Наверняка, он не хотел бы, чтобы я видела его таким. Уставшим. Угнетенным. Не тем, кого я всегда знала. Но как ему дать понять, что это неважно, и что я с ним в любом случае? Я пытаюсь поймать его взгляд, ловлю и пытаюсь улыбнуться в этот момент, но он быстро уводит глаза в стол.

– Тем не менее, он дистанцирован от ситуации. Почему?

– Да откуда я знаю? Они, вроде, не живут с ее матерью. В смысле, она живет с ней, а Шура отдельно. Или вместе живут, – Андрей нервно растирает затылок. – Не помню.

Он путается, и это, опять же, неудивительно. Я на его месте вообще могла бы только молчать и забиться в угол, хотя в обычной жизни мне палец в рот не клади.

– Хм, – Олег хмурится, делает какую-то заметку. – Так что насчет отношений с отцом, говорите?

– А какое это имеет значение? – с ноткой возмущения спрашивает Андрей.

– Такое, что это определяет, можем мы вести с ней диалог, или первой реакцией будет звонок папе, – спокойно пожимает плечами Олег.

– Звонок. Я так думаю, – Андрей облизывает губы и медленно потирает лицо. – Думаю, что меня закопают только глубже.

– Пока мы имеем три года. Это не худший вариант, – Олег закрывает ежедневник и щелкает ручкой. – И у нас есть, с чем работать. Так что – крепитесь.

– Хорошо, – кивает Андрей. – Можно вопрос?

– Нужно, – бодро отвечает Олег.

Андрей смотрит на меня умоляющим взглядом, но снова убирает глаза как можно быстрее. Почему?

– Вы верите мне?

– Безусловно, – без промедления отвечает Олег. – Но суд мы не убедили. Будем работать.

Свидание заканчивается, как и многие другие. Я успеваю произнести несколько ободряющих фраз, но они звучат как-то сухо, официозно. Я каждый раз репетирую пылкие речи, придумываю ответы Андрея и надеюсь, что все сработает именно так, как я придумала, и станет лучше, но по итогу каждой такой встречи слова забываются, мысли путаются, и я теряюсь в собственных чувствах. Дикая мешанина в голове и чувство опустошенности. Не сомневаюсь, что в голове Андрея – то же самое.

– Спасибо тебе, – успевает промолвить он, прежде чем его уводят.

– Что у нас есть на самом деле? – немного отдышавшись, спрашиваю у Олега уже снаружи, после выхода с территории колонии.

– В сухом остатке? – усмехается он.

– Вроде того.

– Да ничего нового, честно говоря. Все та же условная мать-одиночка, все то же общественное порицание, все те же улики, – Олег достает сигарету и неторопливо прикуривает. – Но я еще думаю насчет жертвы.

– Дохлый номер, как я понимаю.

– Возможно. Но я рискну.

– А мы не нахлебаемся потом за это? – стараюсь звучать как можно серьезнее, мужественнее, что ли.

– Не переживайте. Это я на полном серьезе Вам заявляю, а не для проформы.

– А? – как-то рассеянно, зазевавшись на проезжающий мимо черный «тахо», откликаюсь я.

– Вы вся дрожите, – качает головой Олег. – Очень рекомендую горячую ванну и шампанское. А я помчался искать улики.

– Я дрожу? – неловко сложив руки на груди, бормочу я. – Странно.

– Нет, ничего странного, – Олег неестественно широко улыбается, кивает мне и уходит в свою машину.

На сегодня я свободна, и хотелось бы этим воспользоваться, как следует. Вдохнуть хотя бы немного свежего воздуха. Я сажусь в машину, какое-то время держу ключ в замке, закрыв глаза и представляя себе море – таким, каким видела его год назад, в Сочи, – и мне начинает казаться, что я проваливаюсь в теплый песок, и все происходящее исчезает, но рука предательски поворачивает ключ, и рокот двигателя возвращает меня сюда, к проходной колонии.

