Рун в прошлом стрелял из лука только из игрушечного, который сам смастерил, в детстве. Тот был просто палка дугой. Этот лук вырезан из твёрдой породы дерева, сложной формы, относительно тяжёлый, в паре мест обделан металлом. Солидная вещь, настоящее произведение оружейного искусства. Держать его в руке волнительно, вызывает благоговейный холодок внутри. Рун развернул лук параллельно земле, как стрелял в детстве из своего игрушечного оружия, стал пытаться натягивать.
– Ты что творишь?! Это же не арбалет тебе! – возмутился хозяин лука.
– А в чём разница? – в голосе Руна явно слышались непонимание вкупе с желанием делать по-своему, как удобно.
– Тетива в брюхо упрётся, вот в чём. И как ты целиться-то собирается? И в бою будет товарищам рядом мешать, олух. И ты не натянешь его так. Слушай, что говорят. Держи правильно.
Аргумент насчёт «мешать товарищам» Рун счёл логичным. Повернул лук, сориентировав древком вдоль тела, снова принялся натягивать. Это оказалось непросто, очень тугая тетива была. Он тянул изо всех сил, а до конца натянуть не мог. Вдобавок ему мешало смущение. Под пристальным взглядом десятков глаз попробуй справься впервые с новым делом. От стыда начинается неуверенность, а неуверенность делает неуклюжим и заставляет сомневаться во всём. Рун покраснел и расстроился, чувствуя себя словно клоун в цирке. Тетива вырвалась у него из рук, стрела ушла далеко в сторону от мишени и воткнулась в стену. Хозяин лука схватился за голову.
– Я не могу на это смотреть! – воскликнул он с горестью. Выхватил у Руна лук, вытащил из колчана стрелу. – Гляди, как надо!
Он в миг, будто совсем без усилий, натянул лук до упора, стрела засвистела и с шумом вонзилась в мишень, почти прямо в центр.
– Что сложного-то?! – в недоумённом возмущении уставился он на Руна. – Чего так пыжится?! Натянул да отпустил, и вся наука.
Рун виновато потупил глаза. Он уж и не рад был ничему, хотелось спрятаться куда-то от этой толпы. На его счастье вдруг появился начальник стражи, свистнул громко, заставив всех обернуться:
– Эй, орлы, становитесь в парадное построение! Живо!
Люди вокруг заспешили, все сразу отхлынули от Руна, расставляясь рядами вдоль одной из стен казарм прямо напротив него. Он застыл в растерянности, не понимая, что делать. Так и торчать на виду посреди двора? Как-то неловко и неудобно. Подумал, подумал, пошёл куда все, почти уже пристроился с краю к заднему ряду, когда это заметил начальник стражи.
– Э, а ты-то куда? – крикнул он. – Эй, Рун! Поди сюда. Ты ещё не ратник, чтобы в строю-то стоять.
Руну захотелось провалиться со стыда. Сконфуженный и красный как рак, дошёл до начальника стражи. Остановился подле, ожидая.
– Будь здесь, – сказал начальник стражи.
Сам он направился к строю, прошёлся вдоль рядов, осмотрел воинов придирчиво, кому-то лично поправил амуницию. Перебросился парой слов с офицером, и остался рядом с ним впереди строя. Рун переминался на ногах, в одиночестве. Он теперь находился хоть и не прямо в центре двора, но и не у стен, всё равно как бы перед всеми. Из-за чего чувствовал себя весьма глупо и неуютно. И главное, для него было полнейшей загадкой, что и зачем сейчас здесь происходит. Поэтому волновался. Несколько успокаивало, что все остальные кажется вполне спокойны. Стоял тихий гомон негромко переговаривающихся людей, слышался звон стали, покашливание. Достаточно мирная бытовая обстановка. Вдруг все звуки разом смолкли, и по строю прошёл вздох удивления. Все взоры устремились в одну точку. Рун обернулся. Чуть поодаль прямо за ним во двор вышел барон со своими детьми. И Лала. Лала увидела его, разулыбалась радостно, сразу полетела к нему. Барон с семьёй вынуждены были пойти следом. Лала подлетела вплотную, сияя. Для неё словно никого вокруг не существовало. Словно здесь присутствовал только он.
