этом изобилии людей и занятий есть один немаловажный пробел, который разрушает связи всего этого со счастьем. Нет никого, достаточно близкого, чтобы любить его, заботиться о нем и давать ему делать то же, обнимать его по вечерам и открывать ему душу, а еще – не скрываться от него, не симулировать интерес, не бояться сказать то, что действительно хочешь сказать. Нет того, кто будет с тобой на одной волне и поддержит, когда будет больно и трудно даже встать, чтобы пойти дальше. И я хочу, чтобы он появился. Но это, к сожалению, не заказ пиццы, и нельзя позвонить на красивый номер и попросить «Привезите мне мужчину моей мечты и кока-колу лайт, и еще тирамису», потому как даже если и приедет – то только жиголо с бутылкой в одной руке и пирожным в другой. Где же ты, счастье по Шнурову, которое, все-таки, можно купить за деньги?
Ты уже купила его. И благодаря ему ты такая накаченная и развеселая, Ирочка.
Ах да, у меня же было уведомление о новом сообщении, но я так и не добралась до него почти за весь день. И вообще, время с девяти до семи прошло где-то в другой реальности, где даже меня нет, а только некий образ бессмертной пони Иры.
Он очень длинно и пространно подходит к тому, чтобы пригласить меня на свидание, и когда уже пора решаться, продолжает что-то там мусолить, но мне ни в коем случае нельзя сознаваться, что я пьяная и готова сама ему назначить, да еще и цветы купить, и не потому что так уж хочу перепихнуться, а просто чтобы увидеть его охреневшее лицо и сбежать, например.
По итогу этого невразумительного диалога, в котором мои реплики были не длиннее четырех слов, мы договориваемся о встрече. В последний момент, перед тем как нажать на «Отправить» рядом с окончательным «Окей, до воскресенья», я чувствую, как меня что-то ошпаривает изнутри – так сильно, будто я творю что-то, совсем не соответствующее ни моменту, ни самой себе, ни здравому смыслу, но в несвязной перебранке между ангелом и демоном на плечах я выступаю третейским судьей, бью по рожам обоих и нажимаю на правильную кнопку.
Просматриваю его анкету снова и снова, забыв про мерзко крякающего Охлобыстина и перечитывая про себя несколько ничего не значащих строк – увлечения, город проживания, дата рождения. Его зовут Андрей, и он аж восемьдесят, прости ты господи, восьмого года рождения. Он моложе меня, и не на один год. Ну, и что? А то, что я старше его, и не на один год. А выгляжу еще старше – во всяком случае, так мне кажется по вечерам, когда косметика смыта, дома нет ни одного голоса, кроме моей редкой болтовни с самой собой и телевизора, и вся боль прошлого пополам с разгорающимся остеохондрозом давит на мою искривленную от вечного сидения у компьютера осанку и шею – вот, кстати, надо помассировать ее немножко.
Ну, и плевать. Все уже решено. Во всяком случае, слово сказано, и даже уверенность в том, что я приду, на девяносто пять процентов достигнута. Я – Ждущая, которой надоело ждать. Я опустила руку, выбросила цветы, развернулась и ушла от ветродуя с Кольского, чтобы самой искать свое счастье, а не ждать этого кретина, который уплыл на годы, чтобы иметь дело с портовыми потаскухами. Но что вообще из себя представляет это счастье? И есть ли оно для меня?
Может, это все глупо, и не надо начинать новую жизнь с интернет-знакомства?
А с чего? С очередного неоприходованного абонемента в «Фитнес-хаус»? С новой машины? С новых туфель? Может, с зашивания старых ран? Кто знает? Кто знает, кроме меня?
