Здесь лучше воздержаться от комментариев. Конечно, я для него – одноразовый презерватив. Но ведь рано или поздно и это поменяется. Многим хорошо известно, что на хвосте у Виктора – пара принципиальных ребят из прокуратуры. И из-за этого, а не из-за моего жалкого частного интереса он вынужден делать меня посредником, будучи практически небожителем местного масштаба. Но мы делаем вид, что все прекрасно. Улыбаемся и машем. Всем ясно, что лишний раз светиться, дабы дать повод врагам отправить Виктора на суд к Главному Вору – овчинка выделки не стоит. И, в то же время, если убийца его дочери выйдет на свободу живым и здоровым сейчас, вся страна будет тыкать в него пальцем и молчаливо упрекать в отсутствии какого-либо авторитета. Традиционное мужское эго – прекрасное оружие в руках любой системы.

Когда я выхожу на улицу, торопливо надевая Wayfarer'ы, меня жутко раздражает тот факт, что на нижней ступеньке бизнес-центра Сафронова торчит какой-то нищий с обрезанной пластиковой бутылкой и пытается подработать. Но конец моему терпению приходит, когда я вижу, что в бутылке уже лежит несколько монет и даже две банкноты – вроде, по сто рублей. Я возвращаюсь в бизнес-центр и иду к кофейному автомату, на ходу – вроде бы невзначай, но достаточно громко, – роняя «Пора бы убрать эту шваль с крыльца, не так ли?»

Охранник на стойке ресепшна сквозь зубы шипит «Вот же сука» и дает по рации команду своим яйцеголовым собратьям убрать «это говно со ступеней»

Я наливаю маленькую порцию кофе – побыстрее, предвкушая блистательное шоу, – и торопливо выхожу на улицу и протягиваю кофе нищему. Как ни крути, это единственный социальный класс, которого достойно кофе из автоматов.

– Спасибо, б’атишка. А то я ночью так заме’з, – бездомный оказывается еще и картавым.

– Да-да, – я даже не могу изобразить улыбку, как ни стараюсь – так омерзителен мне этот огрызок человека.

И единственное, что меня радует – это булькающий звук выплеска кофе из упавшей чашки под маты охранников и вопль нищего, когда того утаскивают подальше от здания бизнес-центра. Оглянувшись, я вижу, что банкноты из бутылки улетают по ветру, а монеты рассыпались по крыльцу вперемешку с кофе, но чертово солнце…

Антон

…Константинов падок на зелень, и за определенную сумму сделает все правильно.

– Он будет понимать, с кем говорит? – уточняю я у Паши крайне важную деталь.

– Я сообщу, что ты придешь говорить о деле. Сам понимаешь, я не вписываюсь.

– Разумеется.

То, что мне рассказал Паша, мой старый знакомый из прокуратуры, имеет определенную цену, но у меня есть план на расходы по этому делу, и в него все это вполне вписывается.

– Да, и еще – что полезнее – говорить с ним или поднять адвоката?

– Адвокат может устроить тебе больше проблем, – уверенно говорит Паша. – Если следователь захочет, он может грамотно запороть любую поданную адвокатом и даже одобренную независимой экспертизой улику – у них есть возможность подвергать сомнению проверки экспертов и переводить стрелки в нужном направлении. Если дело того стоит, а это твой случай. Так ведь?

– Да. Это оно.

– Тогда лучше мчись к Константинову. Сообщу, как все будет готово с моей стороны.

– Спасибо, Пашь. Что бы я без тебя делал.

– Взаимно.

Единственное, что меня вынуждает оставлять связи с некоторыми людьми – это их полезность в таких вот ситуациях. Паша – мерзкое быдловатое существо, от которого добра не жди. Но при правильном подходе, и с этой овцы кое-что можно состричь.

Я еще раз прокручиваю в голове план действий и ищу слабые места. Пока все выглядит достаточно неплохо. Карту, на которую я перенес запись, я отдам следователю, так как переписка с ним может быть опасна, да и без взноса он ничего не будет делать. Копию записи я сброшу адвокату для контроля – с одноразового адреса. Копия останется на ящике, так что даже если что-то пойдет не так со следаком – у Ани всегда будет резервный вариант. В любом случае, мне здесь светиться нельзя, но я должен прийти на процесс, просто чтобы увидеть, как все это развернется. И для этого мне нужна будет журналистская аккредитация.