Три года. Срок, за который можно несколько раз родить, получить второе высшее или просто сделать много глупостей. Все это время он, возможно, проведет в тюремной камере и на тюремном дворе. Сказать, что эта мысль не дает мне покоя и сверлит мне виски каждый вечер – значит сильно преуменьшить. Я просто живу этим все последнее время. Болезненное, напряженное ощущение, растекающееся из регулярно побаливающей головы по всему телу. Говорят, все дело в тревожном ожидании каких-то изменений – словно я еще верю в то, что приговор отменят, и все у нас будет, как должно быть, но, одновременно с тем, понимаю, что все это чушь. А правда в том, что из-за старых обид и неразделенных долгов Андрея подставили по самой мерзкой статье УК. И выглядит все так, будто он совратил несовершеннолетнюю дочь матери-одиночки. И никто даже не сподобился подумать, как следует – зачем человеку, у которого есть семья – жена и ребенок, – такие приключения.

Сигнал справа пронзает мой мозг насквозь, и я машинально ударяю по сцеплению и тормозу. Мужик в серебристом «фольксвагене» тычет пальцем себе в голову и что-то визжит, и я уже почти вытаскиваю из кармана свой любимый жест средним пальцем, но сил на то, чтобы поднять руку, у меня не хватает. Мужик уезжает, а я понимаю, что в этих своих мыслях я окончательно потерялась и проехала на красный, и вот прямо сейчас был шанс превратить машину в покореженный кусок металла, а меня – в инвалида какой-нибудь группы с малолетним ребенком на руках. Вся жизнь в пропасть – за какие-то доли секунды. Забавно.

Бросаю свой «кашкай» около местного магазинчика и иду в сторону спуска к воде. Сколько я ни ездила по Ленобласти и сколько ни бывала в разных уголках страны, моим любимым местом для спокойного уединения остается Ладога, в районе Дороги Жизни. Иногда мне кажется, что я могла бы остаться здесь навсегда. По крайней мере, стало казаться после того, как Андрея арестовали. Быстрый арест, быстрый процесс. Все прошло удивительно быстро. И завертелось. Работа. Ребенок. Свидания. Ночь с несколькими короткими часами прерывистого сна. Работа. Ребенок. Свидания… меня зажало в кольцо, на разрыв которого нужно еще больше сил, чем на разрыв кольца блокады. И я сбегаю сюда просто чтобы сесть на берегу и уставиться куда-то вдаль, старательно игнорируя плавающих у берега лебедей и горланящих вовсю чаек. Там, в водной глади кажущегося бесконечным озера, на самом деле, нет ничего такого чарующего и прекрасного, но в этой отстраненности, в этой удаленности от всех контрольных точек на пути в очередной круг очередного дня я единственно могу побыть собой – той, какой я себя еще помню и какую хотела бы…

{11}

…не только приедем, но и зависнем у вас, – с шутливой угрозой в голосе добавляю я.

– Ну, тебя на раскладушку, а твоего – на коврик, – хохочет Лена.

– Я думаю, они с Серегой до утра будут за столом, а потом уже мы их уложим, как детей.

– Зная Серегины запасы бухла – это наверняка, – вздыхает Лена. – Ладно, дорогая, у тебя параллель уже минут десять бьется, а мне пора к своим уродам.

– Целую, обнимаю.

– Не пропадай.

Да, я знаю, что на параллели был Андрей, но я давно так от души ни с кем не болтала, как сейчас с Леной, и оно того стоило. Итак, набираем «Любимый» и готовимся к головомойке. После десятка гудков вызов прерывается. Странно. Я откладываю мобильник, пожимаю плечами и хмыкаю, будто показывая кому-то свое удивление, и иду проверить, как спит Манечка. Не проходит и минуты, как снова раздается звонок. На этот раз – с незнакомого мне номера. Поднимаю также решительно, как подняла бы при звонке с номера Андрея.

– Привет, милая, – сразу узнаю немного хриплый голос мужа.

– Привет. А что с твоим телефоном? Мы тут с Шустовыми договорились…

– Погоди, минутку, – он явно убирает телефон от уха и что-то бормочет кому-то явно в оправдательном тоне. – Да, извини. У меня тут небольшая проблема.

– Что такое? – отхожу от Манечки, выхожу из комнаты и закрываю дверь.

– Я на Садовой, в отделении. Под арестом.

