– Ну, это-то все понятно, – бормочу.
– Травмы, несовместимые с жизнью, были получены в результате дорожно-транспортного происшествия. Есть сомнения на этот счет?
– Адвокат должен знать, – огрызаюсь я.
– Но его здесь нет. Это не допрос, протокола не ведется. Собеседование, – следователь достает пачку «парламента» и, не предлагая мне, закуривает. – Постановление о возбуждении уголовного дела ты видел. Просто руки не доходили показать все документы, а адвокат что-то не торопился запрашивать их.
– Редкостные уроды, – бурчу себе под нос. – Сразу уголовку, не разбирая.
– Что?
– Ничего.
Следователь наклоняется ко мне и выдыхает дым. Знает же, черт, что я неделю не курил.
– Вы задержаны здесь в рамках правового поля. Это понятно?
– Понятнее некуда.
– Мы имеем полный пакет улик для предоставления на грядущем суде.
– И когда он уже будет?
– Дата еще не назначена. Но у меня вопрос – неужто Вам нечего сказать в свое оправдание? Это бы пригодилось для суда.
Адвокат мне посоветовал не болтать лишнего. В общем-то, это было единственным, что он мне сказал по существу.
– Нечего. Я не понимаю, в чем именно меня обвиняют.
– В нарушении правил дорожного движения, совершенным лицом, находящимся в нетрезвом состоянии и повлекшем смерть человека. До семи лет лишения свободы. Достаточно внятно для вменяемого?
Не понимаю, почему следователь ставит особое ударение на последних словах, да и не хочу понимать.
– Это я и так прочитал.
– Так о чем этот разговор?
– Вам виднее. Я все равно не понимаю.
Следователь раздраженно собирает свои листки, на одном из которых я поставил подпись в начале разговора, закидывает все в папку и безмолвно уходит. Так же, без особых комментариев, меня уводят в камеру.
Через час за мной снова приходят и ведут в ту же комнату для переговоров. Там снова сидит тот же Женя Константинов – мой следователь.
– Готов поговорить?
– Опять про статью?
Константинов хмыкает и без комментариев уходит, а на его место приходит Анна.
– У вас десять минут, – заявляет вертухай, который привел меня, и выходит, закрывая комнату для переговоров.
Я знаю, что за мной следят через камеру, которая висит на потолке, поэтому не приближаюсь к Анне, и она уже привыкла, что этого нельзя делать. Она, как обычно, спрашивает, как мое самочувствие, и не болит ли у меня что-то, но сама выглядит ужасно. Кажется, что ее все это изматывает в два раза сильнее, чем меня. Глядя на ее изможденное лицо, я чувствую, как внутри кипит злоба и как тянет меня вырваться отсюда и голыми руками задушить Константинова, но знаю, что это не поможет.
– У Коленьки опять было это, – жалуется Анна после того, как я заверяю ее, что дела идут на поправку. – Опять… – она прерывается, прячет взгляд, но я вижу, что она пытается сдержать слезы. – Я думала, в этот раз все будет совсем плохо. Но его откачали.
– Не плачь. Все наладится, – стараюсь говорить ровно и уверенно. – У нас есть немного денег, я откладывал – на случай, если экстренно что-то понадобится. Карточка дома, в комоде, код там же
– Тебе сейчас нужны деньги на адвоката, – быстро протирает глаза Анна. – Нужно спасать тебя.
– В комоде еще нычка, поняла?
– Да. Леша…
– Что?
– Скоро надо нанимать репетитора будет. Мы с Коленкой одни не справимся. Ты узнал, кому надо заплатить, чтобы тебя выпустили?
– Пока никому. Все разбирается по закону, просто нужно поговорить с юристом, а у него какие-то проблемы. Если будет совсем хреново – возьмешь карточку. Немного протянете, пока я не найду способ заработать – либо на зоне, либо на свободе.
– Слушай, – Анна подбирается поближе и говорит низким шепотом. – Они же не могут по-настоящему посадить. Ты же просто на машине ехал. Я вот этого не могу понять.
– В этой стране все могут, – качаю головой. – Будь дома, следи за новостями. И попробуй дозвониться адвокату.