Я звоню Васе, знакомому из одной крупной газеты, чтобы получить журналистский допуск на суд. Он говорит, что это дело плевое, если процесс открытый, и я обещаю набрать ему, как только узнаю точную дату заседания, на которое хочу попасть.

Теперь осталось встретиться со следователем и устроить личную жизнь Ани. Вот только перед этим надо еще кое к кому зайти. Я – не длань господня, но справедливость я, все же, восстановлю, после чего приду к…

Леша

…лишь тьма. И большего мне пока не нужно.

– К тебе гости, – звучит голос вертухая.

С адвокатом я уже общался, как и с Анной. Мы говорили вместе почти полчаса назад.

– А на хрена мне гости, ну?

– Пасть захлопни. На выход.

В комнате для переговоров перед мной сидит совершен незнакомый мне парень. Он что-то говорит на ухо конвоиру, и тот выходит и запирает дверь снаружи.

– Ну, привет, Леша.

Я молчу, пытаясь вспомнить, кто же это, но…

Антон

… и по итогу всего этого, Аня решила игнорировать меня. Все это крайне неприятно, но you never know, и именно об этом такие идиоты, как Леша и его жена, никогда не думают. Сейчас, сидя напротив этого грязного работяги, я понимаю, сколь хороша была эта затея. Мне нужно подбить итоги, и люди здесь – просто карты в колоде, которую я, наконец, могу перетасовать.

– Как семья?

– Ты кто вообще такой?

– Тебя не учили, что отвечать вопросом на вопрос некультурно?

– Я тебя не знаю. С чего мне с тобой культуриться?

– Логично. Если не знаешь, кто перед тобой, то можно вести себя как душе угодно. Но ведь тебя это и погубило, не так ли?

– В каком смысле?

– Если бы ты знал, кто прыгнет на твой гоночный болид, ты вряд ли поехал этой дорогой, так? И ты вряд ли гнал бы так, да еще и будучи поддатым, ага?

– Ты ничего не знаешь.

– Возможно, – пожимаю плечами и сцепляю руки на столе, чтобы усилить впечатление внешнего спокойствия и задавить им Лешу. – Но вот ты должен знать, что в тот день, когда ты так упахался, что вечером наломал дров, я имел твою жену. То же самое происходило во многие другие дни, но ты этого упорно не замечал.

Он смотрит на меня и молчит. Слабо, очень слабо. Я ждал большего. Но он вроде как сразу все понял, будто бы ждал этого все время заключения. Не могла же ему Аня рассказать это.

– В любом случае, мне кажется, что проблема была в тебе, а не в ней. Тебе стоило пореже поддавать после работы и почаще заниматься женой. Ребенок вот еще у тебя больной, ага? Тоже требует внимания, да и денег, нет?

Пауза. Немного молчания для того, чтобы мясорубка лешиных мозгов справилась с таким крупным куском.

– Так и знал. Так и знал, – бормочет он.

– Это меня, конечно, мало беспокоит. Само по себе. Но будет совсем несправедливо, если во всем этом окажется еще один пострадавший. Страдать здесь должен только ты лично. Для этого я сюда и пришел.

– Че тебе надо, урод?

Он не дернется. Должен знать, каков вкус хлеба с водой в изоляторе. С его характером наверняка должен знать.

– Итак, тебе придется принять тот факт, что я имел и, возможно, буду иметь твою жену. Но я не хочу, чтоб ребенок без отца рос. Совершенно. Поэтому, я могу сделать так, чтобы ты вышел. Я не сын президента, но у меня есть то, что вытащит тебя отсюда и даст новый шанс. Все уже на мази, и мне просто нужно твое мнение на этот счет. Ты сам хочешь свободы или готов отсидеть, лишь бы не идти на компромисс и не смотреть на свою жену снова?

Его лицо изображает задумчивость. Его взгляд – взгляд обезьяны, обдумывающей – взять банан или нет.

– Смотри сам, – цедит он сквозь зубы.