В глазах резко мутнеет. Я быстро моргаю, мотаю головой, и зрение, вроде как, восстанавливается. А вот мозги, кажется, начали подвисать, и конкретно.

– Что значит – в отделении? Из-за чего?

– Послушай, это липовое дело. Но я знаю, что кроме тебя мне никто не поверит. Ты можешь приехать?

– Да, конечно. Конечно. Но как так?

– Долго объяснять. Приедь, пожалуйста. Все, больше не могу говорить. На мой телефон не звони.

Связь прерывается, и я хочу сесть, но ноги не сгибаются. Несколько дней назад у меня было какое-то дурное предчувствие, но на тот момент оно не оправдалось, и я забыла о нем. Видимо, напрасно.

Под арестом.

Неужели снова это дело, из-за которого его лишили прав? Что за чушь? Мы и так отдали слишком много, и я не понимаю…

Плевать. Сейчас нужно просто собраться и поехать. Звонить кому-либо времени нет, разве что…

Но что делать с Манечкой? Она же спит. Боже, что за чушь? Почему это происходит?

– Блин, ну как же так, – бормочет кто-то, и я узнаю свой голос не сразу – истеричный, растерянный, плаксивый.

Немного пометавшись по кухне и прихожей в поисках то ключей от машины, то ключей от квартиры, то кошелька, хотя все это лежало на одном месте, я снова хватаюсь за мобильник, включаю экран, но никому не звоню и откладываю телефон туда же, на полку в прихожей. Оставить ребенка одного я не могу, поэтому приходится вытащить мою малютку, переложить в автокресло, собрать все необходимое и выйти. К счастью, Манечка сегодня нагулялась и спит, как убитая. А у меня очень забавно немеет лицо. Все сильнее и сильнее – в основном, левая сторона. Давно такого не было. С тех пор, как появился этот шрам на лбу, который сейчас тоже начал напоминать о себе – чесаться, – хотя уже давно затянулся.

Лифт идет предательски долго, и я успеваю несколько раз включить экран телефона, поискать нужный номер, закрыть справочник и выключить экран. Это может быть ошибкой, слабостью, которая может дорого стоить. По крайней мере, сейчас мне так кажется. Вообще-то, мне кажется, что наступает конец света, и из лифта я выйду в один из кругов ада, но это уж так, легкий антураж. А из фактов есть то, что мой любимый человек – один из двух моих любимый людей, – сидит в отделении и ждет лишь моей помощи, потому что никто – ни старые друзья, ни родственники, – не могут ему помочь. Я должна быть счастлива от факта, что я оказываюсь не просто номинальной женой, а человеком, которому можно довериться в такой ситуации. И я даже рада, что я являюсь для него таким человеком. Но лучше бы это не пришлось доказывать таким путем.

Уже в машине меня срывает окончательно, и я набираю номер Игоря.

– Привет, Ирочка.

– Алло. Привет. Ты не занят?

– Нет, рассказывай.

– Как это… Как дела?

– Только что стало отлично, как тебя услышал. У тебя все хорошо?

– Да, да… – переключаюсь вместо второй на четвертую, буксую, скриплю зубами, – …то есть, нет. В общем-то, я звоню…

Ну же, найди правильные слова, попробуй, ты же взрослая девочка. Включи шарм, обаяние, хоть что-то, что в тебе еще осталось женского!

– У тебя есть хороший адвокат?

– Для тебя найду. В чем вопрос?

– Мой в полиции. Под арестом, в отделении на Садовой.

– Есть какие-то мысли?

– Может, подставили. За наркотики или вроде того, – я говорю настолько неуверенно и несуразно, что сама себя толком не понимаю. – Поможешь?

– Подожди две минуты. Решим. Хорошо?

– Давай.

Игорь сбрасывается, и я еду, не отпуская мобильника, неловко трогаясь и периодически поглядывая в зеркало заднего вида, настроенное на обзор спального места Манечки, которая, к счастью, еще ничего не понимает и продолжает мирно посапывать.

Снова звонит неизвестный номер, и я беру трубку так быстро, что не успевает заиграть «О, боже, какой мужчина».

– Да?

– Ирина?

– Да.

– Это Олег. Я от Игоря. Как скоро Вы будете в отделении?