– У него выключен постоянно. Я не знаю, что там такое, – продолжает шептать. – Давай, ты узнаешь, кому…
– Прекрати это обсуждать здесь, – шиплю, глядя ей прямо в глаза.
Она замолкает и отстраняется. Она должна понять, что я гораздо больше переживаю за нее и сына, чем за свою судьбу.
Мы обмениваемся короткими фразами, заверяя друг друга, что все скоро наладится. Льем воду без какого-либо смысла. Она уходит домой, а я – в камеру. И все по-старому. Никакой определенности. Кажется, этим они и изматывают меня. И им это удается.
Миша куда-то переехал, и я стал больше общаться с парой других мужиков. Один из них – он представился Адамом, – держится особняком и совершенно не унывает. На его лице почти постоянно тонкая, насмешливая улыбка – то ли для одобрения собеседника, то ли для издевательства.
– Ну как? – интересуется он, когда я возвращаюсь. – Поговорить хоть дали?
– Да, – машу рукой и подхожу к развалившемуся на шконке Адаму. – Говорить-то особо не о чем. День за днем одно и то же. И Константинов тоже…
– Про него разговор короткий, – прерывает меня Адам. – Он мужик сволочной, будет тебе постоянно на что-то намекать, водить за нос, давать отводы потом и всякую дребедень. Просто разводит на суммы, которых у нашего с тобой брата нет и быть не может. Я тебе говорю – тут надо адвоката иметь нормального.
Молча киваю, потому что мне уже просто неудобно рассказывать про своего адвоката, вроде как назначенного государством.
– Ты смотри, по твоей теме больше, чем колонию поселения дать не могут, шаришь? И неважно, кто там чей сват-брат. Тебе главное – не заскочить на более крутую тему, не натворить чего здесь. Самое хреновое – если там кому проплатят тебя, чтоб пырнул какой-нибудь завсегдатай или спровоцировал.
– А может быть такое? – с недоверием спрашиваю у распалившегося на болтовню Адама.
– Говорят, – пожимает он плечами. – Но настоящие уголовники настоящую зону и топчут. А тут вообще условку дать могут, ты ж без особой жестокости.
– Слушай, а ты-то сам тут за что? Сколько говорим, я даже не спросил.
– Да, по мелочи, – растягивая слова, отвечает Адам. – Пару человек на бабки кинул, жду суда. Но у меня адвокат – жопа в мыле, как работает. У меня уже улик защиты больше, чем обвинения, и никто меня не посадит, зуб даю.
Я понимаю, что если не сейчас – то никогда, и надо брать быка за рога.
– А может твой адвокат и мне помочь? За бабки, естественно.
– А че с твоим?
– Да он вообще ни мычит, ни телится. Дал мне какие-то бумажки подписать, да и свинтил. Типа готовит улики. Даже не спрашивал ни о чем.
– Государственный, че ты хотел, – улыбается во весь рот с идеальными зубами Адам.
– Так что?
– Да не вопрос. Дашь мне номер твоей жены, чтобы он с ней на воле вышел на связь. Если ей доверяешь. А я его при встрече выведу на тебя самого. Он официально возьмет твое дело – скажет, что и как нужно написать для этого. Понял?
– Ага. А дорого берет-то? Ну, в ымсыле…
– Да не парься ты, – Адам встает и крепко хлопает мен по плечу. – У тебя семье кормилец нужен. А ты тут чалишься, как дурак. Если что – должен будешь. В долгий ящик.
Я благодарю Адама, и нашу беседу прерывает надсмотрщик, который вызывает его на встречу. Адам подмигивает мне и неторопливо собирается на выход, несмотря на команду вертухая поторопиться. Вот он, несломленный человек. Рядом с ним я себя начинаю ощущать тряпкой, которого ломает чувство вины. Вот так эти твари и ломают людей. Меня даже не били, а просто держали в неведении, и все.
Но ничего, если сейчас Адам поможет, то уже на следующей неделе я…
Антон
…и визжит свое любимое.
– Faites-le moi, Antoine, faites-le… moi!