У него даже не хватило смелости послать меня, отметелить, да хотя бы дать по лицу. Он просто смиренно сидит и бормочет, что я должен решить сам.

– У тебя все получится, Леша, – хлопаю ладонью по столу. – До встречи.

Я ухожу, обещая себе по приходу домой сразу залезть под горячий душ. Столь омерзительного общения у меня давно не было. Мне кажется, откровенных лохов – девяносто процентов населения страны. Чистокровных лохов уже не в первом поколении. И главная проблема не в том, что ты лох, а в том, что ты смирился с этим, принял и исходишь из этого, совершая все свои поступки. И в том, что следующее поколение твоего рода тоже будет лоховским, если поступит также. Шансы прервать порочный круг есть почти у каждого. Но это редко шансы на блюдечке. А работать у нас в стране не принято, так как идеал успешного человека – бездельник с безлимитными кредитками. Почти как я. И вот тебе Леша – типичный лох, обрекающий все свое потомство на ту же судьбу. Впрочем, он даже ребенка здорового сделать не смог, что уж там.

И еще – есть люди, растворяющие алкоголь в себе, а есть те, кто растворяется в алкоголе. Я не видел этого мужика до сегодняшней встречи – так мне казалось еще несколько секунд назад. Теперь же понимаю, что он был там – в клубе, где я пытался оторваться под тек-хаус и откуда уехал с накурившимся, но севшим за руль Лерой. Разумеется, я видел Лешу лишь мельком, как и кучу других мудаков-алкашей, пришедших в клуб просто потому, что там можно попытаться снять по пьяни телку и разочаровавшихся в этой затее, потому что телки там довольно специфические – кроме тех стремительно стареющих шмар, что пришли в ложу с парой ведер шампанского, чтобы просто покрутить копчеными боками, вываливающимися из джинс с заниженной талией. Лера, кстати, мог и забыть о том, что видел, к утру, и винить его – смысла нет.

В любом случае, обсудить это с ним я уже не успею. Как только я закончу с Анной, Лера также будет вычеркнут из списков моих интересов. И на этом история закончится, а мне придется начинать новую, как только и если я вернусь из…

Анна

…и сказал, что хочет со мной встретиться. Честно говоря, я сглупила, когда взяла трубку. Он не принял никакого участия в моем горе, и ему плевать на всех. Время, когда я верила ему, закончилось, и больше ничего с ним я иметь не желаю. Я только надеюсь, что Леша никогда об этом не узнает, потому что бед у нас и так хватает.

Врач говорит, что придется подождать еще немного. Говорит, что это серьезный приступ, и у Коленьки проблемы с дыханием. Мне не остается ничего, кроме как ждать около палаты, и я звоню Кириллу. Не знаю, зачем – мы, вроде, уже все обсудили.

– Привет, Ань. Ты как?

– Я в больнице.

– Что говорят?

– Все не очень хорошо. В этот раз говорят, что все не очень.

Я не узнаю собственный голос, и от этого становится страшно.

– Хочешь, я подъеду? Может, что-то нужно оплатить?

– Нет. Расскажи, что ты узнал

– Со следователем не поговорить. Сказывается занятым. Тянет время, – Кирилл вздыхает. – В общем, в реалиях нашей системы, вряд ли его отпустят. Я подам ходатайство, конечно…

– А если дописать про Коленьку? Ну, ребенок совсем плохой, ему же нужно, чтобы отец тут был!

– Пойми, правовой вес этого ничтожен. Конечно, я добавлю это все в ходатайство, но…

– Кирилл, ты не подумай, что это все работа зря. С оплатой проблем не будет.

– О чем ты? Я об этом не думаю, – возмущается Кирилл. – К тому же, мне звонил лешин приятель, тоже хочет меня озолотить.

– Да, я знаю.

– Все будет хорошо.

Я бы хотела, чтобы так и было, но перестаю в это верить. Как и в себя. Я уже сама не знаю, что мне нужно, и вторые сутки не сплю. Я пыталась как-то успокоить Коленьку, давать лекарства, но ничего не помогало. Перед приездом в больницу он плакал и кричал так громко, что я хотела его заткнуть. Мне очень стыдно за это, но я уже просто не чувствую в себе сил бороться. А еще Антон опять действует на нервы. Я должна ему ответить, потому что…

Леша

…и делают вид, что не слышат.

