Индульгенции

Первый удар добивает его плечо, второй попадает прямо в лоб, а дальше я уже не вижу, куда бью – все превращается в одно единое кровавое пятно, и последним взмахом я уже просто врубаюсь в ламинат прихожей. Когда в квартире становится тихо, и лишь тихие стоны уже бессильно всхлипывающей Машеньки нарушают эту тишину, я отпускаю топор и отступаю к стене. У меня безумно кружится голова, и я пытаюсь сделать шаг, но едва не падаю.

Мне нужно проверить Машеньку. Да, точно. Я шагаю в комнату, спотыкаясь и поскальзываясь, беру мою малышку на руки и успокаиваю ее, сама не понимая, что делаю. Тем не менее, она затихает и лепечет что-то через «…мама..мама…», и я вижу, что испачкала ее кровью, которая брызнула на меня – на руки, на блузку, на лицо, – и укладываю ее в кроватку, приговаривая, что ей нужно отдохнуть, и что все хорошо и так далее, но на самом деле – все совсем не хорошо.

Я иду в прихожую, но то, что я теперь вижу – то, как я это вижу, – парализует меня, и я спускаюсь, держась за дверной косяк, на пол и ошарашено смотрю на это. Не знаю, сколько времени так проходит, но снова слышится голос Машеньки, и я снова получаю внутренний приказ действовать, делать что-то – как всегда, как всю жизнь. Меня охватывает страх. Незнакомый…

О, нет, кого ты обманываешь, глупая северяночка?

Я знаю это чувство. Страх, смешанный с обреченностью и полнейшей слепотой будущего. Я не понимаю, что происходит, и не могу сказать, будет ли что-то впереди. Это какая-то точечная гибель, словно переход границы собственного существования и выход куда-то в неизвестность. Вещи вокруг меня мне незнакомы, эта кровь, эти стены… Вот, вот единственная, кого я знаю. Но я она где-то далеко, хотя она жива, и с ней хорошо, и это главное…

Боже, что это? Что происходит? Я хочу проснуться, помогите мне проснуться! Это ведь не на самом деле! Это неправда!

Нащупав в сумочке мобильник, я набираю…

Нет, только не ее. А кого? Кому я могу сейчас позвонить? Кто мне все объяснит, все расскажет, кто скажет, что делать?

…маму, звонки которой так старательно игнорировала два последних дня.

– Мам…

– Что стряслось?!

Она уже на взводе. За долю секунды. Мне даже кажется, она все знает, она смотрит на меня прямо сейчас. Я рассказываю ей все запинающимся голосом. Кажется, ничего не упустила. Несколько секунд на другом конце тишина. Потом прерывистое дыхание.

– Сейчас никого больше в квартире? Ты с Манькой?

– Да.

– Кто же это был-то? Что же за мразь такая? – мама совершенно не церемонится с выражениями – такой она была всегда, и мне это не нравилось. – Где няня-то твоя? Где она? Ее не убили?!

– Я не знаю. Не знаю.

– Квартиру взломали?! Дверь вскрыли?!

– Не знаю. Я не помню. Не помню, что было с дверью. Мам…

– Жди. Я уже выезжаю. На такси. Жди. Ничего не делай.

Она кладет трубку, а я вскрикиваю от раздавшегося совершенно внезапно стука в дверь.

– У вас там все в порядке? – звучит голос соседки, с которой я довольно неплохо дружила в свое время.

– Да… Нет… – хватаюсь за голову и жадно глотаю воздух, предчувствуя, что придется открыть дверь, а я вся в пятнах крови, и прямо в прихожей это…

– Ира! Что у вас там? – голос ее мужа.

Вот это везение. Ничего не скажешь. Я машинально поправляю волосы и открываю дверь, встречаясь с округлившимися глазами этой милой четы супругов и прекрасно понимая, что с этого момента…

{23}

…и что бы ни болтали в анекдотах про блондинок за рулем, нет лучше места для спокойного утреннего макияжа, чем утренняя же пробка. Слава тому, кто придумал зеркальца в солнцезащитных козырьках. Я всегда думала, что их изобрела женщина, и с каждым разом, что я наношу помаду, блеск, тушь – да что угодно, – глядя в зеркальце в козырьке своего «ниссана», я убеждаюсь в своей правоте все сильнее.