Я стараюсь говорить как можно меньше, потому что каждый раз, когда я начинаю открывать рот, у меня жутко стучат зубы. Олег держит этот разговор, а я смотрю на Андрея – побелевшего, постоянно трясущего ногой и ищущего взглядом нечто неуловимое.

– В общем, в розыске Вы пробыли целую неделю, – качает головой Олег. – И это стало основанием для того, чтобы пришить еще и отказ от сотрудничества с органами следствия. Скорее символический акт, чем реальная статья, но на суде сыграет роль.

– То есть, я виноват в том, что они не могли меня найти? – Андрей пытается усмехнуться, но у него выходит только гримаса отчаяния.

– Не совсем. В том, что не откликнулись на повестку. Но это уже не важно. Важно другое – быстрее найти алиби. Расскажите мне про тот вечер, – Олег поворачивается ко мне, – а Вы помогите в этом.

Я молча киваю, и Андрей начинает рассказывать.

– В общем-то, ничего особенного я про тот вечер не припоминаю, кроме того, что я выпил, чего давно не бывало.

Короткая пауза, в течение которой мы с Андреем успеваем быстро переглянуться, и я лихорадочно перебираю в уме варианты его алиби, знакомые мне. Ничего не выходит – в голове полнейший бардак.

– Сходив на вторе собеседование и поняв, что мне ничего не светит, хотя по результатам первого меня почти приняли, я и решил накидаться. Прости меня еще раз, Ира, это было именно в тот вечер, ты это точно помнишь.

– Конечно, помню, – киваю я. – Я тебя очень ждала, и вся извелась, и…

– Давайте сейчас по существу, – деловито вставляет Олег. – Подробнее по тому, что было после собеседования.

Я переношу взгляд с Андрея на адвоката, и сейчас мне хотелось бы верить, что он действительно может помочь, но его совершенно бесстрастное, безразличное выражение лица ясно дает мне понять, что он просто не может быть единственным человеком, который может помочь мне и Андрею сейчас. Ну, не может человек с таким каменным лицом кому-то сочувствовать и понимать чье-то горе.

Только как это связано с конечным результатом работы, Ира? Что ты вообще несешь? Он не Мать Тереза и не медсестра Красного Креста, а юрист.

– …и уже там, в баре я здорово налакался.

– А почему?

– По результату собеседования, – Андрей пожимает плечами и говорит так, будто это само собой разумеющееся. – Я был раздавлен тем, что мне отказали, и у меня даже были некоторые соображения на счет того, почему так вышло.

– А именно? – Олег кладет подбородок на ладонь, не отрываясь взглядом от лица Андрея.

– Я знал, что босс той фирмы, куда я хотел устроиться, может быть знаком с Шурой. В этом бизнесе все друг друга знают – в той или иной мере. Одна кухня, одна тусовка. Но я не подумал бы, что меня могут так кинуть через… – Андрей прерывается и покашливает. – Простите. В общем, меня как обухом по голове жахнуло, и я потерялся. Просто не мог пойти домой, к жене, с очередным признанием того, что я – жалкий неудачник…

– Перестань, – не выдерживаю я. – Не смей так говорить о себе. Никогда. Иначе кто, по-твоему, я?

– Давайте отложим эти вопросы на потом, хорошо? – ледяной тон Олега затыкает и меня, и начавшего было снова оправдываться Андрея. – Как долго Вы сидели в баре? Кто-то говорил с Вами, Вы покупали кому-то выпить?

– Нет, точно нет, – качает головой Андрей. – Я просто сидел и надирался. Это отвратительно, но это правда.

– Хорошо. И во сколько он вернулся домой? – обращается ко мне Олег.

– Около полуночи. Может, чуть позже, – пожимаю плечами и морщусь, пытаясь вспомнить тот вечер – отвратительный, но перенесенный мной как-то на редкость спокойно, без особых эмоций, кроме тревоги за Андрея. – Это имеет значение?

– Если вспомните точное время – будет лучше.

– Я попробую поковыряться в телефоне, – киваю. – Дайте время.

– Наверняка, Шура следил за ситуацией, – внезапно начинает цедить Андрей. – Следил за мной. Сукин сын никак не может забыть былых обид и хочет сломать меня начисто.