Да и потом, должна же я за все пройденное в этой жизни получить свое заслуженное счастье. Или не должна? И кто вообще определяет, заслуженное оно или нет? Странное понятие, ведь, по большому счету, все понятия вроде добра и зла, нужности и ненужности, правильности и неправильности – лишь наши субъективные домыслы, и что для одного заслуженно – для другого верх несправедливости. Заслуженным считается выстраданное или полученное в результате добрых дел. Но кто тебя заставлял страдать, а не искать более комфортный путь? А тебе кто сказал, что твоими благими намерениями не была вымощена чья-то дорога известно куда? Считается, что есть некая усредненная истина насчет добра и зла, но на практике все это чушь. Моральные уроды, поломавшие не одну жизнь, часто оказываются, по итогу, счастливы, потому что, видите ли, одумываются, а их жертвы, наоборот, только и могут, что уповать на то, что с их заниженной самооценкой и постоянным зализыванием старых ран кто-то им да поможет, и скитаются от пристанища к пристанищу, чтобы их всех худших вариантов выбрать напоследок самый худший, и с этим выбором дожить жизнь. Прелесть какая.
Ира, ты гонишь. Убери бокал, пока не разбила его о край ванны.
Рана на голове еще иногда ноет, хотя давно затянулась. Я поднимаю со стола косметическое зеркальце, скрываю отметину парой прядей волос – смотрится несколько небрежно, но я надеюсь, что он не заметит этой отметины, если я сделаю все то же самое, когда я буду готовиться к встрече. Покалеченная дурочка мало кому приглянется, а надо рассуждать конъюнктурно, потому как это только в кино и книгах шрамы смотрятся сексуально, а по факту – это просто…
{2}
…но рывок в сторону уже не помогает, и я поскальзываюсь и падаю на колено, пытаюсь встать, но по второй ноге бьют чем-то холодным и тяжелым, и я с криком обрушиваюсь на лед, едва успевая подставить один локоть, чтобы не разбить лицо. Почти сразу мне на рот ложится массивная, пахнущая едкой смесью из запаха бензина и грязных тряпок ладонь, и мой отчаянный крик тонет, и я не могу пошевелить ногами – одну я, кажется, подвернула, а вторая онемела от удара.
Ну, зачем я сюда повернула? Зачем? Что-то сделать! Срочно надо что-то сделать!
Я пытаюсь хоть немного сосредоточиться взгляд на окружающем, но меня уже тащат за здание колледжа, и я понимаю, что здесь в такое время никого быть не может, и снова жалею о том, что решила пойти здесь пешком.
Я пытаюсь укусить руку, перекрывающую мне не только возможность кричать, но и дыхание – нос заложен от вони, рот закрыт, – и реву что есть сил, но в ответ слышу что-то невнятное, вроде «Молчать, сука» и получаю удар по пояснице, который заставляет меня резко выдохнуть и на несколько секунд обмякнуть и припасть к неровной кирпичной стене. Вонючая рука отпускает мой рот, пока вторая начинает возиться с моим ремнем, пытаясь залезть в джинсы, и я кричу, что есть сил, самым высоким голосом, на который способна, и в этот момент, едва успев разглядеть черты того, кто все это со мной делает, я получаю оглушительный удар по голове, после которого лоб пробивает острая, точечная боль, а спустя несколько секунд там же становится горячо. У меня мутнеет в глазах, я окончательно теряю ориентацию в пространстве, и мир начинает вращаться вокруг, и меня снова куда-то тащат, но теперь я уже ничего не могу с этим поделать, и где-то за миллионы километров я слышу чей-то голос – окликающий, зовущий или просто здоровающийся? Какая чушь! Подумаешь, голос! Я уже не понимаю, что происходит и что это за голос, но уверенно ощущаю удар, расходящийся по всему телу, и только немного проморгавшись и сосредоточившись на своем неподвижном состоянии, понимаю, что меня бросили наземь, и единственное теплое место, которое существует в мире – это одна точка у меня на лбу, а все остальное заледенело и унеслось куда-то вдаль.
Чьи-то голоса – теперь их два или три, – что-то спрашивают у меня, и кто-то поднимает меня, пытается поставить на ноги, но ничего не выходит, и звучит фраза «Может, у нее сотрясение?», и меня берут на руки и куда-то несут, но сейчас мне кажется, что это уже неважно – пусть хоть под машину кинут.
Неужто, это все? Все так кончится? Сколько всего я хотела сделать, и теперь это все – ничто, пустое место – вот что останется от Иры Нечаевой?
В моей голове мешаются незнакомые мне голоса, шум колес, визг сирены, холод там же, откуда еще недавно поступало тепло, и я начинаю засыпать, и начинает безумно сильно жечь во лбу, и я начинаю плакать, хотя и не хочу этого, и мне говорят, что теперь все будет хорошо.
