Высшая каста

Глава 10. Что не сделает закон, то восполнит пуля

Мавзолей друзья покидали молча. В этом молчании заключалось не предвкушение удовольствия, но страх перед его последствиями. Страх был грядущий и коллективный: от раздражающего нытья в правом подреберье у Блудова до немой паники у Вики. Мозгалевскому мерещилось нестерпимое жжение в затылке, которое он объяснял началом кровоизлияния в мозг, тщетно пытаясь в этом разувериться.

Красная площадь затягивалась сумерками, и наступавшие потемки почему-то обрадовали наших героев. С глупой неприкаянностью бродили люди туда-сюда, словно куски пенопласта, гоняемые сквозняками кремлевских ворот. Не сговариваясь, друзья перешли к ГУМу, уселись в ресторане, где последний раз в жизни ужинал Борис Немцов со своей спутницей.

– Вить, ну вот скажи по-честному, по-боевому, как будущий маршал будущему генералиссимусу, Борю же вы замочили? – зачем-то отчаянно и резко бросил Михаил, слегка оторопев от собственного тона.

– Мишань, поверь, как маршал генералиссимусу доношу, – с улыбкой принял игру Красноперов, – не мы.

– Хорош заливать! – с неожиданной злобой оборвал его Блудов. – Если не вы, тогда знаете кто.

– Борю царские башибузуки исполнили, а мы лишь за ними присматривали, – невесть с чего вдруг приоткрылся Красноперов. – Концы отсекли и подчистили немножко. Мы же не убийцы и не разбойники. Так мараться никто не станет.

– Даже если Папа прикажет? – бесцеремонно влез в разговор и Мозгалевский.

– Он никогда не прикажет. Такие приказы отдают псам, а не офицерам.

– Какое формалиновое благородство! – скривился Блудов и переключился на официанта, мигом отозвавшегося на характерный жест. – Пятьдесят «Макаллана».

– Миш, спиртное же нам нельзя, – дотронувшись до руки Блудова, молебно возразила Вика.

– Во-первых, в небольших дозах можно, а во-вторых… тоже можно. Так получается, за Борю сейчас сидят не те? – вернулся к разговору Блудов.

– Почему же? Они самые! – усмехнулся Красноперов.

– Тогда чего же вы их не отмазали? Поматросили и бросили? – не унимался Блудов.

– Существуют две схемы ликвидации в интересах системы. Первая – «запасной сценарий», вторая – «месть фанатика». Главный принцип – убийство должно быть раскрыто, преступник наказан. В противном случае злодеями становятся спецслужбы и президент. Как правило, оно так и происходит. Единственным исключением стал Шабтай Колманович – хозяин Дорогомиловского рынка и женской сборной по волейболу, – пустился в непривычные для него объяснения Красноперов, с большим любопытством всматриваясь в лицо Блудова.

– Помню, был такой. Агент Моссада, КГБ и прочее, и прочее. Его, если мне не изменяет память, возле Новодевичьего монастыря расстреляли, – живо откликнулся Мозгалевский, потирая затылок.

– В 2009 году красиво и дерзко исполнили. Ни следов, ни зацепок. А это и есть главный прокол, – назидательно процедил Красноперов.

– Обгладывая трупы, кидаете быдлу кости, – подытожил, тяжко вздохнув, Блудов.

– Это не быдло, это народ. Иметь надо уважение к собственным согражданам, Михаил Арленович, если вы, конечно, позволите продолжать к вам так обращаться. С Шабтаем вопрос решать надо было немедленно, времени на подготовку не оставалось. Собрался дурачок за бугор свалить. А кто ж его с таким моральным грузом отпустит. Ну, с ним и проще. Это не Аня Политковская, о таких, как Колманович, даже наследники не плачут, потерли глазки, посморкались на могилу и в бой – делить барахло. А особо любопытным подкинули мульку, что-де это месть за покушение на Япончика. Общественность успокоилась. И только после Литвиненко до всех этих все знающих, во всем разбирающихся идиотах дошло наконец, что вместе с убийством надо прорабатывать и мотив, и убийцу.

– Ты говорил что-то про «запасной аэродром», – вкрадчиво, боясь вспугнуть неожиданно разоткровеничавшегося друга, напомнил Мозгалевский.

