Русская Темрязань далекая и близкая

На Лысой горе толпу провожающих нагнала Огашка-Сирота.

–Стойте! – крикнула она.

Люди оглянулись и увидели догонявшую их, запыхавшуюся молодую ворожею, разнаряженную, как под венец и неотразимой красоты. Точно ангел приземлился на Лысой горе.

Все остановились, а молодежь расступилась, дав ей возможность подойти ближе к призывнику. Все знали странные отношения упрямого кулугура и настойчивой ворожеей. Никита ее зрить не хотел, а Огашка-Сирота не уставала его обхаживать, нашла коса на камень. Молодежь поняла, что сейчас начнется потеха, комедия, цирк. А мужики и бабы подумали, что в деревни случилось что. Возможно, пожар или умер кто. Старым было и невдомек, что в голове у Огашки-Сироты план созрел: напоследок дать бой гордецу. Но это еще было не главным для ворожеи. Любит она с малых лет розыгрыши разные, комедиями людей повеселить – посмешить.

Красавица Огашка-Сирота задуманное представление начала с невинного выступления. Сначала она, как и положено, по этикету подошла к матери призывника-лапушке Груне, посочувствовала ей, в щечку поцеловала несчастную. Затем деду Родиону Большому поклонилась, а дальше поздоровалась с толпой. И только потом удостоила взглядом самого призывника. Оглядела она его суровым взглядом и громко, чтобы все слышали, сказала:

–Теперь с тобой разберемся. Ну, ты, сокол, хорош! Спровадил меня вчера пьяную на выселки к ворожее бабке Акулине за пять верст от Сосновки. Ты, милый, что? Не захотел. Чтобы я была на проводах? Постыдился моего присутствия? Нашкодил и голову в песок? Умей ответ держать! Еле вот успела на твои проводы, бегом бежала, запыхалась, думала и не догоню.

Толпа притихла, прислушалась к словам ворожеи, стала сочувствовать ей, головами ей люди стали кивать.

Только один Никита ничего не понял, с грустью посмотрел на девку, пожал плечами и спросил:

–Ты о чем, Огаша? Не понял я!

Девка демонстративно отвернулась от Никиты, скорчила смешную гримасу, подмигнула рядом стоящим парням, потом приложила к глазам шелковый платочек и жалобно так, слезливо заголосила:

–Люди добрые, послушайте какой он, мой кавалер, будущий мушкетер молодого царя, гренадер, герой. Вчера таскал меня по всему лесу, а вечером на речке опоил каким-то зельем, целоваться полез, охальник, телеса мои гладить, на святое соблазнять. Сами знаете какая я на уговоры податливая, а спьяна у меня и поплыла земля из-под ног. И что уж было на речке потом, я ничегошеньки не помню. Очухалась я только нынче при солнышке на выселках в избе у бабки Акулины. Вот ирод, куда меня спровадил. Пришлось мне вот пробежаться в гору все пять верст на одном духу, как на крыльях, куда и похмелье, не знаю, делось. Вот видите: любовь зла, полюбишь и козла! А ведь и непохож на насильника, мордашка румяная, как у красной девицы, на губах еще молочко, пушек, а тоже.... Да ему то что? Теперь он поехал с царем в военные игры играть, из деревянных пушек горохом стрелять, по ночам блудливых девок щупать, начин-то уже есть....

А меня вот и не думает с собой брать. Я, значит, здесь оставайся, да вдруг еще с ребеночком.

Огашка-Сирота состроила смешную рожу, выдавила из глаз слезы и замычала телкой.

Молодежь глядела на артистку хихикая.

Никита смутился, покраснел до шеи, слушает ворожею и ушам своим не верит, рот разинул и слово в свое оправдание сказать не может. Наконец-то он проглотил подступивший к горлу комок, отстранил от себя на вытянутые руки завравшуюся девку и сказал:

–Эй, барышня, ты того, перепутала с кем пила и любовью занималась. У нас с тобой не было ничего. Может, тебе это приснилось? В самом деле, теперь, что обо мне люди подумают, дед с мамой. Вот крест, люди добрые, ворожея меня шельмовать вздумала!

Молодежь захохотала.