Чертов французский. Не переношу его, как и любой язык, которого не знаю. Впрочем, значение этой фразы мне известно. Нет, чтобы поорать на языке, который я знаю. За это я отключаю осторожность и заканчиваю сильными, напряженными толчками, чтобы доставить Лере как можно больше дискомфорта. В любом случае, никого из нас эта боль не может отвлечь от факта одновременной концовки, но свои, как выражается Алекс, моральные дивиденды я получаю.
Пока жар медленно расходится по всему моему телу в унисон спадающему стояку, а я сам неподвижно валяюсь на постели, мне совершенно спонтанно вспоминается, как мы познакомились с Лерой. Это не было ключевым моментом в моей жизни, как и весь этот роман, но было в этом знакомстве нечто свежее, задорное. Нечто, что заставляло сердце биться чаще. Я периодически ездил тогда в один теннисный клуб на Сестрорецком Разливе, и в один из приездов мой спарринг-партнер попал в ДТП. Я был немного расстроен, но получил предложение поиграть от Леры, и наши уровни были довольно близки, а потому игра удалась. Я, конечно, выиграл, и мы заболтались в местном баре – «Саша-С», кажется, – а потом как-то совершенно невзначай оказались в вип-раздевалке, причем часть меня находилась уже внутри Леры. Можно ли назвать такое знакомство романтичным, я не знаю. В общем-то, мне плевать на этот критерий. В большей степени меня озадачило то, что это знакомство продлилось, и я не был им разочарован.
Лера включает телевизор без звука и достает мобильник. Куда там торопиться в душ, действительно. Я кладу под голову подушку и бессмысленно пялюсь на видео какого-то клипа с полуголыми девицами, негром в шубе и искусственной собакой. Интересно, как долго нужно смотреть такие видео, чтобы снизить свой ай-кью до нуля?
– Прикинь, – толкает меня в бок Лера, листающий новости на своем айфоне, который не отпускает ни днем, ни ночью, – в одном из наших ЗАГСов две девицы расписались на основании того, что одна из них по документам – мужик.
Да уж, кто о чем, а вшивый – о бане. Но нет, намек не пройдет.
– Милонова на свадьбу пригласили? – отпускаю сухую шутку и больше никак это не комментирую.
Лера смеется слишком громко для такой шутки, но это нормальная практика. Я же даже сейчас, уже начав расслабляться, не могу не думать о ситуации с Аней и ее супругом-неудачником. Сафронов через свою дочь оказался флешь-роялем для этого кретина. Строитель, учредитель нескольких дочерних и сопряженных фирм, оффшорщик, хороший знакомый Ротенбергов и один из главных распильщиков «Зенит-Арены». Абсолютно неслучайный человек, с которым не стоит встречаться на узенькой дорожке. Даже если бы работяга случайно поцарапал своей «газелью» невменяемую Настеньку, он не только сел бы, но и остался на всю жизнь в кабале на стройках какой-нибудь из фирм Сафронова работать за батон. А тут-то ситуация похлеще, и ставки повыше. Уверен, лет двадцать назад Лешу и его семью не стали бы мучать судебным процессом и изолятором, а просто порешили бы одним днем. В каком-то смысле, для семьи так было бы легче.
– Тяжелая неделя будет, – вздыхает Лера.
Поглаживает себя по левой щеке и губам, словно намеренно обращая мое внимание на свое странное родимое пятно размером с рублевую монету и тонкую крошечную бородку. О, да, уж этот-то клоун знает, что такое тяжелая неделя. Но в этом его суть – жаловаться на то, за что обычные нищеброды благодарили бы господа бога сутки напролет. Да и мне нравится то чувство легкого раздражения, которое у меня вызывает его нытье. И, несмотря на безвкусный дизайн лериной квартиры-студии, я регулярно убегаю сюда из своей полупустой съемной халупы в сто пятьдесят метров с вечно осенним видом Крестьянского переулка. Лера поглаживает меня по груди, и я отвечаю взаимностью, рискуя навлечь на себя новую волну его интереса. Занятно, но Лера никогда не прикасался к женским прелестям. Вообще никогда. То есть, весь юношеский возраст он решал этот вопрос вручную, благодаря дистанцировавшей его от девчонок матери, и только ближе к восемнадцатилетию, наконец, осмелился найти себе партнера. Он не пробовал ничего, кроме близости с мужчиной, и даже не знает, вызвало бы у него какие-то приятные ощущения женское тело. Просто отторгает саму мысль о том, что им можно пользоваться и наслаждаться. В глубине души я сочувствую ему и отчасти презираю, но отказаться от соблазна попользоваться его слабостью не могу. Некое странное, почти животное влечение во мне всегда расслаивается на обе стороны и растекается по всем частям тела обоих полов. Впрочем, я всегда презираю тех, с кем занимаюсь сексом. За одним лишь исключением. Единственным исключением.