Если где-то в этом городе и кипит жизнь, то явно не на Московском в районе от Благодатной до Лиговского. Я попадаю в эту черную дыру каждый раз, когда выезжаю на десять минут позже оптимального времени, и каждый раз проверяю пробки по «яндексу» только тогда, когда уже поздно. Да, это не лечится, признаю. Но бывают случаи и похуже. Вот как этот козел на «мазде», например…

Эй, ты, недоделок!

На этой летней терассе удивительно уютно. Редкое совпадение для этого города – солнечный и предпраздничный день одновременно, и я щурюсь, что есть сил, но не прекращаю смотреть на это залитое солнечным светом небо, на причудливой формы облака – коня, погремушку, дракона, – и на блеск крыш в меру прихорошенных зданий исторического центра.

– Все, пора заказывать, – Игорь возвращается, переговорив с кем-то по мобильнику, садится в плетеное кресло напротив меня, и он немного скован, но так почти всегда, и я стараюсь не обращать на это внимания.

– Я здесь никогда не была, – пожимаю плечами, – так что меню в твоем распоряжении.

– Если бы я читал меню всех ресторанов, где был, у меня была бы «нобелевка» по всем меню мира, – добродушно усмехается Игорь и удивительно легким для своей комплекции жестом дает знак официантке.

Он заказывает напитки – легкие коктейли, причем алкогольные, несмотря на то, что он за рулем, – и мы продолжаем. А что, собственно, мы продолжаем?

– Почему ты сегодня пригласил меня сюда? – не могу удержать в себе самый глупый и очевидный вопрос. – Далековато от офиса, и я точно опоздаю с обеда.

– У меня есть вертолет в аренде, – улыбается начальник всех моих начальников. – Так что можешь не переживать. «Ронд» не рухнет, несмотря на то, что он явно держится на тебе.

– Даже не знаю, как это понимать, – делаю губы трубочкой, изображаю обиду.

– Ну, а что? – откидывается в кресле, заставляя его нервно скрипнуть, Игорь. – «Ронд» уже второй год живет госзаказом. Ты – проводник госзаказа. Ваш отдел продаж мертв, как Моби Дик в мечтах Ахава. И это для тебя не новость.

Я молча пожимаю плечами и предпочитаю это никак не комментировать. Будет неэтично с моей стороны что-либо говорить о компании, где мне пока еще работать и работать и откуда меня не выпроводили даже после столь нелюбимого моей директрисой-феминисткой, хотя и укороченного декрета.

– Все, больше никакой работы, – Игорь поднимает стакан с лонг-дринком. – За тебя, Ирочка. За твои таланты и твою красоту.

Мы чокаемся, и я отпиваю самую малость, а Игорь оглушает весь стакан залпом, даже не поморщившись. Все-таки, любит он иной раз показать, какой он крупный самец. Возможно, это единственное, что меня в нем и напрягает, и этим он словно бы держит меня на той дистанции, которую так давно хочет сократить, хотя не сказать, что это так уж и пугает. Но он хороший человек. Будь иначе, он давно вышвырнул бы меня к чертовой матери, как его сын – своих бывших девушек, устроенных в паре других фирм отца. Тем не менее, он приглашает меня на ланчи, подвозит до дома, когда у меня очередные проблемы с машиной или она нужна кому-то еще. Но главное – он делает все это столь деликатно, осторожно, что образ того сурового руководителя, одним словом убивающего и затыкающего все и вся в своих владениях, рушится на маленькие кусочки мозаики, из которой я сама собираю другого человека. Может, именно этого он и хочет? Этого он и хотел все эти годы, что знает меня? Это странно, даже безумно – ведь за это время у него наверняка были другие женщины, и с некоторыми его замечали, но ко мне его отношение не менялось. Что со мной или с ним не так?

– Ты прекрасно выглядишь. Очень ярко… – Игорь практически обезоруживает себя этим неловко произнесенным комплиментом – трудно быть сверхсерьезным мужчиной и проявлять чувства одновременно. – Просто сияешь.

– Спасибо, – конечно, краснею и опускаю взгляд. – Но ты так и не ответил на мой вопрос.

