Дочь за отца. Зов крови

И с тех пор ни слова, только на съемках. Иногда она даже чувствовала себя виноватой перед ним. Как-никак он ее отыскал и привел к Мытаркину. И она у него многому научилась. Она понимала свою ущербность в этом деле по сравнению с другими, а поделать с собой ничего не могла.

Неожиданные трудности возникли у нее там, где она их меньше всего ожидала. Уже набравшая определенный опыт и увидев, что у нее в основном получается, и все ее хвалят, она удивилась, когда Мытаркин по много раз стал заставлять ее переигрывать сцены, в которых, по его мнению, она играла хорошо.

– Не то, все не то, – повторял он сердито.

– Я не пойму, что вы от меня хотите? – в сердцах спросила она. – Что именно вам не нравится?

– Все! В первую очередь ты не нравишься, хотя ты играешь не плохо. Но не так, как я хотел бы.

– Тогда я совсем ничего не понимаю. Играю не плохо, а вам это не нравится. Скажите, что вы от меня хотите?

– Представь себе, что у тебя бандиты убили отца и мать.

Она не могла представить, чтобы у нее убили еще и мать, но послушно кивнула.

– Что бы ты сделала в этом случае? Если судить по тому, как ты играешь, в лучшем случае ты поставила бы им памятник и два-три раза в год приходила на могилу и плакала. Как делает, к сожалению, большинство.

– А что я еще могу сделать? – тихо спросила она.

Мытаркин словно ожидал этого вопроса.

– Вот! В этом все и дело! Прежде всего нужно задать себе этот вопрос! Но его никто не задает, потому что уверен заранее, что ничего не сможет сделать. А преступники об этом знают и никого не боятся. А ты попробуй помозговать, что ты сможешь сделать в своем случае. Не обязательно в таком, как с Ритой. И знай, что преступник храбр лишь с теми, кто его боится. Тут не обязательно быть сильнее его физически. Главное, быть сильнее его духом, волей. Да, таких мало, согласен. Но они есть! А их должно быть много! Для этого я и снимаю фильм. Я имею в виду таких, которые, приходя на кладбище, не могут спокойно смотреть в глаза убитым на фотографии, отводят в сторону взгляд, потому что им кажется, что покойники смотрят на них с укором, требуя возмездия. Такие люди не могут спать ночью и однажды вскакивают с горящими глазами и приказывают себе: «Все! Ты должен что-то сделать!»

– Но я действительно не знаю, что смогу сделать! – воскликнула Лида со слезами на глазах и с такой страстью, что режиссер выкатил еще больше глаза и заорал в ответ:

– Вот так хорошо! А теперь спроси себя, готова ли ты умереть ради этого?

– Откуда я знаю, если я даже мышей боюсь? – спросила она растерянно. И вдруг добавила горячим шепотом. – Да я готова! Готова!

– Федор! Где ты, черт тебя побери!

***

Молодой человек в черной кожаной куртке с тысячью молний и в темных очках подошел к двери на седьмом этаже дома на Борисовских прудах и позвонил. Отозвавшемуся мужскому голосу он пояснил:

– Я ищу бывших жильцов вашей квартиры.

– Как фамилия?

– Петровы. Они уехали отсюда шесть лет назад.

– О, о таких я даже не слышал. До меня здесь жил Гриша Цукерман, по нашему Сахаров, а не Петров.

– Вы не дадите мне его телефон и адрес?

– В Израиле? Этот морж продал в один день троим эту квартиру и смылся туда. А я из судов до сих пор не вылезаю. Вопросы еще есть?

– Нет, спасибо.

Он поднялся по лестнице до окна и закурил. Хорошенькое начало, невесело подумал он. Но еще не вечер – лишь утро. Докурив, он спустился и позвонил в соседнюю квартиру. Тоже мужскому голосу, но побасистее, он представился племянником Сергея Ивановича Петрова.

– Не рано ли спохватился о нем? – вполне резонно поинтересовался голос.

– Я живу в Южно-Сахалинске. Оттуда часто не наездишь. А на наши письма он не отвечал.

– Тогда понятно, извини. Представляю, сколько билет оттуда сейчас стоит. К сожалению, новый адрес твоего дяди мы не знаем. Ты хоть знаешь про их несчастье, отчего они отсюда уехали?