– «Запасной сценарий», – автоматически поправил его Красноперов. – Схема «запасного сценария» проста. Кто-то из агентов находит гопников, которые берутся за все, что не весит больше червонца строго режима: грабят, наезжают, выбивают долги. Им предлагают денег ровно столько, чтобы заглушить разум и инстинкт самосохранения, за походить, последить, собрать информацию. Эти блатные лохи «топчутся» за объектом, а поскольку ничего особо криминального в этом нет, то смело отзванивают со своих мобил, торчат на маршрутах и возле дома на собственных тачках. Когда же пацаны засветятся, как радиация, спецы исполняют цель. По горячим следам берут «душегубцев», быстренько их колют, доказательной базы хоть отбавляй. И, чтобы соскочить с пожизненной прожарки, ребятки показывают на выбранного «заказчика». Финита! Убийцы разъезжаются умирать по зонам. Публика удовлетворена. Полковники становятся генералами. Вспомните первого зампреда Центробанка Андрея Козлова, которого якобы заказал банкир Френкель, а исполнили луганские бандиты. Возьмите убийство президента «Алмаз-Антея» Игоря Климова, хозяина фабрики «8 Марта» Михаила Кравченко. Да ту же Политковскую взять… – Красноперов перевел дух, прикидывая, не сказал ли друзьям чего лишнего.

– Ну, Литвиненко, Шабтай Колманович… но остальные – всего лишь комерсы, – тут же, не дав застояться паузе, встрял Мозгалевский.

– Деньги, Володь, это тоже политика, да еще какая политика! А то ты сам не знаешь? – снисходительно улыбнулся Красноперов.

– Так что все-таки с Немцовым? – недовольно поморщился Блудов, отхлебнув виски.

– Гад и предатель! Пятая колонна! Это нас еще в диктатуре обвиняют. Была бы диктатура, уволокли бы этого пидора на Лубянку, а потом продырявили по приговору народного трибунала. А мы с этими скотами толерантничаем. Вот и приходится звать горных братьев. А у них – не у нас! Наши балбесы могут еще Папу ослушаться, а для джигитов слово Рамзана – закон.

– Это ж самоубийство. Их же все равно посадят, – недоуменно возразил Мозгалевский.

– Самоубийство – не выполнить приказ. А так, возьмите Будаева, полкана. Группа его отработала, вели профессионально, через телефон и наружку. Работали человек десять. А загрузили одного – признали фанатиком-одиночкой, народным мстителем, дали по такому случаю четырнадцать лет. Убийцам Немцова – исполнителю двадцатку, подельникам чуть больше десятки. Наказание отбывать, как всегда, отправят в Чечню, ну а там – ковровая дорожка, деньги и почет.

– И вы с этим миритесь? – Блудов заходил желваками.

– Мы это придумали, Мишань. Рамзан такой же громоотвод, как и эти консервы в мраморе, – генерал махнул в сторону Мавзолея. – И Папа чист и справедлив. И возмездие неотвратимо. Опять-таки и нас по грязным пустякам не дергают. А жмуры? Тебе кого из них жалко?

– А Будаев, он вроде вашей породы?

– Танкист этот, который чеченку сначала трахнул, а потом замочил?! Ты бы еще вертухаев к нам подтянул.

– Так война, – смутился Мозгалевский.

– Война! Насиловать-то зачем? – хохотнул Красноперов, только сейчас высвобождаясь от гнетущих мыслей.

– А журналистка эта, Политковская? – Вика робко втиснулась в мужской разговор.

– Викуль, плохой человек и продажный журналист. Русских не любила, про нас гадости заказные писала. Короче, агент влияния. Баба, но что с этого толку, если она враг. Была б на такие случаи у нас статья, глядишь, уже бы вышла исправленная и искупившая. Как при Иосифе Виссарионовиче.

– Какая статья? – девушка облизала ложечку с маскарпоновым муссом.

– Пятьдесят восьмая – за контрреволюционную деятельность. И писала бы дальше тетя Аня в стенгазету мордовского лагеря. А так червей кормит. Хотели десталинизации – получите, суки. Но посмотрите, что будет через пару лет. Владимир Владимирович строит великое государство. Сначала Крым, потом Донбасс. Еще недавно стремно русским себя было назвать, неполиткорректно. Могли мы тогда мечтать о русском мире? А сейчас уже пол-Украины у америкосов забрали. Путину нужен плацдарм, откуда начнется наступление Русского мира. Мы и здесь всю пиндосскую мразь зачистим. Всех этих медведевых, чубайсов, кудриных… Я неделю назад заходил в Донецк, со Стрелковым встречался. Говорит, если мне Владимир Владимирович даст приказ, я голыми руками всех перегрызу, за сутки очищу Москву от этого болотного сброда. Сейчас он развернется, оружие ему подвезли, «Буки» отправили, скоро над Киевом «Фантомы» будем сбивать. Мирное небо Донбассу! Народ туда воевать активно едет. Чеченские джигиты бодро бьются. Слезли с гор и в «степь донецкую парни молодые». Ваххабитам Рамзан амнистию пообещал за Донбасс, вот они и стараются – режут бандеровские головы. Отныне и Аллах за Русский мир.