А Огашка-Сирота вытерла на глазах слезы, и, кокетничая, поцеловала Никиту в шею, оставив след румян. Вот видите у него на шее след поцелуя. Какого же рожна ему надо? Отпираться вздумал, а вчера, какие ласковые слова говорил. Обещался меня с собой в Москву взять, генеральшей сделать.

Вся толпа завизжала от восторга, а молодежь стала за животы хвататься.

Только одному призывнику стала омерзительна вся эта комедия. Он разозлился, скулы у него заходили под желваками, рассудок отрок потерял, не зная чем на вранье ответить.

–Мама! – вскричал призывник в отчаянии и развел руки в стороны.

Груня сквозь слезы улыбалась, глядя на озадаченного сына.

По загадочной улыбке матери Никита понял, что все это шутка, и он сразу же успокоился, и стало ему вдруг тоже смешно и нисколько не обидно за ворожею.

«Маме тоже смешно, это хороший знак».

Все остальные тоже это поняли и стали от души смеяться над, разыгравшейся на дороге живой комедии.

Толпа продолжала хохотать, только самой артистке стало вдруг не до смеха. Лицо ее исказила гримаса отчаяния. Огашка-Сирота закрыла лицо своими горячими ладонями и выбежала из толпы, отрешенная, готовая взвыть на весь лес одинокой волчицей. А другим до ворожеи и дела не было.

На большаке, усаживаясь в казенный фургон, Никита напоследок крикнул:

–Мама! И ты, дед, не сомневайтесь, не пропаду я. Вернусь!

–Дай-то Бог, – ответил дед.

А мать опять зарыдала в темный платок. Васька Плешивый скрытно наблюдал издали за проводами, желая погибели врагу по крови.

Вот таким ехидным и злым увидела брата Огашка-Сирота в чаще молодых сосенок. Подойдя ближе к нему, она спросила:

–Чего ты здесь прячешься, как вор? Мог бы при людях попрощаться с призывником. Ведь он твой сверстник. Сказывали мне, что вы с ним молочные братья, одну грудь сосали.

Васька насупился, побледнел и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:

–Враг он мне кровный. Его отец убил моего отца в Печилатском овраге. Пожадничал кулугур награбленным золотом и сознательно пошел на убийство. Это двойной грех. Жизнь человека дороже всякого золота. Наш с тобой долг отомстить за моего родителя. Кровь за кровь! Огашка-Сирота нахмурилась, сжала кулаки.

–Вот ты какой, а я и не знала. Складно сказываешь, да чую я, не свои слова говоришь. Наплела тебе мать несуразицу, перевернула все с ног на голову. А ты, дурачок, поверил ей, и мстить собрался. Только знай: в разбое я тебе не помощница. Пошла я.

Так повезли юного Никиту силком на службу долгую, бессрочную – последнего из древнего богатырского рода Босых. А могли Царские слуги освободить его от воинской повинности. Был такой царский указ, не брать на службу последнего из рода. Да кто тогда знал о таком указе? Много было тогда законов разных, а еще больше беззакония.

Глава третья. Бессмертный кулугур

Трудно было удивить солдат потешных петровских батальонов рослым и широкоплечим молодцом. Сами они были все как на подбор высокие крепкие. Но, прибывший с новым пополнением Никита Босой, выделялся и среди них. Окружили гренадеры новичка.

–Откуда ты такой взялся, верзила?

Никиту трудно было вывести из равновесия, на оскорбление он и сам мог ответить оскорблением.

–Из леса я. С Волги, недотепы! – Улыбаясь, ответил он.

Все захохотали, поняв, что новичок не из простачков, с юмором.

Один из стоявших недалеко от Никиты, подошел к нему поближе протянул новичку длинную руку.

–Земляк, значит. А я из-под Самары. Федор Громов.

Никита с удовольствием пожал руку худощавому, но мускулистому земляку. С того дня и началась их дружба, такая, которую на Волге называют закадычной, то есть, настоящей мужской дружбой, навеки.