– Рун, ну где ты был?! – воскликнула она с ласковым укором. – Я уж извелась вся. Всё нет и нет, нет и нет.
Она замолчала, буравя его своими огромными глазищами.
– Прости, – повинился Рун смущённо. – Старушке одной хворост помог донести.
– Правда? – Лала смотрела на него, как будто ожидая чего-то. Призывно, и нежно, и чуть лукаво, и добро, и немного иронично, и с надеждой. Столько всего было в её взгляде. Гадать-то не приходилось, чего она ждёт, не первый день вместе.
«Лала, ты не шутишь»? – подумал Рун обречённо.
Он вспомнил своё обещание обнять её хоть при ком, когда придёт в замок. Только ему бы и в голову не пришло, что это будет перед строем ратников, перед целой толпой, таращащейся на тебя во все глаза. Он смотрел на Лалу, надеясь, что она смилостивится, она смотрела на него. Она не насмехалась над ним, она хотела его объятий, искренне, он это видел, хотя видел и то, что она понимает, насколько для него будет сложен этот… поступок. В её дивных очах сияла вера и любовь. И милое бесконечное девичье очарование. Ну как обмануть эту веру, как не откликнуться на эту любовь, как не поддаться этому очарованию? У Руна даже как будто закружилась голова, на мгновенье забыл про всё и всех, осталась лишь она. Словно утонул в синеве её зрачков. Шагнул навстречу и обнял. Она сразу воссияла улыбкой ярче солнца в безоблачный летний день. Лучезарно, и тепло, и бесконечно счастливо. Так они стояли, а вокруг них весь мир ждал – местный правитель-барон, его дети, его рать – все они замерли в тишине, молча дожидаясь окончания этой сцены.
– Я думала, ты не решишься, – прошептала Лала довольно.
– Обещал, куда же денешься, – тоже шёпотом ответствовал Рун со вздохом.
– Мой храбрый рыцарь.
– Смейся, смейся, – добродушно улыбнулся он.
– Я не смеюсь, Рун.
– Знаю, но это смешно.
– Ну да. Видел бы ты себя, – весело промолвила Лала.
– Всё, отпускаю? – мягко попросил Рун.
– Ещё немножечко, милый, – почти взмолилась она, глядя на него ласково-ласково.
– Лала, это невежливо. Столько людей заставляем ждать, – извиняющимся тоном проговорил он.
– Ну, заинька, они на фею хотят смотреть, они смотрят, получают желаемое. Им не в тягость. Они рады, поверь.
Рун промолчал. Ну как тут ей откажешь, когда так жаждет его объятий. Но феи совестливы. Лала подумала-подумала, и отстранилась сама.
– Здравствуйте, милые воины, – обратилась она к ратникам, лучась бесконечным счастьем. – Простите за… ну… вот это. Целый час не видела любимого. Соскучилась, прямо не могу.
В её голоске слышалась столь наивная детская непосредственность. Она будто жаловалась им доверчиво. К тому же наверное только фея способна назвать толпу суровых воителей «милыми». Ратники расплылись в улыбках. Вообще, навряд ли можно себе представить более благодарную публику для феи, чем представших пред ней сейчас. Вроде бы и не война, и почти у всех семьи, но атмосфера в рати всегда располагает к ценительству женской красоты, ведь формируют оную атмосферу самые опытные – те, кто знает, что такое бывать в походах месяцами и годами, когда жена далеко. На них равняются все остальные. А может дело в том, что ратно служат лишь смелые, истинные мужчины. В армии интерес к женскому полу незыблемый тренд. Легко догадаться, с каким воодушевлением все эти люди глядели на Лалу. В её удивительном коротком платьице, таком что ног не скрывает. Многие глаза сейчас изучали её ножки вдоль и поперёк. Но всё же более были сосредоточены на ней вообще – её личике, крылышках, фигурке. Её выдающейся красоте. Ножки это просто ножки, а фея – это не просто девушка. Это существо из легенд. Блистательно, завораживающе прекрасное собой, точно богиня. Причём кто лицезрел богинь до этого в картинах живописцев, пожалуй после встречи с Лалой лишь посмеялся бы над скудностью фантазий людских, изображающих красавиц. Это нельзя представить, пока не увидишь, это нельзя придумать. Это