Ага. А потом – зависнуть тут, попасть в заваруху, дождаться ментов, приехать домой в три ночи. Впрочем, и так уже поздно. Но я работал почти до конца суток. Что тут поделать. Мне пора. Жора не маленький. И не мой друг, что более важно.
Выезжаю на Боровую и, скрипя, что называется, сердцем, прокатываюсь мимо трех полицейских машин, пасущихся справа у дороги. Разворачиваться у них перед жалом было бы непростительной ошибкой. Свист электрички, уносящейся от Воздухоплавательного, пробуждает во мне какую-то глубокую, невыносимую тоску. Будто бы что-то в этой жизни я сделал не так, и этого уже не исправить. Но я проехал мимо гайцов. Права при мне, и через полчаса я буду дома. Все здорово, ну? Именно так. Единственное – зря я хлопнул те три стопарика. По крайней мере, последний был лишним, да и пошел как-то боком. Но как-нибудь, не торопясь, точно доеду. Не впервой, что греха таить. Как-то вообще через Ленобласть пьяный ехал ночью, через все мыслимые посты, и ничего. А сейчас – едва охмелел, да и то – с голодухи.
Чтобы не думать об этом, вспоминаю о жене. Говорят, многие бабы сходят с ума, когда сидят в декрете. Начинают творить всякую ересь, нести ахинею, становятся неряшливыми. Но моя-то сидит уже давно – с моего принципиального одобрения, – и, вроде, цела рассудком, держит дом, да и с сексом у нас все в порядке. Может, это просто исключение из правил, и это я – такой везунчик, да и дело с концом. А, может, мужики сами не знают, что делать с женами в декрете. Я – счастливый человек. Вряд ли что-то может меня сдвинуть с того мнения, что…
Игорь
…завершает эту тираду.
– Это потому что Алекс так сказал?
На имени этого хлыща у меня скрипят зубы.
– Это потому, что я был на этом производстве и все видел своими глазами. Позавчера. Там все отлично, и там работают люди. А ты хочешь скинуть все это в счет долгов по импорту сраному арабу или кто он там. Отличная идея, ага.
– Это Алекс тебе влил это дерьмо в уши, – выразительно тычу пальцем в лицо Антону и рывком отхожу к столу, чтобы налить себе чего-нибудь, пока меня не сорвало с резьбы.
Антон усмехается и закидывает ногу на ногу. Что же я породил, господи прости? Наливаю пол-стакана черного «дэниелса» и пытаюсь сесть, но ноги не гнутся, как не поднимается и рука со стаканом.
– И вообще, – облизываю пересохшие от нахлынувшей жажды губы, – с каких это пор ты веришь мне, воспитавшему и поднявшему тебя родному отцу меньше, чем какому-то полуграмотному юристу?
– С детства, – нахально и показушно морщится этот засранец. – Примерно лет с десяти.
– Отлично. Яблоко от яблоньки, господи прости.
– Так уж случается, – усмехается и вздыхает. – Случай многое решает, папка.
– Не называй меня так.
– Попробую.
– Но насчет случая – это ты верно. Я вот тут недавно ехал ночью по городу, и видел, как какое-то животное подросткового возраста бросилось на «газель».
– Как увлекательно, – снова дерзит Антон.
Уход с темы разговора помогает мне немного очухаться и сесть в кресло.
– Я к тому, что все круто меняется в одночасье. Сейчас ты поддатое веселое чудище или водитель-профессионал, а спустя несколько долей секунды – дохлое окровавленное тело или уголовник. И кто тебя поддержит во всем этом?
– Ну, явно не случайные люди – на это ты намекаешь? Ты-то, небось, свинтил по-быстрому.
– Не верится, что я это слышу.
– Опровергни.
– Не стану. Я все записал на регистратор и даже сохранил запись. Не знаю, зачем.
– Так отдай запись ментам, – вздыхает Антон, показывая, как он утомлен всем этим разговором.
– Зачем это? – ухмыляюсь и пытаюсь отпить, но могу только смочить губы – не лезет в горло.
– Просто чтобы все знали, как было. Это так сложно?