– По крайней мере, я пытался тебя отвлечь, – усмехается Игорь.

Я глупо хихикаю, но не потому, что хочу ему подыграть, а потому что знаю, что это дозволительно, и мне хотелось бы делать так чаще, но жизнь сформировала у меня другие привычки.

– Ну, что ж, – пожимает плечами и дает официантке замысловатый знак, который, видимо, означает, что аперитив надо повторить. – Раз мы оказались здесь и сейчас, нужно о чем-то поговорить.

– И о чем же ты хотел бы поговорить?

– А ты?

– Не знаю. Так ведь всегда – стоит спросить, о чем поболтаем – и в голове пустота.

– Наверное. Ты думала в последнее время о том разговоре – ну, на Крестовском, в мае?

– Возможно. Странный был день, – я улыбаюсь, но по какому-то наитию одергиваю себя.

– Да, я был немного забегавшимся, опоздал. Было неприятно, – он вздыхает и отпивает немного из нового стакана с коктейлем, с составом которого я до сих пор не разобралась.

– Нет, что ты. Все было хорошо, – я стараюсь смотреть ему в глаза, но он сам их отводит.

Он что-то скажет – что-то, что я хотела бы услышать, но при звучании чего должна закрыть уши и делать вид, что все отлично и без того.

– Я бы хотел повторить свой вопрос. Я бы хотел попытаться. Ты – сильная женщина, и просто сказать тебе, что делать, я не могу.

– Именно поэтому ты возишься со мной, да?

– Я бы это так не назвал.

Я молча вздыхаю и делаю большой глоток и зажмуриваюсь от мимолетного жжения в горле. За соседним столиком парень целует девушку и уходит, с резким щелчком кинув на стол свою кредитку. Он быстро садится в припаркованный рядом «порше» и так же стремительно уезжает.

– Я хотел бы, чтоб ты просто представила себе это возможным. Это не сложно.

– Но я просто не могу, понимаешь? – я стараюсь сдерживать тон, не повышать голос, чтобы не показаться безнадежной хамкой, хотя обычно и с обычными я именно такая. – Конечно, я думала об этом. Конечно, я даже хотела бы этого когда-то, и были моменты, когда я готова была набрать тебя и сказать вещи, которые имели бы огромное значение и для меня, и для тебя. Но каждый раз я понимала, что мне придется отвечать за свои слова, а я не смогу, и это даже хуже, чем просто сказать «нет». Я не могу тебя предать, понимаешь?

– Конечно. Я ценю это.

Сухо и бесцветно. Конечно же, он обиделся. Наверняка, ждал, что я хотя бы начну рассуждать в его ключе. Ведь он привык, что у него получается склонять людей к этому. Но во мне есть нечто, что просто не дает сказать «да». Нечто огромное – возможно, раздутое, но мое, построенное и убереженное мной в моменты, когда все могло рухнуть.

– Когда-то я хотела бы быть с тобой. И любая женщина в здравом уме не смогла бы отказаться от твоего предложения. Но сейчас мне кажется, что у меня впервые в жизни все в порядке. Мне кажется, что ничего хуже, чем пережитое, не может быть, и я хочу просто жить той жизнью, за которую тащила лямку все это время.

– А оно того точно стоило?

– Игорь, не надо.

– Прости.

Солнце отражается от стекол и слепит глаза, и я медленно, лениво моргаю и закрываю глаза, подставляя лицо под теплые лучи и ожидая чего-то еще, но ничего не происходит.

– Просто помни, что я всегда тебе помогу. В случае чего, ты всегда можешь ко мне обратиться.

– Иногда мне кажется, что ты желаешь мне оказаться нуждающейся в твоей помощи, – резко открыв глаза и немного ослепнув от излишней яркости, бормочу я.

– Это не так. Нет.

– А почему ты говоришь об этом сейчас?

– Просто так. Чтобы ты не решила, что что-то меняется. Поверь, мое слово чего-то стоит.

Игорь стал рассеянным, и он допивает очередной стакан, и стакан почти мгновенно уносит официантка, и она хочет что-то спросить, но понимает все довольно быстро и исчезает.

– Я верю, – немного выждав, отвечаю я. – Я очень уважаю тебя, – делаю паузу в несколько секунд, чтобы понять, следует ли говорить дальше. – Как никого другого.