– Странный он какой-то, – задумчиво вставил Блудов.

– Кто? Рамзан? – удивился генерал.

– Нет, Стрелков. Чудаковатый. Он не бухает?

– Леня нормальный. Бухать вроде не должен. А кто на войне не пьет? Разве только чехи, а те или шмаль, или насвай, – генерал отвел взгляд, словно в чем-то уличенный.

Глава 11. Время мертвых

– Лаврентий Павлович, одиннадцать часов, вы приказывали разбудить. – Крепкий кавказец в форме полковника МГБ осторожно прикоснулся к маршалу.

– Здорово, Семеныч, – сквозь сон прокряхтел Берия.

– Завтракать не желаете? – полковник услужливо склонил голову.

– Вот не пойму, Саркисов, – Берия уселся на кровати, желая выместить раздражение за прерванный сон и за тяжелые ночные бдения у Хозяина. – Ты три года врагов народа расстреливал, откуда в тебе манеры эти халдейские?

– Я не расстреливал, я только доставлял, – упал голосом полковник.

– Думаешь, я не знаю? Со мной не спорь. Был у Ляли?

– Вчера заезжал, передал деньги, продукты. Все как приказывали. Мне звонила Елена из Дома моделей, сказала – есть две новые девочки, которые могут вас заинтересовать.

– Это потом. У нее вроде в октябре день рождения, не забудь поздравить от меня. Гоглидзе подъехал?

– Так точно. Ожидает в гостиной.

– Пусть там накроют.

Полковник глубоко кивнул и покинул спальню.

Рафаэлю Саркисову пошел сорок четвертый год, работать у Берии он начал семнадцать лет назад личным водителем, быстро продвинулся в начальники личной охраны. Лаврентий Павлович ценил своего охранника не столько за преданность, сколько за собачье чувство хозяйского сапога, атрофированную гордость и умственную ограниченность, не способную уловить тонкой нити интриг, выплетаемых Берией. Но при этом Берия вручил Саркисову мешок со своим грязным бельем, который Рафаэль Семенович чутко копил и оберегал. Полковник отвечал за все внебрачные связи шефа, вел реестр увлечений Лаврентия Павловича, подыскивал новые, опекал, развлекал, организовывал пикники и аборты. И если раньше он возил приговоренных зеэков на расстрел, то теперь советских красавиц в особняк на улицу Качалова.

В просторной гостиной, сдержанно отделанной лепниной и деревом, в ожидании пробуждения маршала уже час скучал генерал-полковник МГБ. Он пил чай и закусывал мандаринами. Серго Гоглидзе уже в тридцать четыре года стал комиссаром государственной безопасности второго ранга. Тогда его партийным шефом был любимец Сталина Нестор Лакоба, возглавивший советскую Абхазию. Но ставку молодой чекист сделал на Лаврентия Павловича, организовав для него отравление Лакобы с последующей расправой над всей родней и соратниками убитого.

Гоглидзе лично разрабатывал спецоперации по устранению врагов атомного маршала, лично с выдумкой и с удовольствием участвовал в пытках. Назначение Гоглидзе заместителем министра государственной безопасности после того, как МГБ возглавил Семен Игнатьев, для Берии в кабинетных баталиях стало реваншем за арест его ставленника Абакумова.

– Рад тебя видеть, дорогой. – Берия крепко обнял Гоглидзе. – Спасибо, что нашел время. Пообедай со мной. В одиночку жрут только звери.

Не дожидаясь согласия генерала, Берия махнул рукой, и словно из-под земли вырос Саркисов с привычно вжатой в плечи головой.

– Семеныч, поторопи с обедом. На двоих пусть накрывают.

Через пятнадцать минут длинный инкрустированный стол был сервирован в лучших традициях партийной трапезы. На первое в фарфоровой супнице подали рассольник с гусиными потрохами. В пище, как и в людях, Берия ценил несочетаемые качества. В суп помимо традиционного рассола и соленых огурцов добавлялось молоко, придававшее блюду легкую пикантность. Тут же на льду маялась икра паюсная, а на блюдцах «Императорского фарфорового завода» жирным перламутром переливались спинки астраханской сельди и нежились куски белужьего бока.