И я верю.
Как выяснилось, череп у меня не самый крепкий, а вот сотрясения так и не сложилось – значит, мозги закреплены надежно. Я стараюсь как можно чаще думать об этом и как можно реже – о том, что сказали полицейские на тему возможной необходимости приехать позже на очную ставку с каким-то Джеком, которого задержали в ночь, когда кто-то невнятно говорящий пробил мне лоб чем-то вроде заточки, отчаявшись молчаливо уговаривать меня пойти с ним и развлечься на улице у стены строительного колледжа. Фактически, двое прохожих, случайно оказавшихся рядом – они ушли со смены позже обычного, ирония судьбы, – единственно спасли меня от того, чтобы либо быть изнасилованной и убитой, причем – не обязательно именно в таком порядке. Худшее в этом то, что я даже не узнала, что это были за мужики, и они почему-то не оказались вписаны в протоколы и не пошли как свидетели. Странно, но по итогу – я даже не знаю имен тех, кто спас мне жизнь. А того, кто ее меня чуть не лишил – возможно, даже встречу воочию.
Врачи обещают, что шов скоро затянется, и рана почти совсем заживет. Я закрепила «невидимкой» прядь волос, чтобы дать ране лучше заживать, и теперь, когда эта прядь она вернется на свое место, она прикроет отметину об этом ужасе, вот только…
{1}
…и я снова дома. Снова обрушиваюсь от усталости на диван в гостиной, которая, мне кажется, никогда не станет детской, хотя чертовски подходит для этой роли – даже в этих нейтральных цветах, которые я так долго подбирала в «Максидоме».
Откуда вообще такие мысли, Ира? Ты же вчера еще думала, что не готова рожать.
Ну, да, очень смешно. Я лежу так несколько минут, прикидывая, приготовить что-нибудь из мяса, курицы или повеситься этим вечером. Приняв лучшее решение из трех, я встаю и отправляюсь в ванную.
Из зеркала на меня смотрит усталая, с перекошенной помадой и испорченной стрелкой на левом глазу женщина. Не девушка. Женщина. Это лицо мне не нравится. И я его не узнаю. Оно той, кого не должно бы еще быть. Той, которая прожила уже больше тридцатника и так и не определилась, чего же хочет. Той, у которой те самые часики уже устали тикать и спились в отчаянии. В какой-то книге было написано, что с годами зеркало может стать для женщины воротами в ад. Так вот, я на грани этого превращения. Совсем близко, и вот сейчас, когда я смываю грим, это становится еще заметнее.
Он писал мне весь день. Этот парень. Наверное, я ни с кем не говорила так долго в последние десять лет, как с ним. Уж по переписке точно. И именно поэтому я так часто стала думать о том, как я выгляжу. То есть, я всегда уделяла достаточно внимания своему виду, но сейчас…
Да черта с два ты всегда это делала, Ирочка. Не ври себе. Ты такая же, как все – замороченная на внешности только тогда, когда ее скоро надо будет продать.
Да какого черта? Я не собираюсь этим заниматься! Уже не те годы, чтобы знакомиться в интернете, да и вообще…
Что «вообще»? Корона жмет? Лучше познакомиться где-то еще? В офисе? На улице? В пробке? Ну, давай, найди, где же ждет тебя ненаглядный.
Тихо. Хватит паниковать. Да, это лицо не молодевшей все эти годы, уставшей, потерянной девочки. Но ей нет места сегодня. Я должна жить по-новому. Как бы ни казалось кому-то – а, в первую очередь, мне самой, – что ничего хорошего мне уже не светит. Мое завтра должно быть лучше, чем вчера. Не потому, что это нужно кому-то. Просто я так хочу.
С этими мыслями я выхожу на пробежку и планирую заскочить в магазин. Впрочем, для этого придется опять идти дворами через колледж, но это уже не столь страшно – благо, бегать-то я в последнюю неделю начала действительно быстрее, фитнесс-браслет не даст соврать. Лифт идет как-то удивительно медленно, и, неторопливо разминаясь, я продолжаю думать все о том же. О возможном спасательном круге. О совершенно незнакомом мне человеке, который почему-то выделяется, как красный огонек на крыше дома, предназначенный не дать самолету, совершающему аварийную посадку, натворить бед, и помочь ему хотя бы этот вынужденный и уже неизбежный маневр совершить с минимальными жертвами.