– Какое еще несчастье? – спросил человек с испугом в голосе. – С кем? С дядей Сережей?

За дверью послышался приглушенный голос: «Рай, я выйду. Подстрахуй на всякий случай», – после чего дверь открылась, и в ней показался метра под два и килограмм под сто пятьдесят мужчина, сопровождаемый испуганным женским криком: «Жорик, ты с ума сошел! Не выходи!»

Жорик поспешно прикрыл дверь и шепнул, указывая глазами за спину:

– Боится за меня, понял? Ты что, правда ничего не знаешь?

– Откуда, если писем не было?

– Ляльку ты хоть знал?

– А как же? Мы приезжали сюда, когда ей было лет восемь. Что, с ней что-нибудь случилось?

Жорик рассказал, что в тринадцать лет Ляльку зверски изнасиловали, и они тут же поменяли квартиру. С тех пор о них ни слуху ни духу. Что с ней стало, никто не знает. Ходил слух, что померла.

Человек достал сигареты, закурил. Опомнившись, он протянул пачку Жорику. Тот обернулся на дверь, но тоже закурил. Человек спросил:

– Кто может о них знать? Друзья у них в этом доме были?

– Они тоже ничего не знают. Сами нас расспрашивали.

– Я знаю, что у дяди Сережи была машина. Где он ее держал?

– Это я не знаю. Но не у подъезда.

– В последнее время он не работал, это мы знали. А в каком институте преподавала Галина Ивановна?

– В МОПИ! – послышался женский за дверью женский голос.

– Слышал, да? В МОПИ. Она нашей дочери иногда подсказывала. Ох, она ведь какая ученая по литературе баба.

– ЖЭК у вас где?

– Во втором подъезде. Он по средам работает с шести вечера. Только у нас не ЖЭК, а правление ЖСК.

Человек поблагодарил и, на всякий случай, обзвонил оставшиеся две квартиры. Женщина, открывшая дверь, сама стала выпытывать у него, куда подевались Петровы, а вот мужской старческий голос сказал, что Сергей Иванович держал свою машину в гараже у платформы.

Он поехал к платформе и сразу увидел заброшенный гараж. На стенде возле сторожевой будки в списке должников он вычитал, что за Петровым С. И. числился самый большой долг.

– Дед, не дашь мне телефон Петрова? – спросил он сторожа. – Хочу купить у него гараж, раз он так долго не платит.

– За четыре года, что я здесь работаю, в его гараж никто ни разу не наведывался, – сказал сторож. – А телефон и адрес могу дать, если сбегаешь за пивом.

Пока он ездил к ларьку, сторож отыскал обещанное. Телефон и адрес оказались старыми.

Полмесяца назад платная справочная выдала ему полученный в компьютере список со ста шестью Петровыми Сергеями Ивановичами в возрасте от сорока до пятидесяти пяти лет. За это время он обзвонил их всех, но нигде не оказалось одновременно жен Галин Ивановн и дочерей Ляль или Лад.

Оставалась надежда на ЖСК и МОПИ.

Глава вторая

В ту ночь, после разговора с Мытаркиным, Лида увидела во сне плиты. Ими было усеяно все поле, а она как бы парила над ним. Плиты шевелились, как трава от ветра. Месяца через два после исчезновения папы он явился к маме во сне и пожаловался на тяжелую плиту, которая давит на него. Мама ходила к знахарке. Та сказала, что лежит он под толстой плитой, а покойники не любят, когда на них давит тяжесть, вот он и попросил, чтобы она сняла с него эту плиту. А как ее найти, знахарка не знала.

Постепенно мама примирилась с тем, что папу уже не найти. Но Лида никак не могла, а после разговора с режиссером поняла, что обязана что-то делать.

Только, как и что, вот в чем вопрос. И с кого начать?