– Мне нужно позвонить, – снова требую у кого-нибудь из них.

Снова тишина.

– Да им по хрен, брат, – звучит чей-то голос сзади.

– Дайте! Мне! Позвонить! – ору я так, что у самого закладывает уши.

Наконец, ко мне подходит один из охранников.

– Я тебе ща позвоню. На сегодня все, – заявляет он.

– Мне нужно еще раз позвонить, че непонятного? – рычу прямо ему в лицо.

– На место! – стучит он дубинкой по решетке, но мне плевать.

– Дай мне позвонить! – я трясу решетку и пытаюсь дотянуться до наглого вертухая.

В ответ он бьет по решетке прямо у меня перед лицом, а его товарищ бормочет что-то про ШИЗО, но я не унимаюсь и начинаю стучать по решетке.

– Дайте мне просто позвонить!

– Все, достал, – заявляет первый вертухай и открывает камеру.

Он наступает на меня с дубинкой, но я выворачиваюсь и наношу ему крепкий удар в челюсть, который относит его на прутья решетки. Поднимается крик, и я пытаюсь вырваться из клетки и ору во весь голос, что мне нужно позвонить, но меня уже держат двое, и в какой-то момент меня бьют по ногам, и я встречаюсь лицом с бетонным полом.

– Десять суток уроду, – визжит получивший от меня в зубы вертухай.

– Мне… надо… – меня прерывает мощная пощечина, и меня уносят прочь, но я продолжаю…

Кирилл

…все, что мне остается – это сообщить Анне об отклонении ходатайства из-за внезапно устроенной драки с охраной. Выяснить, что именно случилось, мне пока не удастся, и это даже несколько успокаивает меня. Вот только приговор Леше теперь будет включать еще и нападение на представителя власти, а это уже может быть не совсем колония. Но с этим я попробую уладить.

Я сижу в машине, смотрю на горящий «check engine» и тереблю мобильник, на который час назад поступил странный звонок. Есть вещи, переступать через которые – равносильно смерти. Вещи, на первый взгляд, безобидные и не столь важные. Знакомый из Перми рассказывал мне на днях про мужика, которого он пытался защищать после подставы с якобы нападением на местных авторитетов с перцовым баллоном. Мужик просто хотел добиться полного пересчета платежей ЖКХ во всем городе, но связался с крутой мафией и получил три с половиной года на зоне и пачку переломов и дыр в мышцах от попаданий из травматов. И я в одном шаге от того, чтобы просто сдать назад. Намеки такого рода не оставляют безразличными никого. Взвесить все pro и contra я уже не успеваю, и звонивший явно об этом знал. Баллончик, кстати, я в машине тоже держу. Но дело не в этом. Кое-кто сказал мне полгода назад, что все из-за того, что я забочусь только о своей шкуре. Что я – лицемер и поддонок, которому просто везет. Я ответил, что это может накормить ее и обеспечить на остаток дней, а она подала на развод. И еще было много таких же глупых разговоров до и после этого, но она заставила меня задуматься, чего стоит все, что я делаю. И сейчас приходит очередной момент для этого. Совесть – ничтожная иллюзия. Но есть нечто другое. Я не знаю, как это называется, но если я смогу довести это дело хотя бы до условки, это существует.

Вот только какой вывод мне придется сделать, если я окажусь на месте парня из Перми? И с кем мне тогда…

Антон

…и даже немного соскучился по ней.

– Я слышал, у тебя проблемы с ребенком?

– Да.

– Я могу помочь?

– В этот раз – нет.

– Не могу или не надо?

– Не можешь.

Вот оно, истинное достоинство нищеты. Докажи мне, что я чего-то не могу, чтобы оправдать все собственные слабости. Я разглядываю Анну урывками, стараясь не увидеть целиком ее лица. Спутанные жирные волосы, черные точки на коже, какие-то покраснения, пробивающиеся из-под халата, мутный взгляд – все еще похлеще, чем было раньше. Тот задор, который был в ее взгляде в нашу последнюю встречу, исчез, и исчез блеск в ее глазах. Я едва узнаю ее.