– Знаешь, иногда мне даже жаль, что ты не совсем на одной волне со мной, – со вздохом.
– В смысле?
– Самый мой яркий опыт был в позе «шестьдесят девять». Одновременно с партнером. Нет ничего ярче этого ощущения. Ты точно не хочешь попробовать? Ну, как-нибудь.
Пожимаю плечами и молча встаю с постели. Если я скажу, как есть, обиженного нытья будет на неделю. Это мы уже проходили как-то раз. Иногда мне кажется, что Лере проще было бы сменить пол, чем каждый раз так мучиться с уговорами. Но это дорого, а он не такой богатый и успешный, каким хотелось бы быть любому нестандартному пареньку на его месте. Зато он сублимирует недостатки нежности своей псевдотворческой работой в среде продюсеров ПиЭмАй. Некоторые люди никогда так и не поймут за свою жизнь, где проходит тонкая грань между интеллектуальной или творческой деятельностью и страданием херней во имя подкормки своего эго. И Лера из таких.
– Я голоден. Хочешь пиццу или фалафель? – слышится голос Леры.
– Нет.
Я немного проголодался, но не хочу задерживаться здесь. Хочу поесть в одиночестве. Каждый раз, как только Лера подкрепится и дернет светлого пива, он начинает задвигать свои истории про звезд шоу-бизнеса, с которыми ему повезло поработать. Даже разверзшаяся земля и приход Христа не остановят процесс, начни Лера вспоминать про его мимолетную встречу на очередных съемках с Пугачевой, которая пришла на площадку, раздолбала всем головы и ушла, оставив весьма напряженную обстановку. Так что я оставляю Леру тяжело вздыхающим и голодным, а сам медленно потягиваюсь и обращаю внимание на свое отражение в зеркале, занимающем почти полстены. Состояние мое задницы говорит о том, что пора снова приняться за походы в спортзал и возобновить курс приседаний. Тем не менее, в сравнении со всеми задницами, что были у меня в руках и в непосредственной близости – мужскими и женскими, – моя смотрится отлично даже сейчас.
И уж, конечно, получше, чем задница Леры. Он далеко не накачанный мачо, какими показывают парней его склада ума в соответствующем эротическом кино. Тот же расклад, что и с псевдолесбиянками. Настоящие лесби – чаще уродливые жирные коротко стриженные стервы, нежели ухоженные глянцевые модели с шикарными фигурой и грудью. Настоящие геи, исходя из моей, пусть и не самой богатой, практики, – чаще худосочные закомплексованные пареньки, чем фитнес-тренеры из того самого фильма, который все наверняка видели, но ни за что в этом не признаются.
Я подхожу к окну и вижу, что выпал снег. Несколько белых пятачков на газонах видны издалека. По всей европейской части еще вчера обещали похолодание. Единственный раз за полгода я взглянул на прогноз погоды, и он меня только огорчил. Радует одно – в Москве у Михи, Лени и прочих отморозков – погода не лучше, что бы они ни хотели думать про питерскую вечную осень.
Да какое мне дело до погоды? Мне есть дело до Анны. И тут я все еще блуждаю в потемках. Видимо, мне придется переговорить в лоб с папашей, хотя сейчас у нас слишком напряженное время, и я стараюсь с ним особо не связываться. Разумеется, никакой обиды за его старческую болтовню про мою разбалованность я не держу. Мне вообще давно незнакомо это чувство. Другое дело – рациональная оценка реальных действий.