– Европейский менталитет, человек – человеку, – посмеиваюсь. – А у нас – управдом – друг человека. По мне – так пьянь получила свое, а водила – просто жертва ситуации.
– Плевать. Просто неплохо бы хоть иногда делать что-то не за бабки.
– Да я просто из принципа пальцем не пошевелю ради этого пролетарского отребья.
– Царь до челяди без интереса, ага?
Эти шуточки меня вот-вот доведут. Чувствую воротник из жара по всей шее.
– А что не так?
– Ты уверен, что можешь себе это позволить? Ты же вроде как христианин, если верить кресту, который ты на себе таскаешь.
– Что это значит?
– Так, ничего.
– Намекаешь?
– Нет. Просто взываю к совести.
– Я просто не хочу помогать пьяной или обдолбанной швали – вроде той, из-за которой твоя сложносочиненная мамаша откинула копыта.
– Да ладно. Ты-то только и рад был окончательному решению последней проблемы, – бестактно вытягивает ноги и закидывает ладони за голову, бросая мне вызов.
– Не говори так.
– А что?
– Да то, – стучу кулаком по столу и вскакиваю просто потому, что нет сил усидеть. – То, что власть над моими делами перешла в руки малолетнего пустоголового повесы, которому я по жизни дал слишком много. И продолжаю давать слишком много – особенно карманных денег.
– Ты это зря, – как-то слишком спокойно выговаривает Антон и встает.
– Ты не заслужил этой власти! – пытаюсь объяснить ему громко, поскольку спокойный тон не пробивает его язвительность.
– Ага.
Тем не менее, он просто уходит к двери.
– Я хочу, чтоб ты понял, кто твой настоящий друг – твой отец или этот пройдоха в костюмчике от «армани».
Он замирает у открытой двери.
– У меня нет друзей.
И уходит, не прощаясь. Дверь закрывается за его спиной, но я-то, конечно, догонять его не стану. Не дорос еще щенок… Черт!
– Антон! Вернись! Твою мать!
Да уж, именно мать его таким сделала. Дурной пример заразителен. Я снова чувствую, как сохнут губы, и пытаюсь вкинуть в себя эти жалкие полстакана, но не могу. Нажимаю кнопку на столе и громко требую у Лизы принести мне воды.
Ему просто нужно время. Мне кажется, все дело в этом. Он смотрит на мелкие поступки, на локальные блага. А нужно смотреть в перспективе. Все они – молодые, – сейчас слишком торопятся и на советы мудрых людей немного остыть и придержать коней только отмахиваются. Они чувствуют острую конкуренцию, хотя борются не за выживание, а всего лишь за доминирование в мирное время. Долбанные стартаперы пишут свои приложения для таксистов или рекламщиков и зарабатывают на этом за месяц больше, чем я мог в свое время за год, причем постоянно рискуя и ходя по краю. Они все считают, что мы – поднявшиеся в девяностые, – поголовно бандиты и распильщики, но лично я вкалывал, как проклятый, и не принадлежал к тем «конкретным пацанам», которые просто приходили, убивали людей и забирали у них все без голливудской лирики. Я был одним из тех, кто договаривался с ними, и это дорогого стоило, но я вытащил это все, оброс связями, стал человеком, которого уважают – не за то, что он написал программу для сбора таксистов на битых «лансерах» и «грантах», а за способность не теряться в ситуациях, когда можно потерять все, чего достиг, одним неверным шагом. Я посмотрел бы, каково стало этим двигателям торговли с их рекламой и системами распределения неграмотных работяг, если б все сразу стали такими умными, успешными и независимыми. Если бы все стали писать рекламные программки и игры вместо того, чтобы работать. Если бы кончились таксисты и производители товаров, которые так упорно рекламируют – что стали бы делать эти сраные, господи прости, хипстеры? Вот-вот, пошли бы на улицу, искать легкой добычи. Слабохарактерные, недоразвитые, легко поддающиеся на любые уговоры с голодухи. И тогда пришла бы справедливость, и такие люди, как я или даже как мой товарищ Сафронов, несмотря на все его дерьмо, научили бы этих обсосков жить по понятиям, а не в интернете, в идеалистических грезах о справедливости и свободном рынке.