Она решила все-таки начать с Игоря. Во-первых, он был единственным, кого она видела. Во-вторых, она так и не смогла заставить себя поверить, что организатором насилия над ней был он, как это утверждал приезжавший к ней в больницу следователь. Он задал ей единственный вопрос: был ли там Игорь? Говорить она не могла и кивнула, за что он ее поблагодарил, сказав, что это очень важное показание, полностью доказывавшее вину Игоря как организатора преступления, которое у него, как оказалось, было не единственным. Не пояснив, что он имел в вижу, следователь быстро уехал и больше не появлялся. Она до сих пор не знает, чем закончился суд над Игорем, и осудили ли других. Никто на нем не был: она – понятно, почему, мама не вылезала от нее из больницы, а папа к тому времени уже исчез.

Проще всего было позвонить Игорю домой и узнать, что с ним. Если он в тюрьме или сидел в ней, то это подтвердит ее догадку, что он был такой же жертвой, как и она. А если с ним ничего тогда не было, значит, он и был организатором.

Его номер телефона она никогда не забывала и несколько раз подходила к телефону в гостинице, но что-то ее удерживало. Нет, она не боялась, что он мог с ней что-то сделать: страшнее того, что с ней сделали, уже не может быть. Она опасалась, что ее появление в Сабурове могло спугнуть преступников да и встречаться там она ни с кем не желала.

Поэтому она хотела, как можно дольше не заявлять о себе

Она все продумала. Несколько недель она внимательно наблюдала, как гример-художник Камелия Спиридоновна работала над ее лицом, превращая его, то в пожилую американку, то в двенадцатилетнего мальчишку, то в красавицу Риту спешившую на свидание.

Оставалось лишь дождаться, когда Мытаркин ее отпустит в Москву. Каждый вечер туда кто-нибудь обязательно уезжал, и она могла бы съездить домой и раньше, но лишь на ночь, а ей нужен был день, лучше не один. Наконец он сказал ей, что у нее свободны целых два дня. Андрей знал об этом, но даже не предложил ей поехать с ним, а Саша специально отпросился для того, чтобы отвезти ее.

Вот уж с кем ей всегда было хорошо. Они могли обменяться за всю дорогу лишь парой слов, а ей казалось, что они все время разговаривали. Ей даже казалось, что и об Андрее они поговорили, хотя Саша так ничего и не спросил.

Высадив ее у дома, он сказал, что будет ждать ее на этом месте завтра в восемь вечера и, кивнув, уехал.

***

Ей не составило труда состарить до неузнаваемости свое лицо, после чего подобрать под него одежду из маминого гардероба.

В Сабурово она поехала днем в расчете на то, что родители Игоря в это время должны были находиться на работе, а сам он в институте. Она почему-то была уверена, что, если он сидел, то из тюрьмы уже должен был выйти.

Для проверки она позвонила ему домой со станции метро «Каширская» и, убедившись, что там никого нет, смело поехала к его дому. Там она поднялась на его этаж и позвонила в соседнюю квартиру.

Прежде, чем впустить ее, женский голос долго пытал, кто она и зачем. Она сказала, что приехала издалека, давно не видела Елену Николаевну и хотела бы узнать, как у нее дела.

В квартире, помимо впустившей ее старушки, в кресле сидел седой старик, так ни разу не приставший. Судя по тому, как старушка заботливо прикрывала его ноги пледом, вероятно, они у него не ходили. Зато у него оказался зычный голос и говорил в основном он.

Они оба безоговорочно поверили, что она недавно вернулась из Новой Зеландии, откуда послала Елене Николаевне с десяток писем, не получив ответа. Ее номера телефона она, к сожалению, не знала и поэтому приехала узнать, что случилось.

Старушка открыла было рот, но старик ее опередил и закричал:

– Ничего не вижу удивительного в том, что она не получила ваших писем. С ними у нас прямо беда. Сначала ящики взламывали из-за газет. Когда их перестали выписывать, начали разносить рекламу и забивать ими ящики, а вместе с нею выбрасывать письма. За письмами сына мать каждую неделю бегает на почту. А за абонементный ящик опять же нужно платить, но другого выхода нет.

– А ведь у них какая беда приключилась, – вмешалась старушка, – ох, какая беда.

– Мать! – закричал старик так громко, что Лида вздрогнула. – Я что, по- твоему, немой? Сам не расскажу? Добавишь, когда скажу. – Он повернул лицо к Лиде. – А беда у них вот какая: Игорь в тюрьме, а отец его бесследно исчез.