– Паша Мерецкий ушел в бессрочный отпуск, – замечает почему-то Лера, все также лежащий в постели и пялящийся в телевизор. – Он в глубоком трауре.
– До сих пор? – удивленно хмыкаю. – Я бы на его месте просто заново женился.
– Ты сильный, – как-то совсем по-женски воспевает меня Лера. – А он не очень.
Мерецкий потерял жену этой осенью стараниям лениной тусовки. Весь этот город пропитан отравой болезненной московской тяги выложить яйца напоказ и прибить их к брусчатке, чтоб не сдуло ветром. В тот самый приезд, когда я не стал тусоваться с этими отроками божьими, Дима Белоус на папиной «бентли» снес витрину ресторана и угробил беременную жену Мерецкого. Не уверен, будь она не женой известного музыкального продюсера, а просто надутой каким-нибудь неудачником бабищей, что кто-то стал бы разбираться. Но Мерецкий сразу устроил шумиху в СМИ, и у семьи Белоусов начались проблемы. И закончатся они не скоро. Мне кажется, я когда-то именно такие прогнозы и давал этой тусовке, но не озвучивал их. Да и кто бы меня послушал?
– Странно, – не отрывая глаз от беззвучно орущего в микрофон Честера, бормочет Лера.
– Что?
– В «бентли» же почти не чувствуешь скорости. Какой смысл отжигать в нем?
У меня нервно дергается уголок рта. Странный рефлекс. Словно одна половина меня хочет рассмеяться от души, а вторая – изобразить невыносимую грусть. В целом, я посередине. У меня, конечно, есть ответ. Ответ на все вопросы о том, почему эти ребята настолько безбашенно отрываются там, где это совсем неуместно.
Дело в том, что никто из них в этой жизни палец о палец не ударил, чтобы заслужить то, что имеет. Они просто были зачаты и родились под эгидой все обогащающейся семьи распильщиков, откатчиков, рейдеров, полубандитов разных мастей. И ребята эти, в глубине души, жутко комплексуют из-за этого. Все вокруг что-то делают, а им делать ничего не нужно. То есть, некоторые из них находят дело жизни, но именно в этой точке из тусовки приходится выйти, потому что с конструктивной деятельностью она несовместима. И каждый раз, при каждом удобном случае, парням и девчонкам из тусовки надо доказывать окружающим – от уборщицы в ночном клубе до ключевых СМИ, – что именно они – истинные владельцы жизни в стиле лакшери и всего мира. Оттуда же их беспорядочный секс, горы кокса и прочая веселуха. Им нужно показать, что они могут себе это позволить на самом деле, а не только в мечтах. Разрыв между их мозгами и кошельками с их карманными деньгами слишком велик, чтобы чувствовать себя комфортно. И они пытаются показать, что они – тоже взрослые, тоже круты, как и их семьи. Если этого не делать – можно в какой-то момент почувствовать себя ничтожным сперматозоидом, которому просто повезло сцепиться с нужной яйцеклеткой. Или наоборот. Стоит ли их за это осуждать? Как знать. Я и сам не чураюсь потусоваться несколько дней без зазрения совести и зацепить чего-нибудь запрещенного. Но вот убить ради веселухи – это уже за гранью и формальной человечности и тотального цинизма. Это просто тупость, проявление слабоумия и неспособности ориентироваться в реальности.
– Не знаю, – лениво почесываю живот. – Им нравится.
– А тебе?
– Не очень.
Пора свалить в душ, пока Лера не разболтался. Но уже, видимо, поздно.
– Что ты будешь делать в этот Новый год? – как бы невзначай, но с напряжением в голосе интересуется он.
Я встаю на выходе из спальной зоны, закрываю глаза и пытаюсь провалиться сквозь реальность. Этот вопрос не вызывает у меня замешательства. Он скорее вызывает отвращение.
– Мне плевать на Новый год. Я не праздную.
– Да, я помню, – тянет, скрывая расстройство. – Но вдруг…
– Нет.
Когда я заканчиваю в душе, туда же заходит Лера. Мы какое-то время смотрим друг на друга, и он улыбается и вроде как тянется, чтобы меня поцеловать, но я коротко усмехаюсь и ухожу. Выйдя, я проверяю мобильник и вижу сообщение от Ани о том, что у нее поменялся адвокат, и она сегодня даст его контакты.