– Зато я могу кое-что другое. Как ты заметила, я ничего не предпринимал по части твоего мужа.

– Да, тебе не до этого было, я думаю, – несвязно бормочет Аня.

– Я был крепко занят, – киваю. – Но сейчас у меня на руках есть кое-что.

Я достаю мобильник и включаю то самое видео. В процессе просмотра лицо Ани краснеет, и это становится верным знаком того, что попал в точку. Она все еще надеется на то, что вернет свою жизнь. Впрочем, я знаю, что также все уже не будет. Но я хочу хотя бы в перспективе видеть, как эти двое будут тихо ненавидеть друг друга и жить, машинально опекая общего больного ребенка.

– Откуда это? – почти шепчет Аня.

– Какая разница? – пожимаю плечами и продолжаю держать мобильник перед ней. – Смотри.

Я нажимаю на опции и выбираю «Удалить». Подтверждаю.

– Что ты делаешь? – она вскакивает и едва не выхватывает у меня из рук телефон.

– Тихо, детка, – одергиваю руку. – Это просто копия. А другая – на карте, которая лежит у меня дома.

– Это же… – она замирает надо мной и скрещивает руки на груди.

– Да, это вытащит его. Если вы докажете, что ДТП было не по его вине, его просто лишат прав за пьянку и отправят к тебе и сыну.

– И что ты хочешь взамен? Что ты хочешь, чтобы это дошло до суда?

И ее голос, и она сама дрожат, как никогда. Возбуждение, смешанное со страхом. Как это прекрасно.

– Сыграй для меня последнюю пьесу. И больше ничего.

– В смысле?

– Побудь для меня той, кем была все это время. И я сделаю так, чтобы запись дошла до суда, следствия и всех прочих. Если ты будешь держать язык за зубами, конечно.

Люди не покупаются и не продаются за деньги. Это все жалкая слабая ложь, унижающая суть человека. Покупаются и продаются услуги. Продаются силы, продаются умения, продается воля. Но человек всегда должен оставлять себе выход. Когда выхода нет – можно считать человека проданным, но в глубине души он сам так считать не будет. Может, это чушь, но я хотел бы в это верить. В то, что всегда можно найти развилку и свернуть в другую сторону.

– Говори, что мне делать.

У Ани развилка давно пройдена. И сейчас ей предстоит просто проехать один из транзитных пунктов. Я начинаю с ней вполне традиционно, приказывая ей улыбаться, но она начинает плакать, и перед первым подходом я накрываю ее глаза простыней. Она слишком сухая, и я трачу литры слюны, и она орет и стонет, но меня это заводит. Я знаю, где у нее хранится смазка, поэтому и проникновения сзади ей не избежать. Во второй подход я просто не могу кончить от того, как сильно заводит меня этот процесс – меня переклинило окончательно, и я хочу использовать Аню вдоль и поперек, чтобы больше никогда не вернуться к ней даже в мыслях.

Завершив вторую часть этой пьесы, я сажаю Анечку в ванну и встаю над ней, приказывая открыть рот. Ненавижу ее лицо. Как и многие другие, как и все, кроме своего и еще одного. Я хочу бить униженную и растоптанную Аню по щекам, пока ее лицо не распухнет, но вместо этого просто поливаю ее лицо собственной мочой.

Выведя ее из ванной, я представляю ее наверняка умирающего сына, ощущаю всю соль ситуации, и у меня снова встает, и я плюю Ане в рот и с остервенением толкаю член ей в глотку и кончаю с ревом дикого льва, после чего шлепком по лицу отбрасываю ее на кровать.

Когда все заканчивается, она сидит в кресле, стыдливо прижав ноги, смотрит куда-то в пустоту. Такую же, в какую нырнул я с завершением всего этого. Странно, но сейчас не произошло ничего особенного. Я делал с ней все то же самое, только не за раз, и она оставалась довольна, но сейчас это было чем-то средним между изнасилованием и проституцией, и я не могу разобраться в чувствах. Но это-то здорово, потому что это принесло мне новый опыт. Значит, Аня выполнила свою часть сделки.

– Я все сделаю, не переживай, – зачем-то убеждаю ее.

– Ага.

– Мне просто нужно было, чтоб ты понимала, каково было мне здесь.