потрясает особенно восприимчивых до женской красоты мужчин, заставляет глупеть, терять дар речи, углубляться в мечты: «ах если бы хоть раз взглянула, хоть раз улыбкой одарила», и понимать со скорбным горьким чувством, что нет надежды. Благо у большинства хватает благоразумия не мечтать о богинях, зная своё место, поэтому их не раздавливает несбыточная реальность, они просто любуются, как на чудо, и всё. Вот и сейчас Лалой преимущественно любовались. Без пошлых мыслей, без проснувшихся желаний. Вдобавок фея – персонаж из сказок. Все ж были детьми. Наблюдая её впервые, у многих пробуждается что-то детское в глазах, вера в светлое волшебство, в торжество добра и доброты. Даже если они жестокосердные бойцы, не раз пускавшие кровь врагам, а может и невинным жителям вражеских территорий, всё равно просыпается. Хотя бы немного. Весь этот сложный клубок испытываемых строем ратников личных переживаний можно обрисовать парой слов – изумлённое умиление. В жизни данных людей в сей миг происходило нечто важное, большое событие, о котором они будут помнить до последних своих дней, будут передавать преданием былинным потомству, пробуждая у оного восхищённый трепет. И они наслаждались происходящим, его значимостью и его ошеломляющей поразительностью.
Рун тем временем поклонился в пояс лорду и его отпрыскам. В глазах детей барона, узревших кавалера феи и её безмерную приязнь к нему, читались разные чувства. У девиц недоумение и брезгливое сожаление – так и застыл вопрос на лицах: «как можно»? У старшего сына терпеливое пренебрежение: «служу фее, выдюжу и присутствие смерда, раз ей так надобно». У младших сыновей спокойное непонимание: «сколь странно и необычно, что в нашей компании простолюдин». Только барон излучал добродушную невозмутимость, вроде как: «ну и подумаешь, плебей, эка невидаль». Он даже как будто был весел. Впрочем, он и был, лицо довольное, взгляд задумчиво-мечтательный. Кажется присутствие Руна его не нисколько не волновало. Некая удовлетворённость всем происходящим в нём ощущалась, словно всё так и должно быть, и всё что ни есть, хорошо. Начальник стражи вышел вперёд, встал во главе строя ровно по середине его длины, преклонил одно колено, глядя на Лалу, а затем склонил и голову, отдавая ей так дань воинского уважения. Далее весь первый ряд сделал то же самое. Потом второй, и так по очереди они становились рядами на одно колено, пока не встали все.
– Ой, как удивительно! – с восторгом воскликнула Лала. – Я такого ещё не видала нигде. Спасибо!
Она тут же ответила им изящными и грациозным кокетливым воздушным реверансом, сияя личиком, а после вдруг обернулась с тёплым смехом вокруг своей оси в воздухе, словно демонстрируя себя во всей красе. Её юбочка от вращения приподнялась ещё чуть выше, подарив ещё больше неизгладимых впечатлений никогда не видавшим ничего подобного местным мужчинам. Воины поднялись.
– Ну вот они, мои молодцы, те кто бережёт местные земли, – сообщил барон Лале. – Тут часть курсанты, новички, но есть матёрые бойцы, в сражениях бывавшие не раз.
– Выглядят очень мужественно, – уважительно произнесла Лала. – И оружие… не такое, как у наших солдат. И мечи другие, и… всё другое.
– Что, рать моя, покажете нашей гостье свои умения? – обратился к строю барон.
– За честь почтём, милорд, – ответствовал начальник стражи.
Он тут же вызвал из первого ряда по именам двух человек, здоровых мужиков. Те с польщёнными взволнованными лицами поклонились Лале и барону, затем обнажили мечи и начали нечто вроде тренировочного поединка. Сталь звенела от соударений, воины ловко парировали, уворачивались, использовали сложные приёмы, иногда включая в них вдобавок к мечам удары рук и ног. Столь несведущему в ратном деле юноше, как Рун, казалось, они действуют в полную силу. Словно заворожённый следил он в восхищении за схваткой. Лалу тоже всё происходящее впечатляло.