– Как исчез? – вырвалось у Лиды. – Когда, куда?

Она настолько была потрясена, что забыла про свой голос, который до этого старила.

– Уже пошел восьмой год, как пропал. А куда, до сих пор никто не знает, – поспешно вставила старушка, поглядывая с опаской на мужа.

– Какого числа, не знаете? – тихо спросила Лида, почти зная ответ.

Они заспорили, причем старик трясся от гнева, когда старушка ему возражала. Лида почему-то больше верила ей и совсем поверила, услышав «начало июня». Ее папа исчез восьмого июня.

– За что посадили Игоря? – прервала она вопросом их спор и добавила, чтобы вызвать их на откровение. – Я знала его как хорошего вежливого мальчика.

На этот раз старик был начеку и не дал жене раскрыть рта.

– Цыц! – прикрикнул он на нее. – Ни полслова больше! Я был на суде, сам все слышал оттуда, а ты – от АГГ. АГГ – это одна гражданка говорила, – пояснил он Лиде. – А мы что, разве против, что Игорь был хороший и вежливый? Только был таким. Когда-то. И вот что сотворила из него ваша капиталистическая Новая Зеландия. А теперь вот и мы его строим, этот капитализм, будь он трижды проклят и те, кто надумал перенести его к нам. Мы уже пожинаем плоды его волчьих нравов. Сейчас таких Игорей у нас на каждом шагу. Вон на прошлой неделе двух девчушек живыми в землю закопали пятнадцатилетние новые русские. Пионеры и комсомольцы так никогда бы не поступили.

– Так что с Игорем? – напомнила Лида.

– Сидит за групповое изнасилование девочки из его класса и, как особо подчеркивал судья, с изощренной жестокостью. – Старик поднял палец. – Девочка, он сказал, так и не выкарабкалась, померла.

– Царствие ей, бедняжке, небесное, – перекрестилась старушка.

Лида почувствовала пробежавший по спине холод и забыла, что хотела спросить еще. А старик продолжал:

– Но это еще не все. На суде выяснилось кое-что еще. Оказалось, что она была у нашего Игоря не первая. До нее он с дружками еще одну изнасиловал. Только та, видно, не сопротивлялась, и ее не изуродовали до смерти. А эта, видно, была не такая, честь блюла, так ее взяли силой, и вот что из этого вышло.

Потрясенная Лида чуть не попросила у старушки стакан воды. Спохватившись, тихо спросила:

– И кто же была эта девочка? Я имею в виду первую.

– Тоже из его класса. Такая же малолетка. Но я ее видел и прямо скажу, правда, красивая девка, уже была ладная.

– Вы ее фамилию не помните? – Спохватившись опять, Лида пояснила экспромтом. – Я вот, почему фамилию спрашиваю. Ему девочка одна писала в Новую Зеландию. Мы еще с Леной над ним подтрунивали. Ее Аней звали, а фамилия у нее, кажется, Антонова. Это была не она, не запомнили?

Стараясь вспомнить, старик закрыл глаза и оскалил мелкие вставные зубы.

– Нет, никак не могу, – наконец честно признался он. – Мать, а ты не запомнила?

– Вспомнил, – язвительно проговорила старушка. – Куда ты без меня, решето без памяти? Я же тебе тогда еще говорила, что я с ее матерью работала на мясокомбинате. Она, может, и сейчас там уборщицей работает. Клавдия она Пиманкина. А как зовут дочь, чего тогда не знала, того и сейчас не знаю. Никакая она не Антонова будет, а Пиманкина, – пояснила она Лиде.

Зина Пиманкина была самой красивой девочкой в классе. Все девчонки завидовали ее длинным стройным ногам и кошачьим зеленым глазам. Но, насколько Лида помнила, Игорь был к ней безразличен. Выходит, врал? Она спросила:

– Она подтвердила на суде, что Игорь ее насиловал?

– Все рассказала дочиста, как было, – ответил старик. – Сначала он, потом напарник.

– Сколько лет Игорю дали?

– Восемь лет. Чуть меньше года осталось, – вставила старушка.

– А других на сколько лет осудили?

– Ни на сколько! – крикнул старик, не спуская сердитых глаз с жены. – Не поймали их. А он их не выдал. Видно, сильно его припугнули. И то, понять его можно. Через год сколько ему, мать, будет?