Новичков сразу же повели в баню мыться и обмундироваться. Разулся, разделся Никита в предбаннике. Лапти, портки, рубашку он, как ему было велено, сложил в мешок и сдал на склад. А когда помылся и вместе с другими пошел получать исподнее и верхнее обмундирование понял, что он поторопился сдать вещи на склад. Исподнее и обмундирование ему было мало. И на ноги ни одни ботфорты не лезли. Никита к старшему обратился:

Верните мне мешок со склада, я оденусь опять в свое. Не голым же мне по крепости ходить.

Старший по команде был озадачен, не знал, как быть и что предпринять. Нельзя ему было вести новичка на плац для осмотра, в гражданском. Вдруг там будет сам государь.

–Ладно, пошли на склад, завтра тебя одену и обую по отдельному заказу. В столовой Никиту тоже ожидал сюрприз. Плеснули ему на раздаче в котелок щей черпак, столько же на второе каши, а кружку компота он и не заметил, как проглотил. Дома Никита в обед съедал три таких котелка, не меньше. Из столовой богатырь вышел голодный и злой.

Через час после обеда молодых солдат повели на общий осмотр Преображенского батальона. Молодой царь Петр появился перед строем веселый, румяный, длинный как жердь, с вылупленными глазами, в чине унтер-офицера, в сопровождении рослого длиннолицего кавалера в рыжем парике.

–Кто это около царя крутиться напомаженный и напудренный?

–Спросил Никита шепотом, рядом стоящего солдата.

–Это его денщик Меншиков.

–Понятно.

Увидел царь Петр в строю новичков и солдата в лаптях, подошел вплотную, глянул на новобранца карими выпуклыми глазами и пронзил насквозь.

–Кто такой? Почему в лаптях и волком смотришь?

Никита не сробел, не отвел глаз, только живот вобрал в себя и грудь колесом выставил. После небольшой паузы он ответил:

–Мушкетер Босой перед вами, государь. На складе ботфортов моего размера не нашлось, завтра обещали сшить, а пока в лаптях.

–А почему волком смотришь, спрашиваю?

–Голоден, вот и злой.

–Что так?

–Еды дали мало.

–Просил бы добавку.

–На добавку несогласен: нынче дадут, а завтра откажут. Мои предки, когда служили у князей, ели за двоих, а служили за троих. И мне удвойте кормовые, не то сбегу.

Царь Петр переглянулся со своим денщиком, и они оба расхохотались. А, успокоившись, царь Петр сказал, подошедшему батальонному командиру – немцу в чине генерала:

Мушкетера Босого поставить правофланговым в первую роту и прибавить ему кормовые.

–Хорошо, государь! – ответил генерал.

После строевого осмотра Никита решил осмотреть потешную крепость молодого царя, с ним увязался земляк Федор Громов. Расспрашивая, друг о друге, солдаты прогуливались вдоль крепостных стен, укрепленных толстыми сосновыми сваями, лазили в бревенчатые угловые башни с узкими бойницами. Им там с высоты хорошо были видны ряды бронзовых пушек, мортир и единорогов, которые были укрыты мочальными рогожами с песком и глубокие наружные рвы, заполненные тухлой трясиной.

–И знаешь, Никита, как именует царь сию крепость? – спросил Федор

–Как?

–Стольный город Прешпург.

Никита и Федор расхохотались.

Мушкетер Федор Громов уже второй год служит в потешной крепости, участвовал во многих царских игровых баталиях и счел нужным о службе в крепости Никите рассказать.

–Служить здесь можно. Кормят нельзя сказать, что плохо. В других местах, говорят, солдаты впроголодь живут. И все потому, что мы сами в поле горох, рожь сеем. Капусту и огурцы на огуречнике выращиваем. Скотный двор у нас есть. Коров доим, овец стрижем, валенки валяем. Дрова в лесу сами заготавливаем, потому в казарме зимой тепло. В бане моемся каждую субботу. Раз в неделю в военные игры играем с Семеновским батальоном. А наш батальон Преображенским зовется. Толпы ротозеев глядят с высокого насыпного вала на крепостные стены, в которых мы «воюем». Зеваки кричат, потешаются над нами, хохочут как очумелые, знать им интересно. А нам солдатам бывает не до смеха. Царь сам любит палить по нам из настоящих пушек горохом. То и гляди, глаз выбьет. Да и другие случаи бывают. Часто после таких баталий солдат хороним. Так что играть играй, а рот не разевай. В рукопашной схватке, например, запросто убить могут. Ты со мной держись. Я уж обвыкся и тебя научу. Друг за другом надо приглядывать, в обиду не давать. И здесь в крепости и на войне. Двоим сподручнее. Поговаривают, что царь скоро потешные игры бросит, по-настоящему воевать будет с турками, со шведами. Поближе узнаешь его и поймешь. Воинственный он беда. Долго нам служить придется, в войну солдат домой не отпускают.

