Она заворочалась на полке, пытаясь выбраться из запутавшегося одеяла. Проводница помогла, подняв его. Оксана села, взяла сумку и вышла за женщиной, аккуратно закрыв дверь купе. Голова гудела, мысли не хотели просыпаться. Надо было ещё поспать, хоть часик.

Ещё это солнце… Каждый луч больно бил по глазам, вызывая микровзрывы в видимом пространстве. В следующем вагоне начало пробуждаться тело. Заныла шея, грудь начала разрываться изнутри, ей вторила матка, ужасно тянуло поясницу, загорелась обратная сторона бёдер. Обезболы…

Оксана полезла в сумку. Сердце кольнуло – блистера не было. Неужели забыла взять?

В горле встал ком. И как она, такая никчёмная и бессильная, будет вести диалог с Витей? Вчера обошлось малой кровью, и то была вся на иголках. Ещё десантник этот… А сейчас? Как она поможет Лизе?

Ника Ивановна остановилась перед нужным купе и повернулась к девушке.

– Ну вот и все, дорогуша. Страшное позади. Твой уже не спит.

– С-с-спасибо вам ещё раз.

– Да ладно тебе, Оксаночка. Хорошего утра.

Хотелось возразить, что ничего не ладно, но попросту не было сил. Она кивнула и завалилась внутрь. Витя приветственно помахал рукой и зевнул.

– Ты не видел мои…

Вот они! Рухнув на полку, Оксана дрожащими руками взяла блистер и долго не могла выдавить таблетку – приложение силы отозвалось болью в большом пальце. Парень не выдержал этой печальной картины, аккуратно взял обезболивающие из её ладони.

– Одну?

– Две.

Он выдавил две капсулы и протянул подруге, взял бутылку воды и открыл её. Девушка бросила лекарства в рот и жадно запила их, после откинулась на подушку и сжалась. Десять минут. Надо потерпеть десять минут, и станет легче.

Витя взял с её полки одеяло и аккуратно накрыл. Молча. Знал, что нельзя ничего говорить, иначе будет буря.

Солнце, хоть и было пока по другую сторону поезда, захватило всё пространство за окном и смертельно ярко отсвечивало внутрь купе.

Девушка через силу протянула руку к жалюзи.

– Закрой…

Витя встал и раскатил рулон штор. Стало проще.

– С-с-спасибо.

Парень смотрел на дрожащую от озноба и одновременно потеющую от вызванного воспалением жара подругу и не знал, что делать. Дома для таких дней всегда была грелка, которую можно было наполнить холодной водой и поприкладывать к животу. Тут таких роскошеств не было. Да и вообще, кажется, ничего холодного в рамках утреннего летнего поезда не могло существовать.

Мысли вязли в густом киселе не пробудившегося до конца сознания, и он не мог придумать ничего толкового. Касаться нельзя, каждое прикосновение болезненно. Говорить нельзя, каждое слово воспримет в штыки.

Оставалось сидеть и ждать.

Поезд, пока они спали, определённо разобрал все нюансы своей мелодии и теперь игрался с ней как хотел, в допустимых рамках. Но она уже не увлекала за собой Витю – в реальности были проблемы посерьёзней. Концертный зал его сознания был пуст, только на заднем ряду беспомощно лежала страдающая девушка.

Он откинулся к стене и, нащупав под собой подушку, протянул её подруге. Оксана взяла её не способной распрямиться до конца рукой и просунула под поясницу, долго, через боль, поправляя так, чтобы было удобно. Наконец такое положение нашлось, и она, склонив голову на плечо, закрыла глаза. Уснуть бы не получилось при любом раскладе – как бы ни сильна была её выдержка засыпать в любых условиях и в любом состоянии (главный жизненный навык, что она приобрела в медвузе), сейчас боль была на том уровне силы, что и существовать нормально не давала, и отрубиться от положения на грани с болевым шоком было невозможно.

Прошла минута, пять, десять, пятнадцать. Потихоньку начало отпускать. Давление в груди уменьшилось, боль в позвоночнике приглушилась, бёдра перестало тянуть и сжимать. Матка всё так же неистово пульсировала, но такой уровень страданий уже был привычным.

Девушка открыла глаза. Витя смотрел на неё сочувственно и ждал. Переживает. Пытается заботиться. Не отворачивается и не уходит, как делал бы, наверное, любой другой бывший.

– Вить… – Она через силу подняла голову.