Подпрыгнув от радости, старушка подсказала:

– В мае двадцать ему было. Он Витюшке нашему ровесник. Это внучок наш, – пояснила она Лиде.

Старик похвалил ее взглядом и сказал:

– Вся жизнь еще впереди. А они ему, видно, пригрозили: «Выдашь нас – убьем». Вот он и не выдал. И правильно сделал. Скоро выйдет и опять возьмется за свое.

– А что говорили про исчезновение Михаила Игоревича? – спросила Лида.

– Если ты имеешь в виду милицию… вы извините, я к тебе буду на ты, ты для меня еще молода, то она ничего не говорила, пропал и пропал. Сейчас каждый день люди пропадают. А если ты Елену имеешь в виду, то она до сих пор придти в себя не может.

– Она работает?

– Работает продавцом на рынке, как и все сейчас.

– Когда ее можно застать дома?

– Только вечером. Днем она редко бывает.

– А что лично вы думаете об исчезновении Михаила Игоревича?

Старик, словно ожидал ее вопроса и обрадовался.

– А меня никто об этом не спрашивал. А я бы милиции сказал, ничего не побоялся. Мы ведь с Михаилом, можно сказать, дружковали. Оба заядлых рыбака. Он со мной многим делился. И удочкой, и наживкой и про Новую.. все забываю..как ее, он говорил, рядом с Австралией… рассказывал, какую там рыбу и на что он ловил, и, конечно, поделился горем, какое ему сын преподнес. Но он так и не поверил, что Игорь виноват. Говорил, что это кто-то нарочно ему подстроил. И все пытался угадать, кто это мог сделать. Я свое мнение ему уж не высказывал, чтобы его не расстраивать, что не кто-то, а капитализм во всем виноватый. Да и не убедил бы я его. За два дня до того, как пропасть, он забежал ко мне на минутку и сказал: «Кажется, я напал на след». Я ему говорю: «Беги в милицию». А он усмехнулся и ответил: «В милицию, говоришь? Это все равно, что на себе сразу крест поставить. Нет уж, говорит, мы как-нибудь сами попробуем найти истину». Больше я его не видел.

– Он сказал «мы». Кого он еще имел в виду?

Старик, не задумываясь, ответил:

– Я так понял, меня. Поэтому не спросил. Кого же еще? У меня тогда ноги еще ходили.

Лида взглянула на часы и, сделав вид, что спешит, быстро поднялась со стула. Поблагодарив обоих и не дожидаясь их вопроса, что передать матери Игоря, вышла, вернее выскочила.

***

В правление ЖСК он вошел с большим чемоданом, сразу обратив на себя внимание председателя правления, пожилой женщины с красным лицом.

– У вас там не бомба? – спросила она на полном серьезе, если не улыбнулась.

– Не бойтесь, я взлечу вместе с вами, – сомнительно успокоил он, ставя чемодан у стены, и вдруг улыбнулся.

Улыбка у него оказалась такая обворожительная, что не только председатель, но и все остальные женщины, стоявшие в очереди к бухгалтеру, тоже заулыбались.

Он подошел к столу председателя и сказал:

– Я прилетел с Сахалина и вот уже несколько ней разыскиваю Петровых, проживавших шесть лет назад в двести семнадцатой квартире. Вы не подскажете, куда они переехали? Новые жильцы ничего о них не знают.

– Они и не могут знать. Они уже третьи в этой богом проклятой квартире.

– Я знаю. Хозяин мне рассказал. У вас должен быть адрес тех, с кем Петровы обменялись.

– Чего нет, того нет. Все документы на эту квартиру были выкрадены Цукерманом.

– Они хоть живы, не знаете? О несчастье с дочерью я знаю. Она выжила?

– Лично я ничего не знаю. Я здесь недавно. Кто из вас знает, что с Петровыми. Где они? – громко спросила председатель.

– Я слышала, что девочка померла, а парня посадили на десять лет, – отозвалась женщина в шляпе.

Остальные промолчали. Он попрощался, поднял чемодан и вышел. Проезжая на машине мимо мусорного ящика, он бросил в него чемодан, который подобрал у себя во дворе на такой же помойке.