– Ты знаешь, нас никто не сломает, – неловко пытаюсь подбодрить любимого.

– Это же Шура, а не судебный пристав с гайцовским штрафом, – усмехается Андрей. – Он не простит меня за то, что я оставил его с его мутками и не дал навариться по максимуму, распродать активы а не спустить все так, как того требовала ситуация. Он не из тех, кто просто отпускает.

Я вижу, как дрожат губы Андрея, когда он говорит, и сейчас это начинает меня пугать. Как бы это все не довело его до настоящего нервного срыва и не сломало по-настоящему. Конечно, я верю в него, но все происходящее – это уже слишком даже для самых закаленных.

– Итак, у нас нет толкового алиби, а у них есть результат экспертизы, – говорит вроде как сам себе Олег.

– Экспертизы? Какой еще экспертизы? – Андрей слегка привстает и белеет.

– Генетика говорит против нас, – отвечает ему Олег. – Но мы-то прекрасно знаем, что даже получить материал можно в общественном месте, а подделать экспертизу – вообще не вопрос.

– А как они могли получить какие-то…эээ… генетические образцы? – не понимаю я.

– Волосы, кожа, да что угодно, – машет рукой Олег, будто говорит о чем-то совершенно плевом. – Фактически, достаточно умело проведенного рукопожатия или похлопывания по плечу, чтобы получить правильный образец ДНК и потом нарисовать экспертизу, подтвердить соответствие данных которой дальнейшим проверкам не составит труда. Но я буду пытаться ходатайствовать о проведении другой независимой экспертизы, так что не отчаивайтесь.

– Что мне сейчас делать? – нервно потирая руки, спрашивает Андрей.

– Ждать, надеяться и ни с кем – повторяю, – ни с кем не говорить без меня, – он кидает взгляд на меня и добавляет. – Даже с женой нежелательно.

– Почему? – искренне возмущаюсь я.

– Со временем Вы поймете, – усмехается Олег и закрывает свой ежедневник. – Увы, но времени у Вас на это, скорее всего, хватит.

Судя по взгляду Андрея, он, как и я, понял значение этой фразы в самом худшем ключе, и я ищу, что бы еще спросить у адвоката, но на ум приходят одни истеричные вопли – «Почему?», «За что?», «Как они могли?», и я предпочитаю промолчать, а Олег говорит, что у нас с Андреем есть пара минут, и мы также сидим и молчим, потому что между нами зависло странное чувство, будто…

{10}

…он накрывает лицо руками, и я подхожу к нему и сажусь перед ним и кладу голову ему на колени.

– Ничего страшного, милый, это все временно.

– Не знаю, – он качает головой, отчаянно растирая лоб ладонями. – Я не знаю, пройдет ли это когда-либо.

– О чем ты? – бормочу, не скрывая тревоги.

– Ты же не думаешь, что я поехал домой с работы крытый, под наркотой? Ну, серьезно.

– Конечно, нет, – смущенно отвечаю и встаю. – Я знаю, что ты…

– Нет, ты можешь предполагать, что я мог выкинуть такой прикол, но прощать меня, потому что мы вместе. Но я хочу… – он встает, берет меня за плечи и слегка сжимает, но совсем не больно. – Я очень хочу, чтобы ты верила мне. Чтобы ты поняла, что это была чистая подстава.

– Почему ты думаешь, что я тебе не верю?

Он пожимает плечами и садится обратно. Отпивает немного сока из непочатого стакана. Конечно, меня смутило кое-что в его виде, когда я приехала в больницу, где проводили его освидетельствование. У него были сильно расширены зрачки, и он смекнул, что я это заметила, и объяснил, что сутки не спал, почти постоянно работал, и что такое бывает от переутомления. Тем не менее, врачи решили иначе. Да и полицейские вместе с ними. Когда мне объяснили, что у него могут быть серьезные проблемы, и чтобы закрыть глаза на какие-то неведомые мне нюансы, нужно срочно внести определенную сумму денег, не говоря о крупном штрафе, я словно впала в какой-то ступор и долго не могла понять, что именно происходит и как мне поступить. Когда я вновь увидела несчастное лицо Андрея, испытавшего, как я догадываюсь, муки ада в то время, как его прессовали полицейские, вопрос был решен сам собой. Конечно, я заплатила за него, ведь у него с собой было совсем немного наличных, и, как объяснили доблестные блюстители порядка, «такими суммами вопросы не решаются».