Когда Федор замолчал, Никита глубоко вздохнул и сказал:

–Понятное дело.

В башне на лестнице появился денщик царя. Подошел он к гренадерам, поздоровался, каждому руку пожал, а потом, улыбаясь, сказал:

–Еле нашел вас. Новичку вот принес поесть хлеба, чесночной колбасы.

Меншиков вынул из кожаной сумки хлеб с колбасой и отдал в руки Никите.

–Завтра опять чего-нибудь принесу. Ешьте! Сказывают ты, Громов, мастер на шпагах драться. Хочу я у тебя фехтованию научиться. И вообще, давайте со мною дружить. Как, по рукам?

Федор с Никитой со смаком ели колбасу, улыбались и согласно кивали головами.

С тех пор почти ежедневно царский денщик угощал Никиту и Федора разными деликатесами с царского стола, а мушкетеры за это охотно обучали Меншикова ратному делу: драться на шпагах и саблях, без оружия защищаться и нападать. С плаца домой Меншиков уходил побитый, а то и с ранами от уколов шпагой, но с горящими воинственными глазами. Иногда на плацу денщик появлялся с царем Петром. И тот тоже охотно брал в руки шпагу и фехтовал с солдатами. Царь Петр тоже был достойным противником. Не уступал гренадерам ни в злости, ни в сноровке.

Прав оказался Федор: в том же году возмужавшему царю наскучили потешные игры. Стал он по-настоящему с соседними государствами воевать, границы своего царства укреплять. В одной стороне война затихала, а в другой разгоралась. Где участвовал в сражениях, ставший офицером, Меншиков там с ним воевали и его телохранители. Никита прикрывал своего командира спереди, а Федор сзади. Так, бесстрашная тройка билась с турками в Крымской войне, а потом освобождала исконно русские земли в Прибалтике.

Но не всегда друзьям сопутствовала удача. В 1700 году в сентябре храбрая тройка под крепостью Нарва еле ноги унесла. Царь Петр тогда к той крепости подогнал целую армию с пушками, с мортирами. Но попытка захватить у шведов Нарву окончилась конфузом. При меньшей численности войск шведам удалось отогнать русских от крепостных стен и захватить много добычи. Достались врагу тогда почти все русские пушки, мортиры и обозы с провиантом.

Отступающих русских, шведы продолжали преследовать, кого настигали, кололи в спину штыками. В том бесславном бою Никита был ранен в бедро. Кость не задело, но рана сильно кровоточила, и на ногу нельзя было ступить. Федор сумел перевязать друга, остановить кровь, поднатужившись, взвалил его на спину и пока силы были, бежал, неся на плечах неподъемную ношу. А шведы уже рядом.... Упал Федор в высокую крапиву, прикрыв собой раненого.

–Тихо, земеля, не стони, – зашептал он ему, – может, пронесет. И пронесло. Враги рядом пробежали, не заметили гренадеров. Поздно ночью разыскал Федор свой батальон и передал раненного в лазарет. Неудача под Нарвой не остудила воинственный пыл царя Петра, а наоборот вдохновила его готовиться к войне со шведами, с еще большей энергией. С церквей тогда по его приказу колокола поснимали, передали их на мортиры и пушки. По деревням молодых мужиков насобирали, согнали их в многочисленную армию, гоняли их с мушкетами до седьмого пота. Маршировали солдаты, учились по-настоящему воевать, а куда им было деться? Многие тогда не выдерживали такой муштры, убегали, но их догоняли и связанных привозили назад.