Он тактично смотрит в сторону – на залитую солнцем улицу.

– Ты хочешь меня о чем-то предупредить? – вырывается из моих уст.

– Не думаю.

Он смотрит на меня, и по странному стечению обстоятельств именно в этот момент небольшое облако накрывает солнце, и оттенки окружающего мира бледнеют, и мне становится немного страшно, и я машинально дергаю ладонь в сторону Игоря. Он осторожно кладет свою массивную пятерню сверху – так нежно, что просто не верится, что это может быть его суровая мужская ладонь, – и мы просто молчим какое-то время, пытаясь прочувствовать момент.

– Я могу ненавидеть себя за это, – тихо, хрипло говорит Игорь, – но на самом деле, я желаю, чтобы у тебя все сложилось, и я никогда тебе не понадобился.

– Тебе больно от этого? Я делаю тебе больно, да? – я нервно облизываю губы, чувствуя, как сердце едва не выпрыгивает из груди.

– Ты делаешь всегда только лучше. Как никто другой. Я просто рад, что ты сейчас рядом. Я просто… знаешь… так устал о многих вещей.

Он отворачивается и убирает свою руку, и мне становится стыдно за то, что я вынудила его впервые за годы знакомства проявить его настоящую чувственную сторону, его возможную слабость. Почему именно сейчас? Ведь я понимаю, чего стоит то, как он ко мне относится. Понимаю, что не хочу играть с его чувствами, как делают многие глупые курицы с мужчинами разных уровней, чтобы приколоть потом их булавкой к своей коллекции, но и ответить соразмерно его запросам не могу.

Я что-то бормочу, стараясь убедить его, что все в порядке, но он только улыбается в ответ, и на тактичное предложение вернувшейся официантки сделать заказ перечисляет какие-то блюда. Я не слушаю его и чувствую, что потерялась в ситуации, в этом дне, в этом разговоре, но скоро закончится этот предпраздничный день, и я вернусь домой, чтобы продолжить…

{22}

…ну, просто очаровательно. Манечка смотрится в нем, как маленькая принцесса, и я беру ее на руки, чтобы ощутить, что это моя принцесса в мире, где я – королева. Вот оно – истинное счастье, и все, чего нет за стенами этого царства, и рядом не стояло.

– Как ты угадал с размером? – я искренне удивлена тому, что Андрей смог купить в подарок Манечке шикарное нежно-розовое платье, которое сидит на ней просто идеально.

– Ну, я же знаю своих девочек, – разводит руками и хитро улыбается Андрей, сидящий в своем деревянном кухонном кресле, как король, достойный такой королевы, как я.

– А мне кажется, что ты консультировался с Анжелой, – с лисьим прищуром подшучиваю я. – И не только по этому вопросу.

– Не-не-не, – усиленно качает головой Андрей. – Это всецело мое достижение.

– Ладно, с моим размером не прогадал, так что поверю на слово, – соглашаюсь и отпускаю довольно смеющуюся Манечку гулять. – Ты у меня самый лучший, ты в курсе?

Я сажусь к Андрею на колени, хотя это уже не раз приводило к частичным поломкам его любимого кресла, и целую его в губы, не обращая внимания на небольшую трещину на нижней, хотя и чувствуя ее языком.

– Так тебе нравится или не очень? – вроде как нехотя интересуется он насчет кольца с бриллиантом – настоящего, явно не какого-нибудь «санлайта», – которое он мне подарил сегодня же.

– Да, мой сладкий, – целую его в лоб и поглаживаю его черные густые волосы, которые так здорово вьются безо всяких укладок. – Ты знаешь, как удивить.

Это, конечно, не пустые слова. С учетом того, что ему трудно найти работу, и реальные заработки за эти несколько месяцев после освобождения у него непостоянны и невелики, первой мыслью насчет этого кольца было сдать обратно, чтобы вернуть то, что он с таким трудом заработал. Но я знаю, что нет для мужчины худшей обиды, чем не оценить его старания и их результат, а потому и знаю, что любые подарки и жесты внимания от тех, кого любишь, нужно принимать с открытым сердцем, а не считая деньги и последствия. Если мужчина сделал – он уверен, что так и нужно было. Может, иногда это приводит к разным глупостям, но не будь у мужиков слабостей – как бы мы с ними управлялись?