Кто ты – Андрей Тюрин? И почему мне кажется, что ты сыграешь в моей жизни какую-то роль? Роль очередного разочарования? Очередной пустышки? Или спасителя? Смешно. Ты ведь просто какой-то парень из интернета. А мне просто хочется о чем-то пофантазировать. Но вместо того, чтобы продолжать эти фантазии, я захожу в лифт, нажимаю на единицу и шумно выдыхаю, закрыв глаза.
Я прочитала в одной книге недавно такую вещь. Ничто в этой жизни не постоянно. Необязательно кого-либо любить. Необязательно о ком-то заботиться. Необязательно ни с кем сближаться. Постоянная в этом уравнении – это только ты. Остальное – переменные.
Но я в это не верю, потому что все мои попытки остаться наедине с собой приносили только…
СТАТИКА
Похоть
…а ее губы покрыты крошечными шрамами, не заметными на первый взгляд. Видно, что она слишком часто кусает губы в последнее время. А следовало бы локти.
Она нервно отпивает темное «бархатное», морщится, будто дернула сто грамм чистого спирта, и аккуратно отставляет бокал на бирмат.
– Хоть плачь, хоть смейся, – качает она головой.
Я знаю Лену Шумихину лет десять, не меньше, и я был еще подростком, когда нас свели какие-то там родственники. Зачем мне было нужно это знакомство с тетей Леной – понятия не имею. Никакой практической пользы для меня от этого быть не могло, потому что любое серьезное дело и Лена – это отличный рецепт для полнейшей катастрофы. Если бы не ее муж, Олег, то неизвестно, как бы она вообще дожила до этих лет. Впрочем, и поженились-то они при весьма странных обстоятельствах, но обсуждать это с ней мне никогда не хотелось. Какого черта мне вообще что-то обсуждать и кого-то осуждать, если у меня своих проблем – хоть отбавляй?
– Полагаю, Игорян не торопился смеяться, когда увидел порезанные колеса, – усмехаюсь.
– Да, там столько матов было, – вздыхает Лена и зачем-то доливает пиво из бутылки в едва початый стакан. – Мы с Алиной только вернулись из Москвы, со съемок, и уже на следующий день началось.
– А с чего началось, кстати? Не сразу же пошли с ножом по колесам?
– Ну, вот программа вышла, – Лена ищет взглядом где-то на потолке моей кухни напоминания, – и уже вечером этого дня раскрасили дверь.
– За славу надо платить, – подшучиваю я и отпиваю побольше этого отвратительного пива, которое и привезла Лена – одно к одному, что уж тут, – чтобы как можно скорее убраться и перестать чувствовать привкус испорченности.
– А вот тебе все бы поржать, – обиженно отворачивается и забирает стакан со стола Лена. – Я думаю, как теперь вообще жить, а тебе все смешно.
– Послушай, ну, а зачем вообще было все это начинать? – перехожу на более серьезный тон. – Окей, этот придурок ее вроде как изнасиловал…
– Вроде как? – переносит на меня цепкий взгляд прищуренных глаз. – Что значит – «вроде как»?
– Хорошо, согласен – он над ней надругался, – быстро вздохнув и стараясь продолжать быть максимально серьезным и сосредоточенным на вид, продолжаю. – Вы накатали заяву. Его приняли. Что еще нужно было?
– Чтобы он страдал, – зловеще до смешного чеканит слова Лена и опорожняет треть стакана пива, после чего отвратительно рыгает в кулачок. – Пардоньте. Чтобы он почувствовал то же, что чувствовала она.
– Для этого ему надо снова нажраться на вписке и прилечь с голой задницей там, где сидят гомики, – не могу удержаться от смеха.
– Вот ты придурок, Федя, – тяжело вздыхает Лена и достает из кармана свой убогий кнопочный мобильник. – Вон, вон, опять пошли. Смски, угрозы. Ты представляешь? Посмотри!