И ровно через два года и тоже осенью Меншиков со своими телохранителями стал участником штурма шведской крепости. На этот раз крепость называлась Нотербург и стояла она на острове посреди широкой полноводной Невы, Ту крепость наши предки называли Орешком, а позже она стала называться Шлиссельбург, что значит «ключ-город». При штурме той крепости Федор погиб, а Никита чудом остался жив. Такого ада ему видеть еще не приходилось.

Меншиков сам рвался в бой за чином, но на приставленную лестницу первым не полез, пропустил богатыря Босого.

С крепостной стены шведы бросали камни, бревна, лили горящую смолу, стреляли из мушкетов.

Наконец и Меншиков с Федором на стене. Александр Данилович без офицерского кафтана, в шелковой розовой рубахе, красавец, умел себя показать. Никита знал силу шпаги Меншикова, сам его тренировал. Этот поручик из низов, из простого люда, в бою не дрогнет, не предаст, увертливый и хитер как черт.

С такой подмогой Никита пошел вперед за ним Федор, а за Федором бросился Меншиков, за командиром и весь отряд. Шведы не выдержали натиска и отступили.

Удача передового отряда Меншикова вдохновило войско, и вторая партия лестниц взметнулась на стену.

Царь Петр, разгоряченный боем с подзорной трубой стоял на возвышенности в окружении генералов, с улыбкой следил за розовой рубакой и возгласами реагировал на успехи отряда штурмовиков.

Вскоре штурм перешел в побоище, в грабеж, в насилие. Над крепостью шведы подняли белый флаг.

Кругом кричали раненые, истекая кровью, молили о помощи, но до них никому не было никакого дела. Царь праздновал победу....

А Никита в лесочке неподалеку от войска, среди молодых сосенок хоронил своего закадычного друга Федора Громова. Только после боя разыскал он земляка на крепостной стене. Тот лежал посреди вражеских трупов со смертельной раной в груди. До поздней ночи просидел Никита у свеженасыпанного холмика, справляя тризну, плакал он и проклинал царя. Его считал он убийцей Федора. И даже на следующий день на торжественном построении Босому тяжело было смотреть на царя Петра. А пришлось еще, и подойти к нему за наградой, Никита подошел. Склонил голову как положено. Государь, улыбаясь, глянул на солдата-богатыря, зачерпнул их бочки полную деревянную кружку вина:

–Пей свою славу, герой!

Отвернулся Никита от протянутой кружки.

–Не пью я зелье.

–Что так? Старовер? что ли?

–Старовер, государь.

Царь нахмурился, поставил кружку, внимательно оглядел рослого солдата. Лицо в синяках, ботфорты порваны....

–Почему ко мне вышел в рваном? – в гневе спросил Петр.

Никита молчал.

–Почему солдат-герой в рваной амуниция? – спросил царь, уже обернувшись в сторону Меншикова.

–Так, мин херц. у него такие ножищи, ни в один артикул не лезут.

–Герой есть, сапог нет? Дармоеды! Сшить ему кафтан и двое сапог в запас.

Развеселившись, Петр приказал Меншикову:

–Неси свой трофей, раз он вино не пьет, пусть красоте радуется!

Меншиков, нахмурясь, повиновался. Подал Петру шкатулку заморской работы, украшенную бриллиантами и золотыми пластинами.

Петр нажал на крышке самый большой бриллиант, похожий на бычий глаз и шкатулка открылась со звоном колокольчиков. Он бросил в нее горсть золотых монет и передал Никите. Затем чмокнул солдата в щеку, обдав того винным перегаром и смрадом табака Никите сделалось муторно, захотелось сплюнуть, но он сдержал себя, все-таки – царь.

Захандрил Никита, потерял друга Федора. Тоска его обуяла. Осточертела бесконечная служба. Стал он замкнутым и злым. Сослуживцы стали бояться его, то и гляди, затрещину даст новичку ни за что. И внешне запустил себя ветеран: волосы отрастил, лохматые бакенбарды. Его кустистые брови хмурились, торчали в разные стороны, так что синих и добрых глаз не было видно.

Один Никита Босой остался в штурмовом отряде Меншикова живым из своих сверстников. Молодые солдаты смотрели на ветерана-богатыря, как на чудо. И дали ему прозвище «Бессмертный кулугур».