– Но ближайшую неделю мне тебя удивлять не придется.

– Все-таки, едешь? – вздыхаю с неприкрытой печалью.

– Да, надо работать. Иначе я погрязну. Столько сидеть дома. Ну, понимаешь.

– Конечно, понимаю. Не забудь, что я с тобой. Что бы ни случилось.

– Ты мне давно это доказала, – улыбается своей небритой, уютной улыбкой. – Или ты хочешь проверить, что я не в секс-тур?

– О, нет, – целую его в щеку, – надеюсь, я делаю тебе достаточно хорошо, чтобы всю эту неделю ты не вспоминал о сексе.

– Так ты решишь вопрос с Анжелой?

Я слезаю с коленей Андрея и подхожу к столешнице, на которой меня до сих пор ждет наполовину пустой шейкер – еще с утренней пробежки.

– Ах да, – изображаю неуверенность и даже недовольство. – Нужно еще договориться с ней. Может, ты сам поговоришь?

– А что мне за это будет? – улыбается этой своей классной улыбкой чеширского кота, которую я обожаю.

– А за это тебе просто ничего не будет, – игриво показываю кончик языка и отпиваю протеинового коктейля.

– Так и быть, я ей все расскажу и расплачусь.

– Ага.

Я пытаюсь улыбнуться, но застреваю на полпути, поймав внутри себя какую-то странную, мутную мысль о деньгах. Побыстрее допиваю протеин, чтобы поставить шейкер в посудомоечную машину.

– Что бы я без тебя делала?

– Жила и радовалась одна на двуспальной кровати, – Андрей встает и потягивается. – Но недолго.

– Так-так. А потом что?

Он подходит ко мне сзади, обнимает и целует в шею.

– А потом пришел бы я и все испортил.

– И тогда…

{21}

…это просто нереально. Прикинь, уже двое моих знакомых говорили про такие случаи, – все также кошмарит меня Женя.

– Да ну. А мне казалось, что все это утки, – пожимаю плечами и отпиваю еще немного кофе.

В ресторанном дворике полно народу, но я все равно благодарна Андрею за то, что он остался посидеть с малышкой и отпустил меня встретиться в этот выходной с моей подругой-лесбиянкой, с которой мы раньше встречались раз в месяц, а теперь – раз в полгода.

– Фейк это называется, курочка моя, фейк!

– Ой-ой-ой, девочка-подросток ты наша, – всплескиваю руками в насмешливом жесте.

– Бабка ты, только семечек не хватает, – Женя показывает мне язык и продолжает. – Ну, так это реальные истории – создают такие вот группы, собирают малолетних придурков и заставляют выполнять задания. А потом, доведя до белого каления, угрожают смертью семье и заставляют убить себя.

– Так, а чего ради сама игра-то? – недоумеваю.

– Просто ради игры, – разводит руками Женя. – То есть, дети настолько потеряны, настолько лишены внимания и настолько боятся иметь дело друг с другом – настоящими, живыми, – что скорее будут выполнять задания каких-то козлов, чем начнут нормально социализироваться. Им кажется, что они уже в какой-то тусовке, в движняке, и это их заводит.

– В наши годы…

– Было то же самое, но проще было спрыгнуть с бетонного блока на спор, – отрезает Женя. – Или как ты тогда, на велосипеде поехать в Кандалакшу – тоже на спор, кстати.

– Ой, не вспоминай, – морщусь я, словно ударившись мизинцем о дверь.

– Да, че уже там. Помню я лицо твоего папки, – Женя изображает избыточно удивленное лицо и понижает голос. – «А с кем это Ирка уехала? А почему не с тобой?»

– Странные вопросы были у него, – смеюсь.

– Да, конечно, такой шок у человека. И как еще тебя нашли на трассе, а не в медведе.

Мы от души смеемся над этим случаем и над своим детством, в котором веселья хватало. Но никто из нас не собирался прыгать с крыши или резать вены в десять лет. Или, может, просто нам никто этого не предлагал. На спор, опять же.