Какого черта она пишет мне сюда, на личный номер? Какого черта она вообще что-то пишет? Курица совершенно не знакома с понятиями конфиденциальности и тактичности.
Я вытираюсь насухо, швыряю полотенце на кровать и одеваюсь в тонкую серую рубашку с длинным рукавом и темно-синие джинсы. Кажется, это моя одежда, хотя я не до конца уверен. У нас с Лерой одинаковая туалетная вода, так что даже на запах разницу не ощутить. Я останавливаюсь взглядом в окне, как мне кажется, на момент, да и то – просто потому, что вижу в стекле свое отражение. Полупрозрачное, размытое, рефлексирующее. Но из этого момента меня выводит уже вернувшийся Лера.
– Куда ты сейчас? – неторопливо вытираясь в стиле аристократов, спрашивает он.
– У меня встреча с отцом.
– Но ты же говорил, что это завтра.
Я прохожу мимо Леры, и он едва успевает поцеловать меня в щеку.
– Я ошибался. Я позвоню.
Сейчас – самое время сбежать в ресторан неподалеку и обдумать все на трезвую голову и сытый желудок. Давно у меня так не получалось. И вся проблема моего бытия лишь в том, что я не смогу быть вечно молодым, вечно пьяным. Как бы мне ни хотелось презрительно отталкиваться от Лени и его тусовки, я вспышками продолжаю заглядываться на них. Но выручает меня то, что у меня есть другие желания и другой кайф, и во всем сумраке…
Кирилл
…и он продолжает что-то обдумывать, читая по второму кругу протокол. Я делаю скидку на его социальный статус, конечно, но, боже мой, на что только ни пойдешь ради постоянных клиентов! Третий раз за год вытаскивая Адама, я был готов ко многому, но явно не к такому подарку, как этот Леша.
– И пока от меня больше ничего не надо? – наконец, просыпается от вековой спячки Леша.
– Нет, – едва скрывая радость, отвечаю. – Я буду проверять экспертные данные, съезжу сам на место ДТП, сделаю контрольные замеры. Попробуем вытащить какие-нибудь нестыковки. Если все будет нормально, то и с экспертизой по пьянке попробую решить.
– А это реально?
– Один из вариантов – найти нестыковку в протоколе, – максимально активно жестикулирую, чтобы моему милому бабуину все было понятно. – Тогда мы можем взять за яйца ГИБДД, а дальше развить по цепочке.
– Круто, – впечатленно кивает и кривит рот так, что мне едва не становится дурно.
– И еще – раз мы подписали договор, соглашение и доверенность, ты можешь запретить мне делиться с кем-либо деталями наших разговоров – в том числе, с Анной, но…
– Не надо, – машет массивной рукой. – Пусть будет в курсе. Разглашай, что там тебе надо. Ты только скажи – варианты есть?
– Всегда есть, – вымучиваю дежурную улыбку. – Даже если вас съели…
– Да, да. Знаю. Тогда давай – хоть через задницу, но выводи меня отсюда. У меня ребенок больной, и жена без работы, мне околачиваться тут некогда.
– Практика такова, что полевые полицейские не проявляют должной квалификации, – стараюсь подбодрить Лешу фактами. – Зарплата не соответствует. А те, у кого зарплата в порядке, не считают должным париться, если протокол вообще существует. Так что жди новостей.
Он благодарит меня в своем стиле никогда не стареющего и не обрастающего мудростью пацана, и я торопливо собираю документы и ухожу из СИЗО. Во всей этой истории меня радует только то, что я нашел лазейку для Адама. На этот раз, старый ворюга получит условное, но имей он в обойме не меня, а какого-нибудь вчерашнего выпускника юридического колледжа, не сносить ему головы, и я постараюсь донести это до его тупой башки как можно быстрее. Нет, я просто обожаю неисправимых мошенников, считающих, что уж на этот-то раз они точно разведут все и вся. Это и есть моя клиентская база. Другое дело, что развод или раздел имущества у меня проходит, как прогулка по Елисейским полям, а каждого из этих строителей дикого капитализма я тяну на своем горбу.