Она тычет мне в лицо тусклым пошарпанным экраном, на котором я должен прочитать невыносимые и ужасающие угрозы, но отвратное пиво уже дало мне по шарам, и я только киваю с пониманием и делаю вид, что вчитываюсь, хотя строки вовсю плывут.
– Короче, надо ехать, – качает головой Лена. – Если это все не прекратится, буду дальше писать заявы на них всех.
– На кого – «на них»? На весь Питер и Ленобласть? Ты сможешь доказать, что это люди, связанные с Колей?
– Не произноси его имени при мне, – как-то слишком лениво демонстрирует свое отвращение Лена. – Я все докажу, что надо. Только вот дела кое-какие поделаю – и возьмусь за них.
Мы плавно заканчиваем разговор, допиваем пиво, и я провожаю немного покачивающуюся Лену, даже не спрашивая, как она доберется. Бог ей судья, честное слово. Я не возвожу ее в разряд друзей, но и послать язык не поворачивается. Тем более, что сейчас я стал очень мало общаться с друзьями, да и с Аленой тоже. Кстати, мы с ней собирались поужинать в пятницу с двумя парами старых знакомых. Ее знакомых, по большому счету. Со своими корешами я не встречался уже пару месяцев – только списывался кое с кем, а остальное время занимали работа, периодические походы в поликлинику и онкоцентр и какая-то бытовуха вперемешку с приемом алкоголя разной крепости. Деградация? Не, не слышал.
Кладу в прихожей на видное место медицинскую карточку с крупно отпечатанным заголовком «Федор Аверин», которую случайно захватил из поликлиники и которую надо обязательно взять с собой завтра и одеваюсь, чтобы подышать свежим воздухом – после бесед с товарищами вроде Лены всегда хочется отдышаться. Уже открыв дверь, вроде как между делом залезаю на ту страницу, где прописан диагноз «Семинома второй стадии» и еще несколько строк всяческой тарабарщины. Иногда надо смотреть страху в лицо, чтоб не думал, что он один может на меня пялиться – днем и ночью, во сне и наяву.
Захлопываю страницу и торопливо выхожу, стараясь не обращать внимания на бешено скачущие в голове мысли о том, что только что прочел, равно как и на ноющую боль где-то в районе задницы. Иногда все это выглядит так смешно, что не верится, что со мной могло…
Зависть
…хотя, я припоминаю, что в этом ресторане были косяки с выносом вторых блюд, которые приходилось ждать по полчаса. Не стоит портить людям настроение – благо, у Алены и Юли оно точно приподнятое.
Юля – девушка институтского друга Алены, которого зовут Дима и который, судя по всему, вылил на себя весь флакон духов с утра, чтобы наверняка выделиться из множества других тупых клерков в своем офисе. Вторая пара – это Андрей, которого я знаю здесь лучше всех и который является одним из немногих нормальных, доступных для свободного общения знакомых Алены, – и его пассия, имени которой я не расслышал, потому что был увлечен переброской какой-то чушью про ближайшие концерты Linkin Park с Юлей. Она у нас большая любительница альтернативы, хотя внешне – обычная серая мышь. Она это называет своим клубом чертей в ее тихом омуте – посмотрите, мол, какая я разносторонняя. Раньше Андрей приходил на подобные посиделки с Ольгой, и эта новая девочка – внешне полная ее противоположность – высокая, блондинка, с приличной грудью. Андрей словно сменил немного подержанный «фокус» на «авентадор», вот только радости от этого на его лице я не наблюдаю – только сдержанные дежурные улыбки. Впрочем, у Ольги тоже были своих плюсы. Маленькая, хрупкая и нежная на вид, она мне нравилась в чем-то даже больше этой девицы.
– Да ладно, вы занимались реконструкцией БДТ? Серьезно? – проявляет невиданный интерес к рассказу Юли про какой-то проект архитектурного бюро, где она работает, девица Андрея.
Я стараюсь следить за его реакцией на все, что она говорит, и пока не заметил ничего, кроме скептических усмешек или полного безразличия – иногда обращаемого в интерес к происходящему у него в «айфоне».