– Так что, ты это… – успокоив смех, из-за которого на нас уже стали оглядываться, продолжает Женя, – следи, в общем, за дитем.

– Да ну, – небрежно взмахиваю рукой. – Ей еще и трех нет, какие там группы «вконтакте».

– От трех до десяти – один шаг, так сказать.

– Очень смешно, – с укоризной качаю головой.

– И да, ты знаешь, на что я намекаю. Ирка, когда ты включишь голову, а?

– Не понимаю, о чем ты, – поглядываю по сторонам, вроде как в поисках туалета или вроде того.

– Я каждый раз говорю тебе одно и то же. А ты что?

– А что я, Жень? Я тебе уже не раз объясняла.

– Что он – отец твоего ребенка, и что все это подставы и бла-бла-бла, так?

– Жень, ну, не надо опять, мы ведь поссоримся.

– А я лучше с тобой поссорюсь, чем буду молча смотреть на это, – Женя со всей серьезностью отставляет стакан из-под кофе в сторону и придвигается ко мне, понижая громкость. – Ну, не бывает бывших зэков, милая, не бывает.

– Бывают люди, которых круто подставили их партнеры. Как у тебя с твоей первой девушкой, помнишь?

– Там меня просто развели по неопытности, признаю, – поднимает руки в защитном жесте. – Но ты-то уже не в тех годах, дорогая моя. Не тебе рисковать.

– Он ведь действительно отец моего ребенка.

– Это единственное, что оправдывает его присутствие в твоей жизни.

– Нет. Не только.

– А что еще?

– Либо мы закрываем тему, либо я ухожу, – сложив руки на груди, делаю ультимативное заявление.

– Все, sorry. Проехали, – неожиданно быстро пасует Женя.

Я озираюсь вокруг, стараясь отвлечься от мыслей о вещах, в которые снова решила зачем-то залезть Женя и чувствую какую-то тревогу в мире вокруг. Все движется, все по стандарту выходного дня в «Галерее» на Восстания, но где-то в глубине зреет эта самая тревога.

В этом подвешенном на ниточке деловитом спокойствии окружающего мира варится нечто, что по готовности взорвется и закидает всех нас горячей лавой, но крупицы моего счастья, рассеянные по моему дому, я должна уберечь. Уж не знаю, какой ценой и кого мне придется потерять по дороге. Но точно уйдут знатоки жизни. Все знают, как лучше. С небольшой ремаркой – лучше для них, а не для меня. Я надеюсь, что Женя не вступит в это общество правильных ребят, представители которого осуждают, не разбираясь, всех, кто мне дорог, вместо того, чтобы…

{20}

…но сейчас я веду так осторожно, как никогда. Плавно разгоняюсь и замедляюсь. Осторожно оглядываюсь по сторонам даже чаще, чем следовало бы. Глупо переживать, что какие-то внешние силы могут помешать нам с Андреем добраться домой. Но сейчас для меня все совсем не просто.

Мы едем молча и молчали с момента, когда он вышел из-за ворот. Последние дни ожидания после решения об освобождении подготовили нас обоих достаточно, и нам даже нечего было обсуждать. Нужно было просто сжаться в один комок и дотянуть до этого часа. И мы это сделали.

Мы это сделали. Теперь только мы. Я больше не хочу говорить только «я». Кто бы знал, как от этого безумно устаешь. И вообще от слов – множества бессмысленных объяснений очевидных вещей кому-то, кто плевать хотел на все твои мысли и желания и действует только во благо своих интересов.

Мы подъезжаем к дому, и тут полно парковочных мест, и как только я встаю на одно из них, включаю «паркинг» и дергаю ручник, из моих глаз начинают ручьями литься слезы. Я не могу никак их прокомментировать и не могу пошевелиться. Просто сижу и рыдаю. Андрей обнимает меня, кладет мою голову к себе на плечо, и я – вся такая мокрая и сопливая, – впервые за эти годы чувствую себя действительно кому-то нужной.

– Все позади. Все хорошо, – поглаживая меня по голове, шепчет Андрей. – Мы справились. Теперь все будет иначе.

Я хочу что-то сказать, но только утвердительно мычу в ответ, потому что у меня еще есть запас непролитых слез, и ему нужно иссякнуть, прежде чем я смогу продолжить.