Признайся, Босой, – докучала его молодежь, – заколдованный ты что ли? Ни пуля тебя не берет, ни штык, ни шпага. Откуда у тебя такое везение? Кто тебе помогает? Может нечистая сила? Неужели дьяволу продался?

Никита, махнув рукой, уходил от разговора, а однажды в хорошем расположении духа ответил:

–Признаюсь, братцы, помогает мне в ратном деле, и кто вы думаете? Сатана? Дьявол? Ошибаетесь! Бог кулугурский стоит за меня непреодолимой стеной и мои предки. Вот переходите в мою веру, и вы спасетесь.

Нервы стали сдавать у солдата: осточертели ему кровавые сражения, тяготы и лишения службы полной унижений и оскорблений со стороны заносчивого офицерского состава. Лютовали мордобоем унтеры. Самого Босого они не трогали. Но Никите было противно смотреть, как измываются иноземные офицеры над беспомощными новичками. Дисциплина в батальоне держалась и на кулаках и шомполах. Сам царь терпеть не мог неповиновения солдат и на унтерский мордобой не обращал внимания.

В свободные от службы часы Босой без спроса уезжал в лес на волю, в ближних селах общался с простыми людьми с кулугурами, слушал, о чем толкуют. Нередко Босой пропадал в самоволке до вечерней проверки. Жаловались унтеры на своевольного гренадера самому князю Меншикову, но тот как мог, выгораживал своего телохранителя.

–Я его отпустил, – врал он офицерам, – на воле побыть. Лесной он человек, кулугур. Не приставайте к нему по пустякам. Его отлучки редки и не во вред службе.

А Северной войне и конца не было видно. В самые горячие точки бросал царь Петр гвардейские полки. А впереди них вел свой отборный штурмовой отряд храбрый военачальник, любимец царя Меншиков. Гибли десятками штурмовики. Отряд пополнялся из молодых рослых новичков. Обучал ближнему бою, не нюхавших пороха, молодцов ветеран Преображенского батальона Никита Босой. Солдаты боготворили богатыря. А князь Меншиков подумывал над тем как пристроить непьющего Босого на стройку нового города Санкт-Петербурга с генеральским окладом. Там ему был нужен свой человек. Но война ломала все планы светлейшего князя. В середине лета 1709 года назревало судьбоносное сражение русских со шведами под Полтавой. К нему готовились и русские, и шведы.

По преданию 26 июня 1709 года накануне Полтавской битвы со шведами Никита Босой получил из дома письмо. Читал он его, сидя за столом в хате украинских стариков, у которых квартировал. В хате он был один. Старики копались за окном в саду.

Никита обеими руками держал милые его сердцу листки бумаги, исписанные мамиными печатными буквами-каракулями, читая вслух:

«Добрый день, добрый час, здравствуй, сыночек мой. Пишет тебе из лесной далекой Сосновки мама твоя, вдова несчастная с осьмнадцатых лет от чистого материнского сердца привет тебе передает от себя лично, от твоего родного деда, от родных наших, что живут в округе и от сверстников твоих, друживших раньше с тобой, от целительницы нашей Огашки-Сироты и от других хороших людей, которые тебя знают и хорошим словом поминают, от Марфы – приемной дочери моей.

Дитятко мое, кровинушка моя, солнышко мое красное, в первых строках своего письма спешу тебе сообщить, что мы все живы и здоровы. Того и тебе желаем на долгие годы. Пусть Господь Бог и предки наши непреодолимым щитом защищают тебя в повседневной солдатской службе, на поле брани и в суете от злых языков и недоброго глаза. Чур, им всем. А тебе пусть всегда светит красное солнышко.

Сын мой ненаглядный, воин наш, сочувствуем тебе мы с дедом, понимаем, горше нет хлеба солдатского. Несешь ты тяжелый крест служивого изо дня в день, вот уже годы, такова знать судьба. Соскучились мы по тебе, силы нет как. Я слепну от слез и ничего поделать не могу. Здоровье мое тонюсенькой свечкой тает в пламени тоски по тебе. Вот еще в последнее время сны мне стали сниться, что ты тоже не в себе, с ума сходишь по нам, хандришь.