Удалив прислугу, Берия разлил по бокалам вино.

– За здоровье товарища Сталина – Маршал пригубил бокал, генерал суеверно махнул до дна.

– Хорошее вино, – похвалил Гоглидзе.

– Грузинское – самое лучшее. Не то что абхазская дрянь. Странный этот народ – всю жизнь бок о бок с грузинами, а людьми так и не стали. Только хурму друг у друга воровать горазды. И за что этим бездарям Господь дал такой край? Как поживает государственная безопасность, дорогой Серго?

– Враги не дают расслабляться, товарищ Берия.

– Сколько тебя помню, Серго, ты всегда слыл человеком решительным и умным. Я не знаю ни одного твоего врага, который бы тебя пережил. А то ведь были не мальчики, то были вепри.

– То были враги народа, товарищ маршал.

– Это решало особое совещание, которое за тобой не всегда поспевало. Помнишь нашего китайского полпреда Ваню Луганца, которого Лева Влодзимирский с Церетели в спецвагоне молотком забили, а жену его придушили?

– Иногда обстоятельства требовали решительных действий. В интересах партии, – генерал осекся.

– Знаешь, Серго, почему ты еще жив? Почему живы Кобулов, Деканозов, Мешик, Церетели, Влодзимирский, Саркисов? Потому что я берегу тех, кто мне предан. Мы низвергали богов. Троцкий, Зиновьев, Бухарин, Ягода, Ежов – то не человеки, то титаны, которым рукоплескали миллионы идущих на смерть бараньей тропой. То были не казни врагов народа, мы, как в страстное Средневековье, сжигали их «города» с детьми и челядью, а на пепелищах танцевали лезгинку. Но ни один, кто был рядом со мной, не пострадал. Вам дозволено то, за что без суда и следствия мы ставим к стенке.

– Это продиктовано… – Гоглидзе не успел подыскать подходящего слова.

– Серго, мне не нужна демагогия, мне нужны дела. Что создавалось двадцать лет, вы просрали за один год. И, главное, кому просрали? Выскочкам и брехунам, падающим в обморок при виде крови.

– Лаврентий Павлович, вы только скажите, – с плохо скрываемой обидой встрепенулся Гоглидзе.

– Знаешь, почему спекся Витя Абакумов? – Вопрос скорее прозвучал утверждением, чем был обращен к собеседнику. – А ведь Витя в свои тридцать пять лет уже командовал Смершем. На его счету двести восемьдесят четыре секретных операций, которые он лично разрабатывал. Через три года я его вытащил в министры госбезопасности. Он приблизился к вождю, почувствовал себя Мюратом при Бонапарте. Но в отличие от Наполеона товарищ Сталин не страдает сентиментальностью, ему не нужны ни друзья, ни родичи, а только слепые орудия его воли. Витя же решил, что можно быть угодным всем, забыв, что у пса всегда только один хозяин. Как он, кстати?

– Держат в Лефортово. Бьют сильно, но терпит пока, молчит. Единственное, о чем просит, чтобы жену не мучили с ребенком.

– Они там же?

– Так точно. Когда их взяли, сыну только четыре месяца исполнилось.

– Антонину я помню. Красивая бабенка, папа у нее, если не ошибаюсь, гипнотизер известный. Как его?

– Орнальдо.

– Не очень долго жизнь была красивой. Мне нужны все протоколы допросов по этому делу, и наших, и врачей.

– К этому делу и близко никого не подпускают. Рюмин еженедельно докладывает лично товарищу Сталину. Даже Игнатьев не в курсе. Информацию собираем по крупицам. Врачи потекли, Майрановский потек, но что конкретно подписал, неизвестно. Рюмин их сам пытает, – скороговоркой, торопясь, оправдывался Гоглидзе.

– Серго, мы с тобой дружим почти двадцать лет. Друзья должны понимать друг друга. Ты замминистра государственной безопасности. У тебя свой начальник, – прервал его Берия.

– Вы же знаете, что у меня только один руководитель, – спохватился генерал.