Пока Юля рассказывает про этот проект, стараясь подбирать наиболее простые выражения, потому как даже слово «реконструкция» эта девица подбирала и выговаривала очень долго и мучительно, я предлагаю Алене подумать над заказом, и мы обсуждаем меню, и она периодически пристально на меня смотрит, будто замечая то, как меня иногда подергивает от пульсирующей периодически боли, хотя мне казалось, что я уже научился это дело скрывать.
– Как ваше маленькое счастье поживает? – поймав подходящий момент, когда тема архитектуры уже всем успела надоесть, спрашивает Юлю и Диму Алена. – Еще в школу не пошел?
– Сплюнь, – морщится Дима. – Я разорюсь, когда это все начнется.
– Ой-ой, а на эту няню ты, смотрю, бабла не жалеешь, – театрально разводит руками Юля и поворачивается от Димы к нам. – Даже слышать не хочет о замене, хотя нанял девицу из дорогущей конторы, в которой, по ходу, заодно элитных проституток держат – у них как раз два телефона на сайте.
– Так, забота о Грише – это святое, здесь нужно брать самое лучшее, – поднимает палец вверх и смеется Дима.
– Хитрый ход, – впервые вписывается в эту болтовню Андрей, пока его девица тупо улыбается, глядя на свой бокал с шардоне.
– Вот и я так считаю, – фыркает Юля.
– Да что вы все несете? – всплескивает руками Дима. – Ничего у нас не было с этой няней и не планируется. И второй номер там не для вызова жриц любви, а потому что клиентов слишком много.
– Ну, понятное дело, – кивает Юля. – Эта мадам приходит к нам в чулках в сеточку, с декольте, в коротких юбчонках, топиках каких-то – хорошо еще, не черных и не с плеткой.
– Вот именно – не черных и не коротких, на ней все пастельных тонов и довольно приличное, – промочив горло пивом, замечает Дима. – И вообще, это обусловлено наукой, дорогая, не нам это осуждать.
– Сексологией? – усмехается Юля.
– Конечно, – радостно разводит руками Дима, едва не разливая пиво. – По одной из педагогических методик, мальчик с малолетства должен быть окружен женской сексуальностью, и тогда он к ней привыкнет, и точно вырастет гетеросексуалом.
– Два ноль в нашу пользу, – уже откровенно смеется Андрей, и эта реплика даже меня заставляет улыбнуться, хотя весь этот диалог не вызывает у меня особого восторога, и на то есть веская причина.
– Более того, – не унимается Дима. – Именно грубость, отцовский прессинг и волосатые задницы в «семейниках» – это то, что притягивает ребенка подсознательно к гомосексуальным наклонностям. Доказано учеными, Юленька.
– Британскими, по ходу, – вздыхает Юля. – Ладно, надеюсь, она его хотя бы не совратит до школы, а то будет очередная история, как с той училкой с размалеванными губами.
Приносят закуски, и разговор понемногу переходит в другое русло, но мысли о том, что я, вероятнее всего, не смогу иметь детей, меня все также не покидают. Занятно, но боли чисто физического характера усиливаются, когда переживаешь. Казалось бы, сомнительная связь – чем больше нервничаешь, тем больше должно быть не до физических страданий, но по факту все наоборот. Эффект суммирующихся факторов. Кстати, надо будет забрать результаты спермограммы. Если там уже все плохо из-за нарушения кровообращения, то шансы на то, что Алена станет матерью моего ребенка, почти нулевые. А от нее подобные мысли поступали все чаще – до того периода, пока мы не стали общаться реже, конечно.
Наивный чукотский парень, Федя. Ты думаешь не об этом, на самом деле. Ты думаешь о последствиях, которые, вероятнее всего, уже почти наступили. И ты пытаешься лечить причину и думать, как быть с ней, но уже упустил вожжи, и сейчас Алена поглаживает твое колено и жмется к твоему плечу просто по привычке, а не потому, что ей этого действительно хочется.
Все обезболивающие остались дома, а просить у Алены но-шпу, нурофен или еще какую ересь из ее сумочки будет как неудобно, так и неэффективно. Уже в районе десерта боли ниже пояса становятся сильны настолько, что я вынужден отпроситься сполоснуть руки, и я вваливаюсь в туалет и с грохотом захлопываю дверь и пытаюсь сесть на закрытую крышку унитаза, но мои планы исправляет потрясающей силы спазм, и я из полуприседа опускаюсь на пол и скручиваюсь на полу рядом с унитазом, благодаря местных рестораторов за удобные и просторные туалеты.