– От чего?

– Заниматься этим. Идти на компромиссы со всеми. Я постоянно страдал. Теперь ты понимаешь.

– Нет. Не понимаю.

– Время поможет, – пожимаю плечами и ухожу в ванную.

Умываю только лицо и руки, но запах на них все равно остается. Ее запах. Теперь он мне омерзителен. Я отсек еще одну голову этому Заххаку. Осталась третья, но она самая слабая, на мой взгляд.

– Как только все кончится, удали мой номер, – говорю ей, уходя, скорее из жалости, чем из практичности, что для меня тоже в новинку.

Уже на улице, по пути в такси я понимаю, что в любом случае помог бы ей, и все это было диким фарсом, который должен был оправдать мое странное для меня самого поведение. Словно бы у меня появилось дело до кого то, кроме меня самого. И тот переход в откровенное насилие, который я совершил, теперь давит на меня еще сильнее, чем скапливающиеся над головой тучи перед очередным дождем и постоянный грязный запах в воздухе по вечерам. Мне пора заканчивать эту историю, хотя мне только начало нравиться то чувство…

Анна

…кажется, это больница. Я сижу на полу. Холодный кафель успокаивает. Ко мне подходят какие-то люди и предлагают помощь, но я просто отказываюсь, отталкиваю их, и они просто уходят. Я не вижу лиц. Просто люди. Потом приходит еще кто-то. Хватает меня под руку. Я должна узнать этого человека, но я не узнаю. По мне как каток проехал. И сравнял с землей. Еще пару дней назад мне казалось, что меня унизили за дело, и нужно просто отмыться и потерпеть, что хуже не будет. А теперь…

– Здесь нельзя…

– Что?

– Пойдемте, присядете…

Хотелось бы понять, как именно до этого дошло. Мне все объяснили, но я ничего уже не понимала. Сначала была паника, а потом – меня словно ударили по голове, и я начала тонуть. Мне в руки суют кофе, и я отпиваю немного, но кофе слишком горячий, и я обжигаю язык. Хочется еще немного поплакать, но уже нечем. И нужно просто делать какие-то вещи, в которых заложен какой-то смысл – и все это только для тех, кто смотрит со стороны.

Допив кофе, я вытаскиваю телефон и звоню своей двоюродной сестре Юле. Мы не встречались уже год, хотя живем в одном городе. Перед новым годом у нее умерла дочь, но я узнала об этом из третьих рук. Я сослалась тогда на занятость и на то, что у Леши проблемы с работой, хотя я сама ничего толком не делала и не искала возможности помочь своей семье деньгами. Он говорил, что все сделает, а я просто заперлась и ждала чуда. И встречалась с Антоном.

– Привет, Юль.

– Привет, Анечка. Ну, как ты?

Мы находим друг друга только в бедах. Все мы можем объединиться только в бедах – тупые русские люди. Наслаждаемся своей жалкой жизнью, пока что-нибудь ни случится. И потом уже находим своих родных и бывших друзей, которые оказываются не бывшими.

– Поможешь с похоронами? А то я не знаю, как да что, да и…

– Как думаешь, Леше надо знать? – спрашиваю я у Кирилла, позвонив ему после Юли.

– В любом случае, у него запрет контактов, пока он в изоляторе, – отвечает Кирилл. – Можно найти возможность, но оно того вряд ли стоит. Я помогу с похоронами, если нужно…

– Нет, помочь с похоронами мне уже нашлось кому. Нам нужен Леша, – прерываюсь, понимая, что говорю что-то не то и договариваю шепотом. – Мне нужен…

Кирилл снова рассказывает о положении дел, явно пытаясь меня отвлечь, но во мне слишком много…

Антон

…и что меня не покидает чувство, будто мы с ним знакомы. Но я бы запомнил такую лживую номенклатурную физиономию. И определенно приписал ему несколько ярлыков для верности.

Константинов кладет карту в конверт и прощупывает его, словно проверяя, что там еще есть.

– Значит, приобщим к материалам дела сразу после экспертизы.

– Позаботьтесь о том, чтобы экспертиза была проведена как можно быстрее.