Вечером мы сидим в ресторане, пьем «кюве престиж» и решаем, с чего начать новую жизнь. Я попутно рассказываю о том, чего мне удалось добиться на работе, которая проходила практически без отпусков все это время, и Андрей говорит, что я делала невозможное, что я героиня, и что за меня он хочет поднять бокал стоя и произнести тост, как я того заслуживаю.

– За женщину, без которой моя жизнь не имела бы смысла! – громко декламирует Андрей, жутко смущая меня под взглядами сидящих по соседству.

Он опустошает бокал залпом, встает передо мной на колено и целует мне руку, чем вызывает аплодисменты пары-тройки свидетелей этой сцены.

– Ну, все, все, не вгоняй меня в краску, – тушуюсь и хлопаю его по плечу, чтобы он побыстрее встал. – Я к такому не привыкла.

– Привыкнешь, любимая, – он снова целует мою руку и возвращается на свое место.

– Я уже и забыла…

– И правильно забыла. Теперь все будет еще лучше, чем когда-либо. Вот только…

Он уводит взгляд в бокал, берет бутылку и наливает немного на дно. Крутит бокал, наблюдая за большой вращающейся каплей на дне.

– Что? Что не так? – отставляю свой бокал, не донеся до рта.

– Ир, я знаю, что твои родственники, друзья, коллеги – все наверняка в курсе нашей истории, и я понимаю, как они отнесутся к тому, что мы снова вместе…

– И что?

– Просто я не хочу, чтобы ты страдала из-за этого, ссорилась с кем-то, – он смотрит мне в глаза, и в его взгляде – глубокая печаль, которой только что и следа не было. – Я пойму, если ты не захочешь, чтобы мы…

– Нет, – я аккуратно хлопаю ладонью по столу, чтобы прекратить его бессмысленное объяснение. – И я не хочу больше слышать ничего такого от тебя. Есть только мы – я, ты и наша малышка. Остальные – приложение, необязательное и заменяемое.

– Но родные, близкие – ведь тебя будут осуждать, и это все не так просто…

– Кто меня будет осуждать? Подруги, от которых месяцами, а то и годами ни слуху, ни духу? Мать, которая почти отреклась от меня и только недавно вспомнила, что я у нее есть? Перед ними мне должно быть стыдно за что-то?

– Нет, не стыдно, ни в коем случае, – Андрей активно жестикулирует, чтобы меня успокоить, но куда там.

– Так мне плевать на них на всех. Если ты не хочешь остаться со мной – я это пойму. Годы многое меняют. Но больше никто мне не указ. Я люблю тебя и нашу маленькую, и в этом смысл моей жизни сейчас.

– Прости, – он хватает мои ладони и крепко сжимает их, передавая мне свое тепло. – Я не хотел тебя обидеть. Для меня главное – чтобы ты была счастлива. И Маша – ты ведь понимаешь, что я для нее пока не отец, что она меня толком не знает. Это так…

– Это так неважно, – активно мотаю головой, чтобы он даже не думал продолжать. – Она тебя узнает. И полюбит. И все начнется сначала. Мы должны зажить так, как всегда хотели. Главное – чтобы никто нас больше не тронул. И вот это – уже твоя задача.

– Я буду беречь всех нас. И себя тоже, – закрыв глаза, четко выговаривает Андрей. – Клянусь тебе, что никто не посмеет нам навредить. А если посмеет сунуться – я сделаю все возможное и невозможное, чтобы это пресечь.

– Только не рискуй больше, не связывайся с ними, хорошо?

Он открывает глаза, и в них – первые слезы, которые я вижу у него за это время. Он долго держался, но он живой, он все чувствует, и он не может оставаться спокойным в этот момент. Это и есть доказательство того, что все происходящее – правда. Что я победила.

– Если бы я только знал, что все так закончится, я бы сам пошел договариваться с ним, – качает головой Андрей. – Но сделанного не воротишь.

– Давай забудем об этом. Давай?

– Да, кстати, – он деликатно вытирает слезы салфеткой и доливает себе вина, – есть у меня знакомая. Она не один год работала няней, хороший специалист. Если она еще в деле – можем к ней обратиться. Это лучше, чем оставлять Машу со знакомой, как сейчас.