«Но еще не вечер, – сказал он себе. – Если она жива, я ее все равно разыщу».

***

Лишь к вечеру Лида пришла в себя от услышанного от соседей Игоря и надумала, что делать дальше. Для этого ей пришлось даже около часа побегать вокруг стадиона.

Теперь на очереди была Зина. Одно время Лида помогала ей по русскому языку и литературе. Как говорила сама Зина, она не имела привычку читать и делала много ошибок в диктантах. Их отношения всегда были нормальными, уравновешиваясь обоюдной завистью друг к другу: Лида завидовала красоте и росту Зины, та – ее способностям в учебе и художественной самодеятельности.

У Зины Лида надеялась узнать что-нибудь об Игоревых напарниках, будучи уверенной, что они были те же самые. Зина была крупной девочкой, и справиться с ней один Игорь не мог. Она могла запомнить бандитов.

Лида позвонила вечером. Трубку сняла Зинина мать. Предвидя такой вариант, Лида, все обдумав, решила не врать, и на вопрос, кто звонит, ответила, что училась с Зиной в лицее и зовут ее Лялей.

– Как Ляля? Петрова что ли? – не поверила мать. – Так ведь люди болтали, что ты давно умерла.

Услышать о себе такое было неприятно, и Лида возразила, как можно, бодрее:

– А я, как вы слышите, жива и здорова.

– Слышать-то слышу да только ты ли это? Зинка может мне и не поверить.

– Как у нее дела? У нее все хорошо?

– Да не плохо, вроде, не жалуется.

– Когда она будет дома?

– У нее свой дом есть. Фирма ей купила и квартиру и машину.

– Я бы хотела с ней поговорить. Вы не дадите мне ее телефон?

– Так сразу я не могу тебе ответить, хоть ты и Лялька Петрова, если не врешь. Она не велела мне никому раздавать ее телефоны и адрес.

– Мне очень нужно с ней переговорить. Может, вы ей позвоните и скажете обо мне? Вдруг, она не станет возражать.

После недолгого молчания мать нерешительно проговорила:

– И то правда, почему бы ей с тобой не встретиться? Такое тебе пережить. Считай, что с того света объявилась. Знаешь, что? Перезвони-ка ты мне минут через десять.

Услышав гудки, Лида выдохнула воздух. Похоронили ее основательно и, кажется, не очень рады, что она жива. «Значит, буду долго жить» – подбодрила она себя, но веселее ей не стало.

Через десять минут мать сказала:

– Ты сделай вот что: перезвони-ка снова, но уже через полчаса.

На этот раз Лида позвонила для верности с пятиминутным запасом и услышала:

– Она сказала, чтобы ты завтра подъехала сюда ко мне к десяти утра, раз уж ты мой телефон и адрес помнишь. Она будет тебя здесь ожидать. Сможешь подъехать?

– Смогу.

– Дом не забыла или подсказать?

– Я найду. Третий этаж направо.

– Значит, не забыла. А я тебя вспомнила. Ты такая вся маленькая, не то, что моя Зинка, кобыла. Вот беда-то, вот беда. Но моли бога, что жива осталась. Зинка мне не сразу поверила.

***

На территорию института он прошел вместе с абитуриентами, ничем не отличаясь от них. В отделе кадров ему сказали, что у них не было и нет преподавателя-филолога Петровой Галины Ивановны.

– Филолог Галина Ивановна до недавнего времени у нас работала, – уже у двери услышал он голос, – но она не Петрова, а Скалыга. Скалыга Галина Ивановна, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения. А вы ей кто?

– Двоюродный племянник ее мужа Петрова Сергея Ивановича.

– Какие-нибудь документы, подтверждающие это родство у вас при себе есть?

Он развел руками и ответил, улыбнувшись:

– Нет. Я не знал, что это потребуется. У меня с собой только паспорт, но там я не Петров и не Скалыга.

Женщина задержала взгляд на его улыбке и сказала смягчившимся тоном:

– Вы извините, но она, когда уходила, попросила нас никому не давать ее телефон и адрес. Позвоните мне завтра, я попробую вечером с ней связаться. Вот вам листок, напишите о себе, чтобы она вас вспомнила.