Я подожду, конечно. И только в самом крайнем случае начну подключать юристов, чтобы решить вопрос по-плохому. Если, конечно, это возможно. Пока что мне все в один голос говорят, что нет. Но я знавал людей, которые…
Леша
…и никого больше. Не хочу видеть никого из них. Единственное, чего я хотел в последний раз, когда был на воле – это приехать домой. А теперь меня держат в СИЗО уже вторую неделю, будто бы я какой террорист, ну. А всего-то делов – пьяное тело выскочила на капот перед пешеходным переходом. Вот только тело-то дорогое.
То-то меня сразу удивило, что все прошло так быстро. Протокол осмотра нарисовали прямо на месте, хотя обычно таскают по отделам ДПС, как баранов, и ДТП на три копейки оформляешь пол-дня. Но что уж там – мы же скоты, к нам и отношение соответствующее. Но меня-то приняли по-царски. Освидетельствование сразу провели, права, считай, до конца лишения отобрали, ну а теперь вот это. Хотя, в отделении я сидел часов шесть вместо положенных двух. Так адвокат сказал – мол, два часа, и баста, а меня, чтобы закрыть на два месяца до главного суда, мурыжили в сидячем состоянии и в наручниках. Но я-то тогда не возбухал – куда там, по пьянке. Мозги-то протрезвели, а вот кровь – нет.
Я не раз пытался представить, как оно было бы, поменяй я что-то в тот вечер. Мог бы взять такси? На последние карманные, но мог. Мог бы просто спать лечь в кабине? Мог, хотя и холодно. Лучше бы простыл, ну. Мог даже просто ехать шепотом. Но торопился. Мог посидеть с Жорой. И его оттянуть от того непонятного парня, да и сам не задавить дочь какой-то крупной шишки при деньгах. А теперь – прилип я по полной. Обо всем этом я думаю каждый день. А вот мой типа адвокат – видимо, нет. Я его давно не видел.
В камеру возвращается Миша. Он вроде парень нормальный, но малость мутный, ни с кем особо не разговаривает. На этот раз я решил его достать. Может, хоть драка срастется, на худой конец. Я подсаживаюсь к нему на шконку и начинаю новый разговор, что и для меня редкость.
– Ну, че, Мишань? Опять мурыжили?
– Ага, – он открывает свою маленькую книжонку, которую уже перечитал вдоль и поперек, и вроде как читает.
– Слушай, ты не пойми превратно, но че-то не могу понять – что тебе за статью шьют?
– Думаешь, тебе оно надо? – он убирает взгляд от книги, и его губы дрожат.
– Да ты не подумай че. Ну, ты вроде нормальный пацан, и все такое. Значит, подставили тебя. Может, обдумаем вместе…
– Нечего обдумывать, – почесывает щеку и убирает книгу; это победа. – Состоятельная дама откинула копыта. Я оказался рядом, в неудачном положении. Состоянии, точнее. У нее было много наркоты, а на пакетах с ней – мои «пальчики». Большой запас. Ну, мне и пришили личное хранение и распространение.
– Вот суки.
– Как знать, – пожимает плечами и вновь достает книгу.
– Ну, ты держись. Может, выгорит что, если адвокат справится.
Миша нервно усмехается и уводит взгляд в книгу. Парень тоже пострадал из-за богатеньких ублюдков. Ну, у кого еще может быть тонна наркоты дома для развлекухи, ну? И пока они просаживают наши налоги и пенсии, мы чалимся на зонах из-за их номеров. Судьба бедного человека в России.
Я бежал от бедности всегда, но постоянно спотыкался. В основном, об людей. По-разному, но так круто еще не было. И теперь у меня одна надежда – на то, что Анна знает, что делать, и сделает это. И что адвокат вытащит меня. В любом случае, я должен сделать так, чтобы Колька рос и выздоравливал, даже если батя его топчет зону. Есть у меня загашник небольшой, есть. Я сейчас только на это и уповаю. Но раздаривать накопленное не буду. Там не так много, как может захотеть этот адвокат, чтобы начать работать нормально.