– Да я раньше приглашала одну няню. Просто сейчас немного изменились обстоятельства, – пожимаю плечами и отпиваю чуть-чуть вина. – Но первое время и ты можешь посидеть с Манькой.

– Я хочу работать. Мне это необходимо. Иначе мне просто не выжить, пойми.

– Да, я понимаю. Просто так хотелось бы…

– Чего?

– Почаще видеть тебя дома, – едва сдерживая вновь подступающие слезы, шепчу я.

– Не бойся. Теперь я всегда буду с тобой.

Он привстает и целует меня в лоб, и я улыбаюсь от осознания того, как мило это смотрится. Никто нас не разлучит и не сломает нам жизнь. Я помню, как он говорил, что не хочет вплетать во все это нашего ребенка, что просить уменьшить срок из-за малолетнего иждивенца некрасиво, что он должен доказать свою невиновность. И помню, как это все рухнуло благодаря стараниям недоброжелателей. Я верю в то, что он – защита для меня и Машеньки. Что бы ни творили наши скрытые враги, мы это переживем. Как пережили ту подставу, из-за которой его лишили свободы и…

{19}

…а сейчас у меня есть немного времени, чтобы позавтракать самой и принять, наконец, «нурофен» от этой жуткой головной боли. Полночи мне было не уснуть, и от засилья в моей голове мыслей о том, что все вокруг не так, и ситуация с Андреем не разрешится еще не один год, я долго плакала. Плакала, закрывая рот и накрываясь подушкой, чтобы моя малышка ничего не слышала. Как результат – недосып, разрывающие виски удары изнутри и выходной всмятку. Как этой яйцо, которое я упускаю над сковородой и которое отлетает от ее края и падает…

– Вот блин!

Конечно же, на пол. Теперь в подарок к яичнице я получаю еще и уборку на кухне. А так хотелось хоть что-то отложить до обеда. Я стала рассеянной и несколько отупела за последнюю неделю. То ли из-за недосыпа, то ли из-за больших объемов работы. Впрочем, все это взаимосвязано, конечно. Сомнения в том, все ли я верно делаю, все чаще овладевают мной и подсказывают, что неплохо бы открыть телефонный справочник и нажать в поиске на «И», но это путь в пропасть. Я точно знаю, что этого делать не следует. И сколько бы сомнений ни тормошило мою затасканную душу изнутри, я не поддамся этому соблазну.

Закончив с уборкой пола, я, наконец, делаю яичницу и уплетаю ее, тараща рассеянный взгляд в телевизор и упорно отказываясь посолить это жуткое яство, хотя без соли оно просто отвратительно.

По телевизору рассказывают, что какой-то парень отстрелил ногу из «травматики» оборзевшему борцу с Кавказа, и теперь он может сесть за нарушение пределов самообороны. Повторяют несколько раз, что у парня не было лицензии на пистолет. Как-то это глупо. Что еще ему было делать? Не применять то, что у него было под рукой? Да и вообще – на очевидно опасную и заметную издалека «травматику» нужен целый пакет документов, тогда как каждый дом каждой семьи в мире полон неочевидного оружия на любой вкус. Смертоносного, не требующего особой силы, способного перечеркнуть жизнь одним легким движением, одним взмахом в припадке бешенства или при той же самозащите. Обычный кухонный нож гораздо опаснее пистолета, который еще нужно достать из загашника и из которого нужно еще выстрелить, прицелившись. В общем, странно это все. Но в большей степени странно то, что я об этом думаю. Это меня совершенно не касается. Жизнь убедила меня, что с законом шутки плохи, и каким бы хорошим человеком ты ни был, на территории правоприменения всегда с распростертыми объятьями ждут твоей мельчайшей, пусть даже формальной ошибки. Ждут, когда ты оступишься на копейку, чтобы осудить за миллион. Полиция никогда не защищала мою жизнь, сколько я себя помню. Ни когда меня чуть не убили, оставив шрам на всю жизнь, ни когда обворовали посреди белого дня на длинной безлюдной улице, отобрав сумочку – благо, там было не так много и не было карт и мобильника. Зато, когда пришло время мою жизнь разрушить, стражи порядка прибыли целым нарядом.