– Хорошо. Я Вас понимаю. Посадить невиновного человека для меня грех, – показывает крестик на шее, чем вводит меня в легкое недоумение. – Не переживайте. Все будет в рамках правового поля. Вы ничего не передавали адвокату?

– Нет. А почему вы спрашиваете?

Этот вопрос либо выпал случайно, либо должен меня отвлечь. И как мне это узнать наверняка?

– Я к тому, что мы все понимаем, кто пострадавшая и насколько приковано внимание общественности и отца пострадавшей к процессу.

Опять же – либо откровенничает, либо отвлекает. Вертлявый ублюдок.

– Частные структуры всегда находятся под давлением, и поэтому доверять им не стоит, – продолжает он. – Адвокат может быть перекуплен, и он может попросту дисквалифицировать улики. Но что более важно – с ним договориться вы не сможете, потому что он на ясном глазу будет клясться, что действует в интересах клиента.

– У страха глаза велики?

– Вроде того.

Константинов еще раз пожимает конверт, вроде как показывая, что понимает объем его содержимого наощупь.

– Вы же понимаете, что остаток моей благодарности придет после заседания, ага? – добавляю, на всякий случай.

– Конечно.

– И мой личный интерес должен быть никак не отображен в дальнейшем.

– Безусловно.

После выхода от Константинова, я обнаруживаю два уведомления на мобильнике.

«Zu viel zeit»

Это смска от нее.

И пропущенный от Леры. От Леры, который наверняка знал, как серьезно то, что было у него на записи, и ничего не делал. Этот коллаж сообщения и звонка лишний раз напоминает мне о том, что геи в Европе – просто геи. А в России даже геи – какие-то пидорасы. И несмотря на приток беженцев, войну в Сирии и прочее дерьмо я хотел бы вернуться туда…

Леша

…отпивает свой кофе и покачивает головой.

– И что, будет хуже? А? – усмехаюсь ему в лицо.

– Ты явно недооцениваешь нашу работу, – вздыхает, будто правда чем-то опечален. – Ты только вышел из изолятора, и это путешествие должно было тебя чему-то научить.

– А именно?

– С представителями власти не надо спорить, – он снова закуривает; как всегда, чтобы позлить меня. – С нами надо дружить.

Я молчу. Не знаю, что меня так переклинило в тот раз, когда я хотел срочно позвонить адвокату. Просто достали эти уроды, которые со мной даже не разговаривали. А вот с Константиновым я бы не хотел разговаривать, а он наоборот так и трется.

– Смотри, нам нужно приобщить к делу анализы крови жертвы. Это улика защиты, по идее, но я тоже имею право ее задействовать. То есть, я могу изменить требование в рамках применяемой статьи или просить о переквалификации дела, если считаю это справедливым. Понимаешь?

– И что нужно?

– Так вот, анализы крови есть. С наркотой. Но у лаборатории есть сомнения в их подлинности, нужен повторный анализ, а средств в бюджете на все не хватает. Нужен мой запрос.

– Ты денег что ли хочешь?

– Все хотят, Леша, – нагло усмехается. – Но я-то предлагаю тебе сотрудничество.

– Ни хрена вы не докажете. А если докажете – запрете на поселение, а я выйду по УДО. Я все знаю.

– Не зря ты сменил адвоката, – опять вздыхает, как баба, и тушит сигарету в пепельнице. – Тогда у меня все. Ты только подумай на досуге, почему твой адвокат ни разу не обмолвился об анализах крови. Ладно?

– Ага, – бурчу, просто мечтая вернуться в камеру.

– Кстати, тебе понравились праздники в СИЗО?

Молчу, потому что ответить на такое – слишком унизительно.

– Просто в рамках правового поля я вынужден буду просить продлить арест. Суд у нас не сильно торопится. А у обвинения улик достаточно.

Черта с два я пойду на сделку с этим уродом. Да, немного денег у меня отложено. Вот только нужны они Коленьке и Анне, этой продажной твари, которая пока еще все равно нужна, чтобы заботиться о моем сыне, но не каким-то скотам. Кирилл давно дал мне понять, что колония поселения и погашенная судимость – не конец света. И никто меня больше не нагнет, потому что я…

Анна

…и мы уже все закончили, – я замолкаю, чтобы у него было время все понять.