Нет, херня! Думать вообще не надо об этом. Сидеть мне нельзя. Мои этого не вытянут. А я сам потом повешусь, если надолго закроют. Как за убийство еще посадят, и тогда…
Анна
…выталкивая коляску из такси. Дальше – все фрагментами. Каждый такой приступ – а их было уже три или четыре, – заставляет меня превратиться в один комок нервов и мчаться в больницу. Потом я неделю не могу прийти в себя. И сейчас будет также. Но это ничего.
Коридор, поворот, что-то говорящая мне на незнакомом языке медсестра. Все смешивается воедино, а Коленька только сипит, и его руки сплетены, как косы, ноги скручены, и я едва не плачу, но в глазах сухо. Даже жжет.
Я жду несколько минут, и врач выходит и говорит мне, что все в порядке, и что мне придется побыть в стационаре пару часов, чтобы состояние Коленьки стабилизировалось. Я спрашиваю, можно ли зайти в палату, и доктор дает добро, но только на минуту. Я бросаю сумочку в коридоре и мчусь в палату, и Коленька не узнает меня – его глаза периодически закатываются, но сестра говорит, что это нормально, и скоро все пройдет. Меня прорывает диким, пронзительным плачем, и я ухожу в коридор. Надо хотя бы взять кофе, потому что я ничего не ела со вчерашнего вечера, и меня ужасно мутит, а мне надо оставаться на ногах. Вдруг что-то еще понадобится – какая-нибудь платная процедура или вроде того. По льготной программе Коленьке бесплатно делают самые основные процедуры, но это помогает только поддерживать состояние. Скоро ему понадобится специальное обучение, чтобы он мог общаться с людьми и учиться дальше, а потом все больше и больше нужд, и я не знаю, как мне справляться, если Леша застрянет там.
Мне придется просить о помощи родственников или подруг, которых почти не осталось, и это ужасно. Я так давно делала вид, что у меня все прекрасно, что все идет на поправку, и тут – нате, просить о деньгах, просить посидеть с ребенком, если я пойду работать. Иногда я начинаю ненавидеть Лешу, но стараюсь побыстрее придушить в себе это чувство. Я должна его любить. По-своему, как угодно, но любить. Потому что я родила ему сына, и мы – одна семья.
Машинально переключаю с рекламы на какой-то сериал и засматриваюсь. Иногда за всей этой суетой я обнаруживаю себя в месте, которое чуждо мне. И тут же понимаю, что этой мой дом, моя кухня в полусоветском стиле, мой блендер, в который я закладываю овощи для пюре. И все, вроде как, встает на свои места.
На экране девушку с длинными волосами лихо везут на роскошном седане с коричневой кожей, и красотка возмущается, срывает явно дорогое колье и швыряет им в водителя, а он только смеется и закладывает поворот покруче. Я быстро моргаю и возвращаюсь к блендеру, который пора бы запустить.
Покормив Коленьку, который уже улыбается, хоть и одной половиной рта, я скидываю посуду в раковину – поверх нагромождения того, что уже было закинуто туда вчера и позавчера. Открываю окно пошире, чтобы выветрить неприятный запах, который только сейчас учуяла, и закрываю дверь на кухню, чтобы не сквозило. Попереключав каналы, я нахожу городские новости и жду, не покажут ли что-то на тему недавнего происшествия с участием Леши. Вчера обещали получить комментарии отца погибшей. Он, как я поняла, какой-то влиятельный человек, бизнесмен, а то и политик, но я его не знаю. После нескольких репортажей – про дорогу на Наставников и затопление на Ветеранов, – показывают интервью с этим человеком.
Глядя на него, я вижу простого мужчину – лысого, широколицего, с толстыми пальцами, которыми он почему-то часто почесывает лоб. Ничего особенного, он простой мужик, такой же, как и Леша, только с другим размером дохода. Конечно, это важно, но важно и то, что этот человек должен понимать – Леша сделал этот не специально, он и в страшном сне себе не мог представить такого стечния обстоятельств.
– Я бы хотел, чтобы все это решалось в рамках правового поля, и никто не допускал каких-либо домыслов на этот счет. Никаких угроз и разборок, – говорит этот мужчина.