Жена Леши – идеальная пара для него. Тихая, кроткая, смотрящая в рот каждому, кто говорит хоть на десять процентов разумнее, чем ее муж. Женщины, привыкшие к скромной жизни, всегда вызывали у меня подъем жизненных сил. Их слабости заставляют грудь становиться колесом, а хвост – веером, и отказаться от этого ощущения просто невозможно.
– И что нам нужно доказать? – Анна пытается выпутаться из сети фактов, которую я сплел перед ней за несколько минут нашего сидения в этом приличном ресторане – одном из тех, где она с мужем никогда не бывала и, скорее всего, не побывает.
– По версии следствия, точка столкновения была вычислена на самой «зебре» или менее, чем в полуметре от нее. Диапазон широкий, но весь он проходит в рамках неуступления дороги пешеходу.
– Ага, – быстро кивает, глядя на меня круглыми глазками.
– Но у нас есть ключ – Леша и сам не уверен, но ему кажется, что столкновение было много раньше, и тело оказалось выброшено за переход только потому, что само прыгнуло на кузов. Это принципиально важно, потому что при должном расстоянии, даже со скоростью сорок-пятьдесят километров в час, любой независимый эксперт нарисует картину, по которой Леша не мог предугадать появления пешехода и иметь шанс сбавить скорость до точки соприкосновения по версии следствия.
– А что может доказать это?
– Вот именно. На каком основании нужна будет повторная экспертиза – это хороший вопрос, – вздыхаю и провожу кончиком пальца по краю кофейной чашки. – Нам нужны любые свидетельства – записи, показания; может, нестыковки в протоколе, противоречащие каким-то другим фактам.
– А ты сможешь это найти?
– Я очень постараюсь. Мы с Лешей все обсудили, и теперь я буду работать в этом направлении.
– Говори, если что-то будет нужно, хорошо?
Господи, что мне может быть от вас нужно? Мне нужно, чтобы Адаму не заблокировали счета, оформленные на его дочерей, и он расплатился по вашему, ребятки, делу.
– Конечно.
После обеда с Анной я уезжаю на заседание по очередному разводу, ощущая тяжесть в животе и какое-то странное предчувствие, свербящее в глубине черепа, но это явно из-за отвратительной погоды – размытой снежной грязи и накрапывающего дождя, – и этим вечером я вряд ли смогу…
Антон
…для клуба, который вполне соответствует вкусам окружения моего папки. Дорогой ресторан и такой же дорогой стриптиз-бар, в который заказан вход таким, как печально известный Леша-водитель. Не знаю, смогу ли я чего-то добиться от отца, но лучшего места, чем тусовка в вальяжной атмосфере стриптиз-клуба для избранных, мне пока не найти.
Телефон отца не отвечает, и я прохожу по клубу, пытаясь вытянуть глазами из толпы знакомые черты, но пока мой взгляд отвлекают телки, обосновавшиеся на диванах с клиентами и бодро пляшущие на масштабном танцполе под какую-то дрянную смесь дип-хауса и электро. Одна из девиц – слишком плоская даже для гимнастки, у нее слишком грубые черты лица и слишком скованные движения. Аппетитной ее можно назвать разве что в том смысле, что белая вермишель у нее на голове вызывает стойкое желание заказать китайской еды. Не хватает разве что мяса и кунжута. Тем не менее, и ее трусы полны наличности. Мне кажется, что в таких тусовках, даже если одеть в стринги побритого медведя, пьяные дядьки родом из девяностых напихают ему полную обойму долларов и евро. Разборчивость этого контингента, мягко говоря, далека от совершенства.
Когда я нахожу отца, он уже подшафе, но в меньшей степени, чем его товарищи по ложе. Он пожимает мне руку и обнимает меня, отчего меня довольно сильно дергает. Рефлекс, что поделать.
– С наступающим, что ли? – перекрикивая музыку, орет мне в ухо отец.
– Не рановато? – усмехаюсь в ответ.
– О чем ты хотел поговорить?
– Здесь есть спокойное место?