– Я ценю преданность. Но сегодня одной преданности мало. Должна быть воля. Многие решили, что Хозяин спекся. Но проблема не в этом. Проблема в том, что Сталин считает, что так решили все. Мы стоим на пороге новой грандиозной чистки. Члены Президиума ЦК – это завтрашние покойники. Через неделю на съезде он хочет избавиться от Молотова и Микояна. Хозяин полагает, что они наименее одиозны, поэтому могут стать точкой опоры для новой оппозиции, которая будет удобна и нашим, и Западу. Потом он должен будет ослабить Маленкова, не выводя его из игры, чтобы было кому нам противостоять. Затем срежет Хруща. Усилится новыми людьми, сделает ставку на вояк, например, на Конева и Тимошенко, а потом и нас, обескровленных, поволокут на плаху, – Берия вздохнул.

– Я не совсем понимаю… – промямлил Гоглидзе.

– Хозяин стар, но уходить не хочет. Он задумал победить смерть. Мы для него лишь грустное напоминание об уходящей эпохе. Я хорошо помню, как он был одержим идеей вечной молодости. Сначала Каммерер – этот аферист, промышлявший вампиризмом. Потом профессор Богданов, предложивший Сталину омолаживаться переливанием юношеской крови. Вождь даже денег дал ему на целый институт. Этот ученый идиот настолько уверовал в свое открытие, что ставил опыты на себе. В свой пятьдесят шестой день рождения он влил в себя кровь студента, страдающего туберкулезом. Решил, что если организм таким образом столкнется с болезнью, то выработает мощнейший иммунитет. Ну и через месяц отошел в мир иной.

– С туберкулезом шутки плохи, – прокашлял в кулак Гоглидзе.

– Самое смешное, что туберкулез оказался ни при чем. Как впоследствии выяснилось, профессор Богданов умер из-за резус-несовместимости. На тот момент наука знала только о существовании групп крови А и B, остальные открыли только через двенадцать лет. Потом у Сталина появился еще один воскреситель – академик Богомолец, Сан Саныч. Этот хитрый хохол пообещал Иосифу создать эликсир молодости и получил под свои авансы бессчетное финансирование, Сталинскую премию, Героя соцтруда, кресло вице-президента Академии наук и директора Института геронтологии. Наобещал Сталину жизнь вечную, а сам потом возьми и умри в шестьдесят пять лет. Коба тогда мрачно пошутил: «Обещал обмануть смерть, а надул всех нас». Тогда тему засекретили, теперь за успех соревнуется пара НИИ. О результатах Сталину докладывает Ефим Смирнов, но поскольку результатов нет, то Ефима Ивановича в ближайшее время подчистят.

– А при чем здесь зачистка членов ЦК? – решился обнаружить свою недогадливость Гоглидзе.

– Я же говорю, мы напоминаем о старости, среди равных – вторые, рвущиеся в первые. Сталин считает, что между ним и его соратниками должна быть пропасть непреодолимой глубины. А если между диктатором и министром расстояние сократилось до дружеского рукопожатия, то министру пора рубить голову. Что он периодически и проделывает с героями партии. Мы стали дружеской обузой, и настало время поменять нас на трепетную молодость, для которой Иосиф Виссарионович – не состарившийся Коба, а Великий Сталин, непреклонный, неутомимый, не ошибающийся. Косыгин, Громыко, Устинов – вот кого он готовит нам на смену. Хозяин хочет вручить им знамя Советской державы, а у них дрожат руки. Поэтому ему нужны отморозки типа Рюмина, готовые выполнить последний приказ вождя.

– Мнительность Хозяина слишком опасна, – осторожно подхватил мысль шефа Гоглидзе.

– Как опасна, так и спасительна. Любая угроза – это возможность, а любая возможность – это угроза, – прищурился маршал. – Старческая мнительность слепа и безумна, она обрушивается в первую очередь на самых близких и верных. Мнительность не столь безжалостна к врагам, сколь беспощадна к друзьям. Чего стоит опала Коли Власика, который с двадцать седьмого года возглавлял личную охрану Самого. Даже у меня нет такого преданного человека, каким был для Хозяина Власик.

– Зря вы так, Лаврентий Павлович! – обиделся Гоглидзе.

– Не обижайся, Серго. Преданность Власика, Поскребышева, Рюмина – иррациональна и глупа. Они, словно гимназистки, влюблены в нашего деда. Чем человек глупее, тем вернее. И чем больше таких унижают, тем безумнее и безграничнее становится их верность.

– Бьет – значит любит, – через силу выдавил подобие улыбки Гоглидзе.