– А они не поранят друг друга? – озабоченно спросила она полушёпотом у барона.
– Не бойтесь, госпожа моя, они знают, что делают, не поранят, – заверил её барон.
Его уверенный тон убедил Лалу. Она всё равно боялась – то вскрикнет, то спрячется за Руна, то закроет ладошками глаза. Но довольна была очень, прямо лучилась от восторга. Через некоторое время начальник стражи остановил бой, воины поклонились снова, Лала сердечно поблагодарила их, они воодушевлённые и гордые вернулись в строй. Начальник стражи вызвал ещё двоих, и встал против них сам, один против двух, причём не обнажил меча, а они обнажили. Им это не помогло, поединок шёл недолго и завершился тем, что противники начальника стражи, заработав немного синяков, были повержены, а у него в руках оказались оба их меча. Лала захлопала в ладошки, Рун же был слегка шокирован подобным рукопашным мастерством. Именно сейчас он до конца осознал то, что вроде бы итак было ему известно со слов дедушки. Но эта известность существовала в его уме просто в виде абстрактной истины. А тут он ощутил глубоко и чётко. Без ратных умений ты на поле брани всего лишь ходячая мишень. Если на Лалу нападёт воин, даже один, но воин, настоящий, вся надежда только на её магию. Он никак не сможет её защитить. Это грустная правда, от которой никуда не деться.
***
До обеда барон успел показать Лале много уголков замка. Насколько Рун смог понять, в прошлый раз он демонстрировал ей самые главные достопримечательности своего жилища, теперь же её интересовали более приземлённые аспекты его быта – как кухня устроена, как живёт стража и рать, как хозяйство ведётся, какие есть дворовые постройки. Даже темница была ей интересна, правда узнав, что там и сейчас содержатся заключённые, к облегчению барона она не отважилась проситься туда на экскурсию. Своим неуёмным любопытством Лала осчастливила немало служащих в замке людей. Потому что они могли её лицезреть вблизи, она их иногда расспрашивала о том и о сём к их безмерному удовольствию. Всё это создавало атмосферу всеобщей погруженности в чудо. Рун всё время был подле, Лала не отпускала его руки, и не просто не отпускала. Она ни на минуту о нём не забывала. Она была счастлива от его присутствия и от происходящего, и всё своё счастье направляла на него. Дарила ему улыбки, обращала свои восторги, говорила что-нибудь вроде «правда же замечательно, Рун»?! И он искренне соглашался: «правда». Когда с тобой девушка, которая тебе по сердцу, и она так радуется всему как дитя, не может быть иначе. Если барон со страшим сыном Саатпиеном и надеялись, что Лала осознает, сколь блёкл и несуразен крестьянин на их фоне, они были вынуждены разочароваться. Ей и в голову не приходило сравнивать. Они видели, что она явно намного счастливее и воодушевлённее, чем в прошлый раз, и понимали от чего, от чьего присутствия. Это было невозможно не заметить. Знай они о её природе, что она фея объятий, и это её непреложное свойство – зажигаться счастьем от своего кавалера, наверное у них не имелось бы причин для уязвлённости самолюбия. Но им сие было неизвестно. Зато они знали иное – то, что фея влюблена магией, фактически принуждением. Саатпиен, глядя, как она льнёт к плебею, как тепло с ним ведёт себя, мрачнел, но терпел, умело скрывая свои эмоции под маской невозмутимости. А вот барона ничто не пронимало, был искренне весел, улыбка часто озаряла лицо. Даже мурлыкать начинал временами себе что-то под нос мечтательно, сам того не замечая. Лале было приятно его приподнятое настроение, она чувствовала, что он доволен и рад. Это её согревало, дарило ей ощущение, что она рядом с добрым другом. Руну походы по закоулкам замка были тоже достаточно увлекательны. Деревенский же, и молодой, мало где был, мало что видел. А тут узнаёшь какие-то занимательные вещи, находишься в компании правителя. Ну и после показательных боёв ратников всё ещё под впечатлением пребывал. Вследствие чего воспринимал всё вокруг в более