– Да, Окс?

– Я… Прости, что тебе приходится вот это вот всё…

– Не извиняйся, ты чего. Ты в этом не виновата.

– Я у тебя ни в чём никогда…

Это была правда. Может быть, в начале это был юношеский идеализм, а впоследствии привычка, но парень не мог вспомнить ни одного случая, за который подругу можно было обвинить в чём-то. Нет, конечно, косяки бывали – забывчивость, упрямство, непостоянство и рассеянность делали своё. Но это были такие мелочи, которые нивелировались одним только взглядом на неё. Зато был повод необидно пошутить и вместе посмеяться. Как будто, впервые увидев её, он сразу ей всё простил. Заранее. Возможно, поэтому он так спокойно и принял её решение по расставанию. Уже простил её за него. Но сейчас была конкретная ситуация особенностей женской физиологии (в которой его прокачала именно Окс), за которую было странно извиняться.

– Это да, но в данном случае ты никак не можешь на это повлиять. А я не могу тебя оставить одну в таком положении.

Конец фразы она уже не слышала, сконцентрировавшись на одном: «Не могу тебя оставить». Сердце Оксаны пропустило удар. Это он… Он о чём? Он тоже хочет всё вернуть?

– Гадик…

Бёдра постепенно остыли, и она почувствовала, что протекла. Чёрт. Девушка попыталась встать, оперевшись на стол, но ноги всё ещё не слушались. Витя подорвался и подхватил её.

– Смениться надо? Давай, помогу. Так, стоять можешь? – Он аккуратно начал выводить её из-за стола. – Где упаковка?

– В сумке.

Парень закинул сумку на плечо и открыл дверь купе.

– Давай, аккуратно, потихонечку. Может, ещё таблетку выпить?

– Нет… Дойду.

Они медленно подошли к туалету. На счастье, он был открыт и пуст. Парень помог переступить порог, отдал сумку подруге и закрыл дверь со словами:

– Если что, зови на помощь, я тут поохраняю.

Витя опёрся на стенку, которую прогревал горячий бойлер, спрятанный за ней. Ситуация, конечно. Хоть бы оклемалась до приезда. Конечно, с баулами Лизы он как-нибудь да справится, но вот с двумя девушками, одной разбитой морально, а другой – физически, ему не сдюжить. Ещё и Рома этот может в любой момент заявиться. Сука. Нет, ладно. Надо собраться. Прорвёмся.

Оксана медленно подошла к умывальнику, поставила на него сумку и нашарила в ней прокладки. Достав одну, она быстро сняла старую (шорты бы застирать, конечно), подмылась и закрепила новую. Спрятав использованную в освободившийся пакетик и выкинув его в мусорку, девушка посмотрела в зеркало. Мокрые, встрёпанные волосы, измученный взгляд, оплывшее лицо. Она была в положении зависимой, слабой, – и не по своей воле. Как теперь говорить с ним на равных, как заставить его понять, что её желание – не секундная прихоть, вызванная страданием и гормонами, а её действительное решение? Как не унижаться ещё сильнее, прося прощения за разрыв? Как не потерять своё «я» в попытке вернуть его?

Он был ей нужен. Не для таких вот ситуаций, а в целом. Его чуткость, внимательность, полное понимание и отсутствие каких-либо претензий и возмущений зацепили её ещё восемь лет назад. Они не исчезли и сейчас, только изменились и улучшились с приобретённым им жизненным опытом. Она и сама понимала, что стала намного более глубокой, чувственной и внимательной к судьбам других людей во время работы с детьми. И не сможет полюбить кого-то хоть на йоту поверхностнее, чем Витя. Чем она сама.

Из них бы вышла прекрасная семья. Она точно всё ещё так же сильно любит его, он (раз не отказался от помощи, а сам её предложил) любит её. Только как ему это объяснить?

Витя забеспокоился. Слишком долго она там. Всё ли нормально? Он подошёл к двери и аккуратно постучал:

– Окс, ты как там?

Девушка медленно открыла дверь, попыталась поднять ногу, чтобы переступить через высокий железный порог, но тело всё ещё плохо слушалось – после ударной дозы таблеток ступни всегда немели – она запнулась и полетела вперёд. Парень подхватил её и бережно поднял, перехватив сзади.

– Осторожней, солнце, пошли положим тебя.

Гусиным шагом они вернулись в купе. Витя поправил простыню и подушки, положил подругу на место, накрыв одеялом.