Он упирается взглядом в стол и долго молчит.

– Знаешь, я думала, как жить дальше. И мне просто… просто не найти, что делать. Наверное, нужно найти работу, чем-то заняться, но…

Я снова замолкаю. Леша накрывает лицо руками. Возможно, он плачет, хотя я никогда не видела, чтобы он плакал. Я выдавливаю из себя каждое слово, чтобы он понимал, что я рядом, и что у нас общее горе, и я все также хочу ему помочь. Но я не знаю, слышит ли он меня.

– У меня просто ничего больше нет. Я даже не хочу идти домой. Осталась бы здесь. Я так устала.

Он поднимает лицо, и я вижу, что у него дрожат скулы. Почему это? Так переживает? Или что-то еще?

– Натрахалась? – выдает он.

Меня шокирует этот вопрос, и я замираю с открытым ртом.

– Натрахалась, ну? – повторяет он.

В голове – словно свет потушили.

– О чем ты?

– Я знаю все. Ты не за ребенком следила. Ты со своим хахалем отдыхала. Потому-то так и вышло.

– Каким…

– Иди отсюда по-хорошему, – с нескрываемой злобой в глазах и голосе говорит Леша. – Меня один раз уже заперли, и терять мне нечего.

– Ты не можешь со мной так. Я не знаю, кто тебе и что наговорил…

– Да я и так должен был догадаться. Ничего, ничего мне больше не нужно! – кричит Леша так, что у меня звенит в ушах, и я их закрываю.

Дверь открывается, и заходит охранник.

– Уведи меня уже, – заявляет ему Леша, но снова поворачивается ко мне. – Самое худшее то, что ты делала это на глазах у Коленьки.

– Такого не было! – уже со слезами на глазах кричу в ответ я.

– Даже если он был рядом, – уже подставляя руки под наручники, отвечает Леша. – Ты о чем думала, ну?

Я ничего не могу сказать в ответ. Слишком много разных слов и мыслей роются в голове, и я пытаюсь во всем этом разобраться одним махом, но не могу. Мне предлагают покинуть комнату для переговоров, и я выхожу на улицу и сажусь в первом попавшемся кафе.

Кто ему мог сказать? И зачем? Что теперь будет с тем, что еще недавно было нашей семьей? Коленьки больше нет, и я не знаю, зачем нужно было жертвовать чем-либо, раз Леша узнал о моих приключениях. Господи, что же я натворила?

Но если Антон сделает все, как мы договаривались, то Лешу выпустят, и тогда-то он уж точно поймет, что я все делала только для него и Коленьки.

Звонит Кирилл. Он взбудоражен, и я прошу его сразу начать рассказывать по существу, а не расспрашивать, как у меня дела, ведь дела-то у меня – как сажа бела.

– Я получил файл, вроде как видеозапись. С комментарием, для чего это использовать – как улику для дела Леши. Но запись не открывается. Не читается ничем.

– Как так? – мне в лицо бьет жар, потому что я-то знаю, откуда эта запись.

– Я попробовал отдать знакомому специалисту, и он сказал, что этот файл вряд ли смогут восстановить.

– И что теперь делать?

– Я попробую подать ходатайство, через экспертизу. Буду заверять, что это имеет смысл рассмотреть. Но если суд решит, что мы просто тянем время, то ничего не выйдет.

– Как так-то, а?

– Слушай, источник улики некомпетентен, и файл поврежден, но независимая экспертиза может помочь – у них оборудование лучше, они могут разобраться. Если что-то выйдет – приобщим запись. Если от нее вообще будет польза.

– Должна быть. Точно.

– Ты знаешь, откуда это?

– Нет. Не знаю. Но что-то там должно быть. Я верю.

Кирилл скомкано прощается, ссылаясь на занятость, а я продолжаю сидеть в кафе, ничего не заказывая и не понимая, как такое может быть. Антон не мог так поступить – кинуть какую-то фальшивку, и на этом успокоиться. Он должен был что-то еще сделать. Но он не берет трубку после нескольких звонков, и я перестаю набирать его номер и просто жду – может, он и перезвонит. Моя единственная надежда – на него, потому что я видела эту запись, и она могла бы…