позитивных тонах. Его немного напрягало, что он в центре внимания. Рассчитывал скромненько держаться позади, быть незаметным. Но с Лалой надеяться на подобное наивно. Благо, как и всегда, все глаза преимущественно устремлялись на неё. И всё же он ловил взгляды и на себе, и не какие-то вскользь, с равнодушием, к чему привык. Его бывало тоже разглядывали. Особенно тогда, когда Лала при всех одаривала его очередной порцией своих безмерно приязненных чувств. А то и просилась в объятья ненадолго. Более всего в замке Руна изумляла роскошь. Куда уж тут кузнецу Тияру или печнику Кану, и близко не стояло. Конечно замок велик, в разных его уголках по-разному, но те, что предназначались для самого барона, крыло, где он жил, где встречал гостей, там роскошь изобиловала. Если бы Рун повидал дворцы герцогов и царские покои, пожалуй он бы не был впечатлён здешним убранством, барон не первый богатей королевства, а провинция не место сосредоточения культурных изысков. Однако дворцов Рун не видал, сравнивать ему было не с чем. Глядя на изящную резную мебель, на богато отделанные стены и потолки, на красивые полы, расшитые шторы, хрустальные люстры, на картины и различные выполненные искусными мастерами предметы, на несметное – в представлении крестьянина – богатство повсюду, он начинал осознавать… сам не понимал что, какие-то новые истины в восприятии мира и его устройства. Может их с бабушкой изба после колдовства Лалы и не уступала баронским хоромам внутренним оформлением, а даже превосходила в чём-то, в искусности и утончённости, но то был махонький пятачок пространства в сравнении с просторной огромностью жилища титулованной особы. К тому же ни картин, ни иных предметов искусства магия Лалы не породила, она преобразовала лишь то, что было – скудную в количественном отношении мебель, постели, стены. Мелкие и ничтожные – вот что Рун ощутил про себя и своих односельчан. Но он не был раздавлен или опечален осознанием сей ничтожности. На то барон и правитель, чтобы быть величественными и превосходить всех. Таким правителем можно гордиться.
Ближе к обеду дождь снова закапал и очень быстро набрал силу. Не ливень, но около того. Небо всё сплошь закрыли тяжёлые тучи, от горизонта до горизонта в любом направлении были только они, никакого просвета. Вдобавок поднялся холодный ветер. Лала подлетела к окну, озабоченно вгляделась вдаль. Вздохнула.
– Ну вот, – произнесла она разочарованно. – Перед самой поездкой.
– Но это же хорошо, что перед, а не во время, – подбадривающе улыбнулся ей барон.
– Очень хотелось городок ваш посмотреть, – призналась Лала с сожалением.
– Никуда он от вас не денется, госпожа, обязательно посмотрите, – заверил барон. – Сегодня вряд ли быстро распогодится. Похоже, дождь надолго. Но к завтрему-то поди пройдёт. Будет ещё один повод для меня вас пригласить к себе. Приезжайте завтра снова? Безмерно осчастливите меня этим. А если погода и завтра не наладится, коли сильно пожелаете, поедем прямо в дождь, просто в карете, а не в коляске. Сегодня давайте не поедем. Вон какой ветер. В промозглую погоду, в слякоть… не так приятно созерцать дома, и выходить наружу тоже пожалуй несподручно будет, пусть даже под зонтом укрывшись. Охота красоты, чтоб солнце, чтоб тепло. Дабы вы город наш как должно оценили, не глядя на него сквозь пелену ненастья, когда он в пасмурные краски разукрашен.
– В пасмурные краски. Вы прямо поэт, так красиво сказали, – искренне похвалила его Лала, озарившись лёгкой улыбкой.
– Вы вдохновляете меня, прекрасная богиня, – ответил ей галантным комплиментом барон. – Так вы согласны завтра снова повторить попытку поездки? Сначала так же до обеда у меня, а после в город?
– Вы очень добрый, лорд Энвордриано, мне совестно, что время отнимаю у вас, – повинилась Лала чуть смущённо.
– Вы время отнимаете?! Ну что вы! Вы дарите мне чудные мгновенья великой радости побыть у вас слугой. Мне то не бремя, а награда, – с пылом отозвался барон.