Радость моя и надежда, ждем мы тебя никак не дождемся, надежды не теряем. Но и ты мужайся, не озлобляйся по мелочам, дурь на себя не накидывай. Бесам только поддайся, они враз и веревку принесут для петли. И пропадет твоя душа ни за что, ни про что. И канет в небытие наш род из-за сиюминутной несдержанности, за пустое бесовое наваждение. Молись, сын, и Бог ум твой прояснит, исцелит. Он милостив.

Были бы у меня крылья, сокол мой, и силы, полетела бы я через всю Расею нашу к тебе и сняла бы с твоей головы мрачные мысли, отчаяние, и тоску. И оставшиеся силенки отдала бы тебе и кровь до последней капли, чтобы только ты жил. А так ехать через всю Русь на перекладных меня не хватит, пропасть могу. При моем здоровье и старости, дома надо доживать свой век, на земле предков. Тут и они с нами обитают.

Наследник ты наш, последний из богатырского рода Босых, помни, что, и дед тебя ждет. Он о продолжении своего рода печется до умопомрачения. Тебе уже четвертый десяток идет, а ты еще не женат и детей от тебя нет, и будут ли еще от такой ратной жизни, неведано.

Велит тебе дед подать царю челобитную. Грамотные и бывалые люди, купцы наговорили ему, что тебе царь вправе до окончания войны отставку дать, как последнему из рода. А что может быть. Подай челобитную, по башке не ударит. Попросись на разговор с ним, с глазу на глаз. Тебя – такого богатыря он не может не знать, награды тебе вручал, чай помнит. Взятку дай его главному писарю или вельможе, золотых не жалей, надо будет, ценнее золота безделушку пришлем. Вельможи падкие на подарки. Ну, сам смотри, тебе там виднее, мы тебе уже плохие подсказчики.

Недавно я встречалась с Огашкой-Сиротой. Она тоже самое мне говорила. И привет тебе передала. И сказала, что вызволила бы она тебя со службы, да сейчас у нее на руках дите малое. На людей нечего надеяться, действуй сам, посмелее будь.

В один год и день родились вы с царем Петром, ровесники вы. Вот скажи ему, что род твой древний, богатырский, на грани исчезновения.

И помазаннику должно быть понятно будет, что род Босых нельзя губить, умножать его надо. Разве допустимо, чтобы в державе богатыри совсем выродились, исчезли с лица земли. Кто же тогда защищать будет землю русскую, Расею нашу. Вот, Никитушка, царь выслушает тебя, призадумается, вникнет в суть твоей челобитной и отпустит тебя домой насовсем, в отставку значит. А иначе никак нельзя. Если скажет, что такого закона нет последнего из рода на службу не брать, то скажи ему чтобы издал, мать моя, мол так наказывала и дед – старый воин Родион Босой, служивший верой и правдой в пору царствования его дедушки.

Кажись, все я тебе растолковала, вот так действуй и не робей. Не за себя печешься, а за продолжение своего рода, это свято.

Погожие дни у нас сейчас стоят, посевная в самом разгаре. Мы, Слава Богу, уже управились. Хвораю я, можно сказать при смерти, а рожь посеяла. Хлеб будет к твоему возвращению.

Христом, Богом тебя прошу, Никитушка, к Богу обратись, и он тебя исцелит от душевных мук, соблюдай веру нашу, зелье не пей, на исповедь сходи к попу-батюшке и очистишься.

Сыночек мой единственный, солдатик, кровинушка моя, береги тебя Бог каждый день, каждый час. Аминь».

Окончив чтение, Никита рукавом кителя смахнул с глаз набежавшие слезы, закрыл ладонями лицо и как застыл за столом, его мысли летали в лесной далекой Сосновке, виделись ему сгорбленные мать с дедом. Он не услышал, как в хату вошел его командир Меншиков.

Александр Данилович сел на скамейку рядом с солдатом. А тот и бровью не повел, продолжал твердить шепотом молитву, ничего не слыша.

Меншиков не стал выводить солдата из задумчивости. Взял со стола листок бумаги и углубился в чтение. А, прочитав до конца письмо, встал со скамейки и сказал:

–Ты, Босой, спишь что ль или не в себе? Я пришел поговорить с тобой о завтрашнем сражении, а ты весь в молитвах. Пошел я.

