Его глаза задвигались за занавесом век, сначала медленно, потом всё быстрее они тёрлись о веки. Он видел очертания своих рук, своих пальцев и ладоней, тёмные силуэты на фоне красного неба, проступающие словно фигуры за простынёй в театре теней. Тьма внутри него ушла, прихватив и все страхи и ужасные мысли, радугой внутри расцвела в нём радость.
Он улыбнулся, наконец, поняв, что жгучий свет не в его голове, а пытается в неё проникнуть. Проникнуть снаружи, из этой тьмы. Которой, судя по всему, сейчас нет. Он открыл глаза и опустил руки, щурясь, и с улыбкой уставившись на этот свет.
Глазам было больно, но он продолжал смотреть, потому что никогда не видел такого красного солнца, на таком чёрном небе, будто наступила ночь, но солнце не пустило на своё место луну. Может, здесь такой день, подумал он, не заметив ни одной звезды в небе, и вдруг увидел, как рядом с солнцем появилась одна, потом – ещё. По всему небу стали появляться звёзды так быстро, будто кто-то рассыпал банку с бисером.
Смыкающиеся веки пытались защитить глаза, ещё не привыкшие к свету после длительного пребывания в темноте. И он опустил взгляд себе под ноги, на мост, пытаясь найти там спасение. Он сгорал от нетерпения рассмотреть этот мост, попробовать увидеть его начало и конец. В душе трепетала радость, на лице улыбка, что не придётся идти больше во тьме. Но в него вновь стал заползать ужас, пропитывая его всего, как вода губку, когда глаза увидели мост под ногами.
Его рот открылся, а глаза расширились, несмотря на доставляющий им боль свет, когда он увидел, что стоит на человеческих телах. Переплетения рук и ног, голов и туловищ было повсюду на всей поверхности моста, которую он мог видеть. Мост был гладким, ни одна из частей тела не выпирала, будто по мосту прошлись катком, укладывая этот человеческий асфальт. Он, в ужасе, смотрел себе под ноги, его ноги внезапно ощутили слабость и подогнулись, но, сделав шаг назад, он не позволил себе упасть на эти тела. Всеми силами он старался удержаться и не упасть, страшные мысли говорили ему, что упав, он может стать частью этого моста, эти конечности схватят его и притянут, расположив на нужном месте, как выпавший кирпич из стены здания. Он до ужаса этого испугался, забыв о том, что недавно ползал и даже валялся на этом мосту. Он устоял на ногах, но балансировал, будто на протезах во время землетрясения, твёрдость никак не хотела приходить. От этой пляски, под его пяткой вновь раздался влажный хлопок, и он больше машинально, чем осознанно, посмотрел, что это было, сдвинув в сторону непослушную ногу. У него перехватило дыхание, и в глазах застыл страх, когда он увидел, что снизу, точно с таким же страхом, смотрит на него глаз, словно он смотрелся в кем-то обронённое карманное зеркальце и видел только свой глаз. А расположенная рядом глазница была заполнена кровавым месивом, след которой вёл к его ноге.
И без того ватные ноги вовсе перестали принадлежать ему, и он рухнул на четвереньки, пытаясь непослушными руками не угодить в глаза на мосту. Сердце быстро билось в груди, словно хотело преодолеть скорость света, его трясло не только от того, что он увидел, но и от того, что понял. Сколько он раз слышал эти хлопки, шагая по этому человеческому мосту, сколько он раздавил сотен глаз? Ему становилось дурно от этих вопросов и мыслей.
Находясь в таком паршивом состоянии, он услышал опять этот смех и повернул к нему голову. По спине пробежал холодок, когда он увидел улыбающийся рот на мосту и торчащую ту самую костлявую руку в «кожаной» перчатке, которая прихватила его за штанину. Рот ещё раз хохотнул, а рука помахала в приветственном жесте. Его глаза, в страхе, забегали по мосту, ища ответ на внезапно возникший дурацкий вопрос: «Она машет мне, она меня видит, где её глаз?»
В поисках глаза, он посмотрел назад, потом вперёд, обнаружив с десяток глаз, и обнаружил ещё то, что не может определить длину моста, так как метрах в тридцати спереди и сзади, мост растворялся, его видимость скрывалась в красном тумане, будто утреннее испарение над озером крови. Виденный им туман вытеснил мысль о глазе и напомнил о реке, и он, дрожа, как вымокший на морозе, пополз к краю моста, думая, что если бы он упал чуть раньше с моста в реку и утонул или разбился, было бы не так уж и плохо.
Он смотрел вперёд, перед собой, пока полз к краю; болевшие ладони начало приятно холодить, температура моста, как он знал, падала у края и он опустил взгляд, не понимая для чего ему это надо, но желая выяснить, почему. В этот момент он будто сам стал продолжением моста, став мгновенно холодным, настолько, что если бы он начал потеть, то только кристаллами льда.
Под его руками оказались скелеты. Голые и холодные. Повернув голову назад, он увидел, что центр моста занимали тела с плотью, и чем дальше к его краям, тем меньше плоти на них оставалось, а у краёв она исчезала полностью. В центре моста был «товар» посвежее и, чем дальше от него, тем тухлее.
Его желудок пустой, как и он сам, захотел стать ещё опустошённей, выворачиваясь и сгибая его в рвотном спазме. Не желая испачкать мост, хотя, как этот ужас можно испачкать, он высунул голову за его край и открыл рот, издавая горловые рвотные, но сухие звуки. Он не проронил ни капли. Изо рта. Только две капли слезы, соединившись на переносице, слетели вниз одной бриллиантово блестящей каплей.
Его взгляд, тоскливо блуждавший долгое время во тьме, в отличии от своего хозяина, был голодным до зрелищ и старался ничего не упустить, невзирая даже на то, что тот от увиденного уже лежал на этом мосту. Он вцепился и проследил за каплей, за её стремительным побегом от этого нечеловеческого кошмара, пробуждая чувство зависти у своего хозяина к её свободе. Но ненадолго. То, куда она летела, нельзя было назвать свободой.
Он смотрел вниз на то, что считал быстрой и бушующей рекой, он даже не обращал внимания, что там не было тумана, который лишь, словно шарф, обвивал мост, на то, как мост выглядел с боку, сплошные ряды черепов усеивали его стены, будто катакомбы Парижа. Это было мелочью по сравнению с тем, что он видел внизу.