– Любимый, можно мы завтра снова приедем в замок? – очень мило и трогательно воззрилась Лала на Руна.
Рун вздохнул, чувствуя себя крайне глупо. Ну кто он такой, чтобы давать ей разрешения? И ведь это происходит перед лордом и его семьёй.
– Ну так и быть, – усмехнулся он, глядя на неё весело. – Я согласен. С одним условием.
– С каким же? – с осторожным любопытством побуравила его Лала глазками.
– Позволишь вечерком себя обнять.
Лала рассмеялась от души.
– Конечно да, хороший мой! – она обратила обрадованное личико к барону. – Мы согласны, милорд. С огромным удовольствием придём и завтра в гости к вам. Спасибо.
У Эминетэры и Фаанселины промелькнули огорчённые мины на физиономиях, так жаль им стало фею, которой нужно будет терпеть объятия ужасного плебея. Саатпиен на миг нахмурился. Один барон снова остался спокоен и безмятежен как младенец, во всяком случае с виду.
– Вот и славно! – удовлетворённо проговорил он. – Сейчас прошу в столовую пройти. Откушать наших скромных угощений. Надеюсь, что попробуете их, глубокоуважаемая леди, и тут от вас совсем уйдет печаль, дождями вызванная. Знаете, мой повар столь вдохновлён был вашей похвалой, что расстарался ныне ещё больше. Надеюсь вас приятно удивит то что он нам сегодня приготовил.
– Мне очень интересно их попробовать, – загорелась энтузиазмом Лала. – Он удивительный, ваш повар. Великий мастер.
– Ну уж вы льстите, и ему и мне, его превознося, – развеселился барон. – Не плох, и только.
– Он замечательный, – с улыбкой возразила Лала.
– Я думаю, что наша госпожа не пробовала ране здешних блюд, и потому лишь в превосходном свете их видит, – скромно поделился мыслью Саатпиен.
– Быть может вы и правы, друг мой, – согласилась Лала. – Но всё же они очень хороши. По-настоящему. Я верно говорю. Вам повезло с таким кудесником на кухне.
– Закалки старой человек. Подобных редко встретишь уж отныне, – кивнул барон.
– Дорогая леди Лаланна, а вы не хотите наши платья посмотреть? После обеда, – волнуясь, предложила Фаанселина.
– Конечно! Очень! Мне ужасно интересно их посмотреть! – у Лалы глазки аж заблестели.
– Вам, госпожа Лаланна, кажется придутся впору наряды моей сестрицы. Возможно захотите их примерить? – заметила Эминетэра.
– А можно?! – с воодушевлением и надеждой воскликнула Лала, глядя на Фаанселину.
– Ну конечно да! – ответствовала та довольным и польщённым голоском. – Мне это будет счастьем.
– Я даже и на чуточку не стану тогда печалиться о сорванной поездке! – поведала Лала, бесконечно радостная. И обратила сияющий взор на Руна. – Любимый, ты хочешь меня увидеть в платье здешних знатных дам?
Рун ответил ей взглядом, полным искреннего удивления.
– Как я могу этого не хотеть? – пожал он плечами недоумённо. – Страх как хочется увидеть. Ты, Лала, каждый раз меня… ну как бы… поражаешь, когда меняешь платья. Всегда и та же, и другая. И всегда прекрасна.
– Такой ты милый, Рун, – разулыбалась Лала счастливо. И снова повернулась к младшей дочери барона. – Знаете, славная Фаанселина, а ведь тогда и вам мои одежды будут впору. Хотите моё платьице примерить?
Девушка аж ненадолго потеряла дар речи от подобного предложения.
– Конечно, – промолвила она с трудом, растерянная. – Я даже не мечтала. Оно великолепное. Спасибо!
– Завидушки. Везёт тебе, сестрица, – грустно вздохнула Эминетэра.
– Мне жаль, Эминетэра, – извиняющимся тоном сказала ей Фаанселина. – Только это такое платье… в каком нельзя и выйти ни пред кем. Никто и не увидит. Меня такую. Папа, хоть вы-то взглянете? Вам же можно меня увидеть с голыми ногами?