Это хорошо. Если он на людях это говорит, значит, он честный человек, и понимает, о чем все думают.
– Как вы пережили утрату? Вы и Ваша жена, – спрашивает безликий корреспондент и снова направляет микрофон на отца погибшей.
– Мне очень больно, как отцу. Я не знаю, как переживу это. Также нелегко и Ирине. Но я хотел бы правовой справедливости. Мы цивилизованные люди, и должны ими оставаться, иначе чего стоят наши жизни? Пусть разберется правовая инстанция. Все должно быть справедливо.
Да, и инстанция должна отпустить Лешу. Интервью заканчивается, и я выключаю звук. Я наливаю себе чай и только насыпаю сахар, как звонит мобильник.
Звонит лешин старый друг. Он говорит, что только узнал о случившемся через третьи руки, и обещает приехать ко мне, как только вернется с дальнего рейса. Дальнобойщик, насколько я помню. Обещает привезти денег и помочь во всем. Деньги бы действительно не помешали. Я благодарю его и быстро сворачиваю разговор. Мне необходимо держаться в своем стиле – сильной хозяйки, которой не нужна чья-либо помощь. Хотя сейчас это будет смотреться слишком лживо. И еще я думаю о том, что Леше лучше было тоже уйти в дальнобой, как ему когда-то предлагал этот самый приятель. Но куда там – ему нужно было быть ближе к семье. А теперь все заботы семьи – на мне.
Я вспоминаю про чай и кладу три ложки сахара и мешаю, но вкус становится отвратительно сладким, и я бросаю кружку вместе с чаем в раковину, но она не бьется, и даже это меня раздражает.
И еще – Антон. Я только сейчас понимаю, что давно не отвечала на его звонки и не писала ничего. Может, он уже начал забывать про меня? Ясное дело, что я не могу просить у него денег или вроде того, но я могу попросить его о помощи. Ведь у него состоятельный отец, у которого наверняка есть свои связи, и если можно кого-то подключить – так, чтобы никого не обременять, – то это поможет, правда? Он может просто сказать, к кому мне можно прийти и кому надо заплатить. Я же знаю, что они там все продажные. Все эти прокуроры и следователи и депутаты – все продажные. Только нам, простым честным людям никто не предлагает продаться – в хорошем смысле.
На самом деле, мне жутко страшно слышать гудки, и когда звучит «Алло», я едва не подпрыгиваю вместе со стулом.
– Привет. Ты не занят? – стараюсь унять дрожь в голосе и звучать так, как понравилось бы ему.
– Так, – вздыхает Антон.
Наверняка занят, но все равно ответил. Есть что-то, что помогает ему сделать такой выбор.
– Как дела?
– Нормально.
Как у меня – не спрашивает. Еще бы. После стольких дней ни ответа, ни привета. Я поступила по-дурному, и не знаю, как теперь выкрутиться.
– У меня тут небольшая проблема. Я просто хотела бы узнать, ты не можешь узнать…
– Давай по порядку. В чем именно дело? Я тороплюсь, – его тон становится раздраженным.
Чтобы не упустить шанса, я прекращаю жевать сопли и рассказываю все, как на духу – ровно с того вечера, когда мой дурной Леша выпил где-то и поехал домой. Я останавливаюсь на моменте, где начинаю пересказывать увиденное сегодня интервью и краешком ума понимаю, что не дала Антону вставить и слова.
– Это все. Вот. И, может, ты знаешь…
– Что именно нужно от меня?
– Ну, может, ты…
Антон
… не говоря уже о том, что я только недавно вернулся с очередной растянувшейся на ночь, утро и день тусовки в частном заведении. Единственное, что я помню четко – это то, что затащила меня в клуб та самая блондинка, что крутилась вокруг меня на дрифте у Электросилы. С тех пор я встречал ее только эпизодически, но всегда она находила меня там, где я ее не ожидал. Я до сих пор не знаю ее имени, но она явно знает мое и постоянно вертихвостит передо мной и вроде как на что-то намекает, но я-то для себя уже четко решил, что руки моей в ее трусах не будет. Она скучная, как и большинство телок, пытающихся казаться веселыми и заводными. Такие wanna-be-cool-girls перегорают при первой же встрече с совместной жизнью, и все их надежды на светлое будущее под крылом молодого мажора, сменившего больного неудачника бывшего, сгорают там же, а мне лишние драмы ни к чему. Благо, хватает все еще претендующей на скорое замужество Алены, с которой мы разъехались вчера после поездки на каком-то дебильном пати-басе, где она накачалась шампанским и потеряла дееспособность, хотя изначально подавала неплохие надежды.