Никита поднял голову, вскинул брови, вскочил, встал во фрунт.

–Здравия желаю, Данилыч, прости, забылся, письмо вот получил тревожное: мать больная, дед плохой, тоже не жилец, домой зовут, ждут, не дождутся.

Меншиков ответил:

–Прочитал я. Бог даст завтра одолеем Карла и, живы останемся, обо всем поговорим. Слово тебе даю: это будет последнее наше с тобой сражение. Не раскисай. Лады?

Проводив командира до двери, Никита прошел в угол, взял в руки мушкет и стал осматривать его.

–Штык поточить надо маленько. Значит, все-таки завтра шведы будут нас штурмовать. Спасибо Данилычу, что предупредил, хоть сегодня помолюсь, может в последний раз в этой суматошной жизни. Господи прости меня грешного. С людьми я плохо схожусь. Отупел на войне, ожесточился, сам себе противен стал. А завтра опять стрелять, рубить, колоть. Не по своей воле, Господи, дай терпения, сохрани и помилуй.

А наутро Никита стоял в строю защитников крепости маленького украинского города Полтава Укреплен он был земляным валом, дубовым частоколом и прорытым понизу рвом.

Шведы начали наступление рано утром. Большое войско двигалось к земляным валам, впереди и сзади которых были выкопаны глубокие рвы, защищающие подступы к русскому лагерю. Казалось, что эту вооруженную громадину никто и ничто не сможет остановить. Шли шведы ровными рядами, как на параде под барабанный бой бок о бок с заряженными мушкетами наперевес. Карл 12, сидя на носилках с перевязанной ногой, командовал началом атаки. Три месяца он топтался с войском у стен Полтавы не в силах что-либо сделать. Сам участвовал в рейдах по русским тылам. В одной из стычек с русским казачьим дозором его ранили в ногу. Он любил славу больше всего на свете и часто бывал безрассуден. Вот и в то утро король не сомневался в победе. В Европе тогда его армия считалась самой сильной и непобедимой.

Никита Босой стоял в первом ряду защитников крепости, смотрел на ряды приближающихся шведов, по привычке про себя, твердил молитву и думал об исходе этой судьбоносной битвы. Знал он, что враг хорошо вооружен и обучен ратному делу. Русские не один раз шведам задницу показывали отступая. Но и знал Никита, что русская армия, защищающая эту небольшую крепость тоже не лыком шита, вооружена по-современному и солдаты обучены, как надо. Сам Никита в обучении солдат ближнему бою принимал непосредственное участие. Целый год Меншиков возил его по полкам для показательных баталий. И его труд наставника должен сказаться в этой битве.

«Только бы уцелеть от прицельных выстрелов, а там еще посмотрим кто кого».

Надеялся Босой на рядом стоящих сослуживцев, что они не дрогнут в бою, сам он их подбирал для штурмового отряда Меншикова. Да и сам князь рядом с ним. Тот за генеральские погоны будет сражаться как лев.

«Ну а я за Россию матушку. Где наша не пропадала».

Вроде бы солдат должен привыкнуть за долгие годы войн к страху перед сражением, а когда вот увидел дула мушкетов, нацеленные на него, и озноб его прошиб, точно первый раз глазами смерть увидел. Поджилки у Никиты затряслись, зуб на зуб не попадет. Видел он, что и у других солдат от страха пот выступил на лбу. Желая приободрить себя и рядом стоящих друзей, он тихо сказал:

–Братцы, два раза не умирать, а одной смерти не миновать, ура!

–Ура!!! – охотно закричали во всю глотку штурмовики Меншикова и дали залп по переднему строю шведов, который тут же сломался и бросился на обороняющихся русских.

Никита услышал, как мимо его ушей пролетели пули и увидел, выскочившего изо рва, рослого шведа с мушкетом, из дула которого вилась струйка дыма.

«В меня стрелял, но промахнулся, голубчик. А я не промахнусь!».

Никита выстрелил в искаженное от страха лицо врага. Мертвый швед упал ему в ноги.