– Пойдем в курилку, – показывает на дверь, которую невозможно рассмотреть в этом освещении, если не знать о ее существовании.
Шумоизоляция в тускло освещенном помещении за дверью далека от идеала, но здесь хотя бы можно не орать в ухо, чтобы друг друга услышать. У дальней стены стоят еще двое весьма упитанных господ, в стороне от них – две тощие девицы. Плевать. Отец закуривает, и я начинаю наступление.
– Своеобразное заведение.
– Я давно не бывал в таком формате. Стал слишком приличным, – вздыхает отец. – Ну, а что такого?
– Ничего. Помнится, ты мне как-то говорил, что остепениться никогда не рано.
– Это для тебя, – тычет в меня своим пальцем-сосиской. – А я уже свое наостепенялся. Время лечит и калечит, Антон. Имей это в виду, когда снова начнешь меня за что-то осуждать.
– Да нет. Я тебя никогда не осуждал.
– Правда?
– Да. Просто высказывал свое мнение насчет твоих поступков, – пожимаю плечами и опираюсь на стену, сжимая кулаки в карманах джинсов.
– Ну, значит, я это понимал не так. Как ни крути – всем нужно иногда расслабляться.
– Но кто-то это делает на яхте и в клубе с девочками, а кто-то в СИЗО, – говорю достаточно громко, чтобы было слышно на другом конце курилки
– Послушай, – отец выбрасывает сигарету и подходит ближе. – Тут приличные люди отдыхают. И такие вещи здесь слышать на принято. Не выставляй меня идиотом.
– Это недорогого стоит. Ты и сам иной раз неплохо справляешься, – не меняя тон речи, парирую.
– Интересно, – обхватывает себя руками – видимо, чтобы не дать волю притаившейся внутри силе зеленого змия. – И к чему это?
– Ты же знал все про запись, о которой говорил не так давно, так?
– Какую запись?
– Видео с дочерью Сафронова.
Отец поджимает губы, почесывает щеку, облизывает губы – в общем, успевает за несколько секунд сдать всю ту панику, которая поднялась в его душе. Совершенно прозрачный человек, при всем своем монолитно-каменном имидже.
– Допустим, я понимал, о чем это. И как это тебя касается?
– Я просто в курсе, – показываю, что я готовился к этому вопросу, и остаюсь совершенно спокоен. – Просто в курсе того, как ты лагаешь. И мне это не нравится.
– Чего ты хочешь?
– Все просто…
Игорь
…и мне нужна эта запись. Цели я тебе все равно не стану называть.
– Черта с два, – я достаю из пачки еще сигарету, чтобы успокоиться, но дрожь в руках, с которой я это делаю, выдает меня, а это неприятно.
– Почему?
– Потому что мне это неинтересно, – раскуриваюсь, приводя дыхание в порядок. – Я не знаю, кто там виновник, да и не хочу знать.
– При чем тут это? – сопляк, наконец, отлипает от стены и встает передо мной, выпрямившись во весь рост.
Все равно тебе выше папки не прыгнуть. Не знаю, что ты там задумал, но я тебе не дам своей дурной головой устроить мне проблемы с людьми, которых я уважаю. Эта Европа сделала тебя таким – любителем либерального дерьма, законности и порядка. Типа надо наказать кого-то, чтобы друг неповадно было. Это никогда не работало у нас. Мы живем в системе, основанной на тупом животном страхе, а не на осознании перспективы ошибок. Мы выживаем тут, а не в бирюльки играем. Но куда вам…
– При том, что это мое дело. А ты-то при чем? В Робин Гуда поиграть решил?
– Какая тебе разница? – его голос срывается, и это начало конца. – Я просто хочу дать людям знать правду, может быть.
– А я не хочу. Мне по хрен. И я уже удалил это говно с глаз долой. Вопросы?
Он затыкается, несколько секунд натирает лоб рукой. Может, предложить ему закурить? А то как-то не по-отцовски выходит. Но я не успеваю.
– Зачем ты это сделал? Ты вообще понимаешь, что делаешь?
– Узнаю Лиду, – усмехаюсь и затягиваюсь поглубже.
– Что? Какого…