И вот, после почти суток безостановочных танцев и принятия разных увеселительных веществ, я получаю весточку из темных глубин недавнего прошлого. Аня. Давно не слышались, ага.
Первые несколько фраз от нее насильственно тянут мой палец в район сброса вызова, но как только она начинает тараторить, доводя до моего сведения историю попадания ее муженька в СИЗО, мне приходится проснуться. Прикидывая, во что все это может вылиться в плане перевода Ани в мои бессрочные рабыни, я судорожно вспоминаю, кто у меня есть в прокуратуре и судах, но пока не могу найти никого подходящего, только случайные контакты, которым не стоит доверять. Но кто-то ведь точно был, надо лишь включить мозги. Нюхнуть, на худой конец, если еще осталось. Мою кровь будоражит мысль о том, что в моем монотонном существовании снова появляется острый момент, и снова за ним стоит обычная нищенка из Рыбацкого, а не сучка в микро-юбке. C’est la vie.
– Ладно, давай так – я посмотрю, прикину, с кем можно поговорить. Имей в виду – бесплатно это не сработает.
– Я понимаю. У меня есть немного денег. Я не знаю, много это или мало. Не знаю. Но я достану… – снова включает тараторную машину Аня.
– Не суетись, – достаю листок бумаги. – Как зовут адвоката, ведущего дело, и кто следователь?
Она диктует мне фамилии, которые пока ни о чем не говорят, и я нацарапываю их на бумаге, чтобы не потерять в глубинах звенящего мозга.
– Ой, меня Коленька зовет. Давай, я…
– Мне тоже пора. Не звони, я сам наберу.
Сбрасываю разговор, чтобы не дождаться очередной порции детского визга в моих и без того слабо слышащих ушах. Колонки клубов, пати-басов, чьи-то вопли и аудиосистема «ламборгини», в которой меня везли домой, сделали свое дело. Звон разливается по квартире – вместе со мной, перемещающимся от унитаза к душевой, и шум воды разрывает пелену на миг, но это не…
В ушах стоит звон от аплодисментов, и мы вываливаемся поскорее с выступления Нидерландского театра танцев, и она смеется и лопочет что-то на смеси немецкого с французским, но я ведь не признаюсь, что по-французски знаю только «pardon» и «chercher la femme», и подыгрываю ей…
Силясь не уснуть сразу после душа, я выпиваю пару стаканов апельсинового сока и набираю Алексу. Вообще-то, я обещал позвонить ему утром, но мое утро немного затянулось, что уж поделать.
– Здорово, Харви Спектер.
– Здорово, красавчик. Как спалось? – голос Алекса гораздо бодрее, чем мой, что порождает укол зависти – редкое для меня явление.
– Ты поставил у меня камеру?
– Конечно. Где бы я еще увидел голыми таких девочек, каких ты снимаешь. Ты в состоянии воспринимать информацию?
– Я почти не вожу сюда девочек. И да, я полностью работопос… черт, готов.
– В общем, я пытался переговорить с юристами папы. Но мне кажется, что он дает разным людям разные указания – единой стратегии с ними не выработать, даже при встрече. Пытаются играть в доброго и злого полицейских и ждут, кому больше дадут. Точнее – играет в этой твой папа.
– И как его успехи?
– Пока мы никому ничего не дали. Проблема в том, что это вряд ли останется выгодным нам хотя бы до начала лета. Придется менять тактику, причем уже весной, как наступит сезон.
– Ты анализируешь состояние предприятий?
– Еще бы. И кое-где оно мне не нравится.
– Ладно, дальше будет слишком сложно для моего состояния. Скинь мне новые цифры, чтобы я был в курсе.
– Хорошо. Но ты же не для этого звонишь, не так ли?