– Мне просто больно от самого факта, что я был вынужден просить тебя о помощи.

– Да это все чушь полная, милый, – немного раздраженно отвечаю я. – Главное – что у тебя не будет больших проблем.

– У меня будут проблемы с работой, – качает головой Андрей.– Какое-то время.

– И что?

– Да понимаешь… – он встает и начинает мерить кухню шагами. – Это просто невыносимо. Я ведь знаю, что освидетельствование поддельное. То есть, я точно знаю, что у меня в крови ничего не было. Понимаешь?

– Зато они на тебе сделали план по наркоманам, – нервно усмехаюсь я.

– Да, – Андрей замирает на месте. – Но тут все не так просто. Есть еще один фактор. В конце концов, не каждого можно вот так выдернуть и не ради каждого менты будут так суетиться, как суетились эти.

– Что ты имеешь в виду? Что тебя кто-то «заказал»?

– Именно. И у меня даже есть мысли на счет того, кто это мог сделать.

– Кто? Ты можешь сказать?

– Пока нет, – вздыхает Андрей и медленно подходит ко мне. – Я просто не знаю, прекратит ли он и остановится ли на этом или устроит мне еще какую-нибудь подлянку.

– Кому же ты так насолил, милый?

– Лучше тебе не знать, – он закрывает глаза. – Обними меня, любимая. Я просто не смогу без твоего тепла рядом. Просто не вынесу этого.

– У нас все будет хорошо.

Я обнимаю его так крепко, как только могу, чтобы он чувствовал, что у него есть семья, которая его любит. Я знаю, что родных у него просто нет, и в этой жизни ему пришлось несладко, а теперь еще и какая-то тень прошлого падает на его только-только наладившуюся жизнь. И все мои трудности – на работе, с головной болью по вечерам, с отношениями в моей разбросанной по миру семье, – кажутся просто пшиком, мелочевкой сейчас. Возможно, иногда нужно сосредоточиться на чужом горе, чтобы понять, насколько незначительны твои якобы неразрешимые проблемы.

Женя медленно мешает кофе и вроде как собирается что-то спросить, но не решается. Так проходит несколько минут, пока я не открываю рот, чтобы выдать очередное формальное «как дела там-то», и меня опережает прямое женино «Что у тебя стряслось?»

– Да, просто… на работе навалилось.

– С тебя не сваливается уже лет пять, но такой убитой на вид ты бываешь далеко не всегда. С Андреем какая-то херня опять?

Догадка Жени заставляет мня прочувствовать укол боли прямо в середину черепа и вздрогнуть. Надеюсь, не очень заметно.

– Опять? С чего бы? – стараюсь изобразить возмущение, но выходит довольно дрянно и больше похоже на извинение.

– Да он у тебя какой-то странный вообще, – пожимает плечами Женя. – Ты, вроде как говорила, что он успешный малый, а по факту – вечно куда-то мотается, за душой ничего нет, поговорить с ним не о чем. Во всяком случае, с трезвым.

– О вкусах не спорят, – отвечаю насколько возможно холодно, хотя голос предательски дрожит.

– Да я-то с твоими вкусами всяк спорить не стану, не мой профиль, – ухмыляется Женя. – Вопрос в том, что тебе с этим жить, и судя по одному обстоятельству, жить еще долго.

– Ты задрала меня своими намеками. Думаешь, он плохой муж и отец только потому, что у него нет дома на Крестовском и личного вертолета?

– Нет, просто потому, что он неудачник.

И вот это была последняя капля. Ну, явно не стоило Жене так перегибать палку, даже с учетом того, что она по жизни простая, как валенок.

– Посмотри на себя, если уж на то пошло.

– Уау, – Женя отодвигается вместе со стулом и принимает оборонительную позу. – А ведь нормально же общались, не?