– Спасибо, она из моих родителей вряд ли кого знает, а меня тем более.

Он повернулся и вышел. Однако, это уже была удача. Фамилия Скалыга – не Петрова, в Москве их должно быть не так много.

Их оказалось всего две: в Текстильщиках и в Тушино. Ближе к МОПИ были Текстильщики, и он поехал туда.

Войдя в подъезд вслед за старушкой, он вдруг разволновался и сделал вид, что пошел пешком. Но подниматься пешком до седьмого или восьмого этажа, где, по его подсчету должна была находиться ее квартира, он при таком сердцебиении не стал, а спустился и воспользовался лифтом.

Время было еще рабочее, но на всякий случай он позвонил. Не услышав ответа, он внимательно осмотрел замок и сделал вывод, что проблем с ним не должно быть: замок был советского производства и открывался ногтем. Из сумки, висевшей на плече, он достал отмычку и уже через минуту входил в бедно обставленную двухкомнатную квартиру. Уже одно это его смутило, так как, насколько он знал, у Ляльки была трехкомнатная квартира. Может, разменяли с доплатой на ее лечение, подумал он, обходя гостиную и спальню.

Он сразу понял, что Лялькой тут не пахнет. Ни одной ее фотографии он не увидел, а вместо нее везде, где только можно было повесить и поставить, были фотографии лопоухого и лупоглазого мальчишки от детсадовского до призывного возраста.

Вдруг он увидел в углу под иконой большую цветную фотографию и замер перед ней. На ней был снят десантник в берете и тельняшке. Угол рамки перерезала черная лента.

– Прости, друг, – проговорил человек вслух, глядя в глаза парня и поспешно вышел из квартиры.

Пока он дошел до машины, он выкурил две сигареты. Усевшись за руль, он взглянул на часы. Ехать в Тушино было поздно: кончался рабочий день.

К встрече с ней он должен подготовиться.

***

Лида не поняла, почему Зина не захотела дать ей свой телефон. Возможно, чтобы Лида не узнала, где она живет. По этой же причине не решилась она позвонить и сама, опасаясь, что у Лиды мог быть определитель номера. Который, кстати, у нее был.

«А я, дура, звонила прямо из дома, – выругала она себя. – Теперь мой адрес она может отыскать по номеру телефона. Ну и что? Пусть отыщет. Тогда почему она боится, что я узнаю ее адрес?»

Она продолжала об этом думать, подходя к пятиэтажной хрущевке на Борисовских прудах.

Дверь открыла сама Зина. Она стала еще выше и красивее. Возможно, она ночевала здесь, так как была в домашнем халате, растрепана и совсем без косметики, хотя еще в лицее увлекалась этим делом. Лиде она показалась расстроенной или обеспокоенной, а может, и встревоженной.

Лидино лицо тоже не излучало радость. Его скорбную бледность подчеркивал по-монашески повязанный черный платок, закрывавший пол-лица. В сочетании с ним ее огромные глаза казались совсем темными. Большие круги под ними, пепельные губы с траурной окантовкой, черное до пят платье и грубые мужские ботинки говорили о том, что жизнь Лиды была далека от радости мирской.

– Ты что, монашка? – спросила удивленно Зина, когда они после объятий и поцелуев прошли в единственную комнату.

– Каждый сейчас устраивается, как может, – ответила смиренным голосом, усаживаясь на стул, Лида. – Везде, куда бы я ни обращалась за работой, вначале требовали с меня деньги, обещая золотые горы потом. А денег у меня нет, да и в принципе я не понимаю, зачем должна их платить. Только в два места меня брали без предварительной оплаты: в публичный дом и в церковь. Так как после того, что со мной сделали, я на всю жизнь возненавидела мужчин, тем более близость с ними, то сделала свой выбор на церкви. И должна сказать, не прогадала: на еду хватает и к богу ближе. А у тебя как? Как я поняла из разговора с матерью, ты тоже неплохо устроилась, если тебе дали квартиру, машину.

– Как дали, так и отберут, если тоже возненавижу мужчин, – ответила Зина и потянулась к сигаретам. – Ты не куришь?

Лида покачала головой и сказала:

– Я о тебе лишь вчера узнала. Когда это случилось?