Возможно, Алекс – один из тех, разговор с кем заставляет сердце биться чаще, а мозг кипеть интенсивнее. Иначе почему меня осеняет только сейчас?
– Вообще, да. Проконсультируй меня – если кто-то вдруг сбил человека насмерть, но тот сам бросился под колеса, и есть запись, которая это подтвердит? Видео с регистратора. Это поможет водителю?
– Очередной приятель-мажор удачно покатался на «бентли»? – усмехается Алекс.
– Не, не то пальто. Забудь про мажоров.
– Хорошо. Если случай пограничный, то смотрим на улики. Если запись покажет, что все произошло не на пешеходном переходе или на пешеходном переходе, но поперек четыре-точка-пять ПДД, то грамотный адвокат вытащит бедолагу. С условием, что судья не ангажирован в пользу родственников потерпевших.
– А если пилот болида был слегка поддатым? Немного, не в сопли.
– Если переход плюс езда на красный, а поверх – наркота или типа того – то либо у пилота есть родственники из кооператива «Озеро», либо ему сам господь не поможет.
– Но если не было красного, перехода, и на него бросились – это спасет от неба в клеточку?
– Возможно. Без прав и с возможной условкой, но на свободе может остаться. Давай-ка уже поконкретнее, во что ты там думаешь вписаться.
– Да, как сказаться – вписаться, – потираю глаза и выдвигаюсь за очередным стаканом сока. – У моего папки есть одно видео, с его очень дорогого эйчдишного регистратора. Там сбивают пьяную шваль «газелью», «газель» ломает шваль, и все довольны и счастливы, а водила на двухмесячном отпуске.
– Кажется, я понял, о чем ты. Вряд ли это совпадение, так что сбитая шваль – это дочь Сафронова. Представлять надо?
– К сожалению, нет.
– С ней были еще приятели, возвращались в тачку, чтобы продолжить веселье. Настеньке показалось, что будет круто проверить тормоза «газели». История облетела все СМИ. Но под соусом «Пьяный водитель сбил несчастную девочку», без упоминания о том, что девочка вторые сутки зажигала на амфетаминах с компанией таких же придурков, только немного из другой социальной прослойки.
– Настенька решила, что она Халк?
– История умалчивает. Может, Халк, может Железный Человек.
– Но под чем она была – еще надо доказать, ага?
– Еще бы. Более того, мужику дали не подписку, а сразу упаковали в СИЗО. Как ты можешь догадаться, по сумме обстоятельств, включая сегодняшнее долгожданное интервью с Сафроновым – я уже выцепил его из интернет-новостей, – твой папка не станет давать показания против дочери Сафронова, разбрасываясь роликом во все стороны.
Даю себе пару секунд на обдумывание услышанного и залпом уничтожаю еще стакан сока. Жизнь хороша.
– Долги?
– Сафронов собирался подать в суд на Елисеева-старшего еще в прошлом году. Правдами или неправдами они договорились на рассрочку долгов. Благо, не первый день знакомы. В любом случае, Елисеев не станет кусать кормящую руку, когда в миске пусто, да и дно дырявое. Он наверняка рассказал Вите о существовании видео, но тут же дал гарантию, что разглашения не будет, ибо «мы ведь кореши еще с девяностых».
– «И за все, что мы делаем, отвечаем тоже вместе».
– Ага. Два-Гада. Но твой папка однозначно будет держать язык за зубами.
– И делать вид, что такой вот лох, просто какую-то запись хранит, но на «ютуб» не выкладывает, потому что аккаунта нет.
– Еще бы. Быть трусом еще менее рентабельно, чем подставиться.
– Какие у тебя мысли на этот счет?
– Я бы не лез в этот муравейник ради мировой справедливости. Мужик сам виноват, не более того. Мое мнение – лично тебе это не принесет никаких дивидендов – ни моральных, ни материальных. Только если шантаж папки путем овладения копией записи, но это крайняя мера. Или я чего-то не знаю?
– Да нет, – вздыхаю и погружаюсь в кожаное кресло, приказывающее мне хоть немного поспать. – Иногда мне кажется, что ты знаешь даже слишком много.