– Ты начала всю эту хрень, – уже не стесняюсь повышать голос. – Я тебе просто и прямо ответила, а ты начала копаться в моем грязном белье и решила подключить к этому меня саму. Зачем? Давно не ссорились?

– Да уймись ты, львица, – Женя смеется и выпивает полчашки кофе залпом. – Господи, какой же дрянной «паулиг» у них, в Макдоналдсе, и то вкуснее.

– Я так смотрю, ты слила тему?

– Конечно. Нашла дуру, спорить с тобой насчет твоей прелести. Сомневаюсь, что ты кого-то, включая ребенка, будешь защищать так же, как этого гражданина.

– Он мой муж, – почти шепчу в ответ, ощущая, насколько сильно пересохло в горле. – И скоро станет отцом моего ребенка. Я думаю, на этом можно остановиться.

Женя пожимает плечами, и мы молчим снова. Я пытаюсь уцепиться хотя бы за одну мысль, которая не могла бы вывести на разговор об Андрее с последующим выцарапыванием друг другу глаз, но сейчас буквально все, что приходит мне на ум, ведет именно в этом направлении, и я хотела бы, чтобы Женя, с ее вечной жизнерадостностью и этакой милой пошлостью вырулила мое состояние в направлении взлета, ради чего я с ней сейчас и встретилась, но пока ничего не выходит, и я тянусь за кошельком, чтобы…

{9}

…перебираю в уме варианты того, как он отреагирует. Зазевавшись на светофоре, получаю мощную отдачу сигналами сзади и прерываю очередную фантазию. Почему-то каждый раз, когда я хоть на секунду перестою на светофоре, обязательно находится урод, считающий своим долгом посигналить. Причем, сдается мне, всегда это мужик – неудовлетворенный, скучный, жирный и тупой. И среди всего этого мне достался Андрей – бодрый, интересный, разносторонне образованный, хотя и работающий в не самой интеллектуальной сфере. Поэтому я и боюсь спугнуть его моим сегодняшним откровением. Впрочем, исходя из того, что я знаю о нем, ничего плохого не случится, и все же…

Опять зазевалась. Все, больше никаких прогнозов и рассуждений. Будь, что будет. Надеюсь, я достаточно хорошо знаю Андрея, и все пройдет, как надо. Впрочем, необходимо и достаточно того, чтобы он отреагировал на эту новость не так же, как я сама. У меня была истерика со слезами, всякой чушью про то, как теперь жить, и удивленными вопросами узиста на тему того, как я осталась без отца ребенка. А я ведь просто привыкла думать, что я одна и до сих пор переосмысливаю все события в жизни именно с этой стороны.

– Ты почти ничего не ешь, – спокойно, без волнения в голосе, но слегка настороженно замечает Андрей.

Я молча киваю, хотя здесь надо бы придумать какую-нибудь отговорку.

– Что случилось? – он отставляет тарелку и пристально смотрит на меня, изучая, как мне кажется, каждый сантиметр моего лица. – Опять что-то на работе?

– Нет, – понимаю взгляд, хотя хотела бы провалиться сквозь землю. – Нет, там все хорошо.

– А где плохо?

– Да, наверное, нигде, – вздыхаю. – Мне надо тебе кое-что сказать.

– Так смелее, милая, – Андрей пересаживается на стул поближе ко мне и кладет руку мне на плечо. – Тебе от меня нечего скрывать, поверь.

Почему-то в моем затасканном за день сознании возникает ответный вопрос «А тебе?», но это полная чушь, просто результат дикого волнения. Теперь осталось собраться с духом, рассказать долгую предысторию того, как я все узнала и с кем говорила и как это все…

– Я беременна.

Фух. Вот и все, а ты боялась. Главное – не готовиться слишком долго. Теперь следи за его реакцией. Так, глаза отвел. Плохой знак. Очень плохой.

– Вот так вот, – зачем-то добавляю и пожимаю плечами, словно извиняясь.

– И какая неделя?

– Четвертая, – шепчу, предчувствуя какое-то неприятное продолжение.

– Это ужасно, – качает головой Андрей. – Просто кошмар.

У меня мгновенно пересыхает во рту. Такого прямого ответа я, честно говоря, не ожидала, но и задавать уточняющие вопросы не вижу смысла. Просто молчу.