Приступ проходит через несколько минут, в течение которых я стараюсь не шевелиться и как можно реже дышать, как будто это, на самом деле, поможет. Пользоваться по назначению туалетом я категорически отказываюсь, потому как последствия в виде очередного приступа и еще больших мучительных спазмов я предпочитаю отложить до дома. Смывая с лица выступившие весьма неслабо сами по себе слезы, я машинально замечаю, что приступы стали жестче, чем раньше, и длительнее. Еще полгода назад я терпел несколько секунд – и все проходило. Даже мыслей о том, чтобы пойти с этим к врачу, у меня и зародиться не могло. Несколько месяцев поменяли мою точку зрения, а поставленный диагноз вообще порушил многое из того, что я планировал, потому как жить с бомбой замедленного действия между ног – задача весьма обременительная. Феминистские шуточки высылайте почтой, я обязательно отвечу на все.
– Ты домой? – Алина немного нервозно облизывает губы и переминается с ноги на ногу.
Конечно, она ждет правильного ответа. А я понятия не имею, что придумать на этот раз. Я не прикасаюсь к ней уже черт-те сколько недель, потому что даже спустить вручную стало для меня чем-то вроде русской рулетки, в которой только одно место в барабане свободно. По сути, можно закинуться обезболивающим, и хуже не будет, но сложность, на самом деле, не в этом. Сложность в том, что у меня едва стоит, и это, конечно, не связано с самой болезнью, а скорее – с моей неуверенностью в том, стоит ли вообще начинать, а потому я совершенно не хочу вовлекать Алену в унылый процесс экспериментального секса с грядущим импотентом. Все же, я ее люблю, и мне чертовски хотелось бы сначала вылечить это дерьмо.
– Да, что-то я сегодня подустал.
– Что у тебя с работой? – она скрещивает руки на груди и чуть поднимает тон. – Ты словно полуживой в последнее время, ей богу.
– Да, такой период… – снова пытаюсь найти хоть какую-то вменяемую конструкцию, чтобы как можно эффективнее и художественнее уложить лапшу на маленькие, украшенные тонкими золотыми сережками уши Алены. – Заказов море, штата не хватает…
– Что с нами происходит, Федя?
В этот раз она явно настроена серьезно. Никогда еще Аверин не был так близок к провалу. И чертовы боли опять обостряются.
– Послушай… – я совершенно напрасно тороплюсь с тем, чтобы хоть что-то сказать, потому что в голове гуляет ветер, огибая пики боли, рези и спазмов.
– У тебя кто-то есть? Вот только честно. Тебя кто-то утомляет? – плотный, крепкий голос, которого я никогда в исполнении Алены не слышал; она всегда звучала гораздо нежнее, даже когда была откровенно недовольна.
– Ты думаешь, я мог бы таить это от тебя? Думаешь, стал бы?
– Я не знаю, что думать сейчас. Я тебя – такого, каким я тебя вижу последние месяца два, – не знаю.
Хочу посмотреть ей в глаза и сказать что-то, что ее успокоит. В принципе, ее можно успокоить только посмотрев в глаза – это ее фишка. Любая примитивная дичь из области типовых извинений становится работоспособной, если смотришь ей прямо в глаза. И вот именно сейчас, когда нужно спасти это жалкое утлое суденышко, которое на всех парах мчится в сторону айсберга, убившего Титаник, я не могу поднять взгляда, а смотрю куда-то в сторону ресторана, и уже через две минуты подъедет «убер», а я все еще не знаю, чем для меня закончится этот разговор.
– У меня никого, кроме тебя, нет, – выговариваю полушепотом, чтобы просто заполнить пустоту. – И я не знаю, есть ли у меня ты.
– Так это тебя надо спросить, – раздраженно разводит руками Алена и хватает меня за плечи. – Федя, что с тобой происходит? Я не могу поговорить с тобой ни у тебя, ни у себя дома, так хотя бы здесь и сейчас скажи мне, в чем проблема?