– В обратном случае, мне следовало бы пойти кассиром в «пятерочку».
– Ладно, отбой. Я с тобой свяжусь.
– Пока.
В голове – тотальный, беспросветный бардак. Еще несколько минут назад я решил, что жить стало веселее, но уже сейчас понимаю, что товарищ Сталин имел в виду что-то другое. Теперь мне нужно определиться, насколько глубоко я готов зайти в конфронтации с отцом, но пока что следует понять, сколько у меня контраргументов. Дела папы совсем плохи, и без моей доли в бизнесе он всплывет только если брюхом кверху. Нужда его возникла еще при матери, но она отправила его в пешее эротическое, а сейчас Алекс утверждает, что нам придется сменить стратегию. Это порождает некоторое недоумение, и если я хочу сделать из Ани ручную собачонку – если это вообще чего-то стоит, – то мне нужно как можно быстрее оценивать риски.
С другой стороны, я могу просто ничего не делать, ведь слово, данное какой-то голодранке, не дорого стоит. Вообще, я не уверен, что есть вокруг люди, которые стоят моего слова. Единственное, что меня удерживает от полного разворота на сто восемьдесят, это тот азарт, который ощутил при разговоре с Алексом, когда понял, как связаны мой папа и моя замужняя игрушка.
Словно читая мои мысли об игрушках, на «вайбер» пишет Алена.
«Привет. Не спишь?»
Мое настроение немного выше среднего, и я решаю ответить.
«Привет. Работаю»
«Я тебя отвлекла, кисик?»
Боже мой, как она строит эти несуществующие слова? Впрочем, для любительницы сериала «Недотроги форева» про последних тридцатилетних девственниц в Москве, это адекватный уровень.
«Слегка»
«У меня просто кошмар. Меня обидели»
«Кто?»
«Помнишь этот ресторан, на Фонтанке – траттория или хренория, вроде того?»
«Допустим»
«Эти дряни мне не предложили десерт. Я сидела и ждала полчаса, и ко мне никто не подошел, только тарелки убрали»
Я даже не знаю, что на это ответить. Попытки демонстрировать тонкую душевную организацию и элитарность в исполнении Алены выглядят балетом на льду в исполнении ДЦПшного бегемотика.
«Ну, не ходи к ним больше»
«Нет. С ними надо разобраться»
«В смысле?»
«надо натравить на них какое-нибудь общество»
Она вручную ставит заглавные буквы. Я всегда догадывался. Но теперь знаю. Вспоминается советский анекдот про главное оружие чекиста.
«Не думаю, что это хорошая идея»
«Ты меня любишь? Они меня обидели! Как ты можешь так говорить?»
«Притормози»
В последующих четырех сообщениях я читаю только первые слова. В реальном времени она пытается закатить мне истерику по «вайберу». Показавшееся сначала забавным, сейчас начинает меня расстраивать. Но не сильно.
«Прекрати. Я устал от тебя. Нам нужно подумать, продолжать ли отношения»
Этого достаточно. Я вношу в черные списки все номера и аккаунты Алены и откладываю телефон. Пока хватит игр. Мне нужно прийти в себя и решить, что предпринимать дальше. На почту падает письмо от Алекса, а это значит, что день…
Леша
…и ждет, пока я дочитаю до конца. Мутная крыса он, этот следователь. Но еще хуже адвокат.
– А почему не административное? – решаюсь, наконец, спросить, не поднимая взгляд на следователя. – Мне адвокат говорил, что должно быть административное сначала.
– А где, кстати, Ваш адвокат? – издевательски почесывает нос следователь. – Насколько я знаю, он планировал приехать.
– У него что-то там с машиной. По-моему.
– Отличный повод не приезжать к клиенту, – нагло усмехается и достает еще один отпечатанный листок следователь. – Вот определение экспертизы.
Я беру листок в руки, пытаюсь понять витиеватое содержимое текста, но оно разбивается на части, которые мне не собрать воедино. Кажется, сидение в изоляторе как-то подействовало мне на мозги, и я отупел настолько, что не могу понять, что именно мне шьют. А напрямую даже спрашивать неудобно, ну.