– Для тебя это очень важно? Я бы не хотела об этом вспоминать.

– Да, для меня это очень важно, потому что я ищу своего отца.

– А где он?

– Он исчез через месяц после той ночи.

Зинины глаза округлились, сделавшись почти желтыми в лучах утреннего солнца.

– И…и до сих пор его нет? – спросила она.

– Нет. Он хотел найти наших с тобой насильников, за что его убили. Я думаю, и с тобой и со мной были одни и те же. Сколько их было у тебя?

– Как и у тебя трое. Игорь и после него еще двое.

– Ты их видела?

– Только одного Игоря.

– У тебя было с ним свидание?

– Можно сказать, свидание. Я попросила его принести мне легкую книжку на английском языке. Он предложил передать ее мне вечером у почтового отделения. Мы встретились и пошли гулять. Дошли до пруда. Там сели на лавку и стали целоваться, а потом он полез мне под юбку. Я, конечно, стала его отталкивать, и тут кто-то накинул мне на голову мешок и зажал рот. Меня сунули в машину, там мешок сняли и завязали глаза. В каком-то доме мне кто-то приставил ко лбу пистолет и спросил, хочу ли я жить. Я, конечно, хотела, и тогда мне приказали быть послушной. Как я поняла, этот с пистолетом ушел, а подошел другой, положил меня на кровать и стал раздевать. Когда я попробовала брыкаться, он стал бить меня по щекам, и я перестала сопротивляться. Он дораздел догола и стал больно щипать и кусать сиськи, по-собачьи поскуливая, а когда я закричала от боли, опять стал бить и елозить по мне, суя свой хрен во все дырки, только что в нос не засовывал. В какой-то момент, когда я крутила головой, повязка сдвинулась, и я увидела Игоря. Помнишь, мы его еще князем называли? – Зина усмехнулась. – Сволочь он, а не князь.

– В какой момент ты его видела? Когда скулил или позже?

От Лиды не ускользнуло, что Зина слегка растерялась. Чтобы скрыть это, она быстро поднялась и взяла с комода сигареты. Нервно закурив, она вернулась к столу и сделала несколько затяжек.

– Не знаю, как тебе это сказать, – проговорила она. – Да, я видела его и когда он кусался и когда ласкал меня. Скрывать от тебя я не буду, он мне нравился, как и всем девчонкам класса, я бы ему и так дала и хотела этого, но когда я увидела его скулившим и кусавшим, возненавидела его. А когда он вдруг стал целовать меня, продолжая делать свое дело, я испытала такое наслаждение, что опять полюбила его. Потом я поняла, что это у него такой метод траханья: сначала делать больно, а потом ласкать. Сознайся, у тебя тоже так было?

Вместо ответа Лида спросила:

– Он тебе ничего не говорил?

– Чтобы себя раскрыть? А тебе говорил?

Что-то заставило Лиду соврать:

– Тоже нет. А как вели себя другие?

– Что ты имеешь в виду?

– Тоже скулили, мяукали, хрюкали, ревели?

– В основном сопели и пыхтели. Главное, не били. Наверное, потому, что я их во всем слушалась и не сопротивлялась.

Лида в какой раз попыталась вспомнить слово, которое выкрикивал один из бандитов, не вспомнила и решила не спрашивать о нем Зину. Вместо этого она заметила :

– Ты сказала, что повязка у тебя сдвинулась сама. Ты могла видеть и других.

– Господи, что ты пристала? – рассердилась Зина. – Может, и могла бы, да боялась, что они могли это заметить.

– Ты, Зина, на меня не обижайся. Я тебя потому расспрашиваю об этом, так как уверена, что до Игоря у меня был еще один, тот самый, который скулил и кусал.

– Ничего подобного, был один Игорь, это у него метод такой. Он ему в Новой Зеландии научился.

– А какой голос был у того, кто приказывал тебе, что делать?

Лида хотела также спросить, не показалось ли Зине странным, что его голос исходил откуда-то снизу, словно от карлика. А еще она тогда обратила внимание на интонацию его голоса при разговоре со скулившим бандитом, как с ребенком. Зина не могла не заметить и того и другого. Но спросить ее об этом означит подсказку. Она сама должна сказать об этом.