– У Поскребышева жена была, смазливая такая, шустрая евреечка. Я в тридцать девятом сначала арестовал ее брата, потом отдал на резолюцию Сталину ордер на арест самой Брониславы Соломоновны. Вызвал тогда вождь своего секретаря и говорит: «Поскольку органы НКВД считают необходимым арест вашей жены, то так и должно быть». Ну, Поскребышев в полуобмороке, еле стоит. Не знает, что и сказать. А Сталин смеется ему в глаза: «В чем дело? Не переживай! Если баба нужна, мы тебе новую найдем». В сорок первом мы ее расстреляли. Я как ни приду к Иосифу, так Поскребышев двери бежит открывать, заискивает, словно бесконечно благодарен. Сам дрожит, ненавидит, но за Сталина жизнь отдаст.

– А наш Семен Михайлович! – Вино, усердно разливаемое по бокалам, растворяло субординацию даже у Гоглидзе.

– Товарищ Буденный – героический маршал, полный георгиевский кавалер… Он под пули ходил чаще, чем мы с тобой по бабам. А как на жену его возбудились, так сам же ее на Лубянку и отвез. Красивая сучка, кстати, солистка Большого с прекрасным контральто. – Берия вожделенно причмокнул. – Сдал, так сказать, с рук на руки. Я ее и принимал тогда. «Оля, – сопроводил ее Семен Михайлович, – ты не волнуйся. Так надо. Товарищи во всем разберутся. Я позабочусь». Позаботился! До сих пор по лагерям песни поет.

Берия нажал на кнопку, распорядился подавать второе. Через минуту в гостиную внесли перепелов, фаршированных печенкой с коньяком.

– Давай, Серго, под горячее. – Берия освежил бокалы. – Короче, Поскребышева надо убирать и Власика тоже.

– Лаврентий Павлович, так с Власиком все уже порешали. От Сталина отлучили, он уже полгода как замначлага в Асбесте. Двадцать пять лет охранял отца народов, нынче его врагов сторожит. Вы с юмором подошли к Николаю Сидоровичу.

– В такой игре, дорогой Серго, полумеры опасны. Хозяин в любой момент заскучает, засентиментальничает и вернет из опалы любимого пса. С Власиком надо кончать раз и навсегда.

– Здесь многое зависит от министра…

– А все должно зависеть от нас! – резко перебил маршал гостя. – Игнатьев хитер. Урок с Абакумовым усвоил прекрасно. Он будет до последнего формально предан Сталину, но продолжит держать с нами дружественный нейтралитет – что-то не поймет, что-то не расслышит. Его правая рука не будет знать, что делает левая. Игнатьев всегда подставит плечо сильному, но и первый затопчет, если тот оступится.

– Игнатьев опасен. На контакт идет плохо, мне порой неделю приходится ждать, чтобы попасть к нему на прием, а ведь я его первый зам, – пожаловался Гоглидзе.

– Ты не понимаешь, Серго, что от Игнатьева может быть больше пользы, чем от Абакумова. Умный враг полезнее преданного идиота. Он человек Маленкова, а с Жорой мы договоримся. Пятого октября откроется съезд, Сталин готовит сюрприз, пробу сил, предварительную зачистку, добьет Молотова и Микояна. Кстати, что там с супругой нашей «каменной жопы»?

– В ссылке в Казахстане Полина Жемчужина. Нормальные условия, помогаем. Она молодцом держится, ничего не просит.

– Баба стойкая, не совсем хорошо с ней получилось. Охаяли на весь свет, хоть и заслуженно. Здесь ее не хватает.

Маршал замолчал, пережидая пока подают чай. Берия пил крепкий с лимоном, на сталинский манер.

– А эту тварь Рюмина надо убирать немедленно. Еще месяц его работы, и мы все пойдем вслед за Абакумовым. Думаю, Рюмин уже получил показания от Майрановского и Эйтингона.

– Допускаю, что Майрановский мог поплыть, но Эйтингон станет держаться до конца. Наум Исаакович – разведчик крепкий. А Рюмина убрать сложно. Как-никак, любимчик и надежда Сталина.

– У Сталина была одна Надежда, и он ее пристрелил. Нет ничего более переменчивого, чем любовь вождя. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» – Берия поднялся со стула, ознаменовав окончание обеда. – Серго, делай что хочешь, но мне нужны материалы по Майрановскому, лаборатории и врачам. Где сейчас Судоплатов?

– В Киеве, Лаврентий Павлович.

– Вызывай его срочно. Он мне здесь нужен.

– Слушаюсь, товарищ Берия. – Вдохновленный энтузиазмом шефа, Гоглидзе взял под козырек и вышел из залы.