– Вот так вот, отдыхай, ещё есть время. Там ты нужна мне хотя бы на ногах.

Она хмыкнула и зажмурилась, подавляя комок стыда, подступающий к горлу. Стыдно было говорить о таком в подчинённом положении, но дальше терпеть было нельзя.

– Вить… Прости меня.

– Я тебе только что говорил…

– Я дура.

– О чём ты?..

– Я не хочу тебя терять.

Повисло молчание. Парня как водой окатило. В каком она плане? Как друга? На время Севера? Вообще? Она хочет всё вернуть? А хочет ли он? Сердце, остановившееся на несколько секунд, начало биться в бешеном темпе, выдавая сбивку за сбивкой. Страшно было даже смотреть на неё. На такую беззащитную, хрупкую, слабую. Так он сразу сдастся и согласится на всё. Чтобы не сломать её. Ну что, что он может сказать? Что он хочет сказать?

Оксана ждала. Давилась слезами и ждала. Что бы он ни сказал, надо это принять с мужеством. Самым сильным. Сильнее, чем когда пришлось отрывать взгляд от только что умершей Мариночки, чтобы зафиксировать время смерти. Лёгкие отказали. В голове тогда крутился один вопрос – почему, за что рак забирает таких малышек? Всего десять лет, от постановки диагноза до отказа органов – месяц. Поздно спохватились, списывали всё на хронические бронхиты, даже не успели завершить полное обследование, направить в онкоцентр в Москву. А за окном выла пурга. За окном была ночь.

Сейчас – жаркое летнее утро. И она боится, что уже её лёгкие откажут. Сердце разорвётся, кровь зальёт их – и всё. Ей было плевать, что анатомически это бессмысленно и невозможно, было плевать, что она обесценила жизнь ребёнка в своих эмоциональных переживаниях. Сейчас были только они вдвоём. И тихое утро. Ужасно тихое. Хоть бы кто по коридору прошёл, пошумел, дети пробежали с криком. Хоть бы что-нибудь грохнулось со звуком, который разорвал бы эту пелену абсурдности, нереальности происходящего, разбил это матовое стекло отрицания.

Наверное, то же самое хотел передать Достоевский в финале. Это же ощущала Наташа, когда поняла, что у них с Иваном больше нет и шанса на совместное будущее. Такую же отрешённость от действительности. Всё прошло, всё оборвалось, всё сломалось со смертью Нелли – а любви полноценной, семейной так и не случилось. И у них с Витей так же. Оборвалось и не случилось.

Она уже не видела низ верхней полки – она была там, в саду. Где-то течёт совершенно не знакомая Оксане Нева, она обнимает дерево, впивается в него ногтями, подавляя душевную боль, она готова взвыть – и не может принять происходящее, отрекается от него. Реальность унизила её, и ей приходится ещё сильнее унижаться, прощаясь с любимым человеком.

Но Оксана же хочет обратного. Не разрыва – возвращения. Пусть с нуля, с чистого листа. Хоть как. Почему же больно так же, как было Наташе?..

– Я… не знаю, что сказать, Окс.

Врать нельзя. Правда раздавит её. Он точно не хочет, чтобы она исчезала из его жизни навсегда. Но не уверен, что хочет всё восстанавливать. Всё-таки – год. Если они начнут заново, то как этот год? Только всё закрутится – и уезжать. Он же убьётся там, думая, – не передумала ли, не сбежала ли, как она. Она же убьётся – только всё наладилось, и снова одна. Как это всё сказать ей, чтобы не оскорбить, не убить морально?

Оксана посмотрела на гадика. Витя уставился в окно, намеренно её избегая. Что сейчас творится у него в голове? Она пожалела, что затеяла всё это. О чём только думала – только скажи, и он сразу прибежит к ноге? Он же не пёс, у него свои взгляды, свои чувства. Кто виноват в том, что их чувства не совпадают?

– Вить, посмотри на меня.

Через усилие он повернул голову, и они встретились взглядами.

– Я дура, я всё испортила. Я испугалась. Всего. Одиночества, слухов о полярниках, обстоятельств. Отсутствия… – Покатились слёзы, – тебя. Но после ночи, после того, что сейчас было… Я не смогу без тебя, гадик. Никак.

Она начала содрогаться от рыданий.

– Мне страшно…

Парень помотал головой, закрыв глаза, и сел у полки Оксаны на колени, взяв её за руку. Только правду, по-другому никак.