– Мне безусловно да, – подтвердил барон. – Чтож, глянем. Мне, признаться, любопытно, как будешь ты смотреться, дочь моя. Сейчас пора в столовую. Прошу за мною, леди.
– А Руну куда идти? – осторожно напомнила ему Лала.
– Пока что с нами. Там у столовой ждёт его слуга. Который и проводит, – сообщил барон. – Не беспокойтесь, драгоценнейшая гостья. Всё предусмотрено.
– Спасибо, добрый лорд! – одарила его признательной улыбкой Лала.
Когда столь совершенное и столь необыкновенное создание тебя искренне благодарит, взирая на тебя своими огромными бесконечно прекрасными глазами, это трогает мужские сердца. Барон повеселел, хотя итак был в приподнятом состоянии духа. Все направились к столовой. Он шёл впереди, рядом с держащимися за руки Лалой и Руном, снова принявшись мурлыкать что-то. Похоже, он даже сам не замечал, что напевает, так был погружен в свои мечтательные мысли. А вот Лала заметила его пение.
– Какая занятная мелодия, – обратилась она к барону с теплотой. – Что это за песенка, милорд?
– Песенка? Про рыцарей, какая-то новая. Недавно слышал, мотив привязался, так и крутится в голове, – добродушно посетовал барон.
– А вы её нам не споёте? – мило попросила его Лала.
– Да боже сохрани! – заскромничал барон. – Да я и слов не знаю. Только припев и запомнился: «Тру-ляля-ляля, Рыцари короля».
– Как жаль, – чуть разочаровано произнесла Лала с мягким сожалением.
– Я завтра приглашу к нам менестреля. Самого лучшего здешнего. Он вам её и споёт, – заявил барон. – И множество других песен.
– Правда?! – бесконечно восхитилась Лала.
– Ну конечно правда, госпожа моя, – довольно кивнул он. – Ещё и арфистку позовём. И тогда дочери мои споют вам тоже. Споёте, красавицы?
– С огромной радостью, папенька! – откликнулась Фаанселина, расцветя улыбкой.
– Нам это будет честью. И удовольствием, – серьёзно ответила Эминетэра.
– Как здорово! – Лала аж захлопала в ладошки, ненадолго отпустив руку Руна, и глазки её в очередной раз озарились восторгом. – Вы так меня балуете, любезные хозяева.
– Нам приятно вас баловать, леди Лаланна, – разулыбался барон.
– Знаете, вы сегодня… совсем другой, милорд, – поведала Лала простодушно. – Как будто у вас очень хорошо на сердце.
– Так и есть, – не стал скрывать барон. – Были проблемы, но они разрешены. Сами собой как будто разрешились. Поэтому и рад. Вы нам приносите удачу.
– Я тоже спеть могу, – обратился к Лале Ландомгноп. – Я много песен знаю. «Три рыцаря». «Во славу короля». «Он был отличный воин». «Плачь девы». Много. Все говорят, я хорошо пою.
– Я с удовольствием послушаю ваше исполнение, дорогой Ландомгноп, – одарила его Лала ласковой улыбкой. – Прямо буду с нетерпением теперь ждать завтрашнего дня. Столько всего замечательного должно случиться! И песни. И поездка в город. О, как же чудесно! А ты мне никогда не пел, Рун.
Она посмотрела на него с шуточным укором. Рун слегка оторопело воззрился на неё.
– Когда бы я хотел, чтоб ты сбежала скорее от меня, то я бы спел тебе, – молвил он с достоинством.
Лала рассмеялась звонко.
– Я б не сбежала, заинька. Мне было бы приятно, – заверила она, глядя на него очень приязненно. – Пообещай, что мне споёшь. Пусть не сегодня, хоть когда-то. Когда решишься.
– Н…нет, – задумавшись на мгновенье покачал головой Рун. – Прости, но я не стану обещать. К несчастью, Лала, наши обещанья. Сильнее клятвы почему-то. Так повелось у нас с тобой. Я лишь могу пообещать, что может быть когда-нибудь. Что вряд ли. Я тебе спою. Но может быть и нет. Не пел ни перед кем. Ну это перебор уже вообще-то.