– Ужасно, что ты уже на четвертой неделе, а мы еще не придумали, какое имя дать мальчику, а какое – девочке. А продумывать надо заранее, милая, – он улыбается и крепко обнимает меня. – Я самый счастливый мужчина на свете. Это лучшая новость за всю мою жизнь.

– Правда? – я теряюсь, тону, растекаюсь по его объятьям, и мозг окончательно отключается, оставляя волю чувствам, и я начинаю рыдать.

Андрей успокаивает меня, приносит стакан воды, чтоб мне легче было уняться и начинает строить планы того, как мы обустроим детскую, и что он собирается в связи с этим предпринять. И в этот момент я окончательно понимаю, что счастье, за которым я так гналась все эти годы, но до которого никак не могла дотянуться, настало. Просто пришло вот так, внезапно, на фоне признания, которое могло бы привести к каким-то печальным последствиям, будь Андрей слабым и безответственным ничтожеством, каким его считают некоторые мои знакомые. И теперь я понимаю, что верить в мужчину – значит обеспечивать себе путь к этому счастью. А остальное неважно. Остальное придет.

Я быстро моргаю и оказываюсь у себя на кухне. В какой-то момент я словно отключилась от происходящего и утонула в мыслях так глубоко, что сейчас даже не могу понять, о чем думала. Впрочем, сейчас, стоит мне присесть и хотя бы несколько секунд ничего не делать, как я начинаю думать о том, что будет со мной и Андреем в ближайшие несколько месяцев. Не понимаю, почему, но мне становится жутко тревожно от этих мыслей. Или сначала меня посещает какая-то тревога, а потом уже я начинаю разбираться, с чем она может быть связана, и прихожу только к мыслям о нашем будущем с ребенком. Это странно для женщины, как мне кажется, но я только сейчас, уже забеременев, впервые задумалась о самой возможности иметь детей, смотреть, как они растут, как становятся взрослыми, самостоятельными, как уходят жить своей жизнью и навещают тебя раз в месяц, а то и раз в полгода в выходной. До этого ничего подобного не было, и я всю жизнь жила вроде как в стойкой уверенности, что у меня-то всего этого точно не будет, а будут лишь работа, от которой дохнут кони, ну и я – бессмертный пони.

Поворот ключа в замке заставляет меня вскочить и помчаться в прихожую.

– Привет, – вымучивает с порога Андрей и небрежно целует меня в щеку. – Неужели этот день все?

– Устал? – обнимаю его нежно, но крепко. – Иди сразу в душ. Я сейчас все доготовлю, и будем отдыхать.

– Боже, благодарю тебя за эту женщину, – смеется Андрей.

Я показываю ему язык и ухожу на кухню, старательно виляя попкой – так, чтобы ему это было заметно. Впрочем, в последние дни нам что-то совсем не до секса. Он работает на износ, мотаясь по городу, хотя и зарабатывает меньше меня, сидящей в офисе и перебирающей бумажки. После того, как логистический бизнес, который он вел с партнером, рассыпался, в его жизни настали действительно тяжелые времена, но меня этим было не запугать. Если бы решающим фактором в выборе мужчины для меня были деньги, мне следовало бы облизывать страницы «Форбс» и ждать чуда, но это не в моем стиле. Я понимаю, что ему тяжело сейчас, и что он наверняка думает о разнице наших доходов и прочей чуши, которую навязывает нам общество, но это все не играет никакой роли, когда мы собираемся дома и просто ужинаем вдвоем. Я научилась видеть прекрасное в простых и привычных вещах, и это здорово. Это и есть то, что называют мудростью. К счастью, мне не пришлось ждать сорока или пятидесяти, чтобы достигнуть этого понимания истинной ценности вещей, и времени на то, чтобы насладиться простым семейным счастьем, у меня еще вагон и маленькая тележка.

Я лежу, положив голову на колени Андрея. Уставшая, но довольная. Андрей лениво переключает каналы и оставляет, в итоге, на новостях, хотя мне больше хотелось бы чего-то романтического, нежного, сопливо-розового. Но его слово сейчас – закон, потому что я хочу, чтобы он чувствовал себя здесь хозяином.