– Влюблённый кавалер петь должен оды своей невесте, – с игривым настойчивым упрёком сообщила Лала, улыбаясь.
– Разумный человек обычно свои скрывает недостатки. А не выпячивает пред невестой. Чтобы помолвку не расторгла, – парировал Рун.
– У нас нередко нанимают менестреля. Чтоб пел вместо себя для дамы сердца, – вмешался в их спор Ундараошхе.
– Ну, это тоже мило, – благодушно признала Лала.
***
Обед у Руна как-то сразу не задался. Его отвели в скромное по площади невысокое помещение, судя по обстановке, явно для прислуги предназначенное. Там был накрыт небольшой стол, с добротной узорчатой скатертью, на нём стояли несколько блюд, кувшин с вином, плошка с соусом, красивый кубок, соль, хлеб, даже какие-то приправы заморские. Не было только воды. Всё чинно и опрятно, тарелки на салфетках, столовые приборы лежат красиво, ровно. Рун был впечатлён этим выверенным порядком и аккуратностью, не видывал ещё такого. Проводивший его слуга с ним и остался – прислуживать. И вот он-то и оказался наиболее негативным элементом обеда. Для крестьянина еда просто способ насытится, не культ, не форма культурного досуга (исключая празднества с застольем). Просто еда. Из чего есть и в каких условиях – кто знавал голод, тому всё это не важно. У барона конечно приятно трапезничать даже в комнатке для прислуги, особенно когда для тебя постарались эстетически облагородить стол. Эстетика радует глаз, усиливая так или иначе удовольствие от поглощения пищи. Однако сама прислуга… Слуга был уже в годах, седоват, строго одетый, на лице никаких эмоций – вышколен на славу. Только вот в голосе у него эмоции присутствовали. Может всё дело в том, что подавая господам, слуги не позволяют себе открывать рот, поэтому когда их ничто не сдерживает, и они открывают… А может дело было в личной неприязни. В деревне неприязнь к Руну питали многие, в городе до Лалы такого не наблюдалось, всем было всё равно, он был никто, не заслуживающий внимания деревенский дурачок. Даже те из городского люда, кто его знали, относились спокойно, максимум с настороженностью. Но с тех пор, как появилась Лала, не раз уж сталкивался с ненавистниками, сердитыми на него не то из зависти, не то из искренней обиды за фею, что он её принудил стать невестой. Возможно и сей слуга был из их числа.
– Чего застыл-то, как истукан, садись, – сказал он, лишь они зашли, и Рун с интересом и неуверенностью принялся разглядывать настольное убранство и яства.
В тоне его довольно отчётливо различалась холодная надменность с примесью капельки раздражения и огорчения. Рун послушался. Пока раздумывал, какое яство отведать первым, слуга уж начал накладывать ему в тарелку с блюда.
– Да я сам могу наложить, не нужно, – вежливо обратился к нему Рун.
– Ишь ты, может он, – саркастически произнёс слуга. – Все могут. И господа могут. А мы тогда зачем? Приказал милорд служить, значит буду служить. Даже тебе. Или ты барону перечить вздумал?
Рун промолчал, смирившись.
– Вот же наказанье, – вздохнул слуга, ставя перед ним тарелку с очень густой жижей, не то каша, не то похлёбка. – Я таким господам прислуживал! Даже графу как-то. И вот теперь… За что на меня осерчали их милость? Э-эх! А ведь там кто-то фее служит. А я здесь тебе.
Рун взял ложку. Покрутил в руке, дивясь. Ложка была очень красивая, пусть и деревянная, но с резной ручкой, расписанная узорами, идеально ровной формы.
– Ты смотри только у меня, не вздумай спереть что-нибудь, – строго глянул на него слуга, по своему истолковав его интерес к столовым приборам. – Я за тобой слежу.
– Я вам что, вор?! – возмутился Рун.
– Я тебя знать не знаю. Дурное про тебя говорят, – объяснил слуга, умудрившись совместить в голосе мирные интонации, лёгкую неприязнь и искренность. – Таким как ты… совести у тебя нету. А раз нету, значит и спереть запросто можешь. Когда будешь думать, что не заметят. Я замечу, будь уверен.